***
Время давно перевалило за пять часов ночи, но тёплые лучи только что взошедшего утреннего солнца уже грели землю, на которой он сейчас стоял. Джеймс Сандерленд, междумирец, выживший, психопат. Угнетатель и убийца, он стоял на мощёной плитке прибрежной улицы Бладхейвена — города, которого не существовало в его мире. Всё вокруг него… напоминало один большой сон. Может, он и на самом деле умер там, в Сайлент-Хилле, от рук случайного Манекена или другого подобного ему монстра, а всё это было лишь пыткой, галлюцинацией его агонизирующего сознания и угасающего разума? Что, если все они — Джейсон, Рой Харпер, Корианд’р, всё это было нереальным? Но это не чувствовалось как сон. Ощущения были слишком правдоподобны. Та же боль — единственное чувство, которое он испытывал. Боль… боль бывает разная. Одну можно залечить, другую — никак нельзя. Боль была тем, что Джеймс ощущал с того самого злополучного дня; той самой туманной ночи в тихом на первый взгляд городке в штате Мэн. Сайлент-Хилл оставил на нём шрамы. Много шрамов — как внутри, так и снаружи, но…. Но он изменил его. Научил паре уроков, которые Джеймс больше никогда в своей жизни не забудет. Но, вероятно, большие изменения в него внёс Новый Мир? Маски, супер-люди, мета-гены…. Всё это просто никак не вкладывалось в привычное и уже порядком закостенелое восприятие мира Джеймса Сандерленда. Супер-люди спасли его жизнь, и не раз — они выходили его и поставили на ноги. Однако единственное, чего Джеймс по-настоящему желал — это смерти. В мире не могло бы найтись ни капли сострадания к такому, как он. Возможно…. Возможно, именно поэтому он и явился в Сайлент-Хилл на самом деле. Чтобы просто умереть. Въехать в своей машине в озеро Толука и утонуть там. Конец. Конец боли, конец страданий, конец всего. Занавес. Но…. Но это всё — прошлое. Сайлент-Хилл заставил его простить себя. Он… он сделал его сильнее. Приспособил к тому, что правде стоит всегда смотреть в глаза, несмотря на то, какой ужасной она ни была бы. Потому что даже самая горькая правда во сто крат лучше самой сладкой лжи — так говорил ему отец. Когда Джеймс вспоминал о папе — единственном человеке, кроме Мэри, которого он любил и уважал, кто вырастил его в одиночку и кто отдал всё, что у него было, чтобы подарить сыну шанс на лучшую жизнь, у него всегда обливалось кровью сердце. Папа… его он больше никогда не увидит. Тот остался в своём мире, пребывая в полном неведении о том, где оказался его сын. Только письмо, которое Джеймс передал через Уолли Уэста, этого бегуна, способного бежать так быстро, что тот мог искажать время и реальность, путешествуя в прошлое… только оно, вероятно, пролило свет на ситуацию, в которой оказался Джеймс. А сейчас? Сейчас он бродил по улицам своей новой малой родины — города с маленькой буквы, Бладхейвена. Хотя, после произошедшего в Сайлент-Хилле Джеймс, наверное, должен был остерегаться таких громких названий вместе с любыми упоминаниями крови и Рая. А ведь и Сайлент-Хилл когда-то называли Тихим Раем. Он ходил, согласно своей старой привычке, гулять ранним утром у набережной, где он и купил квартиру — любовался растущим великолепием просыпающегося города. Рассвет только начинался, и поэтому улицы практически пустовали. Да и в целом это время было золотой серединой — не слишком поздно, чтобы угодить в пробки или наткнуться на большую группу людей, и не слишком рано, чтобы нарваться на неприятности покрупнее — криминалитет, мафия…. Что самое удивительное, преступников вокруг было полно, хоть полиция в этом мире и сражалась с ними не в одиночку — помогали люди в масках и линчеватели разного рода. И теперь так уж вышло, что сам Сандерленд знал нескольких из них. Джейсон Тодд, также известный как Красный Колпак, и Дик Грейсон, также известный как Найтвинг. Если бы кто-то рассказал об этом Джеймсу в прошлом, то он бы просто рассмеялся глупцу в лицо, а затем задумался, не стоило ли отправить его в психлечебницу, но сейчас…. Сейчас весь этот странный и невероятный мир масок, магии, супергероев и прочего был вполне себе реален. Сам Тодд пару раз навещал его, когда ненадолго приезжал в Бладхейвен, да и Дик Грейсон тоже. Они разговаривали, как давние знакомые. Будто бы названные братья, но разошедшиеся по совсем разным дорогам. Джеймс Сандерленд шёл по берегу просыпающегося Бладхейвена и размышлял. Каждый раз во время таких прогулок он думал о многом. Можно ли было избежать этого всего? Было ли всё это реальным? И, что, черт его подери, Сандерленду нужно было со всем этим делать? Он остановился посреди улицы, стоя прямо рядом с берегом, когда всё вокруг него внезапно стало чёрным, город заволокло густым туманом, а недавно чистая плитка стала покрываться ржавчиной. На Джеймса наволокло ощущение внезапности, вдруг заболела голова. Адская боль пронзила его мозг, будто бы ему туда выпустили с дюжину пуль. Всё… замолчало. Только гнетущая тишина осталась в городе. Гнетущая, давящая тишина, казалось бы, влияющая на склад разума, она выворачивала душу наизнанку, заставляя её испытывать невообразимую боль. Он схватился за голову и упал на колени, будто пытаясь проломить череп пальцами. Джеймс снова был там. Всё тот же туман, все то же ощущение давления, безысходности. Оно вернулось. Сайлент-Хилл явился по его душу. Что же было ему делать? «Как… что… за что?» — думал он. Он уже пережил этот ад. Он уже простил себя, он уже оставил эту часть своей жизни позади. Неужели… неужели никто не мог вернуться из Сайлент-Хилла живым, и сейчас те демоны, контролирующее его, решили исправить это, покончив с Джеймсом? Вдруг он услышал скрип, как будто бы кто-то воткнул что-то острое в землю и ходил, держась за это. Поднявшийся с колен Джеймс обнаружил ярдах в восьмидесяти от себя Пирамидоголового — медленно, но уверенно приближающегося. С ним был его тесак. Противный скрип продолжался. Но внезапно… Пирамидоголовый остановился и начал смотреть за ним. Их взгляды встретились. Джеймсу казалось, будто он смотрел ему прямо в душу, проникая в её самые дебри. Пирамидоголовый был, как судья. Как Палач, смотрящий на жертву в последний раз. Ещё один приступ боли, которую Джеймс принял достойно, в этот раз не падая на колени — и туман начал рассеиваться. Головная боль утихала. Он положил руку на грудь, дыша так громко, будто бы из него выкачали весь кислород. Плитка вернула свой обычный вид, ржавчина тоже исчезла. «Что… что это было?» — в полном шоке подумал он. Похоже на галлюцинацию, но боль…она была реальной. Может, это магия? Как он услышал от Рейвен, этой странной девочки с болезненно-бледным цветом кожи и в странном балахоне, магия в этом мире и вправду существовала. Джеймс бы удивился этому, если до этого уже не устал бы удивляться. И вправду, если тут есть сверхлюди, то почему бы не быть и магии? Может… может, эта тёмная магия Сайлент-Хилла, которую он принес с собой, преследовала его? Его разум пребывал в острой жажде ответов. Нужно… нужно будет рассказать об этом Джейсону, да. «Как вернусь домой, обязательно так и сделаю»…— заключил он. В последний раз оглянувшись на море, он увидел странную чёрную фигуру, лежащую у берега без сознания. «Галлюцинация?» — подумал Сандерленд. Но нет, это была не галлюцинация — силуэт казался вполне материальным; он был облачён в полностью чёрный облегающий костюм с символом Летучей Мыши на груди. Судя по очертаниям фигуры, у кромки воды лежала женщина. «Бэтгёрл?» — догадался Джеймс. Он как раз слышал, что недавно она переехала и присоединилась к работе в Бладхейвене. Он не разделял энтузиазма большинства насчёт всех этих супергеройских масок, но... Неподалёку от него умирала девушка — на её теле виднелось не меньше полудюжины порезов, ещё и рядом с жизненно важными органами. Джеймс не мог сказать, как долго она проболталась в солёной воде. Без медицинской помощи ей грозила скорая смерть, а ближайший госпиталь находился достаточно далеко; ещё и Джеймс, как назло, забыл свой телефон дома. Единственным вариантом, единственным правильным вариантом, который бы выбрала Мэри, было спасти Бэтгёрл… самостоятельно. Они находились рядом с квартирой Сандерленда, где была аптечка и всё необходимое для залечивания ран. К тому же, Джеймс сам по себе был превосходным доктором; когда-то он окончил медицинский университет с отличием. Наполненный решимостью сделать, наконец, хоть один полностью хороший поступок в своей жизни Угнетателя и Убийцы, Джеймс быстро сократил расстояние между ними и взял Бэтгёрл на руки. «Лёгкая», — понял он. — «Фунтов сто сорок... может, чуть больше. Очень мало для взрослой женщины, и какой же психопат пустил бы на такую опасную работу несовершеннолетнюю?»***
Кассандра Кейн проснулась в совершенно незнакомом ей месте. Её последним воспоминанием было то… как она умирала. До этого — встреча со Стефани, которая спасла её от окончательной смерти, ещё раньше мелькало воспоминание о том, как она проиграла в той схватке с Братством Зла. Она… она облажалась, как говорили в тех телесериалах. Была слишком слаба… слишком нерешительна, чтобы победить, и вот чем это закончилось. Теперь она была одна в неизвестном месте, оставленная на милость того, кто сюда её и принёс. Оглядевшись, она увидела на себе швы. Хорошо наложенные — сразу видно, вручную и, как минимум, неплохим хирургом. Она поняла, что может встать. То есть, её не связывали, и из этого следовало, что в плену её не держали. Хорошо. Значит, она ещё поживёт, было ли то хорошо или плохо. Правда всегда заключалась в том, что Кассандра Кейн хотела умереть — расплатиться за те отнятые по её вине жизни, погибнуть, спасая других. Чтобы её существование имело смысл, ради искупления своих грехов. Чувство вины разрывало её. Особенно — в её первые дни в Готэме, когда Бэтмен дал ей мантию Бэтгёрл. Именно это чувство вины и жажда собственной смерти… именно они привели её к смерти от рук Шивы. И, если бы не воскрешение, то она, наконец, наверное, обрела бы свой вечный покой. Победа над Шивой растворила её желание умереть, но чувство вины — главный корень, главный столп и причина того, что она делала то, что сейчас делает… оно осталось и медленно съедало её изнутри. Кровь безвозвратно впиталась в кожу её рук; не было ни дня, когда Кассандра смотрела на свои руки и не обнаруживала там кровь. Вероятно, она сама была такой же, как её отец — убийцей, неспособной на искупления и сострадания. Простым оружием, каким-то чудом обретшим сознание — как раз тем, что хотел вырастить из неё Дэвид Кейн. Кассандра снова огляделась, обнаружив наконец, что она без маски. Значит…значит, смысла прятаться не было, её спаситель теперь знает её лицо. Другим делом было то, что Кассандра действовала тут под вымышленным именем, то есть, обнаружение её личности не подвергнет опасности жизни других. Хорошо. А сейчас… а сейчас нужно было или убираться отсюда как можно быстрее, либо выходить на контакт с неизвестным, спасшим её. Кассандра уже готова была начать искать свою маску, когда дверь в комнату, где лежала сама Бэтгёрл, внезапно открылась. В дверном проёме показался незнакомый ей высокий бледный мужчина с усталым лицом и густыми светлыми волосами, которые в беспорядке спадали ему на лоб. Глаза у него были светло-зелёные, прозрачные; на фоне хрупкой Кассандры он казался широким, бесцветным и грузным. Мужчина был одет в некое подобие полевой военной куртки. «М-1965?» — мысленно предположила Кассандра. Спустя минуту неловкого молчания он заговорил. Тон у него был довольно низкий и меланхоличный: — Эм, доброе утро, полагаю? Простите за то, что снял маску, у вас была сильная контузия, по-другому нельзя было. Меня зовут Джеймс. Джеймс Сандерленд, — он назвал своё имя. Кассандра анализировала его слова и сопоставляла их с его действиями. Она могла читать язык тела намного лучше, чем любой другой язык в своей жизни. Язык тела Джеймса было очень трудно разгадать. Он был… особенным. Каким-то потусторонним, будто бы каждый его шаг давался ему настолько тяжко, как если бы на его плечах был вес всего мира. К тому же, он особо не жестикулировал и не двигал телом, что усложняло её цель ещё сильнее. Но было ясно одно — мужчина был озадачен, растерян. Сбит с толку, как говорила ей Барбара. И, похоже, говорил правду. По крайней мере, насчёт своего имени. — Спасибо, — единственное, что она смогла сказать. Она всегда была довольно немногословна, не любила говорить попусту. Джеймс лишь приподнял бровь и неловко ответил: — Не за что. Не всегда заимеешь возможность встретиться с кем-то из, как вы себя называете, героев. По крайней мере, так здесь говорят. А, и да, — добавил он, —возможно, вас будут преследовать сильные головные боли, ну, и раны могут некоторое время болеть. — Всё нормально — сказала она, приподняв уголки губ. Кассандра выдерживала раны похуже этих, причём — намного, и такая странная забота со стороны абсолютно незнакомого ей человека её немного позабавила. — Сейчас примерно одиннадцать дня, вы пролежали без сознания где-то шесть часов. На кухне есть завтрак. Если у вас нет никаких дел, вы бы могли присоединиться. Я…. Я бы хотел задать вам один вопрос, но за столом. Итак. С одной стороны, по факту, ей стоило бы вернуться к себе домой и доложить обо всём. Или придумывать новый план, однако…. В данный момент она находилась не в лучшей форме. К тому же, ей не помешало бы подкрепиться, ибо последний раз она ела где-то пару десятков часов назад. Прошлая миссия была тяжёлой, но и сейчас у неё на повестке работа не особо легче... Поэтому принять предложение Джеймса показалось ей не таким уж и неразумным решением. К тому же, Кассандра слегка заинтересовалась тем, что конкретно у неё хотели спросить. — Я… я бы не отказалась, — так же тихо сказала она. Джеймс, казалось, немного улыбнулся. — Хорошо, тогда... — сказав это, он вышел из дверного проёма и направился, судя по всему, на кухню. За это время Кассандра успела встать и, помассировав виски, чтобы унять глухую головную боль, направилась за Джеймсом. Теперь ей стало предельно ясно, что она находилась в квартире, примерно на шестом-седьмом этаже. Сама квартира была довольно скромна — состояла из спальни, гостиной, уборной и ванной с кухней, а также, скорее всего, достаточно обширной кладовой, так как Кассандра откровенно сомневалась, что Джеймс Сандерленд прятал всё своё медицинское оборудование где-либо ещё. Пока она размышляла, она уже дошла до кухни. Та была достаточно тесной, но внутри неё уместились плита, пара шкафчиков, печка и прочее подобное оборудование. Посреди кухни стоял довольно длинный и широкий стол. Взгляд Кассандры выхватил две тарелки с только что приготовленной, шипящей ещё яичницей и парой надрезанных посередине сосисок, поджаренных до аппетитной корочки. Живот Бэтгёрл предательски заурчал. Джеймс уже сидел на кресле перед своей тарелкой. Едва заметно улыбнувшись, он кивком показал, что Кассандра тоже может сесть. Взяв нож и вилку, она начала кушать. Было вкусно. Очень. И только когда она закончила, Кассандра обратила внимание, что на тарелке Сандерленда было значительно меньше еды. Сам он ел с задумчивым и меланхоличным видом. Язык его тела прямо-таки кричал о том, что сейчас он находился немного не в той реальности: его отчужденные глаза смотрели куда-то в пустоту. Кассандра, вспомнив про вопрос, поинтересовалась: — Вы говорили, что хотели спросить меня о чём-то? — А, да… — так же отстранённо сказал он, только чтобы поднять свою голову и посмотреть на Кассандру. Его взгляд был тяжёлым, проникающим в самые дебри и отдалённые уголки души. Он был… потусторонним. Неестественно говорящим всё и ничего одновременно. — Почему…. Почему ты делаешь то, что делаешь? В смысле, спасаешь людей, подвергаешь свою жизнь большой опасности. Тебе-то самой нет и восемнадцати… Это был… хороший вопрос, на который Бэтгёрл давно искала ответ. Она часто задавала его себе, но как ответить на него и не подвергнуть опасности благополучие её друзей и близких? Она только собиралась с духом, чтобы начать говорить, как вдруг Сандерленд перебил её: — Ты ненавидишь себя, не так ли? Что? Как он мог прийти к такому выводу? Не в смысле того, что он не был прав, но то, как он пришел к такому мнению. Кассандра хотела было ответить, как снова Джеймс её перебил: — Наверное, до того, как ты стала Бэтгёрл, у тебя была другая жизнь. Не самая лучшая, конечно, но, вероятно, ты не знала, что можно по-другому. Но. Но в один день с тобой произошло что-то. Что-то, что поменяло тебя навсегда. Заставило усомниться в том, правильно ли ты жила. Ты… наверное, в этот день ты сделала что-то плохое. Очень плохое. Что то непростительное, ужасное, и это тебя изменило. Ты думала и думаешь о том, что ты, и только ты была виновата в этом. Ты жалела об этом поступке, но одним лишь сожалением ты не можешь искупить что-то настолько страшное. Знаешь, я совершал многие дела. Добрые, дурные, но груз дурных дел всегда во сто крат тяжелее. Довольно больно находиться в ситуации, где ты понимаешь, что вина лежит только на тебе. Тебе нет ни прощения, ни жалости, ни сострадания. Ты думаешь, что ты — монстр, не достойный ничего, кроме ненависти. Чувство вины… боль… всё это меняет людей. Ты совершила то, о чём будешь жалеть всю оставшуюся жизнь. Вина разъедала тебя, а боль поглощала. Ты находишь в том, что делаешь сейчас, возможность помогать людям, искупить свой грех, но сама внутри себя думаешь, что недостойна никакого прощения, сколько бы ты ни работала. Не так ли? — поинтересовался он своим мрачным и меланхоличным тоном. Будто бы говорил всё из своего собственного опыта. Будто был способен видеть её насквозь. Кассандра была шокирована. Как… как он мог так много знать о ней? Она была настолько ошарашена, что перестала следить за языком тела Джеймса. И всё же, она начала потихоньку закипать из-за того, каким тоном и с какой уверенностью он смел так о ней рассуждать. Однако она приняла задумчивый вид и лишь загадочно ответила своим тихим и мелодичным голосом: — Ты не знаешь ничего обо мне… — в её обманчиво ровном тоне промелькнул оттенок гнева. — Может быть, — вздохнув, признался Джеймс. — Может быть, я не знаю ничего о тебе, но я знаю, что чувство вины может делать с людьми. Видишь ли, я был на твоём месте. Я совершил… я совершил что-то, за что я никогда не смогу себя до конца простить. Что-то настолько ужасное, что груз моего чувства вины сломал меня. Что то, о чем я жалею и по сей день. Каждый раз, когда я смотрю в зеркало, я вижу убийцу, угнетателя. Насильника. Я сам был виновен в своем грехе. Я думал, что недостоин никакого сострадания, никакой жалости. Я думал, что был недостоин жизни… — ещё тише добавил он. Единственное, что я хотел — это покончить со всем этим. Но я был слаб, я был слишком труслив, чтобы посмотреть в лицо правде. Боль…. Было так больно…. Я хотел забыть об этом, избавиться от этой боли, сделать всё, лишь бы не испытывать её снова. И… и знаешь, в определённый момент мне это удалось. В психиатрии такое явление называется диссоциативная фуга — частичная амнезия, искажение воспоминаний. Но… но правда настигла меня. Вероятно, она настигает каждого грешника. Представь, что ты находишься в месте, которое постепенно сводит тебя с ума, хотя, может быть, так оно и есть? То, что происходит — две тысячи пятнадцатый, телефоны, интернет…. Может, я так и не выбрался из того кошмара, в который себя загнал? У тебя… у тебя было такое чувство, что когда ты так рьяно повторяешь какую-то ложь, то сама начинаешь в неё верить? И что после этого правда кажется тебе чем то чуждым, чем-то далёким? А потом… а потом я вспомнил, что совершил. Память — очень жестокая вещь. Она способна оставлять раны, которые ты никак не сможешь залечить, сколько бы ни пытался. Только принять — боль, страдания и... чувство вины. Но это не так легко, как кажется. Я помню… монстры, Пирамидоголовый… все они преследовали меня. И на то была причина, я сам это заслужил. Я желал быть наказанным, я желал расплаты за мои грехи. И они давали мне то, что я хотел. А я этого не понимал. А потом… Эдди. Я убил его. Защищал себя? Да. Но все же, я отнял человеческую жизнь. Я массовый убийца. Потом…Потом — Джейсон. Парень с прядью седых волос. «Секунду. Что?» — весь рассказ Джеймса походил на бред психопата, но его язык тела говорил, что он не врал, а по-настоящему переживал все эти события. И откуда он знает про Джейсона Тодда? Даже сама Кассандра за два года бытия Бэтгёрл так ни разу его и не увидела. Хотя, стоп… Найтвинг упоминал о том, что Джейсон потерялся во времени, застрял в девяносто четвёртом году, пока искал Арсенала. А Дик рассказывал ей, что тот попал в какую-то деревню в штате Мэн, где происходили паранормальные явления. И что там Джейсон видел своих внутренних демонов — не только он; после своих приключений он привёз с собой случайного попутчика. Единственный вариант, который пришёл ей на ум — Джеймс Сандерленд, человек, сидящий перед ней, как раз был тем самым компаньоном Джейсона Тодда. Джеймс продолжил: — Тогда я видел всё так: моя жена умерла три года назад, но… она прислала мне письмо. Позвала меня в Сайлент Хилл. Мы с ней ездили туда в отпуск. Она часто просила меня привезти её туда ещё раз, но… мы не успели. Неизвестная болезнь, поломка гена, как я узнал тут. Такое не лечилось. Тогда… тогда я думал, что её убила болезнь. Но это был я. Она умирала, её лицо было покрыто язвами, которые лопались, как фейерверк. Я помню, как она кричала от боли по ночам. А я… я не мог смотреть на все это. На то, как она медленно и мучительно угасала. И вот, её выписали из больницы, чтобы она провела свои последние дни с семьёй. В один момент боль была такой сильной… и я не выдержал. Я подумал, что своей болезнью она украла мою жизнь тоже. Я ненавидел её… я хотел, чтобы всё стало прежним. И, как оказалось… письмо было совершенно пустым — обычный лист бумаги. Текст видел только я. Но почему-то…. Почему-то я поехал туда. Город был полон монстров. Различного вида. И там был он…. Пирамидоголовый. Палач. Я нуждался в нем. Нуждался в ком-то, кто наказывал бы меня за мои грехи. И я… я был не один в этом. В городе я повстречал троих. Анжелу Ороско, которая в итоге совершила самоубийство, не вынесла всего этого кошмара. Эдди Домбровски… он сошёл с ума ещё до того, как пересечь границу города. Он попытался меня убить, и я нечаянно его застрелил. Последним был Джейсон Тодд — он помог мне добраться до отеля Лэйквью. Я считал, что Мэри ждала меня там, в нашем особом месте. Но там я нашёл лишь кассету. Кассету, которая открыла мне правду. Я задушил подушкой свою собственную жену, чёрт меня подери! — его тихий голос сорвался на глухой крик. И Джейсон, когда узнал это… он наорал на меня и ушел, оставив меня умирать. Не могу сказать, что особо виню его за это… Потом меня нашёл Пирамидоголовый... в этот раз их было двое. Они убили Марию, моё видение, и, наверное, хотели уже добить меня из жалости… если таковая у них вообще была. Но я уже знал, кто они, и они закололи друг друга. Мария, конечно, не умерла. Она тоже обвиняла меня в том, что я убил жену, а потом превратилась в монстра. Не знаю, как именно, но я смог её победить. После всего этого я снова увидел Джейсона. Он сидел в оконном проеме и смотрел вниз, думая спрыгнуть. Я… я из последних сил оттащил его, а потом потерял сознание… Боже, зачем и перед кем я раскрываю кишки? Итак. Джеймс Сандерленд явно был очень противоречивым человеком, но… но его история заставила её задуматься. С одной стороны, Джеймс сам убил свою жену, но с другой… а точно бы любой другой человек не поступил бы так же? Она сама знала, как болезненно бывает следить за медленной смертью человека… и, если представить, что он был бы тем, кого она любила…. Может, всё было не так однозначно? Да и его рассказ… он резонировал с тем, через что прошла сама Кассандра. Этому человеку нужна была поддержка. Он сам находился в шаге от суицида…. Так что она начала: — Наверное… Наверное, ты прав. Мой отец меня даже за человека не считал… он был убийцей, профессиональным. Он не учил меня разговаривать, и с тех пор, как я начала ходить, он никогда не давал мне заниматься ничем, кроме тренировок. В результате всего этого я даже не воспринимала человеческую речь, заменив её умением читать язык тела. — То есть, ты можешь предугадывать будущие действия человека, просто посмотрев на него? — удивлённо спросил Джеймс. — В общем и целом, да, — ответила она и, чтобы подтвердить свои слова, добавила, —Сейчас ты нервничаешь, потеешь. Наверное, думаешь о том, что такое невозможно. На удивление Джеймса, она лишь продолжила: — Моя жизнь до шести лет была кошмаром, который я бы ни за что не хотела повторить. И в шесть лет мой отец решил дать мне закончить одну его… работу, — тяжёлым от груза воспоминаний голосом сказала Кассандра. — Ты… ох, боже мой, — Джеймс снова перебил её; он взялся руками за голову и локтями опёрся на стол, смотря прямо на недоеденные остатки своего завтрака. — Я… не понимала, что делала, до самого последнего момента. Это всё была как будто игра, которую понять могла лишь я. До меня дошло лишь тогда, когда мои руки были по локоть в его крови, а сам он умирал. Смотреть на то, как он погибает, как жизнь ускользает из его тела, и ощущать это так, как ощущал это он…. Это было ужасно. Боль и раскаяние, вина, они переполняли меня изнутри. А мой отец лишь посмеялся, будто это был невинный детский розыгрыш. До сих пор, когда я смотрю на свои руки, мне кажется, что они по локоть в крови. Когда я смотрю на себя в зеркало, я вижу холодную и бесчувственную машину для убийств, которую пытался вырастить из меня мой отец. На Джеймса было больно смотреть. Его и без того пропащий взгляд в пустоту стал ещё глубже, он убрал локти со стола и немного приподнял голову, будто просил подтверждение у Бога. — Ты… ты же понимаешь, что это не был твой выбор? Не ты выбирала себе семью и не ты давала добро на то, как к тебе относились. Я знаю, что чувство вины может делать с людьми, правда знаю. Поэтому и понял твою ненависть к себе. И послушай, ты… ты не виновата в том, что твой отец — чудовище. Ты не такая, как он. Я… я ведь тоже убивал людей. Я жалел об этом, сильнее всего жалел. Чувство вины разрывало моё тело, я возненавидел себя. Пытался найти утешение в бутылке, но все равно закончил там, где судьба привела меня. Сайлент Хилл, как бы я раньше ни боялся и не ненавидел это место, преподал мне урок. Крайне важный. Прости себя и отпусти прошлое. Встреть свой страх и построй свое будущее. Мне… мне это помогло. И я хочу задать тебе вопрос: если я, человек, который убил свою собственную жену, массовый убийца и трус, достоин сострадания и искупления, то почему ты не достойна того же? Ты лучше меня во всём. Храбрее, ведь сколько храбрости нужно, чтобы спасать невинных, сильнее — во всех смыслах, и добрее. Так ответь мне, почему? Кассандра смотрела на него задумчивым, тёмным взглядом, пока он пялился ей прямо в глаза и душу, пытаясь достучаться до неё. Он не мог позволить, чтобы такой невинный и добрый человек, как Бэтгёрл — та, кто спасает жизни людей, пала жертвой своего чувства вины. Эта история слишком напоминала Джеймсу его собственную, и это давало ему решимости, которой ему всегда не хватало, пока он вел свой монолог для Бэтгёрл. Он встал со стула и, подойдя к ней, продолжил: — Ты — одна из лучших людей, которых я когда-либо встречал. Ты защищаешь невинных жителей, пока другим, даже мне, до них нет дела. Ты помогаешь всему городу. И ты страдаешь из-за одной ошибки, которую совершила не по своей воле, — сказав это, он как можно мягче положил свою руку на плечо Бэтгерл в знак поддержки. — Представь себе свои поступки, как холст, где каждый твой большой грех предстает черным пятном, а каждое хорошее деяние — светлым. Твой холст кристально бел, за исключением одного пятна. Ты не можешь выдраить его краской, как бы ни пыталась, и это факт. Но ты должна отпустить свое прошлое, оставить его позади себя и начать жить сегодняшним днём. Чувство вины обременяет тебя, и я по своему опыту это знаю и понимаю. Но ты должна простить себя и покончить с виной раз и навсегда, потому что она тянет тебя к смерти. Моё чувство вины заставляло меня хотеть смерти, желать её. Но на том свете ничего нет. Только пустота. Преодолей же свою вину, скинь это бремя с себя, — закончил тон Джеймса звучал крайне решительно и смело. Бэтгёрл выглядела потерянной. Она то смотрела на него, возвышающегося над ней, то переводила взгляд вниз, задумываясь. Вдруг она сделала резкое движение, встав со стула, и крепко обняла Джеймса. После мимолётного шока, он сомкнул руки за её спиной, принимая объятия. После завтрака он пошёл посмотреть на вид дневного города из окна на противоположной стороне своей квартиры. Он был… красив. Величественен, если удобно забыть о постоянной гнили этого города — его преступности. Не зря же её называли сестрой Готэма — самого криминального города этого мира. Когда Джеймс вернулся в спальню, где, по его мнению, должна была находиться Бэтгерл, её там уже не оказалось. Изумлённый, он проверил другие комнаты — пусто. Наконец, он добрался до кухни. Там, на столе, лежала записка. «Спасибо. Ты — не плохой человек», — гласили буквы. Где-то из ближайшего окна он мог увидеть черную тень, перемещающуюся по крышам. Джеймс лишь только счастливо улыбнулся.