Короткое замыкание

— Это был не он. Это был другой, и он хотел меня убить. Хлестко и беспощадно. И так буднично, бесстрастно, что Валентина Сергеевича прошиб холодный пот. Совсем он, этот отец Павел, что ли, не от мира сего — даже об угрозе собственной жизни говорит с каким-то пренебрежением, словно выше этого… Впервые Валентин Сергеевич видел Павла таким. Жесткий, резкий и смотрел отстраненно, не на Валю, а куда-то сквозь него. Словно и не было между ними ничего. Ни много, ни мало, три года не виделись, а прощались — оторваться друг от друга не могли. А он что думал? Что чудом выстоявший против тысячелетней твари Павел тотчас к нему на шею бросится, к сердцу прижмет и поцелуями осыпет? Может, так и сделал бы, если бы доктор один к нему приехал, а не приволок с собой юного напарника, бестолкового водилу, а в довесок умирающего стратилата с нахлебавшейся воды подругой. В скромном сельском доме царили тишина и полумрак. Лева, Игорь и Рита сидели как пришибленные, боялись не только лишнее слово произнести, но и пошевелиться. На лицах застыли скорбные маски, словно все трое уже заранее оплакали Валеру. И признаться, Лева беспокоил Валентина Сергеевича больше всего — и когда это он успел так прикипеть к Лагунову, которого и знал-то всего ничего? Почти всю олимпийскую смену Лева провел пиявцем в несознанке, а потом мальчишки и не виделись. И все бы ничего, но странная привязанность Левы к стратилату мешала их общему делу, не вовремя пробивая юного охотника на вампиров на ненужные эмоции. С реки тянуло сыростью и прелыми листьями, а сквозь выдолбленные неведомой тварью в бревенчатой стене дыры и щели прокрадывался холод. В доме, где разместили покрывшегося волдырями и язвами Валерку, было полно и икон, и распятий, огромный деревянный крест болтался и на груди Павла, но с Лагуновым не происходило ничего кроме того, что уже сделала святая вода. Валерку не корежило, не выворачивало наизнанку, тело не рассыпалось в труху, даже кожа не слезла. Просто лежал неподвижно на деревянной скамье безвольный и бесчувственный. Либо уже мертв и ему ничем не поможешь, либо… все гораздо сложнее. И кто он теперь?.. Неловкий пацаненок с большим сердцем, спасший его от петли, или темная сущность со спрятанной глубоко внутри, но готовой в любую минуту выйти из-под контроля смертоносной силой?.. Даже отец Павел не знал ответа. Льющийся из окна рассеянный свет, струясь, упал на прекрасное лицо молодого клирика, и разноцветные глаза маняще сверкнули. Доктор, как завороженный, вглядывался и в кристально чистую синеву, и в обжигающую черноту. Он на миг осознал, что вместо того, чтобы беспокоиться о несчастном Валерке, как заговоренный, смотрит на отца Павла, любуясь его неземной красотой и изяществом, следя за движениями его рук и даже на расстоянии словно ощущая их обволакивающее ласковое тепло. — Можно, я с ним останусь? — умоляюще прошептала Рита. — Тебе можно, — ответил священник. Кто бы спорил. Левина кровь — дурная для Валерки. Корзухин кормит Лагунова своей и как бы его присутствие не пробудило в Валерке тьму. Про самого Валентина Сергеевича нечего и говорить, для него хороший вампир — мертвый вампир. И все же... Тревога накатывала девятым валом, выбивая почву из-под ног. Сомнения и страхи, прежде гнездившиеся где-то в глубинах подсознания, накрывали с головой. Ну хорошо, упыренок по ему одному ведомой причине не станет жрать Риту - невкусная, а может, вегетарианка или группа крови не та, хотя Серпа в свое время такие вещи не останавливали. Но Рита не единственная, кто остался в одной комнате со стратилатом. И этот страх ввинчивался Вале в мозг, наполняя душу беспросветным отчаянием, от которого хотелось закричать, напиться, пустить себе кровь, снова залезть в петлю... Отец Павел, его Павлик, святой, чистый и прекрасный, как ангел, с его мистической красотой и непостижимой притягательностью… Такой лакомый кусочек для изголодавшегося стратилата. Если б еще не это пренебрежение к смерти… он что, в самом деле готов бросить свою жизнь под ноги вампиренышу?.. Еще и любимого человека заставить страдать? Доктор шумно выдохнул и достав из потайного кармана пальто флягу, сделал пару глотков. Огненная жидкость обожгла горло, принеся облегчение лишь на несколько минут. Холодный и промозглый осенний воздух охлаждал и освежал, но нахлынувшее безумие усиливалось с каждой минутой, и, устав мерить шагами крыльцо, выкуривая одну сигарету за другой, и пялиться невидящим взглядом в усыпанное кучевыми облаками предвечернее небо, Валентин Сергеевич сам не заметил, как вышел к часовне и, привалившись к холодным бревнам, снова вытащил флягу. И как тут не пить, будь оно все проклято… В бревенчатой стене часовни зловеще зияли выбоины — безмолвное напоминание о монстре, жаждавшем прорваться внутрь. К горлу подступил ком, блокируя приток воздуха и зажимая дыхание, а ноги подкосились. Доктор снова почти физически ощутил петлю, которую неведомая нежить с черной дырой вместо лица, все туже и туже затягивает на его шее. Больно до шока. Невозможно дышать… Он не испытывал такой адской боли со времен гребаной олимпийской смены в «Буревестнике». Ужаснее и больнее, чем тринадцать пиявцев с речного трамвайчика, рвущие заживо… Только сегодня тысячелетний упырь, куда более опасный и жестокий и — самое страшное! — невидимый атаковал его Павлика, а он… он даже не смог прийти на помощь. Куда целиться, в кого палить… а бить в белый свет как в копеечку бесполезно, даже опасно. Умел бы молиться — молился бы, послав на хрен и атеистическое воспитание, и гребаный диалектический материализм. Да толку с его молитвы, он же ни хера в этом не понимает... Павел понимал. Молитва, сказал он, убьет вампира, душа не успеет вернуться в тело. А не убьет — кто знает, как поведет себя очнувшийся после недо-смерти упыренок — бросится на своего спасителя, загрызет его, сделает пиявцем? Лучше бы умер, одной проблемой меньше. И Хлопов с Корзухиным туда же… переживают за эту бомбу замедленного действия, которую сдерживай не сдерживай, все равно рванет — рано или поздно. Просто потому что он вампир, а вампир не может не убивать, что бы там они себе ни напридумывали… Носатова била дрожь, и он снова приложил к губам флягу со спиртным, глотая огненную жидкость скорее на автомате, бездумно. Тяжелая дверь часовни жалобно заскрипела, когда Валя толкнул ее, войдя внутрь и словно провалившись в чистоту, спокойствие и тишину, нарушаемую лишь мерным потрескиванием свечей. Мерцающие огоньки завораживали. Доктор ощутил легкий и до боли знакомый запах ладана и воска, и теплая нежная волна пробежала по телу. Он будто бы снова был там, в уютном лагерном домике, приходил в себя после атаки пиявцев в объятиях Павла, и осыпая поцелуями его руки, медленно вдыхал этот упоительный, бередящий душу аромат. Воск, ладан, дикие травы… Вкус и запах его кожи, поцелуи до потери дыхания, засосы на запястьях, на шее, на ягодицах. Словно момент таинства. Таинство было во всем. В том, как сносит крышу от самых невинных прикосновений, и дальше — жар желания, безумства в постели, прокушенная ладонь. В том, как руки Павлика нежно и бережно поглаживали шрамы от нанесенных пиявцами ран. Как он входил в него медленно и осторожно, боясь причинить боль и спровоцировать кровотечение из открывшейся раны. В каждом поцелуе, в каждом слове, сказанном друг другу… Запретное, глубоко интимное, принадлежащее только им… Черт возьми, что за мысли в святом месте, и что за… Вот же угораздило, только стояка в святом месте ему и не хватало. Кара небесная не прилетит? — Помощь нужна? — раздался у него за спиной голос Павла, обволакивающе бархатный и в то же время твердый. Как он вошел? Когда? Валентин Сергеевич обернулся, на миг почувствовав себя застигнутым за дрочкой пионером из «Буревестника», и уставился на Павла, в надежде прочесть в его глазах ответы на все вопросы. Ответов не было. Черный глаз таинственно мерцал в полумраке, отражая огоньки свечей, а голубой лучился невероятным внутренним светом. — Я справлюсь, — отвечал доктор. — Ты-то сам в порядке? Как Валерка? Павел просветленно улыбнулся. — Восстанавливается. Процесс уже запущен. Преодолев разделявшее их расстояние в несколько шагов, священник подошел к Валентину Сергеевичу вплотную и сомкнул ладони у него за спиной. — Можешь не говорить, что тосковал, — прошептал Павел ему на ухо, едва касаясь губами мочки. — И так знаю. — Не то слово, — согласился Валя, начиная подпадать под власть его чар, но маниакальная боязнь потерять Павла по-прежнему вгрызалась ему в мозг. Горячие влажные губы скользили по щеке доктора, а язык задевал кожу, оставляя на ней влажный след. Спустившись ниже, Павел прижался губами к шее, там, где все еще был различим шрам от асфиксии — напоминание о несостоявшемся самоубийстве. Валентин Сергеевич с болью подумал, что вторая попытка окажется гораздо удачнее, если пригретый его спутниками на груди стратилат выйдет из-под контроля собственной воли, пойдет вразнос, а Павлика будет некому защитить. Он или доведет до конца задуманное три года назад, сопьется или вколет себе какого-нибудь дерьма, чтоб отключиться раз и навсегда. Доктор шумно выдохнул, пытаясь унять бьющую его мелкую дрожь и выпростав руку, коснулся покрытого испариной лба. Павел почувствовал его тревогу и на миг прервал ласки. — Все в порядке? — осведомился он. — Не совсем, — признался Валентин Сергеевич. — Я боюсь, что он… — он запнулся, не желая озвучивать страшное. — Убьет меня? — закончил за него Павел. — Не убьет. И не укусит. Я знаю, как защититься, если что. Против тысячелетнего выстоял… — Рита с ним? — зачем-то спросил доктор. Он совсем мало знал эту девочку, но интуиция опытного бойца подсказывала ему, что в ней есть что-то, заставляющее Валерку держаться. — Игорь и Лева тоже. Я разрешил им навестить его. За них не боишься? — Павел обворожительно улыбнулся, взяв его лицо в свои ладони и заглянув Вале в глаза. Тот разомлел под этим колдовским взглядом. — Риту он не трогает, уж не знаю почему. Леву тоже, он — дурная кровь. А Игорь… ну, дуракам везет. Он тоже был на корабле с тринадцатью пиявцами, как и я, но, веришь, его даже не поцарапали… — Валера гораздо сильнее, чем ты думаешь, — пояснил Павел. — Он справится, — прибавил он негромко, но уверенно. И этот туда же. Тоже уверовал в хороших и добрых вампиров?.. — Я не хочу потерять тебя. Не переживу. — Доктора била мелкая дрожь, как в панической атаке, и, почувствовав это, Павел коснулся его губ поцелуем, стараясь переключить его внимание на другие ощущения. Разомкнув его губы, Павел провел языком по нижней, затем скользнул в глубь его рта, найдя Валин язык и сплетая его со своим. Доктор обмяк в его руках, завороженный его ласками и впитывая и пронося через душу каждое прикосновение. Сейчас они были нужны друг другу как никогда, и Валя инстинктивно подался вперед, прижимаясь к бедрам Павла и ощущая, как раздвинув полы расстегнутого пальто, Павел положил ладони ему на бедра, сквозь брюки оглаживая ягодицы, затем переместил руку к низу живота и, ощупав пах, недвусмысленно улыбнулся. — Неподходящее место, знаю, — стушевался доктор и предложил: — Пойдем в машину. Не слишком удобно, но хотя бы не замерзнем. В салоне «буханки» было потеплее, чем на улице, но все же о сплетающихся в любовной битве обнаженных телах стоило на время забыть, так и простуду подхватить недолго, профдеформация не позволяла Валентину Сергеевичу целиком и безраздельно отдаться страсти, и сейчас они вынуждены были подстраиваться под обстоятельства. — Все лучше, чем в часовне грешить, — сказал доктор, когда Павел увлек его на расположенные вдоль салона сидения, приноравливаясь сверху. — Не вижу греха в том, чтобы исцелить душу любимого, одарив его своим телом. — Павел притянул Валю к себе и снова прильнул к его губам. Затем на ощупь просунул ему в штаны теплую ладонь. Валя охнул, когда под ласкающими поглаживаниями член затвердел и налился кровью. Вот загнул-то. Не зря испокон веку клирики считались самыми красноречивыми и умеющими обратить любой постулат священного писания себе на пользу. Или себе в удовольствие... Сидения в служебном микроавтобусе были жесткими, не предусмотренными для занятий любовью, спина в горизонтальном положении быстро затекала. Даже и не пошевелишься. Шея болела, рука неестественным образом вывернулась, и, очевидно, Павел тоже это понял, высвободив Валю из неудобного положения и позволив расслабиться. Затем, усевшись на свободное место рядом, резким движением потянул Валю за бедра к себе, прижимаясь лицом к его паху и возбужденно дыша. Павел резким движением спустил с любовника штаны и положил ладонь на его возбужденный член, лаская отвердевшую горячую плоть, затем прильнул к ней губами, нежно пощекотал языком головку, затем накрыл ее ртом. Едва не потерявший от избытка чувств равновесие доктор вовремя вцепился в плечи Павла и возбужденно застонал, еще сильнее прижимая к себе клирика и едва ли не вцепившись в черные волосы. Разрядка наступила быстро, молниеносно, как взрыв, как короткое замыкание, и Павел запрокинул голову, глотая горячее семя и испустил хриплый стон. Собственно, сама их любовь и была как короткое замыкание — искрометная вспышка, способная разгореться до пожара и уничтожить не только их самих, но и все, что их окружает. Некоторое время они молчали, пристально глядя друг на друга и сцепив пальцы. Доктор первый совладал с собой. — В штабе условия лучше. Диван кожаный, можно удобно расположиться… — говорил он, приводя себя в порядок. — Мне очень тебя не хватало, а этого, как видишь, нам обоим мало… Я не могу без тебя. Или домой приезжай. Ключи я тебе сделаю и от штаба, и от квартиры, — он на секунду задумался. — Но лучше в штаб, я там чаще бываю. К счастью, Павла и не нужно было долго упрашивать. — Расскажешь, как найти? — Он взял Валю за руку и поцеловал тыльную сторону ладони. На мгновение их глаза встретились, и нежная синева со жгучей чернотой, смешавшиеся во взгляде Павла, в кои-то веки не спорили. Павел не говорил о своих чувствах вслух, считая, что брошенные на ветер слова теряют свою сакральную силу. Но доктор без лишней болтовни знал — Павел обязательно его найдет. Потому что тоже без него не может.