Велосипед

Франция, начало осени 1944 года *** К очередной фабрике Шмидта Ревущие Коммандос направляются с великолепной наглостью: в немецких грузовиках, с немецкими документами, в немецкой форме. В переднем грузовике водителем проводник, родом эльзасец, оттого билингв, германская речь для него, по факту, родная, с любым патрулём он объяснится на раз. На сиденье рядом покачивается Дум-Дум Дуган; он плевался, меняя кожаную куртку и котелок на вражеский мундир, но отвращение на рыжеусой роже неожиданно сработало на образ, в сочетании с фельдграу превратив типичного ирландца в свирепейшего унтера-пруссака. За рулём второго «Опель-Блица» Барнс, Кэп подле него изо всех сил изображает из себя блистательный образчик идеального арийца. В кузовах грузовиков взрывчатка, ящики с автоматами и патронами к ним, мотоцикл Кэпа под брезентом... ну, и Джонс с Моритой тоже под брезентом: этим поневоле приходится прятаться, оттого что азиатов и чернокожих среди солдат вермахта до сих пор как-то не замечено. Впрочем, особо лицедействовать не приходится. Проводник своё дело знает, и вражеские патрули встречаются лишь раз или два за всю дорогу до точки временной дислокации. Точка эта — оставленная хозяевами ферма в окружении одичавших, неухоженных виноградников. Местность вокруг пустынна... Такое не ново: везде, где «ГИДРА» устраивает свои фабрики, население по соседству или разбегается, или попадает в подневольные рабочие. Из здешних беглецов две трети мужчин ушли в партизаны-макѝ. На их помощь, собственно, и ориентирован план будущей атаки. Коммандос укрываются на ферме на сутки или двое в ожидании, чтобы к ним тайком, по ночам, подтянулся отряд бойцов Сопротивления: оружие в грузовиках предназначено именно для них. Дальше совместная разведка, подтверждение имеющихся данных об окрестностях, укреплениях и системе охраны фабрики. Ну, и вишенкой на торте — самая лихая часть авантюры. Коммандос отлично осведомлены о бешенстве, почти безумии, до которого довели Иоганна Шмидта разгромами его производств, и о его приказе любой ценой, любыми силами захватить или уничтожить Капитана Америку, если только тот осмелится появиться где-нибудь вблизи. Расчёт на то, что гидровцы с фабрики постараются точно и без промедления выполнить этот приказ. Так что — макѝ и Коммандос залягут в засадах по периметру ограды и чуть поодаль на дороге, а Стив Роджерс на мотоцикле, в своём знаменитом сине-красно-белом костюме, явит себя противникам во всей красе, так, чтобы те не смогли бы его не заметить и не кинуться за ним в погоню, бросив фабрику на одни лишь дежурные расчёты охраны. Ради чего модернизированный до последнего винтика «Харлей» и везут в кузове грузовика. *** К разгрузке и обустройству приступают только наутро: накануне слишком много времени ушло на разведку, действительно ли внутри и вокруг фермы безлюдно, на отыскание точек, наиболее подходящих для скрытых постов. А утро выдаётся редкостное. Конечно, Коммандос напряжены: они одни, в ожидании, на вражеской территории, совсем недалеко от чёрных солдат «ГИДРЫ». Но, с другой стороны, столько раз за прошедший год им приходилось оказываться в подобной же ситуации, что они... не то чтобы привыкли, — к такому, по большому счёту, привыкнуть нельзя, — они на острое соседство опасности реагируют по-другому. У каждого ощущение, что внутри будто туго стиснутая пружина, у каждого, если что, рука вмиг выхватит оружие. Но быть всё время на взводе невозможно. Их поколачивает предбоевым ознобом, но им хочется разряжать тревожность и нетерпение смехом, а не стрельбой. Оттого весь этот день нескончаемого ожидания они от души творят всяческую гиль. Грузовики загнаны под навес во дворе, выгруженный из кузова «Харлей» можно бы оставить там же. Но нет. Дум-Дум — единственный, кому, кроме самого Роджерса, под силу стронуть с места этакую тяжесть, — хватает мотоцикл за рога руля и катит в открытую дверь сарая. Вид у Дугана при этом до того торжественный и загадочный, что все, кто есть во дворе и у кого на глазах он это делает, бросают свои дела и следуют за Дум-Думом. Чего он, понятное дело, и добивался. А сарай оказывается не сараем вовсе, а конюшней. Дум-Дум толкает мотоцикл вдоль прохода, закатывает его в денник, прислоняет к дощатой стенке и, с довольным видом топорща усы, оглаживает по рулю и бензобаку: как оглаживал бы по холке и крупу крепкого рабочего жеребца. — Хороший мальчик, хороший! Стой здесь, не брыкайся! И делает он всё до того потешно, что невозможно смотреть на это и не хохотать. Гейб хлопает себя по коленям. — Берегись, Дум-Дум, «Харри» парень норовистый! Повернёшься спиной — он тебя копытом! — Или зубами за задницу тяпнет! Вон, глянь, какие у него клычищи! — подхватывает Морита и указывает на пулемётные дула по бокам от передней фары. — Да это не клыки! Это рога! Он тебя, Дуган, на рога подденет! — Э! Какие, нахрен, рога у коня?! Дуган, уперев руки в бока, укатывается вместе со всеми — он и не думал, что его затея будет иметь такой успех. А Дернье оглядывает конюшню, выволакивает откуда-то из угла велосипед и загоняет в тот же денник. — Voilà, — гордо указывает на нелепую парочку он, — regardez donc: un destrier et un poney de guerre! [Вот, смотрите: рыцарский конь и боевой пони!] О, да. Все уже не просто смеются — задыхаются и смахивают слёзы от хохота. Велосипед (бог знает, откуда он такой взялся на заброшенной виноградарской ферме!) и в самом деле армейский, настоящий немецкий Truppenfahrrad. Так что и он, и стивов мотоцикл оба крашены в полевой зелёный, оба в солидной обвеске техпринадлежностями, у обоих коричневые кожаные сёдла и коричневые кожаные рукояти на руле: ну, точно два коня в полной сбруе. И «немец» рядом с «Харлеем» действительно смотрится крайне потешно — правда, не как пони, а как тощий, рёбра наружу, Росинант рядом с могучим лоснящимся Буцефалом. *** Когда Дуган и Морита уходят на наблюдательные посты, а снявшиеся оттуда Роджерс и Барнс возвращаются на ферму, Гейб Джонс со смехом рассказывает им о выходке Дум-Дума и даже ведёт в конюшню, полюбоваться «боевой кавалерией». Хммм... Вообще-то и Гейб, и заглянувший в дверь Фэлсуорт наблюдательные парни и не могут упустить взгляд, который бравый Капитан бросает на закадычного бруклинского дружка, — взгляд одновременно смущённый и проказливый, — и слегка усталое, но явно подначивающее выражение лица, которым на этот взгляд отзывается Барнс. — Да ладно, — говорит Роджерс. Это у них с сержантом частенько бывает: отвечать вслух на некую неозвученную, одновременно у обоих в голове возникшую мысль. Барнс кривовато ухмыляется и переводит глаза с Роджерса — на велосипед — опять на Роджерса. — Ну вот ещё... — у Капитана самую малость розовеют скулы. Сержант с карикатурно-наплевательским видом пожимает плечами, обтянутыми синей курткой, отворачивается и изображает, будто намерен, не тратя больше времени, направиться к выходу из конюшни. — Тьфу!! — Стив закатывает глаза, вступает в денник, хватает велосипед за руль и тащит его к дверям. Да, Капитан Америка на велосипеде — незабываемое зрелище. Причём, совершенно явно, на велосипеде в самый первый раз в жизни. К мотоциклу он приноровился настолько, что Коммандос другой раз впору поседеть при виде всех этих его сальто-мортале в седле. Но велосипеееееед... Стиву он чуть маловат, во-первых. Слишком лёгок и вёрток для него, во-вторых. Были бы Ревущие не американцами, а русскими, в тот же миг вспомнили бы: На верблюде он поехал — Люди давятся от смеха: «Эй, товарищ! Вы откуда?! Вы раздавите верблюда!» В общем, действительно кажется, что или велосипед вот-вот с кряканьем развалится под Стивом, или Стив под скрип рамы и бренчанье звонка сверзится на плиты двора вместе с велосипедом. Но потрясающее чувство равновесия и не менее потрясающая обучаемость позволяют Роджерсу справиться с машиной буквально через минуту. Он делает по двору один круг, другой, третий, останавливается у стены и расправляет плечи с выдохом, с мягкой, рассеянной, ребяческой какой-то улыбкой. Будто вспоминает что-то потерянное, далёкое, и одновременно расслабляется после некой недовершённой и вдруг выполненной наконец задачи. *** — Alors, qu'est-ce qui se passe avec ce vélo? — вспоминает Дернье вечером, когда все садятся ужинать. — Tu l'as vraiment monté la première fois?.. [Так что там с тем велосипедом? Ты действительно сел на него в первый раз?..] Стив, выскребая ложкой остро пахнущее тушёное мясо из консервной банки, слегка смущённо крутит головой. — Выходит, что так. Хотя велосипед у нас был. Месяц стоял у стены в квартире, я мимо пройти не мог, чтоб не треснуться, все ноги и рёбра были в синяках от его педалей и руля. — В квартире? Почему?.. — Месяц — и ты ни разу не сел на него?! — Он садился, — хмыкает Баки. — Там же, в комнате. Улицы, как нарочно, снегом замело. — Это в январе тридцать восьмого?.. — Гейб припоминает, когда же в Нью-Йорке подобная погода задерживалась на целый месяц. — Ага. А ему хотелось побыстрее. — Тебе, значит, не хотелось?! — возмущается Стив Баки пожимает плечами: мол, что я в этих велосипедах не видывал? — Откуда он взялся-то у вас посреди зимы? — недоумевает Дуган. — А это он принёс, — с шутливой мстительностью сообщает Роджерс, кивая на Барнса. — Сказал мне, что в карты выиграл. Под горячий кофе, который разливают по кружкам из котелка, Коммандос, перебивая друг друга, шумно делятся, что у кого связано с велосипедами и прочим «мелким личным транспортом». Монтгомери Фэлсуорт с самого мальчишества ездит верхом, и на лошади, и на двухколёсной машине. У Гейба, сына зажиточных родителей, в детстве был настоящий трёхколёсный велосипед, покупной, тяжеленный донельзя. Занятно, у бруклинцев Стива и Баки и Мориты из Фресно воспоминания оказываются похожими: на магазинный велик никто из них не замахивался, все трое гоняли по улицам на самокатах, которые своими руками мастерили себе из упаковочных ящиков и подобранных на свалке колёсиков от старых роликовых коньков. А в начале тридцать восьмого Баки в самом деле выиграл в карты чуть подержанный «Роллфаст-Харрис». Стив, смеясь, мастерски показывает, как Баки, слегка нетрезвый, заволакивал велосипед по пожарной лестнице на их четвёртый этаж. Баки потешно злится и в ответ изображает Стива — с каким лицом тот подходил к «аппарату», стоящему у стены в гостиной, трогал пальцем звонок и прикидывал, как будет садиться в слишком высокое для него седло. Из их взаимных подколок становится ясно, как они спорили, станут ли, когда наступит хорошая погода, кататься по делам или для развлечения, по улицам или по аллеям парка; как едва не бранились, выясняя, ездить ли им по очереди или оседлать машину сразу двоим, и если сразу, то кто будет держать руль, а кто крутить педали. Коммандос хохочут, слушая эту перепалку, и Баки Барнс, споря, до того увлекается, что оживает и смеётся тоже — заливисто, сверкая зубами, закидывая назад кудрявую голову... так, как он почти никогда больше не смеётся после плена. У Стива от этого смеха Баки будто дыхание из сдавленного делается нормальным, он будто вот-вот нетерпеливо воскликнет «Наконец-то!» Он обхватывает друга длинной рукой за плечи, трясёт и треплет, только что волосы не взъерошивает и в бок не толкает, как разыгравшийся мальчишка. ...Они продали велосипед, так и не опробовав его ни разу: когда понадобились деньги, оттого что Баки не выиграл призовой бой, а Стив из-за болезни вылетел с очередной работы. Сегодня, усевшись на «немца» и проехавшись по окружности двора фермы, Стив Роджерс закрыл оставшуюся нереализованной юношескую мечту. — Ну, и как оно тебе в седле, Кэп? — лыбясь, интересуется Морита. Стив, миг раздумывая, делает глоток дрянного, пахнущего желудями кофе из кружки и отзывается наконец откровенно и с лёгким оттенком разочарования: — Да, пожалуй, и лучше, что с велосипедом тогда получилось именно так. Ненадёжная машинка, ни для меня тогдашнего, ни для меня теперешнего. — Расправляет могучую спину и добавляет довольным тоном: — Мотоцикл — вот это куда больше по мне. От последней фразы у Баки в голове словно лязгает винтовочный затвор. Беззаботность слетает вмиг, её больше нет, как того давешнего велосипеда. Как нет и не будет больше безопасности для малыша Стиви. Роджерс вырос и оседлал мотоцикл, и завтра он погонит прямо под пулемёты «ГИДРЫ». И ничего нельзя с этим сделать. Сержант Барнс смеётся опять — правда, улыбка у него теперь перекошенная, как при зубной боли. — Ты чёртов трюкач, Роджерс. Когда закончится война, пойдёшь работать в цирк, в парк аттракционов на Кони-Айленде. Там тебе, с твоими мотоциклетными фокусами, будет самое место. — А сам-то! — не заметив (или именно что заметив?!) смену тона, преувеличенно возмущается Стив. — Не мне, а тебе место в цирке: ты детство вспомни, как ты ножичками жонглировал, по бельевым верёвкам скакал во дворе, что твоя белка!.. Ничего. Вот кончится война — мы и тебе купим мотоцикл. Может, съездим куда-нибудь вместе, — по штату или дальше, уж и не знаю... Тогда и посмотрим, Джеймс Бьюкенен Барнс, кто из нас окажется большим трюкачом! Коммандос грохают хохотом в который уже раз за вечер. Они не думают о завтра. Где-то в душе лёгким холодком отзывается: ночью приход подкрепления, наутро разведка, затем бой... Но всё это будет позже. Сейчас — можно смеяться. Сегодня — стоит мечтать.