✩｡:*•.───── ❁ ❁ ─────.•*:｡✩
— Думаю, уже можно, — вдруг решает Камилла, выбираясь из объятий. Она забирает давно опустевшие чашки, встаёт и уходит на кухню, а Диего принимается выбирать книгу в шкафу напротив. Старые романы со сложной моралью и заковыристым языком, детские сказки с яркими иллюстрациями, бульварные книжки без особого смысла и сборники пафосных, романтичных стихов, которые Диего знает наизусть ещё с тех пор, когда ему было одиннадцать, — как выбрать из всего этого великолепия чтение на вечер? Камилла возвращается с его лекарствами и следит, чтобы он выпил всё в правильном порядке, а потом уносит остатки обратно. Он не маленький и может следить за этим сам, но приятно, когда она помогает. К тому же, у него действительно совсем нет сил. — Выбрал? — Пусть это будет сказка о панде и лисице, — он взбивает подушки поудобнее и дожидается, пока Камилла вернётся на подготовленное для неё место, а потом укладывает голову на её колени. — Ты же даже картинок не видишь, пока так лежишь, — с улыбкой сетует она. — Почему всё равно выбираешь эти книжки? — Потому что их легко представлять. Я прекрасно знаю, как выглядят панды. А ещё потому, что в сказках проблемы детские и мирные, в них нет смертельных предательств и жестоких ран. В сказках дружба не ломается, а семьи не расстаются. В сказках никто не задыхается от боли и не рыдает кровавыми слезами в одиночестве и холоде. В сказках всегда счастливый конец. — А я вот не знала до этой истории, — хихикает Камилла, принимаясь поглаживать его по волосам. — Больно диковинные животные, и где ты только книжку такую нашёл. — Повезло, — мурлычет он, подставляясь под ласку. Он и правда не помнит, откуда взял эту красочную книгу в твёрдой обложке, но на самом деле никогда и не пытается вспомнить. Пальцы Камиллы мягко перебирают пряди, невесомо оглаживают старые шрамы на виске, массируют кожу головы. Диего слушает её тихий выразительный голос и позволяет картинкам детской сказки полностью себя захватить. Всё в порядке. Он в безопасности. Он, наконец, может поспать.✩｡:*•.───── ❁ ❁ ─────.•*:｡✩
Диего просыпается рывком, когда в комнате больше никого нет. Тихо мерцает масляная лампа на столике, напоминая о том, где он находится. Рыдание клокочет в горле, слёзы застилают глаза и забивают нос, сердце колотится в панике, — к счастью, вокруг не темно. Разглядывая обои в мелкий цветочек и плотные шторы на широком окне, он может делать короткие лёгкие вдохи и выдохи. Этот интерьер привычен даже больше, чем обстановка собственной комнаты в таверне, здесь всегда тепло и уютно, кошмары легко растворяются в светлой обивке кресел. Диего немного ёжится под воздушным одеялом, ворочается с боку на бок несколько минут в попытках снова уснуть, но подсыхающие дорожки слёз на щеках не дают отвлечься. Тогда он тяжело вздыхает и садится. Тело грузное и неповоротливое, ему нужно ещё несколько часов отдыха, но прямо сейчас они — недоступная роскошь. С трудом преодолевая леность усталого организма, Диего выбирается из-под одеяла и распахивает шторы: где-то далеко за крышами домов едва-едва собирается рассвет, небо ещё тёмное, и лишь несколько штрихов розовой серости намекает, что самый тёмный час только что миновал. Тишина вокруг настолько гнетущая, что Диего принимается мычать себе под нос прилипчивую детскую песенку. Он складывает одеяло в шкаф, берёт масляную лампу со столика и уходит в кухню: ещё слишком рано, чтобы готовить завтрак, но его блинчики признаны вкусными даже в остывшем виде, так что он не беспокоится. В предрассветном сумраке готовить неприятно, так что он тушит лампу и включает большой электрический свет. Методично вмешивая муку в молочно-яичную смесь, он думает только о том, как красиво стекает жидкое тесто с венчика и как радостно будет завтракать Камилле и тётушке Софии. Когда мысли пытаются перескочить к отголоскам ночного кошмара, он усилием воли возвращает себя к настоящему моменту. Раймонда здесь нет. Габриэль, вероятно, мёртв. Вокруг Диего сейчас — надёжные стены дома любимой женщины, а не сырость пыточных подземелий. Разъедающая кости боль закончилась годы назад. Он в безопасности. Он печёт блинчики. Несколько первых комочков Диего сгребает в пустой пакет из-под пирожных, чтобы позже скормить собаке доктора Конрада. Остальные — удачные — складывает ровной стопкой на тарелке. Есть не хочется, поэтому он не притрагивается к ним сам. Моет и вытирает посуду, а рядом с блинчиками оставляет записку с нежным содержанием для Камиллы. Убедившись, что кухня и гостиная в порядке, он уходит из дома и закрывает дверь своими ключами.✩｡:*•.───── ❁ ❁ ─────.•*:｡✩
У доктора Конрада всегда не заперто. Диего приветствует сонного Сачмо — помесь дворняги и пуделя — и скармливает ему неудачные блинчики. Пока пёс лакомится, он может заглянуть в рабочий кабинет, взять несколько заканчивающихся настоек и оставить записку для доктора с названием и количеством бутылочек, которые прихватил. Успокоительное, обезболивающее и мазь для ноющего колена обычно подходят к концу раньше всех. Конечно, Диего мог бы забрать их из дома Камиллы, но с учётом его постоянных перемещений между своими и её комнатами, проще иметь несколько комплектов, чем таскать один туда-сюда. Когда Сачмо заканчивает завтракать, Диего решает облегчить доктору жизнь и сам выгуливает пса. Раннее летнее утро прохладное и неуютное, но зато очень отвлекающее. Сачмо лениво делает свои собачьи дела, и вскоре Диего возвращает мохнатого охранника в дом. — Я разбудил вас? — встретив доктора Конрада в коридоре, уточняет он. — Нет, Карлос, всё в порядке. У меня запланирован ранний визит к пациенту. Спасибо, что выгулял Сачмо. Диего мягко улыбается, обтирая псу лапы и отстёгивая поводок: — Без проблем. Я всё равно заходил за лекарствами. — Хочешь рассказать мне о своём самочувствии? — доктор смотрит внимательно и цепко, понимая, что здоровые молодые люди не приходят за успокоительными в четыре часа утра, но Диего просто пожимает плечами. — Ничего нового. Джеймс Конрад кивает, принимая такой ответ: — Завтракать будешь? — Нет, спасибо. Поем в таверне. Я не ночевал дома, нужно принять ванну и переодеться перед работой. В приличном обществе не принято признаваться, что молодой мужчина провёл ночь у незамужней женщины. Но Диего знает, что перед доктором нет нужды скрывать правду для сохранения чести Камиллы — этот человек знает всё о чистоте их отношений. Да что там, этот человек в принципе знает о Диего больше, чем кто-либо в целом мире. Потому что именно доктор спас его. — Двери моего дома всегда открыты для тебя, — перед уходом в кухню, серьёзно напоминает доктор. — В любое время дня и ночи, ты ведь знаешь? Не позволяй своим демонам жрать тебя слишком долго. Я выслушаю и помогу. Однажды мы сможем избавиться от них. В памяти всплывает давешний кошмар: холод и ужас пыточного подземелья, одиночество и беспомощность пережитой боли. Диего не готов говорить об этом и насилу улыбается: — Двери вашего дома вообще всегда открыты, — кое-как получается даже усмехнуться. — Вы слишком полагаетесь на охранные навыки Сачмо. Джеймс Конрад тоже улыбается, растеряв пугающую серьёзность: — Никто не сможет устоять перед его большими грустными глазами, а значит любой недоброжелатель как минимум остановится, чтобы его погладить. Люди теряют бдительность рядом с прекрасными созданиями. Диего хохочет и чувствует, как боль его кошмаров постепенно рассеивается.✩｡:*•.───── ❁ ❁ ─────.•*:｡✩
Он действительно успевает привести себя в порядок до начала рабочего дня, даже не стараясь сделать это быстро. Прежде чем надеть новые брюки, он мажет ноющее колено и обматывает его специальной повязкой, а ещё на всякий случай делает то же с суставом на правом плече — раз тот напомнил о себе, то скорее всего, к обеду начнётся дождь. Затем он спускается в таверну и готовит стойку к работе под весёлое щебетание Марии. Девушка почему-то решила, что он только что проснулся, раз спустился так поздно, и Диего не стал её поправлять. Даже если это неправда, ему приятно, что она так радуется за него. Утро проходит спокойно — как вчера, как и каждый день до этого. Разговоры, напитки, шутки. Диего легко быть барменом таверне в этом спокойном городке, и иногда ему кажется, что он создан для этой работы. Не для аристократических приёмов и серьёзной ответственности, не для управления людьми и предприятиями, не для балов и переговоров, а для этого. Быть просто Карлосом слишком хорошо, чтобы не звать это предназначением. После обеда, едва только за стенами таверны стихли звуки летнего ливня, перед ним садится сеньор Хосе. — Ты ел? — спрашивает он без предисловий. — Ещё нет, сеньор. Слишком много гостей, — качает головой Диего, в сотый раз протирая фужер для вина. — Несносный мальчишка, — вздыхает начальник, — совсем себя не бережёшь. — Зато сегодняшняя выручка уже равняется семидесяти процентам вчерашней! — Что мне до этой выручки, если ты голодный со вчера? Камилла говорила, ты не завтракал, а доктор Конрад сообщил, что ты отказался от чая. Диего вздыхает и закатывает глаза: что за город! Почему тут все всё знают! Ещё не хватало, чтобы сеньор Хосе тоже спросил про вчерашнее розовое масло. — Я ел булочки сеньоры Донны, — защищается он, принимаясь за кофейную чашку, вымытую после прошлого гостя. Хозяин таверны прищуривается: — Сегодня? Закашлявшись, Диего тянет время. Что за хитрые и умные люди его окружают! Ну зачем такие вопросы! Он взрослый мальчик и может позаботиться о себе! — Через час у тебя занятие с мальчонкой, Хуаном, кажется? Я встану к стойке, а ты отправляйся на кухню и как следует пообедай, я потом узнаю у Донны, сколько ты съел! Диего пристально смотрит на чашку в своих руках, и старается проглотить стоящий в горле ком. Эта агрессивная забота сеньора Хосе вроде бы напоминает Марию — ту, которая его воспитала, а не ту, что здесь официантка, — но в то же время ощущается совсем иначе. Разумеется, дома его кормили. Отец никогда не стеснялся выражать свою любовь, привозя любимые лакомства сына из поездок в соседние города, а Мария часто готовила их с Бернардом любимые блюда. Семья следила за тем, чтобы Диего вовремя оказывался за семейным столом и никогда не заставляла есть то, что ему было противно. Казалось бы, такая забота должна быть Диего привычна, и не разрывать сердце напоминаниями, однако это тоже больно: снова быть окружённым теплом, но совсем от других людей. От людей, которые даже не знают его фамилии. — Хорошо, сеньор Хосе, — кивает он, откладывая чашку и полотенце. Начальник занимает его место за стойкой, и Диего чувствует, как пристальный взгляд провожает его до кухни. В пряном жаре кухне обедать приятно и уютно, сеньора Донна что-то рассказывает и машет руками, подавая ему три тарелки, полных снеди и вкусностей. Диего слушает в пол-уха и вспоминает, как пять лет назад впервые попробовал то, что она готовила. Он лежал без сил и желания жить на кровати в доме доктора Конрада, а сеньор Хосе настойчиво кормил его разваренным густым чили и приговаривал, что блюдо приготовлено самыми профессиональными руками в городе. Кто знает, может быть, это чили и позволило Диего тогда встать с кровати и попытаться жить снова. Он доедает едва ли половину богатого обеда, рассеянно заканчивает разговор, и отправляется домой к Хуану — его ждёт пара часов разрозненных, но увлекательных уроков.✩｡:*•.───── ❁ ❁ ─────.•*:｡✩
Не все в этом городе одинаково добры к нему. В смысле, мало кто кроме персонала таверны, доктора и Камиллы с матерью, беспокоится о том, что и когда он ел, или как хорошо спал. Тем не менее, Диего ещё не встречал откровенной грубости в свой адрес, если не считать пьяные выходки гостей и поведение полиции при исполнении. Но последнее понятно — мягкие служители закона не приходят на вызовы по поводу дебошей и насильственных преступлений, при этом их грубость не всегда означает невежливость. Диего, в общем-то, устраивает положение дел. Иногда ему встречаются невоспитанные амбалы, а иногда — борзая молодёжь, но чаще всего ему не нужно защищать себя больше, чем просто словами. Родители его учеников обычно соблюдают вежливую дистанцию, а иногда ещё угощают его сладостями или выпечкой в благодарность за уроки. Город хорошо знает Карлоса-Без-Фамилии, но не придаёт ему слишком большого значения. Простой бармен в таверне, бесплатный наставник малышей и ухажёр милой цветочницы с площади Идальго, — то, что о нём знают, и то, что о нём говорят. Диего это устраивает. Без слишком пристального внимания залечивать старые раны легче. Легче искать свою суть под шрамами, легче строить новую жизнь в комфорте и безопасности. Быть спокойным наставником шабутной молодёжи проще, когда город не помнит, что когда-то ты был таким же; быть внимательным барменом проще, когда город никогда не звал тебя доном. В таверну Диего возвращается к пяти — он наконец закончил учить Хуана строить сложноподчинённые предложения и почти добился, чтобы мальчишка входил в устойчивую стойку со шпагой за пятнадцать секунд. Мать Хуана напоила его чаем с мармеладом и рассказала последние сплетни, а ещё зачем-то поделилась отрезом розовой атласной ткани. Диего не нужно, но, наверное, тётушка София сможет что-то из него сшить для Камиллы или для себя. Камилла, вроде бы, не очень любит розовый. — Такой довольный, — прицыкивает сеньор Хосе с ухмылкой, — что, тебя настиг педагогический успех? Диего хихикает, смывая с рук уличную пыль: — Хуан теперь может более или менее правильно писать сложноподчинённые предложения! Мы потратили на это три недели, я имею право гордиться! — Вот нынче молодёжь пошла, — ласково качает головой сеньор Хосе, уступая место за стойкой, — сложным предложениям радуется. В этот раз Диего смеётся совсем открыто и тянется к фужерам, чтобы снова их протереть: сеньор Хосе никогда не делает этого, поэтому на прозрачных боках всегда остаются некрасивые потёки. — Сеньор Армадо ждёт твой цветочный чай, — прерывает начальник, привычно закатывая глаза на дотошность сотрудника. — Сидит уже полчаса, сказал будет пить только тот, что заваришь ты. Диего польщён. Он знает, что его чаи здесь любят, но похвала не бывает лишней. — Завтра утром нужно сходить за цветами и засушить новую партию, — вспоминает он. — Встанете к стойке? — Конечно, Карлос, это всё ещё моя таверна, и я за неё отвечаю. — сначала он говорит серьёзно, а затем тон его меняется, и подтекст за эвфемизмом становится очевиден ещё до того, как его произносят. — И что, пойдёшь к Камилле цветы собирать? Не ожидавший такой откровенности, Диего краснеет и едва не просыпает чай из ложки. Вот же ж… — Мы ещё даже не помолвлены, она приличная девушка, и я не собираюсь!.. — Ну ладно тебе, ладно! — смеётся сеньор Хосе, легонько похлопывая Диего по спине. С другими он делает это размашисто и сильно, выбивая дух, а вот с Диего всегда бережен и внимателен. Наверняка потому, что видел шрамы ещё до того, как те полностью затянулись. — Просто шутка! Ты у нас очень честный мужчина, а она очень приличная женщина, я не хотел оскорбить ни одного из вас. Прости! Не сдержался! Щёки Диего всё ещё горят от намёка, но он достойно справляется с тем, чтобы заварить чай правильно. Не сказать, чтобы он и правда никогда не думал о близости с той, кто владеет его сердцем и помыслами уже третий год, но он хочет сделать всё правильно. Она заслуживает красивых ухаживаний, изящного кольца на пальце и пышного платья в день свадьбы. Она заслуживает торжественной нежности первой брачной ночи, а не сумбурного порыва страсти между рабочими днями. — Я коплю на кольцо, — сдавленным от смущения голосом отвечает Диего. — А потом буду копить на свадьбу. — Надо зарплату тебе поднять, что ли, — хохочет сеньор, — уж больно на свадьбе погулять охота! — А поднимите! — не теряется Диего. — Можно и премию мне выписать, как лучшему, не знаю… чаевару месяца! Он, разумеется, не всерьёз. Уже пять лет Диего в неоплатном долгу перед сеньором Хосе и доктором Конрадом, которые нашли и выходили его, умирающего в мрачной пещере под Сан-Таско. Диего не вполне помнит, как там оказался. Иногда ему кажется, что верный Вьенто вытащил его с той свалки, где он мирно умирал. Иногда ему кажется, что кто-то из солдат лейтенанта Габриэля сделал это из сострадания. А иногда ему кажется, что он уполз оттуда сам. Диего не знает правильного ответа, как не знает и того, почему его не расстреляли напоследок, чтобы поставить точку в эре Зорро. Может быть, Раймонд хотел унизить его медленной смертью среди мусора и гнили. Может быть, лейтенант Пласидо, единственный приятель в армии Сан-Таско, «потерял» Диего на свалке, чтобы дать кому-то шанс его спасти. А может быть, его всё-таки неумело расстреляли те юные солдаты с дрожащими руками, которые всегда больше восхищались Зорро, чем охотились на него. Честно говоря, Диего не хочет знать правду. Кто бы ни вытащил его из-под надзора военных, он не довёл дело до конца — раненный настолько, что не помнил и половину случившихся с ним пыток, Диего оказался в холодной сырой пещере, и только Вьенто согревал его коченеющее тело. Только Вьенто позвал — буквально притащил — на помощь. Только Вьенто оставался — и остаётся — рядом с ним. Доктор Конрад был тем, кого упрямый, отчаявшийся конь тянул за собой — прочь с широкой просёлочной дороги, вглубь леса, к ледяным от осеннего воздуха пещерам. Сеньор Хосе был тем, кто шёл следом добровольно, посмеиваясь и строя предположения. А потом они двое нашли умирающего, изодранного пытками человека с нарисованной вокруг глаз чёрной маской, и не оставили его одного. Залатали, перевязали, отогрели и накормили, как смогли. Забрали с собой, отказавшись от прежней цели путешествия, вернулись в Сан-Себастьян, игнорируя такой подозрительно близкий Сан-Таско, спасли и дали ему новое имя и смысл жизни. Они знают, что за маска была на его лице, — газеты ближайших городов пестрили новостями о смерти Зорро даже тогда, когда Диего уже был в состоянии подняться с кровати, — но ни один из них никогда первым не начинал разговор о ней. Этот долг Диего не выплатит им никогда. Спасение, заботу, тайну, жизнь и смысл для неё, — нельзя перевести в деньги и одолжения. И всё же он работает здесь, получая скромную зарплату, крышу над головой и место, где может быть полезен. Ему не нужно большего. — А вот и выпишу! — внезапно соглашается сеньор Хосе. — Заслужил! — Но!.. — теряется Диего, — Но это же шутка! — Я действительно хочу погулять на твоей свадьбе, парень, — треплет его по волосам начальник. — Свадьбе? — раздаётся женский голос от стойки. Диего поворачивается к гостье с улыбкой, чтобы немедленно отбиться от таких несвоевременных вопросов, но теряет дар речи. Улыбка застывает на враз похолодевшем лице. — Ты собираешься жениться, Диего? — с болезненной морщинкой между бровями, повторяет вопрос Лолита. Ему нужно несколько секунд — вдохов и выдохов — чтобы взять себя в руки и, отставив хрупкую чашку в сторону, возразить: — Должно быть, прекрасная сеньора с кем-то меня путает. Моё имя Карлос. В моих планах нет свадьбы лишь потому, что я пока не спросил даму своего сердца об этом. Лолита одними губами повторяет «даму своего сердца», а за её спиной возникают дон Алехандро и юноша, чертами лица похожий на Бернарда. Неужели его маленький названый братец уже так вырос? Всего-то за пять лет превратился из шаловливого ребёнка в статного юношу? — Господи, Диего, это правда ты! Сынок, я так счастлив! Я верил, что ты жив, верил! Хвала небесам, ты в порядке! — дон Алехандро тянет к нему руки через стойку, чтобы, вероятно, потрепать по щекам, как последний раз делал, может быть, в сыновние лет десять. Диего отшагивает назад. — Сеньор, — он качает головой с натянутым смешком, — вероятно, вы слишком много выпили. Почему бы вам не присесть за тот столик и не подождать, пока я сделаю вам чай? Говорят, мои чаи — лучшие в городе. Уверяю, они способны прочистить голову от алкогольного тумана. Диего надеется, что они поймут намёк. Он не хочет их видеть, не хочет прикасаться и не хочет говорить. Он потратил пять лет на попытки забыть свою жизнь в Сан-Таско и не хочет, чтобы все они пошли прахом. Даже если сердце болит и обливается кровью от того, как сильно он не хочет отталкивать людей, по которым отчаянно скучал. Уходите. Пожалуйста. — Прости, — бормочет Бернард, опустив глаза в пол, — прости меня, нас! Прости! Можно… — он поднимает взгляд, в котором стоят слёзы, и смотрит с отчаянной надеждой, — можно нам хотя бы поговорить? Наедине. Пожалуйста? Бернард его не предавал. Но он за него и не вступился. — Извини, юноша, — качает головой Диего, с трудом заставляя себя дышать сквозь разрывающее сердце чувство вины. — Нам не о чем говорить. Мелочно обвинять десятилетку в том, что тот не лез в разборки военных и мятежников для вызволения названого старшего брата. Мелочно обижаться на неслучившуюся спасательную операцию. Но Диего помнит, как бесстыдно и бессердечно этот ребёнок бросал ему в лицо: «Ты и правда трус!», — в день, когда для его же безопасности Зорро притворился, что не пойдёт рисковать жизнью для уничтожения пушек армии. Бернард знал о том, кто носит маску народного мстителя, знал о сотнях бессонных ночей, о недолеченных ранах, о боли от несправедливых придирок семьи. Бернард знал и всё равно назвал трусом в тот единственный раз, когда Диего притворился, что выбрал свою жизнь, а не общественный покой. Даже десятилеткой Бернард бросался в гущу событий, лез спасать и помогать. Губернатор, ребёнок, женщина или побитый жизнью алкаш-доктор — для Бернарда не было никакой разницы, за кого вступаться. Отбросив сомнения и инстинкты самосохранения, этот мальчишка ввязывался в бои за справедливость, не думая о том, стоит за его спиной старший брат или нет. Порой Диего стоило огромных трудов удержать его в рамках благоразумия, составить план и действовать по нему, а не идти на вооруженных военных с одной лишь шпагой наголо. Так почему же в те дни, когда сам Диего умирал под пытками, его названый брат не пришёл на помощь? — Сеньоры и сеньора, скоро подоспеет свежая партия наших фирменных булочек, — вмешивается сеньор Хосе. — Пожалуйста, присаживайтесь за свободный столик, чтобы подождать с комфортом. Смотреть в глаза своей семьи больно. Дышать, отказывая им во встрече и прощении, — ещё больнее. Поэтому Диего опускает взгляд к своей посуде, пытаясь напомнить самому себе, что имеет право выбрать комфорт и счастье. Он методично переливает чай из несуразной керамики в красивый стеклянный чайничек, чтобы вкус напитка не изменился от времени, которое потребуется сеньору Армадо, чтобы допить его до конца. Затем Диего водружает этот чайничек на стойку: в лучах заходящего солнца цвет напитка кажется чистым мёдом, а крошечные цветы и чаинки, попавшие в него — драгоценными украшениями. Рядом он ставит чашечку и блюдце из комплекта, сверкающие без единого лишнего отпечатка на прозрачных боках, а затем кричит: — Чай для сеньора Армадо! Выходит слегка хрипло, и голос дрожит, но Мария подходит к стойке и мягко улыбается, водружая посуду на поднос, так что становится несколько легче. Лолита со спутниками действительно присели за один из столиков поодаль, и Диего изо всех сил старается не смотреть в их сторону. Он сделал всё, чтобы забыть о них. Уходя в свой последний бой, собираясь сдаться во благо Сан-Таско, он также сделал всё, чтобы и им было легко забыть о нём. Он поцеловал Лолите руку и благословил её на новый брак, пожелав счастья с избранником. Он оставил отцу красивое беззаботное письмо, сообщив, что уезжает посмотреть мир и набраться опыта реальной жизни. Даже подготовил два десятка писем, которые заранее отнёс знакомой цыганке из Сан-Индельфонсо, чтобы она с разной периодичностью отправляла их дону Алехандро от его имени. А ещё взял у неё особую краску, чтобы под хлопковой чёрной маской нарисовать маску другую — такую, что не смыть без специального состава, такую, что не снять, не содрав кожу. Чтобы ни Раймонд, ни отец, ни город так никогда и не узнал, кто был их спасителем и героем. Разве что Бернарду перед уходом Диего сказал правду — поцеловал в лоб и взял обещание расти, жить и заботиться о себе. Умирая в застенках армейских подземелий, он убеждал себя, что мальчишка просто исполнял данное брату обещание. — Тебе нужен перерыв? — тихо спрашивает сеньор Хосе, когда Диего в очередной раз бездумно протирает столовый нож. — Я могу встать к стойке, не перетружусь. — Мы с Камиллой собираемся в театр после шести, на главной площади дают представление. Осталось не так много времени, — тоже тихо отвечает Диего. А ещё он не хочет рисковать, поднявшись в свою комнату или в одиночку покинув таверну, — мало ли, его семья захочет последовать за ним. Здесь нет охраны, на которую можно было бы положиться — обычно одного Диего хватает, чтобы успокоить разбушевавшихся гостей. А ждать, что сеньор Хосе, рискуя репутацией заведения, станет отваживать от него приезжую компанию, Диего не хочет. — Это те, о ком ты рассказывал? Ответить вслух не хватает дыхания, так что он просто кивает. Сеньор Хосе больше не задаёт вопросов.✩｡:*•.───── ❁ ❁ ─────.•*:｡✩
Камилла заходит за ним сама — бойкая соседская девчушка обещала присмотреть за магазинчиком в её отсутствие. Она одета в льняное серое платье с белым кружевом, так красиво подчёркивающее черноту длинных волос и сияние обсидиановых глаз, что Диего вмиг забывает о напряжении, сковывающем плечи. — Посмотрите, кто потерял дар речи, — улыбаясь, она запрыгивает на высокий стул и подпирает подбородок рукой. — Я так хороша? — Бесподобна, — тут же откликается Диего, — вина или чаю? Она склоняет голову к плечу, раздумывая: — Чаю, пожалуй. Я почти не обедала, такой поток клиентов с самого утра! Убила бы за булочку сеньоры Донны. Диего жестом фокусника достаёт из-за стойки простую тарелочку, накрытую белоснежной салфеткой: — Вам несказанно повезло, сеньорита! Никаких убийств! Булочка уже ответственно добыта и смиренно дожидается вас на протяжении четверти часа, — он сдёргивает салфетку и двигает тарелку ближе к подруге. — Зелёный чай или фруктовый? Камилла выглядит так, как будто вот-вот перемахнёт через стойку, чтобы его поцеловать. Диего старается не дразнить её лишний раз, поэтому только ждёт ответа и улыбается, совершенно забыв побеспокоиться о том, что на них, вероятно, смотрит его семья. — Фруктовый, — конечно же, выбирает она. Тогда он усмехается снова и достаёт заваренный совсем недавно чай в глиняном чайничке: — Как непредсказуемо, — качает головой Диего, и Камилла звонко смеётся, забыв прикрыть рот рукой. — Боже мой, Карлос, я тебя просто обожаю! На краю поля зрения Лолита давится очередной чашкой кофе, но Диего не может слишком долго думать о ней, когда любимая женщина сидит напротив. Какая жалость, что он действительно должен позаботиться о приличиях и чести Камиллы Сегарра, — больше всего на свете он хотел бы зацеловать её до звёздочек перед глазами прямо на этой стойке. Сама Камилла не помогает: вымыв руки в небольшом умывальнике у входа, принимается за сладкую булочку, отщипывает кусочек за кусочком и тайком облизывает кончики пальцев, когда никто не видит. Диего просто умирает. Образование достойного молодого человека включает в себя определённые навыки плотских утех с женщинами свободных нравов, однако прямо сейчас, не будучи в силах отвести взгляд от таких простых и невинных действий Камиллы, он предпочёл бы быть неискушённым девственником, а не… как следует образованным мужчиной. — Твой колючий питомец успешно пережил пересадку? — спрашивает он наконец, прочистив горло. Кажется, у неё были планы на любимый кактус, который живёт в магазине со дня открытия. — О да, этот засранец исколол мне все пальцы, не желая переезжать в горшок побольше, но! Зато когда он зацветёт, я смогу выставить его поближе ко входу и заманивать клиентов редким видом! — Ты молодец, — искренне сообщает он, складывая грязную посуду в специальный ящик, чтобы Мария могла унести её на кухню. Камилла отпивает чай, облизывает губы, и с улыбкой кивает в ответ на благодарность, а потом продолжает: — А что твой день? Как Хуан? И Диего рассказывает. Пока она расправляется с булочкой, он успевает налить несколько рюмок кальвадоса для приезжих шахтёров, сварить кофе для засидевшегося в дальнем углу писателя и обстоятельно похвастаться уроком с Хуаном. Он лишь вскользь касается гостей таверны, и по внимательному взгляду Камиллы догадывается, что она заметила напряжённые взгляды в адрес одного из столиков за её спиной. Она хочет что-то спросить, но он качает головой и отвечает только: «Позже», — поэтому она не настаивает. Вскоре Диего передаёт стойку сеньору Хосе и, получив пожелания хорошего вечера, отправляется в уличный театр. Камила берёт его под руку и прижимается к боку, они следуют по суетливому вечернему городу и вдыхают тёплый южный ветерок, который приносит аромат диких степных трав. Это хороший вечер, и Диего нравится такая жизнь. Разве что пристальные взгляды в спину портят ощущение. — Диего!.. — раздаётся позади, но Камилла не останавливается — она не знает настоящего имени спутника — и он не останавливается тоже. Затем раздаётся звук быстрых шагов, и перед ними вырастает Лолита. — Нет, прости, Карлос, да, ты сказал, что тебя зовут так. Прости. Мы можем поговорить? Камилла наверняка чувствует, как каменеют его мышцы, и потому ласково поглаживает по внутренней стороне предплечья. Диего сдаётся. — Нет. Нет, Лолита, мы не будем разговаривать, — к ним присоединяются дон Алехандро и Бернард, и Диего пристально смотрит каждому из них в глаза. — Нам не о чем говорить. Я здоров и счастлив. Вижу, что вы здоровы тоже. Я рад, но прямо сейчас опаздываю на спектакль с девушкой, которую люблю. Пожалуйста, оставьте меня в покое. Он не понимает, о чём им говорить. На пальце Лолиты нет обручального кольца, но не может же она всерьёз думать, что он захочет восстановить прежние отношения? Да, они были друзьями с раннего детства, и, возможно, помолвка только испортила всё между ними. Да, Диего дорожил ей не только как невестой, но нет, он не хочет пытаться вернуться к тем дружеским чувствам, которые были у него в одиннадцать лет. Он вырос и почти умер однажды — и больше не тот человек. О чём говорить с отцом? О том, как тот легко согласился разорвать помолвку своего безумно влюблённого сына, даже не спросив у него, не попытавшись побороться? О том, как вздыхал на застольях о своём воспитательном провале и как соглашался с тем, что Диего — некудышный наследник? Какой смысл об этом говорить? Диего терпел это годами, твердя себе, что отец не должен знать ради его же безопасности, напоминая, что, если бы дон Вега знал, он бы никогда так себя не повёл, но… Единственным пороком Диего-без-маски было нежелание бросаться в конфликты. Он был умён и образован, он исполнял возложенные на него обязанности, даже если спал до обеда, восполняя недостаток ночного отдыха. Он был честен, верен, предан. Он не доставлял проблем бесчисленными интрижками, не играл в азартные игры, и не гнушался грязной работы на земле, если возникала такая необходимость. И всё же отец не смотрел ему в глаза, отчитывал за бесполезность и позволил корыстной семье Придо разорвать помолвку без единого возражения. О чём можно говорить с таким отцом? Диего ведь таким и остался. С поправкой на новое имя и ночные кошмары. О чём говорить с Бернардом? О том, как скучали они друг по другу в эти годы? Это глупо. С одной стороны, он счастлив, что названый брат не рисковал собой в неравном бою, но с другой — он не хотел умирать. Бернард, отец, Лолита — все они без конца твердили, что Диего де ла Вега трус, потому что не пытается бросить вызов армии. Они требовали, чтобы он вставал против солдат, придумывал планы по спасению арестованных мятежников и не давал несправедливости случиться. Он отказывался — и они презирали его. А когда он, будучи Зорро, попал в плен, никто за ним не пришёл. Сколько же стоила их помпезная бравада? Почему Диего де ла Вега — двадцатилетний дон, едва закончивший обучение — должен был рисковать собой ради справедливости, но никто из них — нет? Диего не должен винить свою семью за то, что они не пошли вызволять Зорро из военных подвалов, и не должен обижаться на то, что они выбрали свою безопасность, а не спасение человека в маске. И всё-таки он обижается. Доктор Конрад говорит, что он имеет право на чувства, даже если чувства плохие, поэтому Диего позволяет себе их проживать. Сан-Таско, утопающий в бесчинствах и грабежах армии, попросил Зорро сдаться, и Зорро сдался. Его казнили мучительной пыткой на протяжении нескольких дней, и никто не пришёл за ним. О чём здесь можно говорить? — Я был неправ, сынок, — говорит дон Алехандро со страданием в голосе, — я понимаю, что ошибся во многом, но теперь я знаю… — Сеньор, — перебивает его Камилла с вежливой, но уверенной улыбкой. — При всём уважении к отцу моего избранника, но разве вы не видите, что ваши слова причиняют ему боль? Мне неизвестно, за что вы извиняетесь и как глубока разделяющая вас пропасть, но Карлосу больно, а я слишком дорожу им, чтобы позволить вам продолжать. Остановитесь, пожалуйста. У нас был тяжёлый рабочий день, и мы намерены отдохнуть в приезжем театре. Пожалуйста, оставьте нас. Дон Алехандро замирает, Лолита возмущённо раздувает ноздри, а Бернард стоит побитой собакой и тянет отца за рукав. Только сейчас Диего замечает его дорогие одежды и аккуратный маникюр — возможно, после бегства Диего этот мальчишка стал новым наследником плантаций и фабрик, оттого и одет так хорошо. На сердце, почему-то, становится легче. — На Садовой улице есть отличный гостевой дом, — мягче добавляет Камилла. — Там уютно и подают говядину на ужин. Если Карлос захочет поговорить, он найдёт вас там. Диего не дожидается ответа, а просто ведёт спутницу дальше. До спектакля остались считанные минуты.✩｡:*•.───── ❁ ❁ ─────.•*:｡✩
— Ты не обязан ничего мне рассказывать, конечно, — сообщает Камилла позже, сидя дома на диване и закинув лодыжки на его колени. — Но если вдруг — то я с радостью выслушаю. Умираю от любопытства. Диего поглаживает её ноги несколько минут, а потом вздыхает и меняет положение, укладываясь рядом с ней на узком диване. Такие объятия не слишком приличны для мужчины и женщины, не состоящих в браке, но между ними уже два года душевной близости и чистого доверия. Близкие объятия — не преступление. Камилла склоняет голову к его плечу, а он ложится щекой на её макушку. — Ты слышала о Зорро? — Разумеется. О нём только глухой не слышал. — Что… Что ты о нём знаешь? За окнами слегка шумит ветер, масляная лампа трепещет на столе, а тётушка София чем-то гремит на кухне. Когда и где ещё вести такие разговоры, как не здесь. — Герой Сан-Таско, который боролся против произвола военных три или четыре года, иногда был замечен в соседних городах. Командир части так сильно стремился от него избавиться, что нанимал убийц, строил ловушки, покупал дорогое оружие. Где-то писали даже про какие-то сумасшедшие пушки, но я не очень в это верю. Потом его терпение, видимо, лопнуло, и в своей безнаказанности он решил перевернуть каждый дом в городе, после чего Зорро сдался и был казнён, однако его личность раскрыть так и не удалось. Вскоре после этого генерал-губернатор штата явился в Сан-Таско с пакетом изобличающих командира документов, и в конце концов структура власти в городе была реорганизована. Тело Зорро не нашли, но на главной площади ему установили памятник. Вроде всё. Ум этой девушки всегда восхищал, и Диего даже не слишком удивлён тому, что она знает и помнит так много, чтобы последовательно и обстоятельно изложить слушателю. Он облизывает губы и не даёт себе времени передумать: — Это я. Камилла напрягается в его объятиях, но почти сразу принимается успокаивающе тереться щекой о его плечо: — Я подозревала, что это возможно. Мне жаль, что тебе пришлось всё это пережить. — Подозревала? — практически в шоке уточняет Диего. — Ага. Ты появился в городе спустя примерно полгода после официальной смерти Зорро. Появился почти из ниоткуда — буквально вышел из дома доктора Конрада — и при этом ещё долгое время был… ну как это говорят, не вполне здоров? Ты не доверял людям и не принимал благодарности. Позже выяснилось, что тебя никто в округе не знает, а Сан-Таско как раз достаточно далеко. Ты виртуозно владеешь шпагой, и у тебя есть белый конь, который не отзывается на кличку, которой ты его зовёшь. Вероятно потому, что раньше ты звал его иначе. А ещё в ориентировках писали, что у Зорро светлые волосы и голубые глаза, и угадай, какие у тебя. Сколько ещё ты знаешь светловолосых испанцев? Я не то чтобы много об этом думала, но иногда мне казалось, что это было бы хорошим объяснением твоих шрамов и кошмаров. Диего не знает, что и думать. Прежде ему казалось, что его маскировка была качественной, раз не только военные, но и семья упорно его не узнавали, а теперь оказывается, что угадать его личность можно было, лишь как следует пораскинув мозгами. — И что ты думаешь об этом? — Я рада, что ты больше не народный мститель. — Потому что терпеть не можешь дерущихся мужчин? — с болезненной напряжённой усмешкой уточняет он, чувствуя, как сжимается что-то в груди. Камилла поднимается на локте и смотрит ему в глаза: — Разумеется нет, дурак. Я люблю тебя, будь ты драчуном, военным, священником или дезертиром, — она легонько целует его в нос, — Я просто рада, что теперь ты в безопасности. Сердце Диего разбивается и собирается снова, становясь сильнее и крепче, чем прежде. Боже, он, оказывается, мечтал услышать эти слова хоть от кого-нибудь! На глаза наворачиваются слёзы, и он жмурится, отворачиваясь. Как больно и как радостно слышать такое! С ума сойти, он сейчас просто захлебнётся от счастья. Камилла смешливо хмыкает и сцеловывает его слёзы. — Ну ты чего, родной, — она поворачивает его лицо к себе, — Не отворачивайся от меня. Я тоже могу быть плечом, на котором ты можешь поплакать. И Диего плачет. Перекладывается в её объятиях удобнее, чтобы уткнуться носом в светлую ткань её платья и отпустить себя. Он плачет, чувствуя, как сердце освобождается от многолетней боли, пока любимая девушка перебирает его волосы. Слезинка за слезинкой уходит из его тела, унося отчаяние и напряжение многих лет, а Камилла принимается напевать мелодию из сегодняшнего спектакля. Постепенно он успокаивается и стискивает её крепче. — Моё настоящее имя — Диего де ла Вега. Мой отец — испанский дон, а я был наследником его плантаций и фабрик, — зачем-то рассказывает он. Рука Камиллы продолжает перебирать его волосы, — Я никогда не позволял близким понять, что хорошо сражаюсь и что считаю военных злом. Они… Возможно, их это оскорбляло. Но всё было в порядке, пока Раймонд — командир армии Сан-Таско — не начал зверствовать в домах горожан. Солдаты разрушали всё, к чему прикасались. Им разрешалось забирать всё, что нравилось, — зерно, украшения, мебель. Люди страдали. Потом Раймонд сказал, что всё закончится, когда они найдут Зорро. Для них была ценна любая информация о моём местонахождении и моей личности, но никто из горожан ничего не знал. Только мой названый брат, но он был кухонным мальчиком поместья моего отца, он бы не сдал меня из-за каких-то вещей. День за днём вопли людей из проклятий на головы военных превратились в мольбы о спасении. Я не успевал отбивать дома в одиночку, а никто другой не делал этого вместе со мной, поэтому я всё чаще и чаще слышал, что должен сдаться, чтобы прекратить бесчинства военных. Сначала я не собирался делать это, но… — он прерывисто вздыхает и шмыгает носом, Камилла прижимает его ближе, — Моя невеста, которую я любил с самых нежных лет, разорвала со мной помолвку в пользу более удачного союза… Камилла фыркает, явно выражая свои мысли по этому поводу. Диего слабо улыбается сквозь слёзы и спешит оправдаться: — Я люблю тебя сильнее, чем… — Я не ревную, — перебивает она. — Я злюсь. Эта блондиночка, правда? Хорошо, что я не знала раньше. Уж потрепала бы я ей шевелюру! — Я не был героем её романов, — зачем-то делится Диего. — Она искала человека смелого и резкого, того, кто не боялся бы без разговоров вступиться за чью-либо честь кулаками и шпагой. А я никогда таким не был, даже если носил по ночам чёрную маску. Решение о нашем браке приняли родители, и они же решили его отменить. Её вины тут нет. — Не надо её защищать, — ворчит Камилла. — Я всё равно буду злиться, даже если в конце концов благодаря всему этому ты достался мне. Диего слабо смеётся и не спорит. — Мой отец публично заявил, что как наследник я его разочаровал. Мой названый брат рыдал и не знал, что делать. Ему было десять, он был идеалистом, максималистом, и, в сущности, совсем ребёнком. Я надел маску, вышел к людям и спросил, должен ли я сдаться. Они сказали да. — И ты послушал?! — задыхаясь возмущением, восклицает Камилла. — Просто послушал их? — Я не… Я был морально разбит случившимся в моей семье, я устал от бессонных ночей и одинокой борьбы. Я тоже не знал, что делать. Поэтому… да. Я собрал весь компромат на Раймонда, который только смог найти за годы сражений. Написал длинное обстоятельное письмо генерал-губернатору, приложив доказательства и имена свидетелей, и отправил его в главный штаб испанской армии в Калифорнии со знакомым, чтобы миновать почту и досмотры. Выждал несколько дней на случай, если бы мне прислали помощь. Но никто не пришёл. — Пришли позже, да? Я читала в газетах, — в её голосе звенят слёзы, и Диего сжимает её ладонь в жесте поддержки. — Не знаю, почему. И, честно говоря, знать не хочу. — Почему тебе было бы просто не убить этого командира? — с непривычной злостью спрашивает Камилла, и от удивления Диего даже поднимает голову, чтобы посмотреть на неё. — Ты ли это спрашиваешь, сеньора пацифистка? — Я против бессмысленных драк, но защита жизни — не мелкая глупость! Если выбирать того, кто должен был умереть, я бы не выбрала тебя! Диего грустно улыбается: — А я выбрал. И умер. Смерть Раймонда ни к чему бы не привела. Да, спасла бы ему жизнь на время, но его всё равно бы казнили позже. А ещё убийство командира в городской армии могло бы быть приравнено к измене, а значит всем жителям Сан-Таско грозила бы участь пострашнее разорения. Так что, на самом деле, выбора у него не было. — Мне жаль, — шепчет Камилла. — Тебе дорого стоила защита тех, кто тебя не ценил. — Но теперь я счастлив здесь. С тобой. С сеньорой Донной, Марией и тётушкой Софией. С сеньором Хосе, доктором Конрадом и Сачмо. Теперь всё в порядке. — Только ты по ночам не спишь, и твои шрамы я чувствую даже сквозь рубашку. Диего жаль, что он не встретил её, будучи юным и беззаботным мальчишкой, с чистым телом и спокойным разумом. Жаль, что не может подарить ей самое дорогое кольцо из лучших магазинов Испании и поделиться титулом, который принадлежал ему по праву рождения. Жаль, что из имущества у него скромная комнатка в таверне да баночка с небольшими сбережениями. Но зато теперь он может отдать себя ей всецело и без остатка, с сего дня и на веки вечные, потому что в нём уже давно нет ни капли сомнений. — Камилла Сегарра, теперь, зная обо мне всю правду, станешь ли ты моей женой? Она улыбается несмело, но ярко и уверенно, словно смена темы её совсем не удивила. — Стану, родной. И никогда не отпущу. И Диего целует её в губы. Глубоко, нежно и со всей любовью, которая копилась в нём два года.✩｡:*•.───── ❁ ❁ ─────.•*:｡✩
К двум ночи он перестаёт пытаться заснуть. Камилла спит на его плече — она уснула первой, отказываясь подниматься в свою спальню, пока Диего бодрствует. Он оценил этот жест, но всё же не может позволить ей спать здесь до самого утра. Так что он выползает из объятий и, убедившись, что она достаточно крепко спит, подхватывает её на руки. Идти в темноте по лестнице — идея не очень хорошая, но у него нет выбора, если уж он намерен уложить её в постель и не разбудить тётушку Софию (при всей вере этой женщины в чистоту их отношений, Диего абсолютно уверен, что им обоим прилетит обстоятельная лекция про приличия, если их застигнут в таком щекотливом положении). Он поднимается медленно, тщательно ощупывая каждую ступеньку ногой, и в конце концов достигает цели. Уложив девушку на кровать, он ждёт, пока она передвинется в удобное положение и пристроит щёчку на подушку. Затем он аккуратно снимает её туфли на ремешках и ставит их поодаль, чтобы она не потеряла их с утра. Оставляет лёгкий поцелуй на макушке и, укрыв одеялом, оставляет одну. Он и сам не замечает, как оказывается на Садовой улице под окнами гостевого дома. В нескольких из них ещё мерцает неровный свет масляных ламп, и Диего гадает, сидит ли его отец рядом с одним из дрожащих огоньков. — Карлос? — удивлённо спрашивает Фаусто, выпуская табачный дым несколько резче, чем обычно. — Ты чего здесь в такое время? Фаусто ночной смотритель гостевого дома, готовый раскрыть двери свободных комнат для уставших ночных путников или прийти на помощь уже заселившимся гостям. Диего не ожидал увидеть его здесь, но зачем-то пользуется шансом: — У вас остановились сегодня трое гостей? Девушка, седой мужчина и темноволосый юноша? — Хм? Да, были такие. Странные такие, но грустные, я их трогать не стал. Сердце Диего покалывает от этих слов, но он старается не дать себе утонуть в чувстве вины. — А где. Где окна того мужчины? В какой он комнате? Фаусто вздёргивает бровь, но ничего не спрашивает. Снова выпускает струйку дыма и указывает на одно из окон, где всё ещё мерцает свет: — Вон там. И уходит. Наверное, до него тоже дошли слухи о сцене в таверне — в этом городе все всё знают, с этим Диего уже смирился. В ночной тишине он продолжает следить взглядом за неровным дрожанием света в нужном ему окне и думать, действительно ли он хочет поговорить. Спокойное принятие Камиллы и тепло её объятий успокоили его, и, лёжа на диване в обнимку, Диего подумал, что готов и к трудной встрече, и к трудному разговору. Он всё ещё не хочет видеть Лолиту, даже если не винит её в том, что они не сошлись характерами, и всё ещё не хочет встречаться с Бернардом, который так сильно вырос за пять лет. Но оставить отца без прощения, без тёплого слова, он не может, как бы больно ему ни было вспоминать о том, как они жили прежде. Диего никогда не сомневался в родительской любви. Ни секунды он не верил в то, что отец и мать, пока она ещё была жива, не дорожат им. Возможно, именно поэтому поведение отца в последние месяцы их совместной жизни и били так сильно — он привык быть любим и обласкан, а не презираем теми, кто значит для него весь мир. Самым простым и вежливым способом поговорить было бы войти в гостевой дом и постучаться в заветную дверь, но это было бы очень неловким и формальным, а ещё с большим риском привлечь чужое внимание: в окне, соседствующем с окном отца, тоже ещё мерцала лампа. Поэтому Диего, убедившись в отсутствии наблюдателей, влезает в нужное окно, словно какой-нибудь воришка. Отец сидит на кровати, скрестив перед собой ноги, и перебирает исписанные кем-то листы, похожие на письма. Диего надеется, что это не то, о чём он думает. — Я не приведение, — вместо приветствий говорит он, и дон Алехандро вздрагивает, поднимая глаза на него. — Просто не хотел привлекать чужое внимание. Дон Алехандро несмело улыбается и осторожно встаёт с кровати, словно боясь спугнуть. — Ты пришёл, чтобы?.. — Чтобы сказать, что скучал, — Диего тоже слезает с подоконника и идёт навстречу. Они с отцом останавливаются в центре маленькой комнаты, позволяя полуметру безопасной пустоты остаться между ними. — Я… — Ты ведь был Зорро, верно? — со слезами в голосе спрашивает дон Алехандро. В дрожащем свете масляной лампы он кажется сильно постаревшим, тени в морщинах на его лице кажутся глубже и жёстче. — Бернард не сказал, но я так и понял из всего, что случилось. Слишком много совпадений, я… — Прошло пять лет, пап, — с неожиданной мягкостью говорит Диего, — я жив и здоров сейчас, к чему ворошить прошлое. С такого расстояния видно, что письма на постели отца действительно те самые, которые он написал когда-то, чтобы создавать перед доном Алехандро видимость счастья где-то в Европе. Он так старался, сочиняя короткие заметки о городах, которые видел во времена учёбы лишь мельком, так старался, придумывая истории о местах, которые существовали для него лишь на страницах книг, — а отец, видимо, ничему так и не поверил. — Я должен знать, — отчаянно просит дон, — Пожалуйста. Диего не хочет говорить ему правду. Если все эти годы отец лелеял надежду, что сын и правда просто уехал путешествовать, обиженный на отказ в свадьбе, то сейчас совсем не время разрушать её. Ему будет так больно, но разве есть что-то кроме правды, что он может сказать, стоя среди ночи в его гостиничном номере? — Да, — просто отвечает он, не в силах добавить ничего больше. Отец со стоном закрывает глаза. — Прости, — говорит он, и Диего качает головой, делая шаг к нему и слегка касаясь его плеч ладонями: — Всё прошло. Ты не виноват. — Прости, — упрямо повторяет дон Алехандро, цепляясь за его руки в ответ. — Прости, я должен был понять. Должен был помочь, боже, я так много должен был… Диего не выдерживает — видеть слёзы отца выше его сил, — так что он притягивает его ближе и прижимает к груди в попытке успокоить. — Я много старался ради того, чтобы ты не понял. Я не хотел подвергать тебя и остальных опасности. Я… Он не хотел, чтобы отец знал об альтер-эго. Он хотел, чтобы тот любил его без этого знания. — Я должен был бороться за тебя, знал я или нет. За тебя как за сына и за тебя как за Зорро отдельно. Я требовал этого от тебя, но не смог сделать того же в ответ. Я так виноват. От того, что он повторяет мысли самого Диего, становится одновременно и больно, и легко. Оказывается, он так сильно ждал этих слов. — Я прощаю тебя, пап. Люблю и прощаю. Отец рыдает в его объятиях, цепляясь за его одежду как за единственный ориентир, а Диего мягко улыбается сквозь слёзы и наконец-то чувствует себя спокойно. Он и не знал, что пропасть между ними так сильно давила на его сердце. — Тебе было больно? Глупый вопрос, о чём это я. Как ты выжил? Как ты смог?.. — Пап, пожалуйста, — просит он мягко, — Я не хочу вспоминать. Давай лучше расскажу о том, как живу сейчас. Они садятся за маленький столик поодаль и начинают неспешный разговор. Механический стук часов на комоде аккомпанирует историям, которые рассказывает отцу Диего и тот рассказывает ему. Ночь темнеет и светлеет за окном, постепенно просыпаются птицы, а следом за ними и жители Сан-Себастьяна. Дворники шуршат мётлами по булыжным тротуарам, девушки-официантки бегут на работу, стуча каблучками. Дон Алехандро засыпает под утро, убаюканный тихим сыновним голосом, а Диего выскальзывает из окна и идёт в таверну сеньора Хосе, чтобы подготовить её к открытию. Бессонная ночь не прижимает его к земле, как бывает обычно, — идти удивительно легко и приятно. Тёплый ветер приносит сладость трав с диких прерий за пределами города, и в кои-то веки Диего чувствует себя правильно. Чувствует себя на своём месте. Может быть, сегодня он отпросится с работы пораньше и останется ночевать в собственной постели, и может быть, в этот раз действительно сможет поспать. Его семья уедет сегодня, и Диего станет писать отцу настоящие письма и в ответ получать письма от него. В первом из тех, что пришлёт дон Алехандро будет вложено обручальное кольцо матери Диего — даже если он не хочет быть больше доном и не хочет помнить, кем был, он всё же остаётся сыном своих родителей. Пусть Бернард наследует плантации, фабрики и титул, но Диего всё равно останется тем, кем был рождён, а потому простое, но драгоценное кольцо вскоре окажется на пальце Камиллы — женщины бесконечно важной его сердцу. По размышлении Диего вернёт себе часть фамилии, отрёкшись от благородных приставок. Карлос-Без-Фамилии станет Карлосом Вега, и Камилла, несмотря ни на что, не откажется взять её после свадьбы. Его прежняя семья будет приглашена в полном составе — однажды Диего найдёт слова для Бернадра, а Бернард сможет сказать свои; Мария — та, что хозяйка в доме его отца, а не подруга по таверне, — тоже получит право обнять жениха. Никаких разговоров о прошлом и никаких ответов на вопросы горожан — разрешение приехать на свадьбу не означает разрешение привезти с собой память о Сан-Таско. Даже к алтарю его проводит доктор Конрад, а не родной отец, но это будет совместным решением между молодожёнами и тремя претендентами на это право. Старой жизни позволено видеть жизнь новую, но не позволено на неё влиять. Диего сам заработает на свою свадьбу и сам купит им с Камиллой хороший дом, где супруга будет выращивать цветы и подкармливать бродячих котов. Они не обретут богатство знаменитой фамилии и не утонут в роскоши, как могли бы, вернись Диего в семью по-настоящему. Но они будут счастливы каждый день своей жизни, а это ценнее всего остального. Они будут любить друг друга беззаветно и предано, без оглядки на людей богаче, смелее или красивее. Они будут вести общий быт размеренно и спокойно, как привыкли делать это до свадьбы. Они будут наблюдать за историей своей страны в первых рядах, но не станут писать её кровью. Они просто будут жить и радоваться жизни вдвоём, втроём или вчетвером, как позволит судьба. Сан-Себастьян будет любить Карлоса Вега за то, кто он есть, — бармен, учитель и просто весёлый парень с окраины. Сан-Себастьян никогда не потребует от него стать кем-то другим, наступив на горло убеждениям и характеру. Сан-Себастьян никогда не заставит его взять в руки шпагу, если он не захочет сделать это сам. Пожалуй, это всё, о чём Диего де ла Вега мог мечтать.