Достигая невозможного

Снег идет уже второй день и прекращаться не собирается. Сидя возле мусорной кучи, Вэй Ин перебирает то, что выбросили совсем недавно. В такую погоду объедки долго не портятся — не портились бы, если бы их не съедали так быстро, — и с намерзшим льдом многие из них кажутся даже вкуснее. Только слишком холодно. А куча хорошая: сюда приносят отбросы с кухонь нескольких постоялых дворов, так что, если занять место пораньше, можно найти что-нибудь хорошее. Приходящие к куче люди переговариваются и делятся сплетнями, а Вэй Ин их слушает. — К нам сегодня приходили заклинатели. Красивые все, как небожители. — Снова пытаются очистить горы от темных тварей? — Не похоже чтобы. Судя по одежде, это другие, не те, что в прошлый раз приходили. — А я знаю! Они кого-то ищут, ребенка. Украл у них что-нибудь, что ли? Что-то в этом слове — заклинатели — кажется знакомым, но у него никак не получается выудить из головы это воспоминание. Значит, наверное, ничего особо важного. Когда рядом останавливаются ноги в высоких сапогах, а не в простых войлочных туфлях, которые носят слуги, Вэй Ин поднимает голову, чтобы понять, зачем человеку в такой нарядной обуви подходить к мусорной куче. Он видит длинные полы дорогой чистой одежды, подвеску в виде серебряного колокольчика с лотосами и с фиолетовой кистью и вдруг вспоминает: его родители были заклинателями. У отца был такой же колокольчик, и Вэй Ин любил играть с длинной мягкой кистью. Он улыбается от того, как это было здорово, — и незнакомый заклинатель вдруг улыбается ему в ответ. — Это ведь ты Вэй Ин? И Вэй Ин кивает, подтверждая, — свое имя он помнил всегда. А теперь вспоминает и другое: как ехал на ослике, путешествуя с родителями, его теплые пыльные бока и большие уши. Звонкий смех матери и сильные руки отца. Он, конечно, не пошел бы с незнакомым человеком: хватает жутких историй, которые рассказывают мальчишки постарше. Но заклинатель и правда похож на небожителя и улыбается по-доброму. Он знает отца Вэй Ина, и у него есть арбуз. Чутье подсказывает: все будет хорошо. *** Цзян Чэн хмурится и дуется, как в тот раз, когда Вэй Ин съел его лунный пряник. Зачем он так? Дядя Цзян наверняка и ему бы улыбнулся, и на руки бы взял, если бы он попросил. Вэй Ин уверен, что дядя Цзян любит Цзян Чэна гораздо больше — он же его сын, как может быть иначе? Но, кажется, Цзян Чэн в этом сомневается. В Пристани Лотоса хорошо: Вэй Ину нравится теплое озеро и вкусная острая еда, возможность сбегать с тренировок с Цзян Чэном и шисюнами и воровать лотосы, нырять до самого дна и просто дурачиться. Даже тренировки нравятся: духовная энергия течет по меридианам, наполняет тело силой и радостью. Дядя Цзян делает им воздушных змеев: длинные пальцы складывают тонкие деревянные рейки, перематывают их бечевкой. Вэй Ин замечает, какими сильными могут быть эти пальцы, когда дядя Цзян натягивает тетиву лука, показывая им, как правильно стрелять; знает, что их подушечки шершавые от мозолей. Такими же постепенно становятся и руки Вэй Ина — руками заклинателя. Но сейчас дядя Цзян аккуратно разглаживает сине-лиловый шелк, расписывает его золотой краской, и движения его пальцев плавные, а касания мягкие. Змеи получаются красивыми и нарядными, Вэй Ину не терпится посмотреть, как они поднимутся в небо, затанцуют в воздушных потоках. Ученики постарше уже вовсю стреляют по своим змеям на озере, но Вэй Ин пока не уверен, что сможет попадать в цель так же метко, как они. Да и не хочется ему стрелять по таким красивым змеям. — Давай останемся здесь и просто на них посмотрим? — предлагает он Цзян Чэну, и тот только закатывает глаза. — Это же воздушные змеи, что на них смотреть, по ним стрелять надо, — ворчит он, но не отказывается и больше не кажется расстроенным. Они запускают своих змеев во дворе, чтобы их случайно не сбили шисюны, и удерживают на длинных шнурах, чтобы те не улетели. Ветер легко раздувает разноцветный шелк, змеи кувыркаются в воздухе, и даже просто наблюдать за ними очень весело. *** Стрела попадает в самый центр одноглазого монстра, и воздушный змей, едва видимый с земли, начинает медленно падать под восхищенные вопли деревенских мальчишек, прибежавших смотреть на их соревнования. Цзян Чэн, стоящий рядом с ним и выпустивший свою стрелу раньше, наверняка хмурится, но тут уж Вэй Усянь ничего не может поделать: не поддаваться же? А вот за некоторые свои мысли о дяде Цзяне перед Цзян Чэном неловко. Хорошо, что тот ничего не знает. Что они оба ничего не знают. Они сталкиваются с дядей Цзяном у главных ворот Пристани Лотоса. Он смотрел их соревнование, и Вэй Усянь знал об этом, но специально не высматривал его среди зрителей, чтобы не отвлекаться. — Очень хороший выстрел, А-Ин, — говорит он, и Вэй Усянь невольно раздувается от гордости. Но все-таки добавляет: — И у Цзян Чэна тоже, правда же? — Да, конечно, у А-Чэна тоже, — говорит он как-то рассеяно. Такой похвалы наверняка мало, Цзян Чэн все равно расстроится. Он продолжает думать, что дядя Цзян его не любит. Вэй Усянь по-прежнему считает, что он ошибается, но уже и сам не может не замечать, что дядя Цзян не особо внимателен к своему родному сыну. — Спасибо за лотосы, А-Ин, — говорит вдруг дядя Цзян, и Вэй Усянь чувствует, что краснеет. — Как ты догадался? — Больше некому. Вэй Усяню очень нравится, когда он так улыбается — чуть шире, чем обычно, гораздо искреннее. Утром, когда ходил к озеру за лотосами, Вэй Усянь видел, как дядя Цзян плавал. Заметил случайно, он не собирался за ним следить, но остался наблюдать уже нарочно — просто не мог перестать смотреть, как то и дело показываются над водой широкие плечи и сильные руки, на мокрые черные волосы, облепившие шею. Вэй Усянь опомнился и ушел, только когда дядя Цзян собрался выходить на берег, — сбежал, потому что тот мог его заметить. А потом нарвал лотосов и побежал в Пристань Лотоса, перелез через стену тайным путем, который недавно показали шисюны, надеясь успеть раньше, чем дядя Цзян вернется к себе в комнату. Но об этом он вряд ли догадывается. Дядя Цзян уходит, а Вэй Усянь все еще не может унять слишком громко стучащее сердце. — Давай не пойдем сразу домой? — предлагает он наконец. — Поедим жареных лепешек на пристани? Цзян Чэн кивает и идет с ним, но продолжает дуться. — Что это ты так рано встал и пошел за лотосами? — А я не ложился. — Лучше бы сестре отнес, а то она тебе, неблагодарному, постоянно что-то готовит. — Ей тоже отнес. — Цзян Чэн не отвечает, шагает рядом тихо и хмуро. — Госпоже Юй не отнес, извини. Цзян Чэн молчит еще несколько шагов, но потом не выдерживает и смеется. А когда прекращает, сердитая морщинка больше не появляется на его лбу. — Она бы тебя прибила. Решила бы, что издеваешься. — Ну вот видишь. *** Воспоминаний о своем детстве у Вэй Усяня почти не осталось, но он точно помнит, что родители никогда не ругались — смеялись вместе, переговаривались негромко, обнявшись у костра, а когда думали, что он уже спит, целовались. Вэй Усянь не сомневается в том, что им было хорошо вместе. А дяде Цзяну с госпожой Юй вряд ли хорошо, они редко не ссорятся, оказываясь рядом. Скорее всего, они не любят друг друга. Возможно, он не прав и все сложнее, чем ему кажется со стороны, но именно поэтому он не чувствует никакой вины перед госпожой Юй. Только перед Цзян Чэном и шицзе. — Когда-нибудь ты полюбишь какую-нибудь девушку и сам все поймешь, — говорит шицзе, когда он пытается расспрашивать ее, почему людям кто-то нравится, не признаваясь, конечно, зачем это ему. — Глупость какая, — говорит Цзян Чэн и кривится, как будто его сейчас стошнит. — Это ты только о девушках думаешь, а мне никто не нужен. Цзян Чэн продолжает обижаться, когда Вэй Усянь слишком активно ищет внимания дяди Цзяна. Но если бы он узнал, чего он хочет от его отца на самом деле, наверное, даже разговаривать бы с ним перестал. Того внимания, к которому ревнует Цзян Чэн, Вэй Усяню уже мало. Теперь он знает, что дядя Цзян ходит на озеро почти каждое утро, и наблюдает за ним совсем не случайно; просит помочь с тренировкой, даже когда в этом нет необходимости. Он старается сдерживаться, но получается плохо. Было бы гораздо проще, если бы дядя Цзян и правда был девушкой. А, может, наоборот, только сложнее… Или если бы ему нравился тот же Цзян Чэн. Вряд ли он бы ответил на его чувства, но Цзян Чэн хотя бы всегда рядом, его можно потрогать, утащить на глубину, разглядывать без стеснения. Вэй Усяню говорили, что он похож на мать, а слуги в Пристани Лотоса шепчутся, что дядя Цзян был влюблен в нее когда-то, а то и до сих пор любит. Иногда он невольно думает: может, ему бы хватило, если бы дядя Цзян любил его за это сходство? Но и сам понимает, что не хватило бы; наоборот, он еще сильнее надеется, что эти слухи врут. Вэй Усянь хочет, чтобы дядя Цзян любил его, а не его маму. По ночам, дождавшись, когда Цзян Чэн заснет достаточно крепко, чтобы не реагировать на шум, Вэй Усянь прячется под одеяло и ласкает себя, вспоминая, как дядя Цзян плавал утром в озере, и представляя, насколько было бы прекрасно, если бы он мог плыть рядом, а не следить за ним из кустов. От собственных прикосновений и мыслей ненадолго становится хорошо, но потом — даже еще хуже, чем прежде. Совсем скоро они с Цзян Чэном отправятся на год в Облачные Глубины, и Вэй Усянь не уверен, чувствует он из-за предстоящего отъезда тоску или облегчение. *** Вэй Усянь скучает. Не только по веселой жизни в Пристани Лотоса, вкусной еде и компании шиди. Больше всего он скучает по дяде Цзяну, пусть и до последнего надеялся, что на расстоянии ему станет легче забыть о нем. Теперь вместо шиди в их с Цзян Чэном комнате по вечерам собираются ученики из других орденов: играть в карты, пить местное вино и дурачиться, — и это помогает отвлечься. Как когда-то раньше шисюны, Вэй Усянь рассказывает им о своих вымышленных похождениях, флиртует с девушками, если удается встретить их за пределами Облачных глубин, и даже подбивает других учеников пробраться на женскую половину ордена Гусу Лань. А сам все отчетливее понимает, что девушки ему совсем не интересны, не в этом смысле. Вэй Усянь раньше не думал, что между мужчинами возможна та же близость, что у мужчины с женщиной. Но в Облачных Глубинах есть Не Хуайсан, а у Не Хуайсана есть книги с весенними картинками на любой вкус. — Хочешь дам такую же, но про обрезанных рукавов? — спрашивает он после того, как Лань Чжань уже изничтожил один том из его запасов, который ему подсунул Вэй Усянь. — У меня есть. Не Хуайсан хитро смотрит на него из-за веера и явно догадывается слишком о многом — но точно не обо всем. На следующий день Вэй Усянь сбегает с уроков и, замирая от удивления и восторга, листает книжку, удобно устроившись на кровати и приперев сундуком дверь их домика. Цзян Чэн уроков не пропускает, и ничто не мешает ему насладиться книгой в полной мере. После книги ему становится понятнее, что он чувствует и чего хочет, а сны становятся еще ярче и изощреннее. Вэй Усянь не знает, что будет делать, когда они с Цзян Чэном наконец вернутся в Пристань Лотоса, и как сможет смотреть в глаза дяде Цзяну, притворяясь, что ничего не изменилось. Вэй Усянь совершенно точно не хочет ставить его в неловкие ситуации и огорчать, но в итоге подводит его намного раньше, чем ожидал, и совсем не так, как боялся. Когда его кулак разбивает Павлину красивый нос, который тот слишком любит задирать, Вэй Усянь даже не вспоминает о дяде Цзяне. *** Они вылетают из Облачных Глубин вечером, не задерживаясь. — А-Ин, ты ведь уже не ребенок. В этом и проблема. Пока Вэй Усянь был ребенком, он относился к дяде Цзяну иначе. — Прости, дядя Цзян. Он плохо говорил о шицзе, и я не сдержался. Вэй Усянь вспоминает, как впервые летел на мече с дядей Цзяном, и как захватывало дух от холодного ветра и того, что деревни, дороги и леса под ними проносились очень быстро. Он вспоминает свои первые сапоги, которые дядя Цзян ему купил: они были велики и ноги в них болтались, но он постеснялся сказать об этом; сапоги были новые и теплые, казались ему очень красивыми. Теперь Вэй Усянь бы рассмеялся от неожиданной радости, если бы не обстоятельства из-за которых они сейчас летели домой. Дядя Цзян наверняка понял бы его неправильно. У них нет возможности поговорить в дороге: слишком торопятся долететь к ночи и потому не делают остановок, а после расходятся по своим комнатам. Не похоже, чтобы дядя Цзян всерьез сердился на него, но сложно сказать наверняка. Вэй Усянь не всегда может догадаться по выражению его лица, что он чувствует, хотя очень бы хотел понимать его без слов. С утра его никто не будит: Цзян Чэн остался в Облачных Глубинах, и, кажется, Вэй Усянь уже сейчас начинает по нему скучать. В Пристани Лотоса тоже непривычно тихо, но причину он выясняет почти сразу. Служанка на кухне, куда он направляется в первую очередь, говорит, что госпожа Юй уехала в Ланьлин Цзинь. Видимо, ее сильно разозлило то, что помолвка шицзе с Павлином расстроилась. Но, вспоминая, как тот о ней отзывался, Вэй Усянь не чувствует раскаяния. Павлин ее просто недостоин. К шицзе все равно надо зайти и попросить прощения, и увидеться с шиди, которые наверняка разбежались на радостях, что утренней тренировки не будет. Но, доев лапшу — наконец-то с мясом и красную от перца, а не ту пакость, что готовили в Облачных Глубинах, — Вэй Усянь идет к озеру. Дядя Цзян сидит у воды на большом удобном камне, с которого открывается самый красивый вид на заводь, заросшую цветущими лотосами. Возможно, это и его любимое место, оно действительно хорошее. Но Вэй Усянь смотрит не на лотосы, а только на него, и все никак не может заставить себя ни повернуть назад, ни сказать что-нибудь, отвлекая дядю Цзяна от его мыслей. — А-Ин, не уходи, ты мне не мешаешь. Подумав, Вэй Усянь подходит ближе, но не садится, так и продолжает стоять рядом. — Дядя Цзян, ты очень сердишься? Ну, что из-за меня пришлось отменить помолвку? — Нет. Ее надо было отменить еще раньше. Не стоит жениться без любви. — А по любви? — Дядя Цзян поднимает на него непонимающий взгляд, и Вэй Усянь уточняет: — Что можно делать по любви? Если жениться людям никак нельзя… — А-Ин... — Дядя Цзян смотрит на него растерянно, почти обреченно. Будто уже давно обо всем знает и все понимает. И Вэй Усянь не выдерживает: наклоняется и прижимается губами к его губам — гораздо более неловко и неуверенно, чем представлял себе в ночных фантазиях. Дядя Цзян не отвечает на его поцелуй, но и не отталкивает — и Вэй Усянь верит, что это хороший знак.