Ангелы не плачут

      Ты опять ушёл, тихо прикрыв за собой дверь.       Ты всегда уходил, пытаясь избежать ссоры.       Странно, но мы за все годы дружбы не поссорились ни разу.       Даже тогда, когда я ощущал себя предателем, а в тебе что-то ломалось, ты предпочитал промолчать.       Так было и тогда, в конце девятого, когда из трубки раздалось удивительно бесцветное:       «Юргес, приезжай».       «Да, да, конечно, приеду. Вот только немного освобожусь — и сразу к тебе». Ну а как иначе, если вот эта блондинка напротив уже почти на всё согласна.       Ну а потом ночь на дворе. Куда уже ехать?       А следующим утром — твой двор с полицейской лентой. Соседки, вздыхающие и бросающие жалостливые взгляды туда, где были окна твоей квартиры. Страшная правда о том, что отец, допившись до зелёных чертей, выбросил с одиннадцатого этажа жену и дочь и сам шагнул следом. И ты, сидящий на холодном бетоне лестничной клетки, прикуривающий сигарету от окурка предыдущей.       Ты молчал. Молчал долго и страшно. Молчал, пока я, глотая слёзы, прижимал тебя к груди прямо там, на лестнице. Молчал, пока вёл за руку к себе домой. Молчал, пока, уложив тебя в кровать и закутав в одеяло, я готовился к разговору с родителями, придумывая, как буду убеждать их взять тебя под опеку. К счастью, убеждать никого не пришлось. Мама всё поняла сама. И ты стал членом нашей семьи. Ещё одним сыном. Потом мне казалось, что тебя любят даже больше, чем меня. Но меня это не огорчало. Потому что так было правильно. Тебя нельзя не любить.       Заговорил ты лишь через две недели. Но курить с тех пор так и не бросил.       Потом был третий курс института, когда я пришёл домой пьяный и с порога огорошил всех, что больше не хочу учиться и через три дня ухожу в армию.       Ты тихо вышел и закрыл за собой дверь. Я искал тебя почти два дня. Нашёл в нашей родной подворотне в стельку пьяного, грязного и чудом выжившего в драке с поножовщиной. Мне пришлось буквально выбивать из тебя клятву, что с тобой ничего не случится, пока не вернусь.       И ты сдержал обещание.       А я вернулся вместе с Софи.       «Семья, знакомьтесь, это моя любимая — Софи. И теперь она будет жить с нами».       Ты грустно улыбнулся. Нежно поцеловал протянутую руку. И опять тихонько прикрыл за собой дверь.       Я нашёл тебя в каком-то притоне. Лишь в последний момент успев вырвать из рук шприц с неизвестной дрянью. Ты обещал, что больше не будешь экспериментировать. По крайней мере, с тем, что ожидаемо заберёт твою жизнь раньше срока.       А через месяц ты тихо снял квартиру и съехал.       Ты уже тогда, на последнем курсе, был признанным молодым гением. В очередь за твоими работами выстраивался весь бомонд нашего города. Тебе предлагали огромные деньги, если возьмёшься писать портрет.       Но ты не писал. Пейзажи, натюрморты, сказочные мотивы — всё было на твоих картинах. Портретов не было.       И вот сегодня я впервые пришёл туда, где не был ещё ни разу. В твой новый дом. Небольшую уютную квартиру в элитной новостройке, купленную на гонорары. За всё время, что в ней живёшь, ты никогда не приглашал меня.       А сегодня я пришёл сам. Пришёл рассказать, что Софи меня бросила. И сразу усвистела с каким-то денежным мешком на Ривьеру.       — Ну и хрен с ней! Подумаешь — Софи. У меня таких, как она, ещё с десяток будет.       Ты опять ничего не сказал. И снова тихо закрыл дверь.       — Ну вот, как всегда. И где теперь тебя искать?       Я двигался по квартире, заглядывая в шкафчики и тумбочки. Мне можно. Я знаю, что можно. Я старался понять по едва уловим деталям, как ты жил эти годы один.       Или не один?       Две зубные щётки в стаканчике над умывальником. Два комплекта полотенец. Два шампуня. Один из них мой любимый.       На полках в шкафу одежда двух размеров. И та, что совершенно новая, явно сядет на меня как влитая.       Твоя мастерская. Святая святых. Никто и никогда не был в месте, где рождались твои шедевры. Даже я.       В тусклом свете настольной лампы тени ломаются под странным углом, вырывая из общего вида лишь куски. Куски картин. Портретов. Вот аккуратное ухо с серёжкой-крестом, а вот горбинка носа. А вот глаз, наполовину спрятавшийся под выбеленной чёлкой.       Все стены немаленького пространства заполнены людьми. Человеком. Мной.       Вот я задумался над экзаменационным листом, нервно покусывая кончик карандаша.       Вот, счастливый, несусь по пляжу в тёплые волны, поднимая ногами песочные брызги.       Вот грустно смотрю из окна вагона, уносящего меня к месту будущей службы.       Вот с перемазанным лицом выглядываю из-за капота чужого авто, пригнанного на ремонт.       И я не только на стенах. Я везде. На каждом холсте, салфетке, половинке тетрадного листа.       И каждая из этих бумажек наполнена любовью.       Её свет нельзя спутать ни с чем. Он не обжигает, греет. В каждой морщинке, в каждой улыбке, хмурой складочке — везде только она.       Она в тех глазах, что видели меня таким. В тех пальцах, что кистью и карандашом выводили меня на бумаге. Она в тебе.       А я опять не заметил. Опять опоздал?       Где искать тебя в этот раз? Куда бежать? От чего беречь?       Память услужливо подкидывает, как ты теребил пальцами ключ, давно висевший на чёрном шнурке на шее.       «Ты знаешь, что это, Юргес? Это мой пропуск. Пропуск в новую жизнь. Когда-нибудь, когда будет совсем невмоготу, я открою им дверь на чердак во-о-он той высотки и начну новую жизнь».       Я бежал так, как не бегал никогда. Подгоняемый надеждой, что ты так и продолжаешь любить неспешные прогулки и мне удастся тебя догнать.       От меня шарахались люди, мне сигналили машины, меня пыталась остановить вахтёрша. Но я не видел и не слышал ничего. Не смотрел на светофоры, перепрыгивал через турникеты, взлетал вверх по лестнице. В голове набатом, как мантра, стучало только одно: «В этот раз я тебя не предам. В этот раз я успею».       Успел. Успел схватить тебя за руку и шагнуть с тобой одновременно. В последний раз прижимая тебя к груди.       — Юргес, зачем?       — Я должен был это сделать давным-давно, мой хороший.       — Но ты же понимаешь, что мы…       — Тс-с-с. Это уже не важно. Мы вместе, и это главное.       Ты доверчиво прижимаешься ко мне и смешно прячешь нос в расстёгнутой на груди рубашке.       — Ты плачешь, Санти?       — Нет, что ты. Просто ветер.       — Не плачь, мой хороший. Не плачь. Ангелы не плачут.