I
Эта мысль не может выйти из моей головы. Годами, многими годами она развивалась в моей голове: чем больше я изучала анатомию, физиологию, мироздание и алхимию, тем более вероятна она становилась в моей голове. Возможно, стоит вам признать, она бы осталась просто мечтой — тем, о чём я думала бы перед сном, закрывая глаза, представляя в голове яркие картинки будущего, в котором это было бы возможно. Если бы не экспедиция в Сумеру, где я, проявив доходящий до абсурда свой топографический кретинизм, потерялась в пустыне, оставшись на несколько часов совершенно одна в окружении песков и палящего солнца, — эти записки бы не имели своего начала. Вспоминая это, если честно, меня кидает в дрожь: ощущение чего-то божественного, не от мира нашего сильное, подобно Архонтам и погибшим царям, — не покидает меня до сих пор. Чем я заслужила это? Кто снизошёл до простого алхимика, единственный раз посетившего экспедицию за много километров от дома родного? Мне не понять и сейчас, но я точно знаю, чего они хотели этим добиться. На экспедиционную группу напали наёмники пустыни. Вооружённые до зубов, они собирались ограбить наш караван, забрать женщин и перебить всех мужчин. Помимо меня, которая тщательно скрывала свой Глаз Бога, там было ещё двое женщин. Одна, кажется, учёная-дриеш из сумерской академии, даршан, который она произнесла так быстро при нашем знакомстве, что я не поняла. Но позже я изучила этот вопрос детальнее — Вахумана. Она была слишком болтливой, по моему скромному мнению. Её забрали первой. Рядом со мной находилась вторая женщина, которая, вопреки общей панике и моей истерии, была слишком… хладнокровна для такой ситуации. Ни её лица, ни имени, ни даже того, как она была одета, я не запомнила. Никто из группы не помнил её и вовсе, словно она была лишь моим видением. Я забегаю слишком наперёд, однако дальнейшие события ты, читающий мои записки, можешь назвать бредом и будешь прав! Мои воспоминания слишком туманны, даже несмотря на то, что объясняют лежащий передо мной, можно сказать, учебник потерянной цивилизации. Моя попытка была очевидна для всех, но не неудачна. Мы тогда как раз проходили пролом Тунуги, так что я сбежала на восток от него, скрылась за высокой пустынной скалой. Мой Глаз Бога был бесполезен: я никогда толком им не пользовалась, ибо не была какой-то выдающейся личностью, и, буду честна, я вообще удивлена, что получила его. Чей-то голос настойчиво начал вести меня вперёд в тот момент, как я увидела огромную руинную шестерёнку. Не знаю, под влиянием шока, либо просто под влиянием этого голоса, но я начала идти. Моё сознание в тот момент медленно погружалось в сон. Он был никаким. Не имел ни картинок, ни звука, ни запаха — я словно висела между небом и землёй, в безудержно холодном, тёмном пространстве Бездны, удерживающей меня от падения. Передо мной предстали закрытые врата, обрамлённые высочайшей аркой, которую я только видела в своей жизни. К нему протянули свои покрытые шипами отростки многовековые подземные корневые системы. Вокруг было много льда, который никогда не растопится, никогда не сойдёт со своего места. На меня своим навеки замершим взглядом смотрели высеченные из металла стражи. Пылали огни в очагах: слишком красные, слишком неживые. Красная звезда посреди врат была такой же. Она манила к себе, притягивала взгляд. Но от неё веяло безудержным холодом и смертью. Куда они ведут? Что за ними скрывается? Я еле сдержалась от крика, готового вырваться из моего горла. Было больно. Осмотрев себя, я заметила множественные синяки, ссадины и царапины. Во рту был противный привкус песка. Обхватив себя руками, пытаясь защититься от того, о чём сама не ведала, я ступала прямо к вратам. Отчего в голове крутилась фраза, никогда не слышанная мной. «Оставь надежду, всяк сюда входящий»… Откуда такие мысли? Я поднималась по ступеням, потрескавшихся от старины в каких-то местах и покрытых плотным слоем песка сумерской пустыни. Чем ближе я приближалась к вратам, тем более холодно становилось: в своей голове я начинала слышать крики людей, хотя вокруг не было даже лёгкого ветра, принёсшего их. Меня пронизывала дрожь. Мой Глаз Бога ярко светился, неистово бился о моё бедро, словно пытаясь защитить. Врата были велики настолько, что даже задрав голову вверх, я не видела их углов. Зрение моё ещё не подводило, но, казалось, что двери эти не ищут своего отворяющего. Устав, я прислонилась лбом к ледяной каменной звезде, красной, яркой. Колени болели. Пальцы, упавшие в песок, нащупали пергамент, который я сейчас держу рядом с этими листами бумаги. «Искусство Кхемии»… Я не знаю, как вернулась наверх, не знаю, как дошла сквозь опасность пустыни к Караван-рибату. Самостоятельно преодолеть Гавирех Ладжавард, Пустыню Хадрамавет, Землю нижнего Сетеха, будучи раненной, истощённой и незнакомой с песками Сумеру? Что мной двигало? Почему я этого не помню? Сейчас это всё уже не имеет значения, хоть меня это и пугает — ответы наверняка будут, но позже. Родители мне в детстве часто говорили, что я способна на всякие безрассудства, когда погружаюсь в свои мысли. Но ведь не настолько? Скоро я буду дома. Скоро я пойму, что за этим стоит. Те врата… От них веяло таинственностью, стужей и печалью. Такие же ассоциации у меня вызывает забытая всеми империя. Но её ведь невозможно найти, не так ли?V
Это пятый день. Моё тело уже чувствует себя лучше: остались только лёгкие синяки. С моим организмом произошли определённые изменения, которые я не могу обозначить ни «плохими», ни «хорошими», что странно. Возможно, пережиток тяжёлого для него стресса в пустыне повлёк за собой последствия, но это не похоже на обычное переутомление и подобные вещи. Но это слушать не так интересно, как-то, что я была у врат в разрушенном несколько веков назад регионе, который прокляли небеса, бросили боги и обрекли на мучения, — Каэнри’ах. Эти писания, которые я там нашла, мягко говоря, странные. Вы когда-нибудь пытались вникнуть в философию отречённых, самодовольных людей, верующих лишь в себя, свои силы и свои руки? Я пытаюсь. Каэнрианцы собой представляли крайне сильный народ, способный держать брозды правления над всем Тейватом, но были поверженны богами за тщеславие и гордыню, которую не могло ничего остановить. Они нарушают многие законы современной алхимии. Основной сутью алхимии всегда была трансмутация — превращение простых материалов в более сложные. Эдакое «перерождение» или же «перехождение на совершенно новый уровень». Однако созидание не является возможным, потому что сотворить что-то из ничего способны лишь Архонты. Хотя действительно ли способны они на это — остается открытым вопросом. Каэнриарцы научились созданию не имея на руках ничего, кроме пепла, земли и желания… Мне бы хотелось узнать этот народ, хотелось бы поговорить с ними. Но остались лишь эти рукописи в моих руках и то, что в них написано. Я не могу, не имею права писать то, о чём там идёт речь. Мне кажется, будто я вторгаюсь в их жизнь, в их сокровение и веру. Но, зачем то наваждение мне дало волю прочитать это, следовательно — запомнить. Не могу назвать себя безумной учёной, ведь я всего лишь алхимик, причём среднего звена, из Ордо Фавониус. Могу ли я сопротивляться той силе, что нашёптывает уже пятую ночь мне проклятые слова? Знала ли я, что к этому всё придёт? В глубине души — всегда. Эта работа будет мне по силе, я смогу её начать и закончить. Ты не сможешь по этому дневнику понять, что и как я делала. Вряд ли я решусь вторгать сюда, в свою душу, промежуточные результаты моей работы. Ты увидишь только результат конечный, а так же мои переживания. Надеюсь, что их будет не так много. Уже завтра я иду в свою лабораторию, намереваясь познать алхимию брошенной богами империи.XXXIV
Мной начинает двигать не испытываемое до этого удовольствие. Адреналин, с которым я погружаюсь в это исследование всё сильнее, пугает меня. Уже тридцать четвёртый день. Я начинаю забывать писать этот дневник, начинаю забывать есть. Я взяла отпуск в ордене. Чтобы никто и ничто не могло мешать моей работе. Вдохновляет меня лишь мысль о том, что Каэнриа’ах так близко подошли к мирозданию. Правда, из-за страха быть пойманной хоть кем-то из своего окружения я каждый день методично прячу полученные по ходу дня результаты, а ещё все записки, книги и рукописи. Это абсурдно, но так мне спокойнее. Я понимаю, что никто не войдёт в мою лабораторию без моего ведома: в конце концов это подвал моего дома. Паранойя начинает медленно влиять на меня, как и шёпот в голове становится более ненасытным. Он пытается заставить меня работать усерднее, быстрее, чем я могу. Однако я не сдаюсь. Я должна помнить о себе, о своей жизни и не уходить в это с головой. Всё должно быть дозировано. Мои мысли начинают путаться и противоречить себе. Это очень странно всё, но я не имею права останавливаться… Не перед тем, что я собираюсь привнести в этот мир.LXXVI
Я ничего не сделала. Просто не смогла. Села, как ребёнок, в углу своей лаборатории, проплакала там добрые полдня. И всё из-за чего? Из-за какой-то странной, совершенно чудной эльфийки! Объясню, чтобы ты не думал обо мне, как об истеричке, которой слово скажи, а она — в слёзы. Сегодня должен был быть день закупок. Не только по работе, ведь некоторые отчаянно важные ингредиенты у меня просто закончились, а другие я могла купить, только связавшись с торговцами других регионов, но и совершенно нереальные, существование которых возможно было только в Каэнри’ах… Я даже не заметила её, пока мягкая ткань шляпы не коснулась моего лица… Её светлая кожа, острые длинные уши, выглядывающие из-под головного убора, озорное поведение и пылкий ум — всё выдавало в ней путешественницу, с которыми я никогда в своей жизни до этого мгновения не встречалась. Она обернулась на меня, мило подмигнула. Мои щёки вмиг словно обожгли углями, я отошла на пару шагов от неё и продолжила разговор с торговкой. Однако она не отставала от меня. Это были самые утомительные за последние пару месяцев минуты, ибо эльфийка старалась вникнуть в каждое моё слово, будь оно тише или громче. Это мне надоело. Повысив на неё голос, я велела ей не лезть не в своё дело. И в ту же секунду я споткнулась, завалившись на прилавок всем своим весом. Торговка начала громко браниться, большинство из её слов были мне незнакомы. Но эльфийка расплылась в улыбке, её кончики пальцев заискрились, и она вернула всё на место. Меня тоже. Эти секунды показались мне туманными, как тогда, пару месяцев назад. Эльфийка положила мне руку на плечо — я словно погрузилась в сон. Очнулась я уже в лаборатории. На столе стояла корзинка, прикрытая чёрной тканью с расшитыми синими, белыми и золотыми нитками, а также горшки. Прежде чем я успела о чём-то подумать, слёзы уже лились из моих глаз, а голос в голове шептал громче обычного. В горшках были живые интейваты.C
Я запретила себе думать о том дне, о Каэнри’ах, о том, что мои исследования с вероятностью в сто процентов являются наследниками учений в проклятом богами королевстве. Отчего-то сердце моё теплилось от мысли про то, что я никогда не могла бы увидеть, где не могла бы побывать. Голос в голове становится всё более дружелюбным… Недавно найденная мною книга, которую стоит воспринимать как прямой учебник, содержит в себе утраченную концепцию, которая основана на самом созидании. Я склоняюсь к тому, что это — раздел алхимии, который был разработан учеными алхимиками Кхаэнри’ах и возможен только там. Судя по тому, что мне удалось узнать, кхемия базируется не столько на созидании различного рода веществ, сколько на создании жизни. Настоящей жизни, которую способны порождать люди. Моих знаний недостаточно, чтобы полностью осознать всю суть данной науки, ведь (как я определила ранее) алхимия берёт своё начало в превращении одного в другое, а не в созидании, но… Правда ли создание жизни без вмешательства человеческого начала или без участия Архонтов — возможно? Но… «Чёрная» — nigredo, «белая» — albedo, «жёлтая» — citrinitas (вероятно, утеряна в ходе катастрофы) и «красная» — rubedo… Теперь я понимаю, почему у меня Гео Глаз Бога.CCVIII
Совершенен. Даже не верится, что я пытаюсь создать это своими руками… Творение, что никогда не было зачато, что выходит за пределы наших возможностей и знаний. Смогу ли я называть его «сын»? Нет, это уже слишком. Такое идеальное создание… Голос становится то тише, то громче. Мне начинает казаться, что это не я управляю собой. Иногда я не понимаю, что делаю, как пришла к тому результату, который есть. Мысли путаются всё больше, память похожа на решето… Я соврала: из меня алхимик ниже среднего…CCIX
День двести девятый. Проведя доведённые до аморальности опыты, следует исключить возможность роста у данного образца. Он не узнает рождения, роста или старения.CCX
Вселенная — суть тьмы истинного неба. Земля — память времени и жизни. Белый мел — это ты. Чёрная земля — исток алхимии и основа жизни. А это…CCXI
Рождение.CCXV
С чего бы начать?.. Я не помню последние две недели своей жизни. Вместо воспоминаний — зияющая чёрная дыра, будто сон, который ты никогда не вспомнишь. Сегодня утром, очнувшись у себя в лаборатории, я была искренне шокирована: такое количество неизвестных ингредиентов алхимии, колб, пробирок, несколько подряд стоявших у стены инкубаторов… Внутри были… очертания людей. Я выбежала из лаборатории, задыхаясь от каждого шага. Мои колени тряслись, кислорода катастрофически не хватало. Я захлопнула дверь вниз, закрыла на ключ, который, надеюсь, не найду больше никогда. Родители были счастливы меня видеть. Они плакали, обнимали меня, пока у них не разболелась голова… Стоило вернуться в свой дом, как Глаз Бога начал светиться и бить меня по бедру. Я не понимаю, в чём причина такого гнева Архонтов, да и разбираться не хочу… Как и заканчивать начатое…CCLXXIII
Месяц. Представляете? Я забросила дело, которым жила больше полугода, на месяц. Вернула себе своё здоровье, которое благополучно запустила в попытках добежать до яркого цветения интейвата в пределах своей лаборатории. В моей голове кружится столько мыслей, что я решила дать им волю здесь, чтобы ты прочитал. Создание жизни из неодушевлённых предметов, которыми мы, алхимики, привыкли пользоваться, — ртуть, сера, олово, свинец, железо, медь, серебро, золото и другие — не является возможным средством для достижения результатов кхемии. Внутренняя алхимия рассматривает человека, его душу, дух и сознание как некие субстанции, которые подвержены алхимическим изменениям на основе химических процессов, это всё ещё является использованием того, что присуще живому. Кхемия ведёт себя совершенно иначе. Природа этой науки мне не ясна, но, возможно, что, раз дух и душа — вещи неосязаемые (хоть и согласно внутренней алхимии они имеют своё физическое тело), их можно поместить в тело, сделанное из мела? Именно его предлагают как материал в первую очередь. Чем больше я погружаюсь в размышления, тем больше вопросов возникает в моей голове. Была ли кхемия именно той причиной, по которой боги уничтожили Каэнри’ах? Можем ли мы, ученые, порождать жизнь через неживое? Имеем ли на это моральное право? Гуманно ли будет создать эту жизнь? Будет ли это вообще жизнью в том проявлении, в котором мы привыкли её принимать? И не буду ли я, человек до мозга костей, за которой следят боги, наказана Архонтами за попытку создания человека из мела?CCC
Да простят меня Архонты за то, что я стараюсь создать, однако он — вершина алхимический эволюции. Он — создание из мела, создание вечное и ничем не ограниченное. Я закончу его, я хочу увидеть, как он откроет глаза и взглянет на наш мир. Будет ли он доволен?CCCIX
Он почти готов. Он так красив. Моё сердце разрывается каждый раз, как я приближаюсь к его инкубатору… Земля порождает мел… Мой Глаз Бога, я, наделённая Гео стихией, создам исключительного…CCCLVI
Я чувствую, этот день всё ближе. Он скоро откроет глаза, скоро сможет говорить.CCCLXV
Он ужасен. Ужасен в том, какой человечный, ужасен в том, с каким интересом слушает меня, как доверяет мне и как понимает то, что я говорю. Он знает так много, хотя прошло всего пару часов с тех пор, как открыл глаза. Мне ужасно страшно. Ужасненько. Я чувствую к нему ненависть и зависть, притяжение и влюблённость — не знаю, откуда это всё во мне. Мне хочется его убить. Архонты, лучше бы он не рождался. Я сделала большую ошибку, послушав этот голос разума, который исчез сразу, как его голубые глаза, созданные мной, увидели потолок лаборатории. Я сбежала. Позорно, глупо, с криками и слезами на глазах. Но мне плевать. Я не хочу больше никогда его слышать, никогда больше не знать его — мне нужно забыть это, словно сон. Я сбежала из Мондштата. Это конец. — Что ты тут делаешь? Альбедо отложил потрёпанные листочки, не смея повернуться к выходу. Хряпнула дверь. Лёгкие шаги приближаются к нему всё ближе, пока не остановились в метре от него. Он поднимает голову, смотрит на открытое окно прямо напротив стола, за которым он сидит: на небе сияла полная луна, освещая своим холодом всё вокруг. Пели цикады. Шелест листвы, высокой травы, наклоняющейся от прохладного ветра. Всё вокруг несло в себе умиротворение, которого не было в его душе. — Спустя столько лет я нашёл тебя. Девушка за его спиной хмыкает, обходит его сбоку и облокачивается бедром на стол. Альбедо поднимает на неё глаза, спокойно вглядываясь в знакомые черты, которые никак не уходят из его головы. Замечает и новые — поглощённая проклятием кожа на щеке идёт вниз и скрывается за воротом светлого кимоно. Глаза, некогда пылающие по отношению к нему противоречивыми чувствами, сейчас были пусты. — Лучше бы не искал, — монотонно, тихо, словно одно лишь его присутствие лишает её сил и эмоций. Хотя из них двоих именно он по праву может считаться таковым. — За что твоя ненависть ко мне так сильна? Разве создатель может бояться то, что сделали его руки, разве ты не должна быть горда собой? Она смотрит на него отрешённо. — Я ненавижу тебя с первой секунды твоего рождения. А теперь будь добр, уходи, Альбедо. Послушно он поднимается со своего места. Они становятся ближе друг к другу, глядя прямо в глаза, между ними всего пару десятков сантиметров. Вполне логичным было то, что она сделала его такого же роста, как и сама — практично, удобно. Он и не жаловался. Не сейчас, когда может наблюдать за любой мелочью, которая покажет её истинные чувства. — С первой секунды я ничего так не жаждал, как твоего внимания и любви. На мгновения её глаза расширяются, выражение лица смягчается, а губы — приоткрываются. Альбедо хочет запечатлеть у себя в памяти этот момент навечно, хочет, чтобы он повторялся снова и снова, как заезженная пластинка. Он будет цепляться за это воспоминание каждую минуту, которую проведёт вдали от своей создательницы, которую так отчаянно хочет любить. Даже не совсем понятно, откуда взялись эти чувства и какое им есть место в его жизни; однажды, задав он этот вопрос своему учителю, он получил простой ответ: «Цитринитас». Для алхимика ничего более не требовалось. Как душа живёт в теле, так его любовь будет жить в его душе, взращенная её усердием, мягкими руками и силами, которые она отдавала для него. Как она любила его на этапе создания, как он чувствовал нежность, дающую ему жизнь. — Это не имеет значения, — он слышит, чувствует, видит ту скромность, с которой она произносит эти слова. Её плечи немного сжимаются, дыхание стало более глубоким, словно она пытается держать внутри раскат чувств, которые он провоцирует в ней. — Всегда имело. Осторожно. Медленно. Альбедо поднимает руку, останавливая её перед лицом девушки. Она хмурится, немного отодвигая голову назад, стараясь не допустить этого прикосновения. Его глаза тускнеют. — Почему?.. — Ты слишком… Ты такой человечный, хотя являешься чем-то большим — это испугало меня. Ведь я, всего лишь человек, несовершенное создание, которое полюбило то, что ещё не видело свет. Я не могу… Это так давило на меня, осознание и страх, начало и конец, проклятие и жизнь. Холодные пальцы нежно касаются её лица. Подушечки оглаживают кожу, проводят линию челюсти, полностью ложится ладонь на щёку. Она задерживает дыхание, внутреннее содрогаясь от этого до боли сильного ощущения привязанности, влюблённости, которая хочет выйти наружу так много лет. Она бросила его с десяток лет назад, которые он провёл в скитаниях с учителем, с той, которая вела её по всем стадиям создания Альбедо, с той, с которой им никогда не суждено встретиться. Но сейчас Альбедо был здесь. Осторожно касался её лица, смотрел яркими голубыми глазами, которые в этой холодной ночи отдавали синевой. Он глубоко вдыхает, приближается к её лицу, прикладывает свой лоб к её. Она не против. Вздрагивает в его руках и льнёт ближе. — Столько времени, — шепчет он проникновенно. — Столько времени, чтобы ты признала во мне своего мужчину. — Пожалуйста, Альбедо, не говори так, — шепчет в ответ, прижимаясь к его щеке. Проклятие под его светлой рукой подобно сокрушающей бездне её чувств, которые она вынуждена держать в себе столько времени, опасаясь оступиться, опасаясь его искренности. — Могу я тебя поцеловать? Она наклоняет голову вбок, поднимает руки, обхватывая пальцами его запястье, которое всё ещё держит её лицо. — Конечно.