*
Шарль всегда был немного суетливым, по крайней мере, с точки зрения Макса. Не в плохом смысле, а в том, что заставляет быть начеку. Он из тех людей, которые могут совершать немыслимые поступки, а потом хлопать ресницами, показывать свои ямочки на щеках и быть полностью свободными от ответственности. Но, возможно, это только впечатление Макса, потому что голландцу кажется, что он может простить Шарлю абсолютно всё. — Хей, — Макс подходит к Пьеру, надеясь получить информацию о том, чем занят Шарль, — Шарль ничего не говорил тебе о нашем споре? — Вашем споре? — Пьер хмыкает. — Ты же не собираешься всерьёз заставлять его делать это? — Не знаю, — правдиво отвечает Макс, потому что пока даже не может вспомнить, что у них за «сделка». Единственная сделка, которую он помнит, была заключена с GP, и то по поводу жалобы на радио. Пари Макс проиграл, потому что, как выяснилось, гоночные уик-энды не так уж и веселы, когда ты не можешь жаловаться на ветер или переключение передач своему инженеру. — Приятель, — смеётся Пьер, — не думал, что тебя арестуют за это? — Арестуют?! — вскрикивает Макс, но ему становится всё более любопытно, на что же, чëрт возьми, они с Шарлем поспорили, что их могут арестовать. — Не знаю, это же приватная вечеринка в общественном месте, так что кто знает, что тут незаконно, — бормочет Пьер, но Максу от этого понятней не становится. — Незаконно? — Трахаться с кем-то в общественных местах запрещено, — фыркает он, — или обжиматься, или о чëм вы там договорились. Дыхание Макса спирает, ему приходится прикладывать усилия, чтобы вдохнуть поглубже, когда до него наконец доходит, о чëм говорит Пьер. Это была глупая сделка. Сделка, заключённая после слишком большого количества шотов, когда все рациональные мысли на эту ночь уже исчезли. Это не было правильной сделкой. Или, по крайней мере, Макс не считал это правильной сделкой. Он ни за что не стал бы трахать Шарля в баре, где полно народу. Это абсурдная идея… …но именно за этим Шарль приходил к нему. Пьер уходит, похоже, чтобы поболтать с кем-нибудь, кто не стоит с высунутым изо рта языком и таким бледным лицом, что его почти не видно. А что Макс? Макс думает, что у него, наверное, гипервентиляция, потому что он не может перевести дыхание, а стены как будто сдвигаются перед ним, и его внезапно настигает ещё одно, довольно сильно меняющее жизнь осознание, — Шарль «подготовился». Макс стонет, когда понимание того, что это значит, обрушивается на него как стихийное бедствие.*
Шарль мог уйти, сохраняя своё достоинство. Мог бы притвориться, что не растягивал себя в душе, прежде чем явиться на вечеринку к Максу. Он мог заняться своими делами и постараться забыть о том, что он бы охотно забрался к Максу на колени и оседлал его в комнате, полной людей. Он мог бы сделать всё это, но вместо этого решил взять напиток в баре и уйти дуться в угол. — Если делать это в тени, то это будет очень похоже на читерство. Сердце Шарля едва не вырывается у него из груди, когда он поднимает голову и видит стоящего над ним Макса. Лицо голландца раскраснелось, и Шарль не может понять, чего в его глазах больше — «загнанный в угол зверь» или «хищник, высматривающий свою следующую добычу». — Я должен похвастаться своим призом, не так ли? — Макс смеётся, опускаясь на свободное место возле него. — Шарль, я не собираюсь заставлять тебя это делать. Я не полный мудак. — Я знаю, — неловко смеётся Шарль и ëрзает на своём месте. Вокруг его дырочки до сих пор есть смазка, и эта влажность постоянно напоминает о том, как он вводил в себя третий палец, чтобы убедиться, что он достаточно растянут для того, каким большим Макс предстаёт в его воображении. — Ты беспокоился об этом? — Не очень, — пожимает плечами Шарль, и, вероятно, это не самый лучший ответ, потому что Макс выглядит неожиданно заинтригованным. — Я имею в виду, что я не тревожился все последние месяцы, если ты об этом, — это не ложь, Шарль не проводил время между тем, как Макс становился чемпионом, а затем праздновал, беспокоясь о том, что ему придётся «расплатиться». Он делал это, медленно разрабатывая себя пальцами и различными фаллоимитаторами, пока его дырочка не стала привычно раскрываться, а тело не привыкло к тому, что в него что-то глубоко вводят. — Ты бы не заставил меня этого делать, если бы выиграл спор, — Макс пытливо смотрит на него. — Правда ведь, Шарль? Шарль смеётся: — Может, и заставил бы, кто знает, — Шарль знает, конечно, знает — он никогда не заставил бы Макса делать то, чего тот не хочет. Хотя представить себе это было бы забавно. Представить, как Макс будет дразнить его посреди переполненного бара, как ему придётся сидеть там столько, сколько захочет Шарль. Но Шарль считает, что Макс, скорее всего, воспримет это как возможность поболтать и обсудить сезон в мельчайших подробностях. Макс, сидящий у него на коленях, был бы горяч, никто не отрицает, но сидеть на коленях у Макса на глазах у половины Монако — это, по мнению Шарля, ещё более возбуждающе. — Как думаешь, как ты себя почувствуешь? Если бы я заставил тебя сделать это сейчас, на глазах у всех этих людей? Шарль крепче сжимает бокал, а в горле встаёт ком: — Неправильно, — улыбается Шарль, а затем решает отбросить всякую осторожность, — но возбуждающе. Глаза Макса темнеют, а зрачки расширяются. — Почему возбуждающе? — Потому что люди смотрят, — признаëтся Шарль. В нём всегда было что-то бунтарское, даже если некоторым нравится видеть в нём милого малыша Монако. Возможно, в этом и заключается часть его желания избавиться от образа хорошего мальчика, чтобы люди видели, как Макс берёт его, а он получает от этого удовольствие. — Ты бы хотел, чтобы они видели тебя? — голос Макса хриплый, в каждом его громком выдохе слышится дрожь. — Ты хочешь показать им, как ты ведëшь себя со мной? Шарль кивает, и то, что это его заводит, пугало бы гораздо больше, если бы он не видел очертания напряжённого члена Макса под тканью брюк. Понятно, что не только Шарль возбуждается от этого, но также понятно, что три пальца были совершенно необходимы. — Ты собираешься забрать свой приз, Макс? — Шарль смотрит, как Макс ëрзает на своём месте и вцепляется в ручку кресла. — Здесь? Сейчас? — кадык Макса медленно двигается, когда он сглатывает. Он дышит тяжелее, его грудь вздымается всё чаще и чаще. От этого он кажется шире, больше, будто Леклеру что-то от него нужно. — Если хочешь, — кожа Шарля словно вибрирует, когда он буквально предлагает себя. Выражение лица Макса нечитаемо. Он кусает нижнюю губу и оглядывается по сторонам, словно пытаясь понять, не худшая ли это из всех идей, что когда-либо приходила им в голову. Наверняка так и есть. — Ты сказал, что подготовился? — Макс снимает куртку и усаживается обратно. Шарль смотрит на раздвинутые бедра голландца: они выглядят так, будто созданы для того, чтобы на них сидели. Монегаск кивает, чувствуя внезапный прилив адреналина. Это не то чувство, которое он испытывает на сетке или во время гонки: на трассе Шарль знает, что делает, но сейчас он чувствует себя неуправляемым. У Шарля перехватывает дыхание, когда Макс начинает медленно спускать штаны и нижнее белье. У Шарля были месяцы, чтобы обдумать всё это в мучительных подробностях, но он представлял себе только первую часть, никогда не представляя себе эти крошечные моменты заранее. Макс прикрывает колени своей курткой, но Шарль всё равно видит под тканью эрекцию голландца. — Если ты повернëшься ко мне спиной, будет проще, — взгляд Макса устремлён на Шарля, — тогда ты сможешь просто спустить джинсы. Шарль знает, что Макс прав. Так будет гораздо разумнее. По-другому ему пришлось бы выскакивать из джинсов, боксеров и ботинок посреди бара. Это было бы неприлично. Однако в этом случае он мог бы оказаться лицом к лицу с Максом. Он сможет увидеть, как расширяются зрачки голландца, и проследить за тем, как по лбу того стекают крошечные капельки пота. Лицом к лицу — так Шарль себе это представлял, просто до него ещё не дошло, что это также означает и необходимость раздеться на публике. Монегаск улыбается, глядя на то, как краснеет лицо Макса в ту же секунду, когда он решает, что напротив друг друга — лучший вариант. — Сейчас никто не смотрит, — мягко успокаивает Макс, — или, по крайней мере, никого поблизости нет. Ты не обязан этого делать, Шарль. — Да знаю я, — смеётся Шарль, но не потому, что это смешно, а потому, что ему нужно как-то успокоиться. Монегаск снимает обувь, а затем и носки. Даже это для него своего рода табу, хоть босые ноги и не идут ни в какое сравнение с тем, что ему предстоит сделать через несколько секунд. — Встань передо мной, я тебя прикрою, — спокойный голос Макса успокаивает, настолько успокаивает, что Шарль поднимается на ноги и встаёт перед голландцем. Как и было сказано, Макс оборачивает куртку вокруг талии Шарля, а монегаск снимает с себя джинсы и трусы. Шарль почти уверен, что на него смотрят, но сейчас уже поздно об этом беспокоиться. Когда он наконец остаётся без штанов, Шарль забирается к Максу на колени и облегчённо вздыхает, когда голландец повязывает куртку вокруг его талии, чтобы сохранять хоть какую-то приватность. Или, как бы это сказать, чтобы не выставлять напоказ его голую задницу. — Ты в порядке? — Макс проводит рукой по волосам Шарля и улыбается. Неожиданно нежно, нежно настолько, чтобы застать Шарля врасплох. — Да. А ты? — Ухмылка Шарля становится ещё шире, когда осознание того, в каком положении они сейчас находятся, накрывает его. Монегаск ëрзает, задевая член Макса и заставляя голландца простонать. — У меня нет смазки, — горячо шепчет Макс на ухо Шарлю, а одна из его рук скользит к его заднице и сжимает. Шарль прикусывает губу, стараясь не вскрикнуть слишком громко. Рука Макса кажется огромной, его пальцы почти полностью охватывают одну из щек Шарля. Монегаск поднимает небольшую упаковку, которую он извлёк из джинсов, когда снимал те. Рвёт зубами края в надежде, что это хотя бы выглядит сексуально, потому что на язык ему выплёскивается капля смазки, и он вынужден стараться не расплескать её. Если Макс и заметил это, то никак не отреагировал. Однако голландец стонет, когда он неаккуратно смазывает его член, оставляя за собой влагу. — Ты пришёл подготовленным. — Но я не взял с собой презервативы, — Шарль понимает, что ему, наверное, стоило упомянуть об этом до того, как они оба оказались полуголыми с каплями смазки на членах. В свою защиту Макс никогда не спрашивал, а Шарлю бы очень хотелось сделать это без презерватива, учитывая, что он чист. — Но если ты не против, то всё в порядке. — Я не против, — улыбается Макс, а затем тихо смеётся. — Блять, я не могу… это не то, чем я думал заниматься сегодня вечером, — пальцы голландца аккуратно оглаживают ягодицы монегаска, раздвигая, а затем касаются отверстия. — Ты действительно подготовился? Шарль краснеет. — Если я правильно помню, — мягко говорит Макс, и его голос еле слышно из-за шума на фоне, — мы договорились, что ты будешь сидеть здесь столько, сколько я захочу, верно? Шарль прикусывает нижнюю губу. Он не помнит, кто первым предложил эту идею, перед глазами встаёт только стол с рюмками и он сам с Максом, безумно смеющиеся. Оглядываясь назад, Шарль всегда был уверен, что проиграет. Он никогда не сомневался в своих способностях как гонщика, но ставка на то, что он обойдет Макса в чемпионате, даже когда голландец был далеко впереди, возможно, была немного неверной. А может, и не ошибся, потому что Шарль не испытывает особой ненависти к этому. — Хорошо, Шарль, — кивает Макс, и Шарлю не нужны дальнейшие инструкции: монегаск приподнимается и неуклюже двигается, пока не почувствует, как головка члена Макса упирается в него. Начинает медленно опускаться, сильнее прикусывая нижнюю губу, когда он понимает, что ничего не происходит. Он задумывается, не стоило ли добавить четвертый палец, чтобы уж точно убедиться, что он готов, или потренироваться с тем фалломинатором, который он видел в Интернете и от одного взгляда на который у него заныло всё внутри. Но потом… — Блять, — в унисон стонут они. Шарль на девяносто девять процентов уверен, что это привлекает внимание людей, что стоят вокруг, но он не уверен, что может заставить себя беспокоиться об этом. Головка члена Макса проталкивается внутрь, и Шарль наконец чувствует, как его мышцы подчиняются, раскрываются шире и позволяют ему медленно опускаться вниз. Макс заполняет всё пространство внутри него. В комнате становится жарче. Влажно. Такая жара, которая заставляет дрожать, несмотря на то, что внутри всё горит. — Ты выглядишь прекрасно, — нежно шепчет ему на ухо Макс, ухватившись руками за бедра монегаска, и опускает его ещё на несколько сантиметров. — Можешь не двигаться для меня? Покажешь всем, как ты хорош? Шарль крутит бёдрами, пытаясь привыкнуть к ощущениям внутри себя, но в итоге старается изо всех сил успокоиться. Не решается заговорить, он не уверен, что сейчас доверяет своему голосу. Монегаск закрывает глаза и делает несколько глубоких вдохов. Вокруг так много шума и движений: звенят бокалы, царапают пол ножки стульев, люди оживлённо подпевают, но прежде всего он слышит, как колотится его собственное сердце. Шарль ненадолго поднимает глаза и встречается взглядом с каким-то брюнетом, который неосмотрительно пялится на него. Монегаск старается сохранять спокойствие, но его лицо пылает, а ресницы трепещут при каждом движении Макса под ним. Однако Шарль чувствует не унижение или страх, а возбуждение и, возможно, даже небольшую победу. Это вечеринка Макса. Все пришли посмотреть на него. Поздравить его. Провести с ним время. Но Макс выбрал Шарля, и теперь каждый может это увидеть. — Ты так хорошо справляешься, — хмыкает Макс, проводя рукой по его спине, — но Шарль… — в голосе голландца звучит серьёзный тон, — …малыш, люди смотрят. Ты всё ещё в порядке? В горле Шарля раздаётся слабое хныканье. У него вообще не было возможности сделать это незаметно или не привлекая внимания. Шарль знал это с самого начала. На самом деле он даже не уверен, что хотел бы сделать это незаметно. Есть что-то такое в том, чтобы стать наградой, что заставляет его покрываться мурашками с головы до ног, тем более что Макс с удовольствием выставит его на обозрение. — Шарль? — Пусть смотрят, — улыбается Шарль и начинает развязывать пиджак, всё ещё обёрнутый вокруг на талии, чтобы тот упал на пол. Раздаётся шумный вздох. Бормотание становится громче. Шарль думает, что, возможно, даже услышал одобрительные возгласы. Трудно разобрать что-либо, кроме отчаянного стона, который вдруг издаёт Макс. — Держу пари, они сейчас так завидуют, — шепчет Макс на ухо Шарлю, — завидуют, что я могу иметь тебя так. Шарль стонет, когда Макс снова толкается в него. Его движения очень слабые, но давление внутри тела Шарля нарастает, и, чем дольше он так сидит, тем резче дёргаются и сжимаются его мышцы вокруг члена Макса. — Они так ревнуют, потому что ты выглядишь так красиво, сидя здесь, — от неловкости Макса, иногда путающегося в словах рядом с Шарлем, не осталось и следа, теперь только спокойный, контролирующий себя Макс. — Ревнуют, что ты мой. Тело Шарля напрягается, и он зарывается лицом в шею Макса, слыша голоса всё ближе. — Поздравляю, чувак. Шарль ждёт, пока голоса исчезнут, и снова поднимает глаза: Макс ухмыляется и потягивает шампанское из бокала. В его глазах больше нет выражения загнанного зверя. Голландец делает ещё один глоток напитка и отставляет его в сторону: — Хочешь попробовать шампанское? Шарль качает головой, во рту у него пересохло, а язык кажется тяжелым, но он не уверен, что сможет сделать хоть что-то, кроме как сидеть неподвижно. — Позорище, — хмыкает Макс, приближая свои губы к губам Шарля. — Может, хоть немного попробуешь? Шарль бесстыдно стонет, когда Макс целует его. Вкус шампанского всё ещё остаётся на губах голландца, но тепло его рта и прикосновения языка заставляют Шарля прильнуть к ним. Монегаск наклоняет голову, чтобы было удобнее прижиматься друг к другу. Сидеть неподвижно теперь недостаточно. Шарль начинает раскачивать бедра вперёд-назад. Макс чувствует, как невероятно глубоко он в нём, а член монегаска твёрд и становится всё более влажным, чем дольше он ждёт. — Скажи мне, что тебе нужно, — руки Макса возвращаются на бёдра Шарля, чтобы удержать его на месте. — Пожалуйста, — стонет Шарль и изо всех сил пытается вырваться. — Хочешь, чтобы я тебя трахнул? — голос Макса такой нежный, но взгляд его напряжён и устремлён на Шарля. — На глазах у всех этих людей? — Да, — признаëтся Шарль между короткими вздохами. На лице Макса появляется улыбка: — Только если ты не будешь сдерживаться, — Макс прижимается губами к губам Шарля и целует его прежде, чем Монегаск успевает ответить. На этот раз поцелуй более страстный, более отчаянный. Макс облизывает и засасывает одну из губ Шарля, целует его до тех пор, пока тело монегаска не начинает содрогаться. И только тогда Макс начинает энергично двигать бёдрами. Каждое движение отдаётся пульсацией в теле Шарля, а то, как член Макса двигается в нём, заставляет монегаска стонать от этой наполненности. Однако он делает то, о чëм просил Макс: не сдерживается, стонет, хнычет и скулит, когда голландец начинает ободряюще просить его двигаться. Несдержанно. Совершенно. Макс опускается в кресло, чтобы иметь возможность сильнее вбиваться в Шарля. Вокруг продолжает звучать музыка. Она настолько громкая, что, возможно, стоны Шарля не были бы слышны, если бы он не всхлипывал и не стонал так неистово. Макс тоже стонет. Лицо голландца искажается, когда он опускается вновь и вновь. Когда он в очередной раз меняет угол наклона, то ему удается найти ту точку внутри Шарля, которая заставляет монегаска бессвязно скулить. Интенсивность нарастает. Каждый толчок становится всё глубже и глубже, а хватка Макса становится всё крепче и крепче. Оба стонут всё громче и громче. Шарль не уверен, что когда-либо чувствовал себя настолько потрясённым: его тело сжимается вокруг члена Макса, а руки отчаянно пытаются ухватиться за любую часть тела голландца, за которую только могут. — Вот дерьмо, — Шарль благодарен, что его глаза слезятся, а перед ним всё расплывается, вокруг мелькают разноцветные пятна, и это на самом деле могут быть только другие гости, наблюдающие за тем, как Макс теряет контроль над собой. Ему не нужно и не хочется видеть их лица, достаточно просто знать, что они присутствуют на заднем плане и наблюдают за происходящим. Монегаск шипит, когда Макс грубо врезается в одно и то же место, снова и снова, как метроном, такое же постоянное, как блядское время его кругов. Шарль обхватывает рукой свой собственный член, но кончает ещё до того, как начинает дрочить. Горячие струи выплëскиваются на него, ресницы трепещут, а тело содрогается. Макс продолжает трахать его чувствительное тело, снова и снова, пока Шарль думает, что он, может, полностью потерян и ему хочется плакать от счастья. Когда голландец кончает, это сопровождается протяжным стоном и неожиданным одобрительным возгласом группы людей, которые явно внимательно наблюдают за всем происходящим. Макс замирает, его бёдра перестают двигаться, когда он покачиваясь возвращается на своё место и крепко обнимает Шарля. Монегаск закрывает глаза и прижимается к нему. — Ты в порядке, малыш? — Макс нежен. — Ты чертовски идеален. Шарль вздыхает в ответ и пытается ещё сильнее прижаться к телу голландца. Постепенно всё начинает обретать чёткие контуры, и Шарль как никогда осознаёт, что сидит посреди переполненного бара в Монако, а из его дырочки вытекает сперма, когда Макс прижимается губами к его шее и тихо шепчет на ухо. — Думаю, нам нужно отвезти тебя домой, — хмыкает Макс. — Позволишь мне помочь тебе одеться? Шарль кивает. Они не пытаются скрыть то, что они делают сейчас. Его усаживают в кресло, а Макс быстро одевает его. Монегаск не может заставить себя смотреть людям в глаза, но, на удивление, все вокруг словно успокоилось, люди продолжают вечер — танцуют, пьют, болтают. Может быть, завтра все решат, что это был лихорадочный сон. А может быть, они ещё долгие годы будут обсуждать, как Макс Ферстаппен трахнул Шарля Леклера на вечеринке в честь его победы в WDC. На самом деле Шарлю всё равно. — Давай, милый, я тебя отнесу. Шарль не спорит, Макс поднимает его на руки и начинает выносить из бара прямо как невесту, в это время его поздравляют разные гости. — Не думаю, что они поздравляют меня с чемпионством, — довольно мурлычит Макс на ухо Шарлю. — Думаю, они поздравляют меня с призом.