***
Ненависть, изъедающая все тело. Ледяные крупицы снега битого на стеклах замерзли острыми узорами. Ощущения метаморфоз, проходящих этапы от обыденного холодного человеческого тела до пламенно-склизистых набухших кусков плоти из надрезов с вытекающей свертываемой кровью, превращали разум в один комок, туго повязанный. Вдохнуть хоть слабый глоток воздуха — это исцеление от приступа внезапной волны чувства, трясущего нутро. Оконный ставень сдвинут — ладони за окном. Желание подавить внутренний котелок зла, выплевывающий агонию, настолько велико, что руки юноши соскребают замерзшие кристаллики. Они становятся аморфными, превращаясь в тягучую, несколько слякотную субстанцию из-за смешения с густой кровью. Непроглядная, однородная по своей структуре хаоса и аномалии материя поглощала свет тел небесных. Они, связанные между собой светом друг друга, угасали в пучине разъедающей все и вся. За окном поселился раздор, тянущийся внутрь помещения. Попытки снять напряжение, избавиться от мыслей кричащих, выраженных в причинении боли, не достигали успеха. Какой там — самый настоящий болевой шок. Изношенное и потрепанное кожаное одеяние горело стократно от собственноручно сделанных прорезей, через которые уже просачивался тихий ужас. Электрическое потрескивание в ушах лишь нарастает, превращаясь в серый гул. Глубокие, резкие вдохи и выдохи на редкий, пробирающий до жил мороз позволяют выпустить за раз значительное облако тепла. Взамен сама кромешная тьма за окном прессует по легким как вату морозные рубцы. Треск не только в голове, но теперь и в похрустывающем, решетчатом теле. Глубинное чувство покинутости влагой проступает в поистине мертвых глазах. Зеницы приняли облик стекла и помутнели, сделавшись черными, невзрачными. Юноше остается только закрыть эту дыру в неизвестность, пока его совсем не утянуло с концами. Окровавленные, подтекающие из-за примеси с влагой — ранее льда и снега — следы остаются на окне, подоконнике и полу, пропитывая дерево.«Это ты убил их всех».
«Твои руки запятнаны кровью невинных».
Глас, неимоверно схожий со своим некогда в мыслях, посылаемый в адрес кого-то иного, дробил череп нарастающими криками посторонних. Наедине с собственными кошмарами и страхами Ноэль забывается в предоставленной ему комнате, лежа на полу. Пространство перед зеницами плывет от накала попавших внутрь частиц умерших небесных тел.***
Другой мир, неузнаваемый, полный обезображенных лиц. Изогнутые, растянутые. В них нельзя проследить ни одной отличительной черты, они все будто смазаны. Предсмертные лики, вот почему они столь пугающие. Отталкивающие физиономии с застывшими на них гримасами страха, отчаяния, боли заполонили все вокруг: куда ни глянь — кочергой издали прилетит этот кошмар. Какие-то же, напротив, словно гудели и закипали от накала отвращения, брызгали кровью из пустых глазниц; другие умудрялись сохранить гусеницевидный нервный отросток с мясистым шариком. Предположить можно, что тот успел запечься от мракобесия. Путник, попавший сюда бог его знает как, оставленный на произвол судьбы, лишь озирается по сторонам и видит себя как в кривом зеркале. Бесформенный, подобен не лицам, а мордам вокруг себя. В их неразборчивых лицах, источающих одно большое отвращение, злокозненно читалось дребезжание и истерически дрыгающиеся уголки губ. Заприметив это, приходится приложить усилия, чтоб побороть осевший на ум серый, перманентный шум. Постепенно вырисовываются звуки, слова, как резкими выкриками слышатся фразы, собирающиеся в канонаду пожеланий смерти.«Из-за тебя умирают все вокруг». «Ты никчемный». «Убейся».
Стиснутые пальцы у виска сдавливают кожу, но попытки тщетны — пульсирующая боль нарастает и превращается в горящий металл, протекающий по венам. Сквозь этот бал нарастающих безумств на теле ощущается холодная дробь, падающая попеременно. Если бы не прижатое лицо к ладоням в лежачем положении и беспомощной позе, то хейтер сам мог лицезреть то, как крупицы воды сглаживают и затягивают все раны. Только дождь этот совсем кроткий оказался и поглощен остался тучей материи. Пространство под Ноэлем проваливается, погружаясь в пучину паники, беспомощности и криках, доносящихся над ним.ᅠᅠУМРИ—УМРИ—Умри—Умри—умри—ум—ри—ум...—ри...
***
Обессиленное тело дрожит от изнемождения и цикличности бредового состояния, в коем тянутся ночи от одной до другой. Что, если от него уже не осталось ничего за исключением горящего сердца? И нет, совсем не любовью, а в противовес разрушительной силой. Ненавидеть кого-то всеми фибрами души, а после находить себя самого загнанного в четыре воздвигнутые вокруг стены. То, что он долгое время считал за противоестественное, противоречащее обыденным и традиционным ценностям жизни, оказалось не более, чем детской наивностью, ведь взрослый мир полон не только жестокости, но и отзвуков с изнанки. К собственному удивлению он приподнимается на локти и после садится на корточки — крови нет нигде. Видимо, часть сил уходила на восстановления естественно человеческого обличия. Такого идентичного с его настоящим, что разговор о силе, движущем им, бессмысленный, настолько все очевидно и наглядно. После удара, хоть и прошедшего, оставались изменения в самочувствии в виде учащенного биения сердца и зябкости, к тому же странное и схожее с гниением чувство влажности внутри. Оплакивать же его никто не станет, к чему бы такое неординарное отношение к злосчастному исчадию ада? А в голове, поднимающаяся в нее прямо из дыхательных путей мысль кружилась... Смотреть на кого-то с ужившейся в нем всемирной, сосредоточенной в ком-то столь ужасном, озлобленности ко всему человечеству, являлось чем-то пробирающим по мелким клеточкам тела. Сталкиваться в коридорах вечером с Левайном было что-то в роде проклятья: ночью приснится кошмар. И неудивительно, он и есть проклятье на этом свете. Может, тьме? И где тот распределитель, стоящий бессменно на границе добродетели и зла. «Убей их всех».***
Насколько далеко удастся заблудиться в угасшем разуме? Помутнение, в котором яркие краски или хотя бы оттенки серого смешались в единое пятно, одолевало им сильнее, чем когда-либо. Здесь... нет места ни тому, кто его осудит, ни тому, кто его пощадит. Накрытый стол с яствами, приуроченных к чаепитию, намекали не двузначно о близости нахождения единомышленников. Они знают свой момент прибытия, а до того — пребывают в ожидании. Маленькие огоньки канделябров рассеивались и в очередной раз разбивались в мантии пустоты. Глубокий вдох. Кашель с кристаллами льда и кусками черных, тяжелых облаков. — Когда уже твой выход, Ноэль? — Шарлотта сверлит взглядом недотело-комкообразную субстанцию. — Ты же уже готов, УБЕЙ ИХ! — с безумием в зеницах выпалила Лайм. Угомонить ее гул не удастся почти никак. — Я понаблюдаю со стороны за этим зрелищем, не буду мешать, — добавила Жизель невзначай.***
Пока на кухне в предрассветные часы оканчивали рассказы по очереди участники вечера историй, в дверь внезапно постучали. Глухой, сильный удар раздался в помещении, останавливая всех от слежения за друг другом. — Я от—... — начал Эш, как Клэр его опередила, поставив куклу на стул. Легкой, быстрой поступью последовала девушка до гремящей дверцы, как остановилась. Верно сказать, что низкоуровневые демоны решили шкодничать и постучать в двери, однако, приложив ухо к деревянной поверхности, затишье быстро прекратилось ударами с большей силой. Послышалось дыхание, что могло бы сжечь что-то по уровню приложенных усилий. — Ноэль, это ты? — удивленно крикнул исследователь ведьм. Вновь тишина. Теперь музыкальная очередь постукиваний двери перешло в попытки сбить с петель разделитель комнат. Когда это удалось, в комнату беспросветная и немая тьма ступила, зазывая всех присутствующих оказаться в ее покрывале. А в нем уже ждало омовение в телесах склизких, гнилостных... В этом безмолвии человеческое обличие принимает вновь монстр, разодравший всякого якобы во благо, во имя защиты... Без разбора на то, кто пред ним, на полу остались лишь темнеющие полосы крови и лоскуты одежды. Только вот на сей раз материя не разрывается, не остается плотной, как обыденно, а сгущается и создает вакуум, из-за чего бренное тело Ноэля опять разрывается на клочья, пока сознание где-то вдали. История того, чья жизнь соткана ненавистью и погружена в нее как в закрытое пространство, никогда не будет иметь счастливого конца. Изолированный, потерянный... Избавшившись от оков бренного тела и выйдя за рамки дозволенного оказалось равносильно потере личности. Убить другого — бесповоротное решение, обернуть которое вспять невозможно. Убить по собственной ошибке того, ради кого шло долгое сражение, считается недопустимым с возможностью собственной жизни. И ему, бесформенному тлению в материи пустоты, остается затеряться, слившись воедино с ужасом. Его никто не сможет более оплакивать по ночам под шепот далеких звезд.