Бамбук, склонившийся под тяжестью снега

Сохо не было в техникуме четыре дня — за это время Сатору успел поругаться с Яга-сенсеем, Сёко устать от мужского непонимающего общества, которое не может дать отгул в начале месячных, а Сугуру заболеть. Взвинченные, раздраженные и сопливые они встретили Сохо радостно, у ворот, помахивая руками. — Вы посмотрите, до чего нас этот старикан довел! — воскликнул Сатору, как только сенсей подошла к ним ближе, и указал на однокурсников: Сугуру высмаркивался, Сёко драматично хваталась за низ живота. — Я тоже старикан, — улыбчиво ответила Сохо. — Извини, Сёко, что не предупредила Масамичи, а ты, Сугуру, возвращайся в общежитие. Она прекрасно понимала, что пятнадцатилетняя девочка не была способна в силу возраста прямо указать мужчине-учителю на особенности своего организма. Наверняка сказала что-то неразборчивое, непонятное, из-за чего Масамичи подумал, что она просто ленится, как на лекциях, не имеющих отношения к химии и биологии, и хочет сбежать с практических занятий. Поэтому нужно было предупредить — Сохо знала про календарь Сёко, даже отметила в ежедневнике, но из-за основной работы совсем забылась. Ухудшение памяти — еще одна отдача ее техники. Что касаемо Сугуру — он не позволял себе брать больничные и заботился о здоровье только с указкой. Пунктуальный, правильный и себя не щадящий. Сохо планировала измерить ему температуру и выгнать на неделю с занятий. — Да вы и не старуха еще, — сказал Сатору. — С чего вдруг решил? — Пробрался в директорский кабинет и покопался в документах, нашел папку с вашем именем и теперь знаю все. Получается, освободил вас от вранья. — Ну, молодец, — кивнула Сохо на очевидную пошутейку, сняла с рук часы и спрятала их в кармане пиджака. — Сегодня проводим занятия по нашему расписанию, напишем небольшой тест по общим предметам и позанимаемся на второй площадке. Сёко, тебе необязательно сегодня тренироваться, отлежись. Сугуру — как я уже и сказала, в общежитие, зайду после занятий. — У меня просто легкая простуда, — охрипши отозвался Гето. Прокашлялся и продолжил: — Кондиционеры починили. — Сатору занесет тебе конспекты, а тест напишешь, как вылечишься. — Сохо-сенсей, — Годжо мило склонил голову набок и улыбнулся, — а расскажете про ваше задание? — Проклятье особого уровня, ничего такого. — Зато как увлекательно! Пока они вышагивали к основным зданиям, Сатору старательно доказывал, как Сохо-сенсей важно делиться опытом с учениками, и подбивал рассказать не только про этот шаманский опыт, но и про многие другие. По итогу отвлекся простым вопросом и стал горячо и проникновенно описывать мучительные дни с Масамичи, передразнивая его повадки и еще раз подчеркивая, как они мучились, какие психологически травмы были нанесены. — Как бы ты ни хотел, но повлиять на то, что он будет у вас на постоянной основе в следующем году, ты не можешь, — лишь очевидное подчеркнула Сохо. — Если вы не останетесь, я устрою бунт и тоже уйду с техникума. — Опять будешь прогуливать? — усмехнулся Сугуру и водянисто кашлянул. — Какой несносный и глупый шантаж. — Сохо остановилась у развилки и сложила руки на груди. Повторила недавнее действие дурачившегося Сатору и, улыбнувшись, склонила голову. — А если серьезно, то тебе не о чем переживать, я останусь. Сможешь ко мне приходить и плакаться в жилетку. — Сильные не плачут. — Вот и будь сильным и прекрати хныкать. Попрощавшись с Сугуру, они зашли в учебный корпус, где в коридоре на первом этаже был слышан могучий, отскакивающий от серых стен и стекол голос Яга Масамичи. Сатору подкрался к окнам, помахал двум второгодкам и показал язык бывшему-будущему наставнику. Сохо подхватила его за предплечье и повела за собой вперед. Все это — шалости, Сатору привыкнет к последующим своим учителям так же, как и привык к нынешнему. Кабинет выбирался по предметам и настроению Сохо, поэтому сейчас он был с кондиционером, с белой, стоящей доской с маркерами и видом на небольшой храм, где проводились службы. — Вы так сразу возвращаетесь в учебный поток, — заметил Сатору, сев за первую парту и подперев щеку рукой. — Что ты имеешь в виду? — Ну не знаю, например, почему бы сначала не вернуться к себе домой, не поменять воду в вазе… — Если мне кто-то дарит цветы, я все равно их засушиваю. — Сохо, не смотря на Сатору, начала шариться по ящикам стола, чтобы проверить: наведывался ли сюда кто-то еще, остались ли ее записи и карандаши. — И много у вас гербария? — Сейчас мало что сохранилось, — отвечала между делом, хмурясь и переставляя папки в нумерационном порядке. — А что, хочешь научиться на мне дарить девушкам цветы и обеспечить запасом гербария на зиму? Дам совет: сперва смотри на значение, а потом на красоту бутона и стебля. — М-да… Девушки такие мелочные. Сатору со скукой повернулся к деревянному окну. — В мелочах кроется вся суть и забота. — Легко пожала плечами и села за учительское место. — Вот так просто можешь подарить один букетик и все им сказать. Язык цветов интереснее помпезных речей. И не притворяйся, что не изучал икебану и ханакотобу и не понимаешь, о чем я говорю. — Я не изучал эти женские глупости! Сохо лишь ухмыльнулась — еще и во вранье ее каждый раз обвиняет, хотя сам придуривается, что не вырос в клане, придерживающимся традиций. Но, может быть, это имеет смысл: отбросив прежнее воспитание, намного легче соприкоснуться с истинным собой и однокурсниками из не-шаманских семей, где из традиций — совместные просмотры телевизора и закупка в супермаркете по выходным. — И что же значат гвоздики? — задал еще один вопрос Сатору, как бы желая в чем-то убедиться. — Красные — любовь, обращенная к матери. — Тоже занимались икебаной и ханакотобой? — Тоже заставили, — честно призналась и шумно выдохнула. — Ты специально время тянешь? — Какой цветок мне подарить, чтобы он сказал, что я скучал? — Кактус. Ты закончил с вопросами? — Сатору хотел было открыть рот, чтобы ответить, но Сохо безжалостно перебила: — Сейчас я раздам вам листочки с тестом. Скоро конец триместра, а значит — скоро и экзамены, помаленьку готовимся. — И когда вы успели его составить… — жалобно протянула Сёко, скатываясь по стулу и посматривая на начальные вопросы. Все это время она надеялась на однокурсника — что он настолько отвлечет сенсея, что она про все забудет, поймет, что вышло время, и отпустить ее, измученную-перемученную, в общежитие. — Я могу составлять вам тесты, даже находясь во время боя, — с ехидной улыбкой заметила наставница и вернулась за стол. — Еще раз поймаю за списывание — будете мыть общие душевые. Наконец-то она могла успокоиться, вернувшись в исходную позицию, и все события недели переварить: письмо, гвоздики, пьяная езда, «спокойной ночи», Кадзутака Коно, осмотр, виски, спиртовое мясо, казнь — попадают в желудок и разъедаются соком. Давно ее так не изводило бытие. Сколько всего вспомнила, получила — сколько всего забыла и выкинула. Теперь нужно было подумать о насущном: о прочтении воспоминаний Сугуру таким образом, чтобы никто — и он сам — не узнали, что Сохо рылась в его мозгах. Сохо подолгу пристраивается на крутящимся, перебор удобном стуле, и, когда пристроилась, скрестив ляжки, достала сигаретную пачку и тяжело-задумчиво закурила. Решение нашлось — промелькнула прекрасная в простоте и искрящаяся в быстроте создания идея. Но не хотелось ее развивать сейчас, выстраивая этапы, ставя сценки, да и вообще — лучше бы ей и не давали такого задания вовсе. Сложно оно не в исполнении, а в принятии последствий после выполнения. Сохо достала в нижнем ящике стола кружку из-под чая в качестве пепельницы (прятала в каждом кабинете) и глянула на учеников: Сатору застрял на двенадцатом вопросе, где требовался развернутый ответ, и раздражающе стукал грифелем по формулировке, Сёко схватилась за голову, погружаясь в двадцатый на второй странице, прямиком в цифры и математические символы. Как будто бы их пожалев, Сохо поставила кружку на подоконник, встала и развернулась к ним спиной, открывая окно. Послышался шелест листвы и списывания. Конечно, ругать не будет — просто запомнит, где застопорились, и на следующий день они вместе с ней повторят эти темы. Подождала приблизительно пять минут, делая вид, что ей очень интересно, как служащая храма метет дорожку от пыли, и — очень медленно — развернулась, выдыхая дым. Сатору начал суетиться, в спешке выводя закорючки в иероглифах, Сёко — прятать в рукав желтую записку. Сохо продолжала делать вид безмятежности и безвиденья, затушив сигарету и спрятав глаза в учебное пособие. Подождала час — они закончили, выкинули карандаши из рук и сдали листки на край стола. — Это было легко! — весело и гордо высказался Сатору. — Элементарно, — кивнула Сёко. Сатору впервые видел распущенные волосы у сенсея — они выглядели запутанно, криволинейно, сваливались перед плечами и заканчивались ниже ключиц, у круглого выреза майки. Майка — антично белая; виден лифчик в тон, и Сатору в какой раз бесстыже трогает глазами изгиб бюста, когда Сохо-сенсей снимает пиджак и не надевает под низ рубашку. У левой груди виден шрам — такого же цвета и состояния, как и все остальные, но он не отвращает, а почему-то наоборот, подзывает. Сатору знал только женщин из своего клана, и все — миловидные и кроткие; на задания не шли и выполняли функции хранителей спокойствия в доме. Их техники — хорошая графа в резюме невесты, не более, и даже строптивые девочки, желающие вырваться из крепкой хватки родового устоя, при наступлении пубертата изучали чайные церемонии, нормы этикета, внимали три правила жены и занимались декором, вдыхая с ароматом композиций дух покорности. Если поэтично: Сохо-сенсей была для Сатору «Большой волной в Канагаве» посреди «Павильона цветов и сада на склоне Дангодзака». Когда видишь что-то новое и необычное для себя хочется вспомнить повадки младенца и обнюхать, облизать, обтрогать, отмучить. Завышенный, переполняющий интерес — так сильно хочется узнать прошлое Сохо-сенсея и ее потенциал как шамана, что Сатору скоро будет чесаться. — Сатору-чан, я сказала, что у нас будет спарринг, а ты совсем не рад, — притворно обиженно заметила Сохо-сенсей, наклонившись к нему, сидячему, и убрав болтающуюся прядь за ухо. Обычно таким тоном и такими действиями с ним заигрывали девочки-соседки; наставница — подкалывала и выглядела потрясающе на фоне неба цвета шеи куропатки. — Вы решили устроить со мной спарринг только потому, что мы на тренировочном поле одни и другого варианта нет, — в тон, но жалостливо ответил Сатору, отворачиваясь и смотря теперь на теневые блики от бутылки с газированной водой. — Да брось. Могла бы позвать кого-нибудь, но я и сама этого хочу. Так что не кисни, — шлепнула его по плечам, — вставай и готовься. — К чему это мне готовиться? — с вызовом спросил Сатору, вставая со ступеней и заставляя Сохо-сенсей поднять голову. — Не плачьте при поражении, я не люблю женских слез. Сохо-сенсей рассмеялась. — Спарринги нужны, чтобы оттачивать свои навыки, а не чтобы унижать соперника, Сатору-чан. — Вы будете использовать проклятую технику? — А ты думаешь, я ее скрываю? — Чего?.. На что это еще похоже, если вы ни разу ее не использовали при нас и никогда про нее не рассказываете? — Ну-ну, не горячись. Давай так… — Задумалась. — Я тебе все покажу… — Сатору уже обрадовался, громко выкрикнул «Да!» и победно сжал кулак. — …если сдашь все экзамены в этом триместре на сто баллов. — Да запросто! — И если разрешишь ее показать на тебе, — продолжила свои условия. — То есть не будешь использовать Бесконечность. Так ты поймешь ее в полной мере, и это будет нашим маленьким секретом. — Тогда мое условие: вы ее используете в следующем спарринге. — Разумеется, как иначе, спарринг сразу же после того, как я увижу бесконечные сто баллов. Она вернула свои волосы в позицию заложника резинок. В качестве милого посыла дружелюбия Сатору высказывал солидарность: также не использовал проклятые техники, лишь перетаскивал энергию по разным частям тела и высвобождал наружу, усиляя удар или смягчая отдачи от наставника. Он был хорош в рукопашном бое — не просто так отец нанимал островного, знаменитого учителя; но если использовал привычные, заученные связки, то Сохо-сенсей удивляла неординарностью и текучестью, вроде бы прибегая к классике, вроде бы извращая ее под свой манер. Неаккуратные кляксы на рисовой бумаге при общем взгляде казались продуманными постмодернистскими решениями. Оба бились не в полную силу, играючи, вальсируя. Сатору нарочно подставлялся или делал лишние махи и выпады ногами только для того, чтобы Сохо-сенсей было ради чего приостанавливаться и открывать рот для комментария. Ему даже понравилась эта дурашливость, когда оба делали вид, что так и нужно, хоть и понимал, что большее удовольствие бы получил от чего-то посерьезнее; от боя, в котором бы Сохо-сенсей заставила его потеть и думать — много думать. Был уверен: она способна на это — предстать не как наставник, а как угроза, ослепляя солеными брызгами. Поэтому Сатору постарается, закроет все предметы на запредельно высокий балл и добьется своего. Сохо-сенсей скомандовала остановиться и вычитала ему лекцию о его якобы ошибках — скорее, по учительской необходимости, ведь нужно было как-то резюмировать практику — и присела на ступеньки. Солнце, глаз куропатки, краснело и краснело, люминесцентные фонари поочередно зажигались. Она вызвалась его проводить, но для начала — нужно было зайти к ней домой. Как объяснила, для того, чтобы взять арсенал для лечения Сугуру, и Сатору кивнул. Ему недавно открылась удивительная, сокрытая для других вещь: он знал, где живет сенсей, как выглядит часть ее временной квартиры, какие там полы, стены, какой пузатый телевизор, чуть приоткрытая дверь во внутренний двор, — и теперь будто бы давалось разрешение на посещения. По крайне мере, он воспринял все так; ждал приглашения войти. Но Сохо-сенсей сказала: — Я быстро. — И зашла одна, оставляя Сатору, топающего ногой, у главного входа. Вернулась с небольшой белой коробкой. — Даже на чай не пригласите? — Придерживаюсь учительской этики. — Вы с нами пили! — горячо заметил Сатору, скрещивая руки на груди. — Пила только я, и это было в публичном месте. — Ерунда. Это все равно не этично. Скажите честно, у вас просто не прибрано? — Да, Сатору-чан, ты прав. Он сделал вид размышляющего. — Тогда пригласите, когда уберетесь. — Щелкнул пальцами. — Пошли уже. Когда начинало вечереть, техникум замолкал насовсем, преподавательские общежития становились скучающими, уставшими, с сутулыми крышами, и только студенческие подолгу горели и грели уши. Поэтому в коридоре на первом этаже было громко от включенного телевизора и воняло варенной курицей, от запаха которой Сохо начинало подташнивать. Как только они прошли вглубь, стало понятно: Сёко готовила для Сугуру лечащий суп — на курином бульоне, с имбирем и капустой, слушая через раскрытую дверь передачу о животных. На доске валялись грязный нож и лоскутки моркови, тряпки раскиданы, кастрюля булькала, стены пугались громких львиных рыков, окно же было нараспашку открыто. Беспорядок, но минимальный, вполне приличный. Сёко не слышала, как они вошли и подкрались к ней из-за спины, и вскрикнула громче телевизора, когда Сатору шепнул ей «Бу». Раздраженно стала растирать ухо и удивленно рассматривать улыбчивую Сохо-сенсей: она заходила нечасто, и ее заходы не были пусты, имели смысл и не имели причину «просто так». — Вы навестить Сугуру? Он дрыхнет в своей комнате. Температура держится. Сохо-сенсей не выпускала из рук белую коробку и с ней же зашла к болеющему ученику, оставляя Сатору и Сёко на кухне. Здесь — такой же оправданный беспорядок с раскиданной одеждой на стуле, разметанными тетрадями и книгами на столе. Было душно, темно, пахло цитрусами и простудой, Сугуру — укутан в мягкое, неподатливое одеяло. Прежде чем подойти ближе, Сохо пару раз стукнула по уже открытой двери. — Добрый вечер, это я. Как себя чувствуешь? — Не смертельно, — сказал единственное и сразу же закашлял. Сменил позу, разворачиваясь на другой бок, чтобы видеть сенсея. — Не нужно обо мне так переживать. — Как скажешь, — кивнула Сохо, но не ушла, села на край кровати, раскрыла коробку и достала заготовленное. — Это же просто простуда, а это просто таблетки. Сатору и Сёко присоединились, занося на деревянном подносе тарелку с супом и запах горечи и нежности. Все это вкупе — бытовуха, семейность, сплоченность, что вроде бы и грело Сохо, а вроде бы и заставляло грустить. После внезапного пробуждения посреди ночи совсем не спалось, совсем, абсолютно; из-за странного внутреннего возбуждения — никак не связанного с физическим — которое мучило и заставляло чувствовать неприятную щекотку над желудком. Не голодно, не холодно и не душно — никак, организм поставил свою работу на паузу, поэтому голова не думала, уши не слышали, глаза — закрыты, и Сатору ассоциировал себя с ничего не делающим утопленником, принявшим свою участь и уже готовившимся задушиться водой. Неспокойствие, ожидание развязки. Сатору уже час лежал на кровати и пытался повторно заснуть. Чтение скучной японской классики, надоевшей еще в родовом поместье, залипание в телефоне игрой за красного, желеобразного шарика, подсчет стрекотаний одинокой цикады — ничего не помогало. Помнится, в детстве, чтобы не испугать сон, он подолгу лежал вытянуто и неподвижно на футоне. Сейчас старался повторить этот трюк, но терпения не хватало. Сатору встал с кровати и включил настольную лампу. Глаза кольнуло. Вместе с включенным светом включилась и голова — начало вспоминаться все житье в техникуме. Ему нравился техникум, если было можно — остался бы здесь на лето. Это возможно, но не для представителя одного из трех кланов, сепарация — несуществующие явление. Поэтому перед своим отъездом он сделает нечто, что еще раз подчеркнет его особенность, — будет тем единственным, перед кем Сохо-сенсей раскроет свою технику. Сохо-сенсей его путала, он не понимал, кто она, не мог дать ей краткую и верную характеристику и прислушивался к Сугуру, который говорил: «Она особый ранг, хороший наставник для первого курса и красивая женщина». Слова правдивые, но пустые и по-настоящему ничего не значащие. Ну да, красивая. Как разбитая чашка, которую склеили золотом. Она одновременно особая и обычная, далекая и близкая: стоит за стеклом, бережется для особых церемоний и — оп! — вдруг оказывается в руке в дождливый день и позволяет закинуть чайный пакетик. Завтра — точнее, уже сегодня — выходной, лето, бессонница, болеющий однокурсник и не начатое эссе-рассуждение. Сатору садится за письменный стол, умещает руки между завалами книг и пустых пачек из-под чипсов и пытается накидать в тетрадь пару тезисов. Он был уверен: оживленна только его комната, но в коридоре слышится движение, и все внимание акцентируется на этом шуме. Кто-то закрывает за собой дверь и начинает красться на цыпочках. Сатору выходит в коридор, думая, что встретиться с проснувшимся и отмученным Сугуру. Поболтать с ним сейчас — хотелось, и он был не против помочь набрать воды, разогреть еду и подать платочек для соплей. Смятение — нечасто на лице Сохо-сенсей, и Сатору застывает, пытаясь понять, почему она здесь, почему виднеется именно смятение и неловкие движения, почему смятение передается ему и почему он сейчас ощущает себя дураком. — Спокойной ночи, — говорит после того, как вернула равновесие, и собирается убежать, как делает всегда, чтобы не объясняться. Но коридор — длиннющий, а Сатору — заинтересованный, надоедливый. — Вы что, спите с кем-то из учеников? — спрашивает неуместно громко в спину самое тупое в самой тупейшей ситуации. — Что? — Несмотря на то, что она еще не успела осознать суть вопроса, гнев от недоразумения вспенился быстро: слово показалось острым и холодным. Сохо-сенсей развернулась и — даже — вернула изначальную близкую дистанцию. — Не спишь в такое время, потому что устроил себе марафон просмотра порнухи? Что ты выдумываешь? Усталая, растрепанная, без пиджака, в майке без лифчика, в мешковатых брюках, которые снимаются легче, чем джинсы, — как иначе может подумать Сатору? — А еще про какую-то этичность мне говорите! — Сатору, я проверяла Сугуру, прекрати этот идиотизм и иди спать. — Спокойной ночи! — очень-очень громко пожелал и хлопнул дверью.