Император

— Видишь вон там ботву? Этот тяни, он самый крупный будет, и близко. Жань-эр осторожно кивнул, наблюдая из кустов за охраняющим поле человеком с палкой. Еды теперь было мало, так что каждый, кому посчастливилось иметь огород, караулил его, как императорскую сокровищницу. — Да ну, какая там сокровищница, просто поле с редисом, — тут же проворчал в его голове Император. — Этот достопочтенный потом расскажет тебе, какая у него сокровищница, обзавидуешься! Жань-эр не сомневался в его словах, но все-таки поесть сейчас хотелось гораздо больше, чем смотреть на сокровища. — Еды во дворце тоже много: паровые булочки с мясом, жареная лапша со свининой, османтусовые пирожные. Жань-эр сглотнул густую слюну, надеясь, что громкое урчание пустого живота не выдаст его. Мама не запрещала ему разговаривать с Императором, пусть и считала, будто он просто придумал себе друга, потому что ему не с кем было играть. Может, так и было — мама никогда ни в чем не ошибалась, — но советы Император давал полезные и рассказывал интересные истории. — Теперь не отвлекайся, жди, когда он отвернется и пойдет. Жань-эр молча кивнул. Это был уже не первый огород, мимо которого они проходили, но остальные не окружали кусты, его замечали еще издалека и, конечно, сразу прогоняли. — Давай! Он осторожно прошмыгнул между ветками кустарника, подскочил к редису и ухватился за ботву, придерживая за торчащее из земли зеленоватое основание, чтобы не оборвалась. Охранник все еще шел к дальнему краю огорода и видеть его не мог, но когда он повернет обратно… — Сильнее тяни, ну же! Показалось, что рука Императора, гораздо более крепкая и сильная, легла поверх его, дернула, рывком вытаскивая длинный белый корень редиса в налипшей на него земле. Жань-эр торопливо сунул его под рубаху, пригладил разворошенную землю и, нырнув обратно в кусты, затаился. Хотелось сразу помчаться как можно быстрее, но Император говорил, что так он только привлечет внимание, а убежать от взрослого человека не сможет. Нужно было ждать. — Считай, у нас уже все получилось, — сообщил Император. — И что бы ты делал без этого достопочтенного? — Спасибо, — тихо поблагодарил его Жань-эр. Император всегда очень помогал им с мамой. Не заметив пропажи, охранник снова отвернулся и пошел обратно, удаляясь от него, и только тогда Жань-эр выбрался из кустов и, сначала шагом, а потом все быстрее, срываясь на бег, поспешил к маме, чтобы скорее порадовать ее добычей. Редис под одеждой успел пригреться, ощущение его приятной тяжести наполняло предвкушением. Мама продолжала выступать на улице, но теперь, когда еды стало мало, ей редко доставались хотя бы мелкие монеты, а если доставались, то их все равно не хватало. Это было нечестно, мама пела очень хорошо. Жань-эр тоже продолжал выбираться через окно из их дома в заброшенном дровяном сарае, едва она уходила, и просил милостыню у прохожих. Но тем людям, которые ему когда-то подавали, и самим не хватало на еду, а тех, кому хватало, просить было бесполезно: Жань-эр сразу такое замечал, но если все-таки пытался, то убеждался снова. Император не любил, когда Жань-эр просил милостыню, сердился, а то и вовсе уходил и возвращался только вечером, когда он уже снова был дома. Пойти за редисом была его идея — и теперь у них была еда, много, гораздо больше, чем им с мамой удавалось достать в последние дни. — Вот. Слушайся этого достопочтенного и не пропадешь. Император был доволен похвалой. Жань-эр, конечно, никогда его не видел, но был уверен, что тот высокий и сильный, в дорогой красивой одежде. Иногда он пытался представить в такой одежде себя, но это удавалось плохо. Оно и понятно: где был он, а где Император. Голос мамы доносился издалека, тек и переливался, как журчащий ручей. Песня была веселая, и Жань-эру невольно захотелось рассмеяться, так хорошо становилось от ее пения. Но люди проходили мимо, даже не замедляя шаг. — Они ничего не понимают. — Император злился. То, что мама поет, чтобы заработать медяки, ему тоже не нравилось; он соглашался, что мама достойна жить во дворце. — Лучше бы она пела только для нас, раз они не ценят. Жань-эр был с ним согласен. Он подбежал к маме, улыбаясь, схватил за руку, и она, пусть и удивилась поначалу, тоже улыбнулась в ответ. — Откуда ты здесь, Жань-эр? — Мама, пойдем. Пойдем скорее домой. — Но как же… В маминой миске со сколом у края опять было пусто, но сегодня это было не важно. — Я тебе покажу кое-что. Говорить и тем более доставать редис здесь, где его могли увидеть и отобрать, он точно не собирался, наоборот, прижимал его к себе покрепче. Мама покачала головой, но пошла за ним. Только когда они оказались дома и закрыли дверь, Жань-эр достал из-под рубашки редис, протянул его матери. — Вот, теперь у нас есть еда! — Откуда это, Жань-эр? — С поля. Там было еще много, а меня никто не заметил, не волнуйся. Раньше мама говорила, что брать чужое нехорошо, но теперь просто беспокоилась за него. Нельзя было только просить помощи в Духовной школе Жуфэн, но он и не собирался. — Хорошо. Но больше не ходи туда, это опасно. — Мне помог Император, подсказал, как вытащить редис незаметно. — Вы с Императором молодцы. Жань-эру очень нравилось, когда мама улыбалась. Редис, по сравнению с заплесневевшей лапшой и очистками, был вкусным и сочным. Жань-эр вдохнул его свежий запах, лизнул языком тонкий белый кружок и только потом откусил немного. Он подержал кусочек редиса во рту, пока его вкус не стал сладким, медленно прожевал. Редиса должно было хватить на несколько дней, хотя потом он, наверное, уже не будет таким вкусным. Так что сейчас Жань-эр собирался получить от него как можно больше удовольствия и растягивал его подольше. И все равно редис закончился слишком скоро. Жань-эр неслышно вздохнул, надеясь, что мама не услышит. Перед лицом вдруг показалась еще одна долька: потоньше, но такая же аппетитная, как прошлая. — А это Императору — сказала мама, улыбаясь. — Раз уж он помог тебе добыть такой большой редис. Мама не могла видеть Императора, но охотно слушала истории, которые Жань-эр рассказывал о нем. — Он же не ест. Но он говорит тебе спасибо. Император молчал, но был доволен, что о нем помнили, поэтому Жань-эр все равно передал спасибо за него. — Тогда давай вот так. — Она разломила дольку и протянула ему большую часть. — Ты больше меня, и еды тебе надо больше. — Жань-эр помотал головой: делить редис так, как предлагала мама, было бы нечестно. — Но ты же его принес, значит, больше полагается тебе. — Мама улыбнулась ему, и спорить с ней совсем не хотелось. Он съел второй кусочек так же медленно, как первый. А потом придвинулся к маме, положил голову ей на колени. Так было теплее, глаза сонно закрывались, а Жань-эру нравилось спать, во сне не так хотелось есть. Мама негромко запела красивую песню о весне и цветах, и предстоящей встрече с кем-то близким. Песня убаюкивала и как будто тоже согревала. Теперь мама пела только для них. Жань-эр прижался к ней плотнее, крепко вцепился в полы ее одежды, чтобы она точно никуда не ушла. — Спи, — говорила мама и приглаживала его растрепанные волосы ласковыми руками. — Я всегда буду рядом. Да, они всегда были с ним, думал Жань-эр, засыпая. И мама, и Император. *** Они шли уже пятый день: он, Император и мама, которую он нес на себе, потому что у него не было ни тележки, ни циновки, в которую можно было завернуть ее. Дальнее кладбище находилось слишком далеко, а теперь люди редко выезжали из Линьи. — Толку от них, даже если бы выезжали, — заворчал Император. — Они все равно отказываются тебя подвезти. Император злился, каждый раз ругался им вслед, но у Жань-эра не было на это сил, все они уходили на то, чтобы шагать вперед, удерживая соскальзывающее с плеч тело мамы. Да и что могла дать злость и ругань. — Странствующий монах дал нам рисовую лепешку, — напомнил он. — Черствую и маленькую. И положил ее далеко, чтобы не походить к нам ближе. Тело мамы начало портиться, Жань-эр и сам понимал, какой от них идет запах, и не мог винить монаха за нежелание оказаться рядом. Тот тоже шел пешком, еще и в другую сторону, как бы он ему помог? А лепешка была вкусная и хватило ее на несколько дней. — Даже если бы ехал, не стал бы помогать. Ты слишком хорошо о них всех думаешь. Жань-эр не думал о всех хорошо, только о некоторых, а Император думал плохо обо всех. И хотел мести — всем, кто их обижал. — Мама говорила платить добром за добро. — Но про зло же ничего не говорила? За зло надо платить злом, даже не сомневайся. Наверное, он был прав. — Конечно, этот достопочтенный всегда прав. — Может я на самом деле тебя придумал. — Считаешь, сумел бы? Откуда тебе знать, как правильно воровать редис? И про полную золота императорскую сокровищницу? Ты же не видел раньше ничего такого. — И теперь не видел, ты же только говорил, но не показывал. — Вот уйдет этот достопочтенный, и что ты тогда будешь делать? Император замолчал и молчал достаточно долго, чтобы Жань-эр успел забеспокоиться. — Вернись, пожалуйста. — Он и так уже потерял маму; остаться совсем одному было слишком грустно и страшно. Даже если на самом деле Императора не существовало. — То-то же. Первые дни Император был разговорчивее, рассказывал какие-то истории, пытаясь отвлечь от плохих мыслей, но теперь все чаще молчал. Наверное, он тоже устал, хотя ему и не приходилось нести маму… Позади них стали слышны чьи-то веселые голоса. Они приближались, и Жань-эр привычно сжался, раздумывая, не стоит ли спрятаться, пока они достаточно далеко. Свадебная процессия, встретившаяся им пару дней назад, посчитала их появление дурным знаком, и слуги согнали его с дороги палками. Дорога была достаточно широкой для всех, но мало кто хотел видеть его рядом с собой. — Не реви, — говорил Император. — Они все равно тебя не пожалеют. Проклятые мудаки. Жань-эру хотелось напомнить ему, что ругаться нехорошо, но Император все равно бы не перестал. Да и, наверное, на самом деле он был прав, и все эти люди были именно такими, как он о них говорил. Веселые голоса сменились удивленными возгласами, когда они учуяли запах и увидели его, смолкли, пока повозка проезжала мимо, и снова зазвучали впереди, удаляясь все дальше. Жань-эр уже знал, что они не остановятся, поэтому не просил их ни о чем, даже не смотрел в их сторону. Просто продолжал шагать дальше. Он торопился, но идти совсем без остановок все равно не мог. Когда силы заканчивались, он находил подходящее место и останавливался. Осторожно опускал маму на землю, ложился рядом и засыпал, крепко обхватив ее руками. А проснувшись, снова шел. Дни текли медленно и тяжело, путались, и он не всегда знал, сколько они уже так идут — вместо него о таком думал Император. Будил, напоминая, что надо идти, потому что кроме него некому было похоронить маму. — Больше не называй этого достопочтенного Императором. Называй этого достопочтенного Наступающим на Бессмертных государем. Жань-эр негромко фыркнул. — И что тебя веселит? — Что ты им сделаешь? Это же бессмертные… — Этот достопочтенный обязательно придумает. От них ведь все плохое. И мама твоя умерла из-за них. Точно, Наступающий на Бессмертных государь подойдет гораздо лучше. Жань-эр хлюпнул носом, чувствуя, как слезы сами начинают течь из глаз. Как всегда, стоило ему только вспомнить маму, и зачем он теперь нес ее в Дайчэн. — Не реви, — напомнил Император. — Пока не время. Но Жань-эр его не слушал: тащил тело мамы и тихо плакал. Вряд ли здесь его кто-то увидит, а если увидит, то какая разница, пожалеют или нет, ему просто хотелось плакать. Откуда Императору было знать, что он чувствовал, у него же мамы наверняка не было. Жань-эру не хватало ее, и он никак не мог это изменить. Да Император теперь и сам молчал, может, обиделся и ушел. — Нет, — сразу отозвался он. — Этот достопочтенный здесь. Не бросать же тебя. До Дайчэна они дошли только на четырнадцатый день, солнце садилось и становилось все холоднее, но это не имело никакого значения. Жань-эр нашел участок, куда еще дотягивались последние закатные лучи и в последний раз опустил маму на землю. У мамы не было ни гроба, ни циновки, но он хотя бы мог выбрать для ее могилы лучшее место. Помогая себе плоским камнем, он выкопал в сухой твердой земле неглубокую яму, переложил в нее маму и, не сдержавшись, лег рядом. — Теперь можешь плакать, — разрешил Император, и Жань-эр прижался к ней как можно крепче и наконец выпустил накопившиеся рыдания наружу. *** Уже пришла весна, а он все шел в Сянтань. Дни стали не такими холодными, и в теплом плаще, который ему дал братец-благодетель, было жарко. Но Жань-эр не собирался снимать его: плащ как будто защищал от всего плохого, что могло случиться. И немного даже от того, что уже случилось. Может, он и выдумывал, но после той встречи возле храма Убэй дорога как будто и правда стала легче. — Постирать бы, — ворчал иногда Император, но тоже соглашался, что расставаться с плащом ни в коем случае нельзя. И братец-благодетель ему нравился, он никогда ругался, говоря о нем, хотя для всех остальных людей у него не находилось добрых слов. Он даже сомневался, что сестрица Сюнь примет их, но тут уже Жань-эр настаивал на своем: если мама доверяла сестрице Сюнь и дружила с ней, та никак не могла быть плохим человеком. Люди в дороге попадались разные — и хорошие, и плохие. В Нижнем Царстве они оказались такими же, как в Линьи. Наверное, люди везде были одинаковые. — А ты как хотел? Конечно, они одинаковые. — Кроме братца-благодетеля. — Да, кроме него. И Император успокаивался и замолкал, пока Жань-эр вспоминал сладость жидкой каши и тепло рук первого человека, не считая мамы, который был с ним ласков. Жань-эр очень жалел, что совсем не запомнил его лица. Он спрашивал Императора, но тот мало чем помогал. — А как он выглядел, ты не помнишь? — Красивый. — А еще? — Тебе нужно, сам бы и запоминал. То, что братец-благодетель был красивым, он и так знал, а больше Император ничего не говорил. Наверное, тоже не помнил, просто не хотел признавать. Но Жань-эр все равно продолжал спрашивать его на всякий случай. — Совсем скоро дойдем, — говорил Император, и Жань-эр сонно кивал. После наступления темноты их все равно не пустили бы в город, поэтому на ночлег они устроились в стороне от дороги. Сидя на земле, Жань-эр полностью завернулся в толстую ткань уже плохо различимого цвета, спрятал голову в глубоком капюшоне, и ему было тепло и спокойно. Поначалу плащ пах яблоневыми цветами, теперь — дымом от небольшого костра, который он разжигал в самые холодные ночи, пылью дороги и немытым телом. Каждый раз, замечая на плаще очередное пятно копоти или грязи, он обещал себе, что обязательно постирает его, как только появится возможность. А потом, когда он найдет сестрицу Сюнь, сложит аккуратно и будет его беречь так же, как теперь плащ бережет его. В Сантань они пришли утром. Город был не таким большим и красивым, как Линьи, без высоких белых стен вокруг; и духовного ордена в нем тоже не было. — Вот и хорошо, — сказал Император. — Без них нам будет лучше. Жань-эру тоже Сянтань нравился гораздо больше, и он невольно начал надеяться, что здесь и правда будет лучше. Снова хотелось есть, хотя ел он только вчера и целую лепешку, и он задумался, не попросить ли милостыню, как он делал в Линьи и городах, что попадались им по пути. — Хоть здесь не принимайся за старое, — заворчал Император. — Не позорь сестрицу Сюнь. Наверное, и правда не стоило. Он должен был сразу пойти к ней, раз так долго шел сюда ради этого. Так бы и сделал, просто немного боялся этой встречи. — Уже не настолько уверен, что она хорошая, да? — насмешливо протянул Император, и Жань-эр упрямо мотнул головой так, что с нее свалился капюшон. — Уверен. Он легко смог найти терем Цзуйюй, кажется, в городе все его знали. Удивлялись, правда, когда он спрашивал. Терем оказался высоким и нарядным, даже подходить было страшно, но чувствуя, как Император только и ждет, что он повернет обратно, Жань-эр направился к резным воротам. В любом случае, худшее, что с ним могли сделать — прогнать, а к этому он давно привык. То, что сестрица Сюнь была хорошей, он понял сразу. Когда девушка, что привела его к ней, сказала, кто он, ее красивые глаза удивленно распахнулись. — А где твоя мать? Жань-эр не собирался плакать, но от ее искреннего беспокойства что-то внутри растаяло, потекло слезами. Он хлюпнул носом, пытаясь их сдержать, но теперь даже Император не требовал, чтобы он не плакал, и у него совсем ничего не получилось. Сестрица Сюнь обняла его, не обращая внимание на его грязные волосы и одежду, утешала и плакала тоже, пока он рассказывал ей про маму. — Ты, наверное, есть хочешь? — спросила она, когда Жань-эр немного успокоился, и он осторожно кивнул. — На кухне еще не начали готовить для гостей, но, думаю, я найду для тебя что-нибудь вкусное. Сестрица Сюнь немного напоминала маму: тем, как быстро смахивала слезы и снова начинала улыбаться, как будто у нее все хорошо. Она тоже была артисткой и не могла разочаровывать тех, кто придет слушать ее песни и смотреть танцы. Она легко поднялась и вышла за дверь, оставив его одного в красивой комнате, и Император, до этого молчавший, тут же напомнил о себе. — Вот и брал бы с нее пример. А то только и делаешь, что плачешь. Жань-эр так и собирался, конечно, просто в этот раз не получилось. — Но теперь ты видишь, что она хорошая? — Да, она хорошая. Паровые булочки и сладкие рисовые шарики были вкусными — лучше, чем все, что он когда-либо пробовал, — и Жань-эр снова чуть не заплакал от того, что мама не смогла вернуться с ним в Сянтань. Но в этот раз, помня о словах Императора, сдержался. — Нравится? — спросила сестрица Сюнь, и он закивал, потому что ответить с полным ртом все равно не смог бы. — Ты можешь снять плащ, здесь же тепло, — предложила она, но Жань-эр только крепче вцепился в его края. От мысли, что у него могут отобрать плащ, даже еда перестала радовать. — Не хочешь — не снимай. То, что хозяйка терема Цзуйюй добрым человеком не была, он тоже понял с первого взгляда — по тому, как она хмурила тонкие брови и поджимала губы, как неприязненно смотрела на него, пока сестрица Сюнь рассказывала ей о нем и упрашивала оставить. Рядом с ней хотелось стать еще меньше и поглубже спрятаться в плащ, даже Император молчал. — Ладно, пусть остается. Будет помогать на кухне, — сказала она наконец, но даже после ее ответа беспокойство не исчезло. — Смотри, чтобы от него не было проблем. У них с мамой в дровяном сарае не было кухни, а в чужую их бы точно никто не пустил. Но Жань-эр охотно закивал, показывая, что хочет работать на кухне терема Цзуйюй больше всего на свете и от него не будет никаких проблем. — Я буду очень стараться. — Он улыбнулся ей, но на нее это совсем не подействовало. — Называй госпожу Мо матушкой, она теперь будет тебе приемной матерью, — подсказала сестрица Сюнь. Считать эту женщину приемной матерью Жань-эр не хотел, но послушно кивнул. — Не понимаю я тебя. — Кажется, госпожа Мо тоже не хотела считать его приемным сыном. Она посмотрела на сестрицу Сюнь, качая головой. — Как бы не принес нам беды. — Не волнуйтесь, матушка, он принесет только удачу. А я за ним присмотрю. — Сначала отведи его помыться и сожги эти обноски. А то скоро начнут собираться гости, что они могут о нас подумать, увидев его? — Конечно, матушка. Жань-эр, пойдем. Жань-эр надеялся упросить сестрицу Сюнь позволить ему постирать плащ, она наверняка бы согласилась, но госпожа Мо пошла с ними, а просить о чем-либо ее он не решился. — Перестань уже реветь, — приказал Император, как тогда, когда он нес маму, и от этого захотелось плакать еще сильнее. Император злился, но не на него. И ему тоже было жаль плаща. — Было бы чем дорожить, — госпожа Мо сердито фыркнула, смотрела на него еще неодобрительнее, и Жань-эр попытался унять слезы и не вспоминать о маме. Думал только о том, чтобы не подвести сестрицу Сюнь, которая обещала, что от него не будет проблем, — и это понемногу помогало. — Ничего она не понимает, — привычно ворчал Император. — Злая женщина. Жань-эр не отвечал ему, не отрываясь глядя на то, как горит плащ братца-благодетеля, прошедший с ним такой долгий путь. Одежда, которую ему дали, была чистая и, пусть не новая, гораздо лучше той, что он носил раньше. Но она не была плащом братца-благодетеля и не могла защитить ни от чего. *** — Ты еще здесь?! — Мо Нянцзы потянулась отвесить ему оплеуху, но, похоже, он уже был так вымазан в саже, что она не рискнула прикасаться к нему чистыми руками. — Придется принимать уважаемого гостя в малом зале! — Мне нужно всего несколько минут, приемная мать, скоро все будет готово. — Думаешь, гость будет ждать, пока ты закончишь? — Она фыркнула и покачала головой, поражалась его самонадеянности. — Найди потом управляющего, пусть выпорет тебя за лень. И помойся. Не понимаю, как можно быть таким грязным? Это было несправедливо: вычистить и разжечь печь в зале он не успел только потому, что до этого чистил другие печи, а еще раньше — очаг на кухне. И грязным был тоже из-за этого. Но справедливости он от нее не видел с тех пор, как помог бежать сестрице Сюнь. — Да, приемная мать. — На твоем месте этот достопочтенный бы ее убил, — сообщил Император, едва она вышла. От его злости невольно сжимались кулаки и каменели мышцы, будто это он сам хотел броситься вслед за Мо Нянцзы и схватить ее за горло. Мо Жань заставил себя избавиться от захвативших его чувств Императора и продолжил работу. Он не успел закончить не только с печью, нужно было еще набрать воды для стирки и замочить белье, прежде чем он пойдет искать управляющего, а то и за это еще достанется. — Неужели и правда сам пойдешь за наказанием? Хуже, чем пес. Император продолжал требовать, чтобы его называли Наступающим на бессмертных государем, но сам не собирался обращаться к нему по новой фамилии. Мо Жаню она и самому не нравилась, но за четыре года в Тереме Цзуйюй он успел привыкнуть и к ней. — Если не пойду, она все равно потом узнает, и будет только хуже. — Но хоть не будешь вести себя, как послушный пес. — Тебе легко говорить, не тебя же побьют. — Пусть только попробовали бы тронуть этого достопочтенного, остались бы без головы! Мо Жань уже давно понимал, что он совсем не такой, как Император, и стать таким не сможет. Если тебе на роду написан метр, не стоит просить о трех. Метелка, которую он держал в руках, хрустнула, по деревянному черенку прошла длинная трещина. Только тогда Мо Жань заметил, что его губы кривятся в злой ухмылке, больше похожей на оскал, и попытался убрать ее со своего лица. Таким, какой теперь был Император, он и сам не хотел становиться. — Зря. Дал бы этому достопочтенному волю, и он бы решил за тебя все проблемы. — На миг Мо Жаню показалось, что тело не слушается его, а вместо этого подчиняется Императору. Но ощущение тут же прошло. — Вот меня тебе точно не стоит бояться. — Знаю. Император оставался последним, что связывало его с тем временем, когда мама была жива, был ему ближе, чем кто-либо, и Мо Жань был рад, что тот все еще с ним. Позже Император дразнил его все время, пока он искал управляющего, но, как всегда, исчез, едва Мо Жань стянул с себя рубаху и подставил спину под удары — не самые сильные из тех, что ему приходилось терпеть, в магистрате, куда его отвели за убитую по приказу госпожи Мо собаку судьи, били гораздо больнее. Но в этот раз пропал Император ненадолго: появился снова, когда Мо Жань поднимался наверх, иногда передергивая плечами от того, что жесткая ткань неприятно царапала свежие рубцы, и продолжил говорить, будто не прерывался. У Императора были свои представления о времени. — Все равно твоя покорность ничего не даст, она опять к чему-нибудь придерется. Мо Жань только вздохнул: как будто он и сам не знал. Но что он мог сделать? — Убить ее, а тело спрятать. Этот достопочтенный может тебя научить, как сделать так, чтобы тебя не заподозрили. Убивать госпожу Мо он точно не собирался: какая бы ни была, а все равно даже думать о таком было плохо. Тем более Мо Нянь был еще хуже нее, что бы изменилось, если бы хозяином в Тереме Цзуйюй стал он? — Так и его убить, конечно. Всему тебя учить надо. — И его убивать нельзя, — сказал Мо Жань, хотя в этом был уверен гораздо меньше. Будто почувствовав его сомнения, Император в его голове рассмеялся. — А раньше ты доверял этому достопочтенному и ценил его советы. Он сильно изменился с того времени, как они воровали редис, и советы у него теперь все чаще были о том, как лучше отомстить. Мо Жань продолжал верить ему, просто боятся того, что тот предлагал — в основном потому, что иногда слишком хотелось согласиться. — Пойдем хоть на пагоду посмотрим, она красивая. — Ты же говорил, что у тебя во дворце таких — тысячи. Еще и получше. — То в дворце. А из-за того, что этот достопочтенный сейчас с тобой, он их редко видит. Приходится довольствоваться малым. Вечером в городе было красиво: горели огни, из трактиров доносились аппетитные запахи готовящейся еды, на небольших площадях труппы бродячих артистов давали представления и слышался смех зрителей. На городском рынке тоже было шумно и весело, но Мо Жань сразу направился к лавке торговца фонарями. Ее было видно издалека: красные круглые фонари, длинные желтые, светящиеся карпы и цветы. Но лучше всех остальных была пагода, расписанная так тщательно, что казалась настоящей, просто маленькой. Торговец никогда не отгонял его, и Мо Жань мог, сколько хотел, стоять чуть в стороне и любоваться прекрасной пагодой. Долго все равно не получалось, приходилось возвращаться в Терем Цзуйюй, пока его не хватились, но даже этого времени хватало, чтобы на сердце стало легче и беды хотя бы ненадолго отступили. Но сегодня не пробыл и этого: мужчина и женщина в богатых одеждах подошли к лотку с фонарями совсем скоро. Несколько слов, переданные из рук в руки деньги, — и пагоду сняли и унесли. Конечно, на стойке еще оставалось много красивых фонарей, но это все равно было не то. Мо Жань тихо вздохнул. — Плохой сегодня день, — согласился с ним Император. — Пойдем домой. Даже он привык называть Терем Цзуйюй домом, пусть ему там и не нравилось. Мо Нянь уже поджидал его возле ворот, тут же выскочил навстречу, перегораживая путь, и по его злой радости сразу было понятно: он задумал что-то нехорошее. — Ударь его, ну же, — подсказал Император, и Мо Жань спрятал руку за спину, опасаясь, что она могла послушаться и сама собой сжаться в кулак и замахнуться. Бить людей только потому, что они ему не нравились, Мо Жань не мог, даже если он подозревал, что они что-то замышляют. — Да ты и обижающих тебя людей ударить не можешь, — фыркнул Император и замолчал, будто потеряв к нему интерес. — Чего застыл? — Мо Нянь несильно ткнул его локтем в бок. — Вещи свои проверь. — Что? — Вещей у Мо Жаня было мало — небольшой узелок, спрятанный за поленницей в том дровяном сарае, где он спал по ночам. Вряд ли Мо Няню могло что-то в нем приглянуться. — У важного гостя матушки пропала агатовая табакерка. Я предложил ей поискать у тебя — кому бы еще хватило наглости воровать у посетителей? Прошмыгнув мимо него, Мо Жань побежал к себе в сарай, а Мо Нянь довольно смеялся ему вслед. Конечно, агатовая табакерка оказалась у него. И, конечно, перепрятать ее куда-нибудь он уже не успел. — А я говорил, — ворчал Император, пока Мо Жаня волокли, схватив за руки, дергая за волосы и пиная на ходу. Сначала — к гостю, каяться в краже шкатулки, которую он не совершал, потом — во внутренний двор Терема Цзуйюй, чтобы снова пороть, только теперь дольше и больнее. Мо Жань не отвечал ему: спорить с Императором, когда он злился, было бесполезно. Тем более, что тот был прав. *** Идти искать Мо Няня ему совсем не хотелось, но, как и в остальных случаях, о его желаниях никто не спрашивал. Оставалось только надеяться, что радость Мо Няня от хороших новостей окажется сильнее злости из-за того, что Мо Жань отвлек его от развлечений. А то, что он пошел развлекаться, было понятно даже Мо Нянцзы — ее удивленное выражение, когда он сказал про школу, выдавало ее полностью. Мо Жаню хотелось бы верить, что эта новость будет хорошей и для него. Может, когда Мо Нянцзы с Мо Нянем уедут к заклинателям, новый хозяин терема Цзуйюй будет относиться к нему получше? — Это вряд ли: не после того, сколько раз ты брал на себя вину того черепашьего сына. Все случилось именно так, как говорил Император: за агатовой табакеркой последовали другие вещи посетителей, ценные и не очень. Часть из них Мо Нянь тайком подбрасывал ему, в некоторых кражах заставлял признаваться самому, хотя Мо Жань даже не видел тех вещей. Вряд ли все они на самом деле были нужны Мо Няню, просто ему нравилось, что достается за это не ему. Он воровал и деньги, и тогда забирал их себе и просто говорил матери, что видел, как их взял Мо Жань — одного слова Мо Няня было достаточно, чтобы его снова выпороли, а украденные деньги добавили к его долгу перед Теремом Цзуйюй. — Этот достопочтенный не удивится, если новые хозяева и вовсе вышвырнут тебя из Терема, решив, что вреда от тебя больше, чем пользы. Мо Жань не был уверен, что такой вариант было бы хуже, чем его теперешняя жизнь. — А я и не говорил, что хуже: снова пойдем бродяжничать. Может, наймешься к кому-нибудь. Мысль была приятной. Мо Жань многому научился за годы в Тереме Цзуйюй, он смог бы найти себе занятие. Но в то, что его отпустят, верилось с большим трудом. Разве что помечтать об этом. Он обошел много мест, где любил бывать Мо Нянь, прежде чем ему подсказали, куда тот мог пойти. К вечеру похолодало, но Мо Жаню было почти жарко, пока он бежал к заброшенной мельнице. Хотелось поскорее закончить с этим и вернуться в Терем Цзуйюй. Мо Нянь действительно оказался там, он и его сомнительные дружки как раз выходили из дверей. По тому, как они на него смотрели, Мо Жань сразу почуял нехорошее. — Беги, — приказал Император, и этому совету Мо Жань охотно последовал, но было поздно: их было больше и бегали они быстрее. Чувствуя нарастающий ужас, он сопротивлялся, когда они поймали его, и когда заперли на мельнице, и еще безумнее — когда увидел замученную ими девушку и понял, зачем его здесь заперли. Впервые в жизни он сопротивлялся, но, как он и думал, это ничего не дало. И его словам снова никто не поверил. Сидя в тюрьме, он все еще не понимал, почему это случилось с ним. Кажется, у недавно придуманной им сказки про мальчика и его корову скоро появится финал, где того повесят. Даже Император его оставил, и в голове стало непривычно пусто. В целом, ничего удивительного, Император не любил чувствовать себя жертвой. И не стал бы ей, если бы мог сам распоряжаться телом вместо Мо Жаня. Поздно ночью пришла Мо Нянцзы, просунув между прутьями решетки, поставила на пол тюрьмы полную миску тушеной свинины. — Смотри, она хочет купить твою жизнь за миску жареного мяса, — сказал Император. Это было слишком низкой ценой даже за него. — Ну наконец-то, — сказал Император. — Этот достопочтенный думал, и тут смиришься. Его злость и веселье заполняли пустоту, оставшуюся после сегодняшнего дня в Мо Жане. Император смеялся в его голове, а Мо Жань молча смотрел на Мо Нянцзы, пока она не ушла. А потом перевернул миску, и красный соус растекся по полу, будто кровь из-под мертвого тела. — Так что, теперь дашь этому достопочтенному убить их? — вкрадчиво поинтересовался Император. — Да, давай убьем их, — согласился Мо Жань и не почувствовал ничего: ни страха, ни горечи. — И тогда ты наконец начнешь называть меня Наступающим на Бессмертных государем? Твой Мо Нянь ведь тоже когда-нибудь мог бы стать одним из них. Это вряд ли: Мо Нянь был слишком глуп и ленив, чтобы достигнуть бессмертия. — Да, если ты хочешь. — Тогда смотри: утром, когда все отвлекутся, подойди к окну и тяни вон ту перекладину решетки, она закреплена хуже других. А потом…