Not today

Циферблат электронных часов угрожающе впивался в рассеянно блуждающий взор слегка прикрытых глаз. Словно не обозначал третий час ночи, а оглашал смертельный приговор, не уставшим от многолетней службы в прокуренной конуре взглядом надзирателя в тюремной камере, а разочарованным взглядом матери, кривящей губы в сводящей судороге. Осаму тяжело сглотнул, проталкивая застрявший ком в глотке. Помнится, преподаватель лишенным эмоций тоном рассказывал, как симпатическая вегетативная нервная система, отвечающая за состояние стресса, не позволяя секреции пищеварительной системы выделяться, вводила в в состояние ступора слюноотделение. Он приводил доводы из древнего Рима, когда тех, что не могли проглотил сухой рис признавали виновными. Дадзай глотнул виски. Исключительно в память усопших, не по своей воле оказавшихся в состоянии стресса и не сумевших съесть несчастную горсть риса. Мысли бредовыми нитями путались в голове, оставляя после себя тяжелый осадок, не обладающий возможностью вступления в какую-либо реакцию и обреченный на вечный покой в его мозгах. Осаму им не завидовал. Он горько усмехнулся, падая на скрипучий твердый диван, едва не опрокидывая на себя содержимое стакана. Бурая жидкость, подобно волнам, неспокойно билась о стенки граненого сосуда. Парень опустил стакан на испещренный бумагами стол и помассировал веки. Перед глазами заплыли витиеватые пятна, словно бензиновые разводы на автозаправках, неестественным образом возникающие на пустынных дорогах, уходящих прочь от шумных городов и ведущих к ним же. Очередной круг, замыкаясь, формирующий очередную сферу. Дадзай уставился в грязный потолок (или он казался грязным лишь ночью, неосвещенный и полностью отдающий себя восприятию лиишенного сна разума парня) и вновь задумался о кругах. Жизнь, в его понимании, представляла собой бескрайнюю, лишенную границ, но в то же время тесную Сферу, сформированную множеством Кругов. Так, например, обывательский голод — насыщение представляли собой один из Кругов. Сон — пробуждение вникали в ту же Сферу, приписываясь рядом. Наполнение — испражнение. Общение — молчание. Изрезание вен — бинты на руках. Секс — отвращение при ощущении собственного и чужого тела. Бессонница — невозможность подняться с кровати. Последующий упадок сил — взятие на себя большого количества работы. Нарциссизм — самоуничижительная ненависть. И все это замыкается, продолжается, неустанно запуская действие Круга вновь, позволяя Сфере совершать очередной поворот вокруг собственной оси, в которой Осаму не определял своего места. Скорее, собственное "я" находилось не в эпицентре, а на периферии, перемещаясь с одного Круга на другой или, расщепляясь, находилась на нескольких Кругах одновременно, или... Поток мыслей прервал гремящий звон телефона. Осаму моргнул несколько раз, приводя себя в сознание и возвращая себя в реальность. Все тот же заваленный бумагами стол, пустые пачки от чипсов и бутылки дешевого виски. Стакан, находящийся в руке (он ведь отставлял его в сторону?), отпечатки пальцев на нем. Мятая и грязная одежда, дурно-пахнущий запах, исходящий от тела, жидкие, прилипающие к потному бледному лицу волосы. И пожирающее изнутри ощущение пустоты. Подняв тело с дивана, Осаму вяло прошагал к двери, бросая взгляд на захламленную комнату, погрязшую в мраке ночного времени суток. Он тихо оставил ее позади, оглашая свой уход единственным лязгом ключей в дверной замочной скважине. Ночной воздух прохладой окутывал тело, лаская его свежестью. Осаму поежился. Вокруг не было ни души, и он бесцельно свернул на темную улицу. Усталость разливалась по мышцам, алкоголь в крови усиливал ее, но возвращаться в квартиру не хотелось. Собственное отражение казалось ему олицетворением притворства, коронованной интерпретацией бессознательной лжи. И сопутствующее его побег пьяное состояние тоже было лживым. Как и прочие воспроизводимые им действия, эмоции и мысли. "Прекращай врать, Осаму", твердил неустанный гул в голове. Прекращай вынуждать меня, отвечал Осаму, потягивая виски из постепенно опустошавшейся бутылки. Окутанные вечерним воздухом улицы утешительно прокладывали ему дорогу из испещренного трещинами асфальта. Отсутствие людей придавали им некого рода постапокалиптичный вид. Мысли бессознательным потоком уносили Осаму в самозабвенные мечты. "О чем мечтаешь, Осаму?", спрашивал гул. О жизни, тихо отвечал он, шевеля сухими губами. "Но ты и без того жив". Едва ли. За потрескавшейся улыбкой следовал глоток. Может, покончить с этим сегодня? Несколькими кварталами от него прозвучала сирена. И столь же скоро замолкла. Осаму вновь свернул, поворачивая на погрязшую в темноте улицу; последние фонари на ней перегорели. Неловким движением ноги он отбросил невинный огрызок щебня и вновь поднес горлышко бутылки к губам, когда на мутно-зеленом стекле отразился отблеск пламени. Осаму уловил трещание костра. Вильнув головой в сторону звука, он увидел пожирающий сухие ветви костер. Он горделиво пестрел, простирался низко к земле, изредка выбрасывая языки к черноте над ним. Осаму подошел ближе. Взгляд впился в жадно живущее пламя. Что-то в нем было. В том, с какой самоотдачей он подбирался к раскиданным по сухой земле ветвям, с хрустом ломал их, обращая в пепел, выдыхал сероватое облако отходов, перерабатывал и принимался за новую добычу. В том, с какой необузданной силой стремился жить. Встав практически вплотную, Осаму опустился на колени перед ним. Щебень остро впился в тонкую кожу ног. Не только ветви становились пищей костра, среди них Дадзай разглядел обрывки исписанных бумаг. Целая их копна медленно обращалась в ничто под гнетом ненасытного пылающего пожирателя. - Они не давали мне спать. Осаму поднял глаза. Невысокий парень пустым взглядом смотрел на простирающийся у ног костер и вяло поправлял бумаги палкой. Он вильнул головой, рыжие волосы скользнули по острым плечам. - Плохо написаны? - подал голос Осаму. Парень качнул головой, - слишком хорошо. Больше мне такого не повторить. Они вновь устремили глаза на костер. Его трещание единственно обращало тишину в нечто значимое. - Сильное пламя, - прочистив горло очередным глотком виски, произнес Осаму. - Завтра снова буду жечь, - парень приподнял острые плечи. За тихим вздохом последовало едва различимое приглашение. - Приходи. Осаму опустил взгляд на покрытую пеплом землю. Ночной ветер приятно ласкал затылок. И гул в голове молчал. - Приду. Обещаю.