Прежде чем за тобой придут

Администратор на ресепшене встречает её высокомерным взглядом, сквозящим отвращением. Лу не обращает внимания, забирает ключ-карту и идёт дальше по ярко освещённому коридору. Лифт встречает её успокаивающей музыкой, начисто вылизанными зеркалами и идеальными кнопками круглой формы с чёткими выплавленными цифрами этажей, словно этот лифт построили только вчера. Лу выбирает последний этаж, и металлические двери закрываются. Она разминает шею, хрустит пальцами и осматривает себя в отражении. Чёрный топ, чёрные потёртые брюки, чёрная кожаная куртка и даже чёрные ботинки. Это не мода верхнего города. Это не эталон красоты здешних моделей. Это стиль Термитника. И Лу, находящаяся в здании многоэтажки в центре Нью-Пари, кажется откровенной дикостью. Неприятное ощущение в груди даёт о себе знать, и девушка раздражённо вздыхает, проклиная высотку. В Термитнике таких не найдёшь. В Термитнике мало чего хорошего можно было найти: одежду, продукты, лекарства и людей. Но никого это не заботило: ни верхушку, ни чистых. И иногда нарушение закона — это правильно, это справедливо, это по-человечески. И контрабанда, которой занимались генетически нестабильные, асоциальные и псионики, в Термитнике не осуждалась, а поддерживалась. Поддерживала и Лу. Но теперь, когда она стала частью Корпуса Содействия, в ней что-то изменилось. Была ли причина в служении Приору или ужасах, которые ей довелось увидеть? В людях, которых она повстречала? Или в человеке, к которому пришла? Лифт останавливается. Лу выходит, и двери за ней закрываются, лишая единственного источника света. В огромной квартире на последнем этаже темно, холодно и тихо. Не слышно жужжания работающего генератора, какой был у неё самой, не слышно воды, стекающей по трубам с верхних этажей, не слышно ни дерущихся подростков, ни проезжающих мимо мотоциклов и машин. Завидная, откровенно завидная звукоизоляция, о которой можно было только мечтать. И здесь, в чужих, но знакомых апартаментах, она расслабляется, испытывая усталость во всём теле. Думает отрешённо: это неправильно, это опасно. Но уверенно шагает вперёд, следуя привычному маршруту, пока не оказывается у стеклянных дверей балкона, за которыми сотни сияющих неоновых огней ночного Нью-Пари, знак ПСИ и привычные, выженные в памяти фигуры двух человек, женщины и мужчины. На которых неотрывно смотрит он. Марк не реагирует на её шаги или не слышит, настолько привыкший к её присутствию, что это вызывает лёгкую улыбку у Лу. — Эй. Он не оборачивается, не хватается в испуге за перила, не сверлит злым взглядом, и продолжает смотреть перед собой. Ни Фаруку, ни Иво, ни даже самой Лу он не признается в том, что не заметил её, но про себя запомнит. Она в совершенстве освоила то, чему её обучали, сделала это частью своего организма, своего видения мира. Марк уважал эту черту в ней. И вместо двух лет, которые они знакомы, ему кажется, что он знает её намного больше. — У тебя теперь такая привычка, подкрадываться? — спрашивает Марк через плечо. Видит, как она подходит к перилам, упирается в них лопатками и поднимает голову вверх, к ночному небу. Подставляет лицо ветру, позволяя трепать черные пряди, и выдыхает: — Снова думаешь о словах Иво? Марк хмыкает. Лу была удивительно проницательной для такой борзой и неконтролируемой девушки, которая, казалось бы, не должна была замечать ничего, кроме мотоцикла, своих друзей и неприкрытой несправедливости к псионикам. — Жан-Франсуа его убьёт. Была раздражающе сильной и независимой. Свободной от рамок, которые раз за разом ставили на таких, как она. — Это лишь вопрос времени. — Иво предпринял необходимые меры на тот случай, если Викарий возьмёт ситуацию в свои руки, — Марк позволяет себе эту откровенность, ведь лично отключил всякую прослушку и камеры. Он не мог поступить иначе, заведомо зная, что она придёт к нему. — После Иво придут за тобой, — Лу говорит это спокойным, выверенным тоном, но глаза выдают беспокойство несвойственное ей, даже странное. — Я ведь говорил, что последую за ним куда угодно, — он косит взгляд на неё, извиняюще-насмешливый, почти улыбается. — Не смешно, — цедит Лу, складывая руки на груди. Марк соглашается. Они - укротители псиоников и палачи генетически нестабильных, миротворцы, взрощённые чистыми - никак не могли стать жертвами собственого режима. И теперь это «не могли» из абсолютной истины переросло в относительную, растеряв всякую силу и вес. — Ощущение такое, что ты теряешь сноровку, — она поворачивается к нему и делает широкий шаг, но недостаточно большой, чтобы встать вплотную, — заранее сдался. И в словах её неприкрытая обида, смесь разочарования и злости, которую он находит очаровательной. — Выполняй приказы, Лу. Как и всегда. — Он не станет никого жалеть. — А ты, что же, волнуешься за меня? Лу сжимает челюсти, сжимает кулаки, громко дышит и не может, даже если хочет, ответить. Вот она. Грань, за которую никто из них не переступал, скрытая от других дразнящими и грубыми шутками, натянутыми отношениями и официальными обращениями. Грань, которая не просто останавливала их, но защищала от ошибок прошлого, его прошлого. Он не хотел подвергать её опасности, которая могла исходить от него. Лу была способной, дерзкой, с горячим сердцем, которое билось ради остальных. Она могла пойти дальше, намного дальше, чем её коллеги могли представить, но делала выбор в пользу других. — Я всегда волнуюсь за тебя, — хрипит Лу, отпуская злость, и подходит к нему. Смотрит упрямо в глаза, будто опуская невидимые шторки, чтобы он увидел ту слабость, которую он в ней вызывает. Грань рушится не из-за Марка. Грань рушится из-за Лу, которая всегда добивается того, чего хочет. Марк не пытается потянуться к ней первым, не становится главным в происходящем, отдавая ей контроль. Разрешая чужим сухим губам коснуться его, втянуть в короткий и совершенно не романтичный поцелуй, но необходимый им двоим. От него не заходится сердце, не дрожат ноги, не кружится голова. От него разгорается позабытое пламя в душе, пульсом отдающее в конечности. — У тебя есть возможность уйти, пока не стало поздно, — напоминает Марк, быстро облизывая губы - чувствует никотиновый привкус, смешанный с горьким шоколадом - привычно хмурится, — почему не уйдёшь? — Кто-то должен прикрывать тебе спину. У меня это хорошо получается, — едва ли не с гордостью отвечает Лу, давая ему больше пространства. Он хмыкает, качая головой. Ни слова, ни действия не оттолкнут её от него. И впервые Марк радуется тому, что его ослушались. Ведь Лу останется с ним в любом случае.