***
В Коннектикуте жара, по всей видимости, спадёт не так скоро, однако, она не такая удушающая. Локально, в просторном – несмотря на количество в нём проживающих – доме из открытого настежь окна кабинета пробегает свежий, но достаточно тёплый ветерок, заставляя оторваться Бенджамина Талмеджа от подсчётов за прошлый месяц накладных расходов. Чуть остановиться, начать дышать полностью, посмотреть из окна на деревья: зеленая насыщенная листва колышется. Немного выдохнуть, передохнуть, посмотреть вдаль – на лесополосу, и вблизи – на севшую бабочку на ставни; пройтись, развернуться, вытянуть и согнуть полностью спину, сесть обратно за стол. Размеренно, обыденно, перерыв. Остаётся закрыть глаза и… Услышать слегка удивленный голос Мэри, а на вопросительный взгляд – взять в руки протянутое письмо. «Это из Виргинии». Будто от ставшего известного отправителя ветер вмиг прекратился и жара стала обволакивать, а потом резко, но всё равно – по-летнему спокойно – ветерок начал колыхать ленту в волосах, края бумаг на столе. И всё то, что было раньше. Солнце резко не зашло, гром не разразился, такого быть не могло в текущий полдень, как и в моменты осознания Бена, что он прожил почти полвека, когда пылкая юность, (как и борьба) осталась позади, а сейчас – полковник может лишь ностальгической легкой улыбкой прочитать эти приветственные строки: «Дорогой Бенджамин». Формальность – или нет, уместное что-то – или нет, как и совместная работа в прошлом, была понятна только этим собеседникам, какой бы рискованной она не была, насколько скрытной даже где-то от самих себя, когда всё было успешно закончено, их пути разошлись не просто по разным штатам. Полковник Талмедж выбрал эту размеренную жизнь, осознавая, что это для него – ещё не конец, не последний этап. Вот только такая возможность может оказаться последней. Вероятно, это вовсе не сомнения, это на минуты пылкая свежая юность настигнула почтмейстера, и предавался ей он уже по-новому, со взглядом сегодняшнего дня. «Я понимаю, что расстояние между нами колоссально… мне не хотелось бы Вас тревожить… Я лишь наслышан о том, что Вам потребовался отдых… Если Ваша семья согласится, я с радостью и почтением к Вам лично, не только из-за Вашей глубоко ценной службы в тот Великий период для нашей страны, предложу Вам таким образом сменить обстановку, привести силы и мысли в порядок… Мы разошлись по долгу нашего будущего… Было бы приятно беседовать с Вами часами в беседке, обвитой лозами зреющим красным виноградом… Если Вы согласитесь, сделаете меня счастливым человеком… Вы заставите поверить снова, как когда-то…» Пока Бен устало согревал свои новые стремления этими строками, его супруга бесспорно поддержала написанную идею, наклонившись и приобняв мужа за плечи. – Я понимаю, что дорога займет время, но и твоя усталость – иная. Я справлюсь здесь, я же не вынашиваю сейчас ребёнка, это точно, – посмотрела в глаза почтмейстеру Мэри и улыбнулась. – Тебе нужно поехать, и это же – такой великий человек. Талмедж не смог скрыть от себя этот неуловимый, новый виток силы, радости и то, что давно положено признать: что двигало им с тех самых пор. Пусть сейчас – это не совсем то, уже совершенно всё иначе. Полковник улыбнулся в ответ, поцеловал свою жену, мысленно поблагодарив её, и уже ближе к вечеру написал короткий ответ, с главным тезисом: положительным ответом на приглашение. Утром следующего дня он выдвинулся в путь.***
Время в пути не было вечным, в принципе, нет ничего вечного или «ничто не вечно», как было сказано, кажется, Шекспиром, хотя, Бен определённо мог лично с собой на сей счёт поспорить. Не поспоришь в данный момент лишь с одним: лето непременно красиво – всё, что происходит вокруг. Пусть, по сути, это его обычно "всё" происходит в кабинетах, перед глазами – на бумагах, сидя на стуле, иногда – смотря вдаль и не только буквально. Уже сейчас вдали, как пока кажется, показались эти земли, которых полковник Талмедж никогда не видел, только мог представить по рассказам оттуда сослуживцев, торговцев, агрономов, и в действительности – всё намного ярче и прекраснее. Чуть позже, когда который уже день в пути подходил в концу, несмотря на обязательное знамение окончанию каждого дня – заката, яркость увиденного в глазах Бенджамина не убавлялась. До поместья Маунт-Вернон оставались считанные сотни метров. Ступить на эту землю совсем статно и уверенно, он смог не до конца таким же образом. Встретивший слуга понятливо сразу предложил пройти в приготовленную комнату, привести себя в порядок и отдохнуть. Прежде, чем оказаться в постели, Бену показалось, что ощутил ту самую волну одобрения – вероятно, это слуга доложил, что гость благополучно прибыл и отдыхает – тот самый долгий сильный взгляд, каждый раз от которого Бен с трудом себя сдерживал. Стук в дверь прервал усталые, с туманной дымкой размышления гостя, когда не задумываясь, он ответил положительно на разрешение войти, и потухшая в вечернее время жара, встретила хозяина и гостя поместья уже приятным теплом. Изведанное уже ранее, как и такая же сила, в глазах – почтение и одобрение. Пару шагов настречу – короткие сильные объятия – как много времени прошло. При свете свечей, возможно, детально трудно разглядеть измененные черты необратимых природных процессов. Из прежнего – только ощущения, что даже размытым стало «то самое, что ощущается по-новому». – Добрый вечер… Бенджамин, – Вашингтон, отстраняясь от Талмеджа, придерживая того всё ещё за предплечья, произносит не так громко, скорее спокойно и уверенно. – Рад Вас видеть, не представляете, какая это для меня честь. Словно в юную пору, Бен хотел засомневаться и чуть потеряться в том, как когда его в ответственные и успешные моменты довольно высоко признавали. – Сэр, – убирая руки со спины главнокомандующего (кажется, он держал их в таком положении слишком долго), улыбнулся Талмедж. – Для меня не меньше! Я Вас так всегда ценил и даже больше. Это не вспоминается, это всё ещё: именно так. Это характерно от каждого и для каждого из них. Как и то, что при длительной разлуке, при рьяном желании встречи (даже если насильно сбавлять внутренний этот пыл), при осуществлении этого, обычно все слова пропадают. – Не буду Вас сегодня отвлекать от возможности отдохнуть. У нас с Вами ещё будет время поговорить о многом, – отстраняясь к двери, не разрывая зрительного контакта, говорит Джордж. Будет время, много времени, – значительная, пусть не самая большая по длительности, часть этого лета. И столько времени – уже прошло. День стремительно заканчивался, пожелав доброй ночи друг другу, Бен без сопротивления опустился на кровать, оставив силы, заснул, не думая о том, как быстро, на самом деле, может что-то завершиться.***
Эта была словно та же самая комната, как почти двадцать лет назад: большая кровать, окно от неё и от входа – справа. Вид снаружи был чем-то непривычным – довольно высоко от земли, но дом – кажется прочным, и такие же строения можно наблюдать из обширного окна спальни. Они разные и по своим своеобразным группам, такие же высокие, почти прозрачные от стекла. Талмедж проводит рукой по волосам – непривычно короткие, стоя возле этого огромного окна. – Бенджамин, тебе надо немного отдохнуть, – говорит Вашингтон, подходя сзади, спокойно и выдержано, но обнимая за плечи. – Новый этап, новая сфера для тебя, я всё понимаю, но и не могу научить тебя тому жизненному опыту, который характерен для моего возраста. – Спасибо, – как-то не по контексту и отстранённо говорит Бен, поворачиваясь к мужчине. Осторожно проводит рукой по таким же коротким, но естественным волосам Джорджа, другой рукой дотрагиваясь до плеча министра сквозь тонкий материал одежды, ткань которой заканчивается по руке где-то в месте посередине от плеча до локтя. – Я не знаю, как тебя благодарить, ты открыл для меня что-то новое, – через мгновение, лежа на кровати у Вашингтона на груди в предварительную ночь последующего выходного дня, говорит Талмедж. Джордж привычно, но в своей глубине, улыбается и поглаживает руку Бена, которая обхватывает грудь старшего мужчины заводя кисть за спину. – И у тебя ещё всё впереди, – выхватив другую руку Талмеджа, Вашингтон задержал её в воздухе, а потом притянул и поцеловал ладонь. – Лето ещё не заканчивается, мы не потеряли это время, а достойно его провели. Ночь в этом странном городе – словно и не ночь, слишком светло, но Бен легко опираясь головой на плечо Джорджа, закрывает глаза. Они того же возраста сейчас, когда виделись в последний раз. – Завтра подробнее обо всём поговорим, я утром свободен. У нас будет время поговорить о многом. Утром? Будет время? Лето всё ещё насыщенное, солнце восходит и ещё не такие жаркие его лучи пробиваются в открытое окно. Пахнет зеленью, шум – исключительно природный. Бен просыпается.***
Новый день наполняется яркими солнечными красками. Теплота, перерастающая в жару постепенно, но довольно заметно, встречает обитателей поместья за непоздним завтраком во дворе. Чай становится, может, и неуместным по ощущениям, но на удивление приятным. Супруга Джорджа Вашингтона с теплотой, по-матерински поприветствовала Бенджамина, уверенно считая, что не только этому мальчику (разумеется, давно не юному драгуну, а зрелому полковнику и состоятельному руководителю по налаживанию бизнеса) нужен отдых, но и её мужу так же необходимо отвлечься от своих последних мыслей. Пусть супруг совершенно прямо об этом и не говорил. Пожелав приятной прогулки к ближайшей плантации пешком, Марта провела ладонью по лицу Талмеджа и ушла в поместье. – Ходить полезно, зная, сколько Вы времени проводите сидя в кабинете, полковник Талмедж, – начав путь по своеобразной тропинке, коротко улыбнулся и обратил внимание, обращаясь по званию, Вашингтон. – Основание торгового и импортного бизнеса? Потрясающие успехи, дорогой Бенджамин. Я же говорил Вам, что всё получится. Вы справились и дальше будете справляться обязательно. – У Вас же, сэр, огромная насыщенная история, – чуть обернулся Бен к собеседнику. – Мы всегда в Вас верили, как бы сейчас это напыщенно и пафосно не прозвучало. Вы стали намного большим, чем тогда, когда командовали армией. Хотя, наши пылкие и юные чувства уже тогда думали о Вашей фигуре во главе, и как нечто грандиозном, недосягаемым, пусть тогда казалось, что выше и больше быть не может. Вашингтон тихо рассмеялся и приостановился возле дерева на плавном повороте вдоль искусственной небольшой лесополосы. Развернувшись к Бену, протянул руку к светлым, чуть тусклым с сединой, заплетенным в косу волосам, убрал упавший с дерева засохший липовый цветок. – Сейчас много изменилось, Бенджамин? – сказал экс-президент, всё ещё чуть посмеиваясь над мыслями: насколько он уставал от этого всего приукрашенного, наконец, выехав на покой в своё поместье, спустя столько лет службы. – Люди полностью не меняются, ты знаешь это, просто каждый раз – нечто новое, как и этапы. Не бойтесь этого времени, вы достаточно уже прошли, чтобы не суметь принимать то, что необходимо. А что следует изменить, если это не нарушает никакие законы, природные – в том числе, можно и нужно решительно прогрессивно, но осторожно, хорошо думая о дальнейшем, менять. – Вы правы, сэр, безусловно, – едва заметно кивнул головой почтмейстер, посмотрев в глаза главнокомандующему. Глаза Бенджамина – по-прежнему – такие же синие. Чуть больше морщин (тогда их не было в принципе), быть может осанка уже не молодого, горящего силой и энергией всадника, но это всё ещё – солдат, бывший глава разведки, тогда майор Талмедж. – Не прав ты только в одном, пожалуй, – чуть прищурив глаза, без чрезмерной серьёзности, но ясно заметил Вашингтон. – Имею ввиду, обращайся ко мне не так официально, как это возможно. Прошу тебя, Бенджамин. – Сэр, Вы же сами сказали, что я не изменился, – чуть улыбнувшись, ответив Талмедж. – Нет, разумеется. Сейчас ты стал – я вспомнил наш визит в Сетокет после окончания военной компании – очень похожим на своего отца. – Не могу судить, вероятно, Вы правы, – как и то, что, кроме самого неофициального обращения Вашингтона, именно преподобный Талмедж называл сына полным христианским именем. – Ты и сам давно уже отец, я искренне за тебя рад, не скрою. Все здоровы, всё в порядке дома? – Да, сэр, стараюсь находить время для каждого. Возможно, это сложнее, чем кажется, но справляюсь. – Я не думаю, что существует или будет когда-либо существовать то, с чем ты не справишься, – медленно начал путь снова, подхватив под локоть бывшего главы разведки, Джордж, и вышли на первые грядки с пока неизвестной Бену выращиваемой культурой. – У тебя будет ещё один сын. – Что Вы, мистер Вашингтон, мне уже не тридцать, так-то скоро пятьдесят, – усмехнулся Талмедж. – Перестань, Бенджамин, не так скоро: пять лет – это довольно много, как минимум даже для одного президентского срока. Уверен, у тебя долгая жизнь ещё будет, – легко похлопав по плечу свободной рукой, заверил своего когда-то солдата когда-то (однако, и по сей день) генерал. – Восемьдесят лет точно проживёшь, вот увидишь. – Тогда, – легко продолжил, восприняв наставления Джорджа Бен, – я назову сына в Вашу честь. Вашингтон с улыбкой и одобрением в глазах – как раньше – кивнул головой, приступил к пояснениям своих агрономических направлений. Возвращаясь к обеду в поместье, плантатор предложил передохнуть пару часов и, если Талмедж найдет в себе силы и будет чувствовать себя хорошо, то последует прогулка верхом к вишневому саду в другом от севера направлении из поместья. Урожай этих ягод давно собран, из заготовок сиропов и варенья, с прохладной водой получается прекрасный напиток, который имеет особый вкус, сидя в беседке после обеденного небольшого сна и перерыва. – По правде, я не привык так много говорить, простите, – с неприкрытой, тем не менее, радостью от такого времяпровождения, легко улыбался Вашингтон Талмеджу, небольшими глотками выпивая летний напиток. Каждый новый глоток – замечает Бен – вкус раскрывается по-своему и по-разному. Как темы для разговоров в эти дни. Как меняющиеся разного рода положительные эмоции от обычно сдерживаемых собеседников, в прошлом – генерала и майора, когда первый был такого же возраста, как сейчас Бенджамин. Как благодарность, одновременно и серьёзная отстраненность, от чего возникает едва уловимая грусть. Глядя на Джорджа перед собой, госслужащий отводит взгляд куда-то далеко: выше по рельефу на горизонте – яркие поля. Бен пока не понимает причины, всё ещё, потому плантатор начинает говорить о чём-то другом. Время есть, успеем. Возвращаются они ближе к закату, расстаются возле дверей гостевой спальни, коротко кивают друг другу, провожая этот насыщенный летний день. Дышится легко, свежий воздух с непривычки приятно, но утомляет. Ночь наступила, и обязательно – продолжим завтра.***
– Мы можем не торопиться, всё в порядке, я буду ждать, сколько потребуется, – Джордж снимает аккуратно темно-коричневый пиджак, оставаясь в плотно застегнутой рубашке, отстегивает запонки, складывая на комод, и возвращается обратно к стоящему возле дивана в гостинной Бену. Они были достаточно знакомы для этого момента, чтобы Талмедж ему поверил и с благодарностью где-то внутри, навязанном страхе где-то снаружи, понимает, что словно упустил что-то раньше, что-то не смог реализовать, при этом, тогда это было и невозможным. У тебя обязательно всё получится. Ты уже определённого достиг. Молодой человек также понимает и принимает разницу в возрасте свою и Вашингтона, как и сам, в принципе, разный возраст, разные уровни и виды потребностей, пусть это не становится чем-то решающим в данный момент. Решающее, пожалуй, то, что было когда-то запрещённым и невозможным, пусть и желанным где-то настолько глубоко, что Бен уже и не помнит, его ли это ощущения. Пусть за всем этим стоят перечеркнутые другие возможности, если это становится сейчас дозволенным. Если есть такая возможность… В этих реалиях это звучит не совсем правильно: если есть ответ с другой стороны, понимание, принятие и желание – более верно. – Всё в порядке, Джордж, – и Бен больше не удивлен сам себе, когда называет старшего по имени, – я, как мне кажется, слишком долго ждал. И только тебя, никого другого. Талмедж уверенно, но спокойно подходит, аккуратно расстёгивает пуговицы на рубашке Вашингтона, постепенно направляя и плавно опуская на диван того самого внушительного, крепкого, статного министра, который расслабляется под нависшем сверху молодого уверенного специалиста. В один момент Бену кажется, что не выдержит слишком долго. Он прекращает осторожные, пламенные касания губ, горячие прикосновения руками по всем доступным участкам тела Джорджа, и тот перехватывает осторожно руки, смотря в синие глаза. Отпуская одну руку, проводит легко пальцем по слегка опухшей губе и легко переворачивает Талмеджа, опуская спиной на, оказывается, удобный и широкий диван, нависает сверху, на какое-то время замирает и смотрит внимательно. Доверься мне, как когда-то. Касания слишком чувствительные, и пусть Бен не успевает подумать о том, что ему не семнадцать, а уже так-то близок к тридцати годам, по ощущениям Джордж разделяет этот горящий внутри пыл, принимая решение не мучатся им обоим и усиливает трение твердой от желания и букета эмоций плоти о такую же плоть. С временным опустошением приятно, слегка возвышенно и ярко, всё заканчивается в этот момент. Вашингтон легко по-доброму усмехается, коротко целуя Талмеджа в губы, в свою очередь молодой человек прижимает взмокнувшего (от таких действий) мужчину к себе. – Ничего, мой дорогой, – непривычно размягченным голосом сказал Джордж, выдыхая в разгоряченный и без того насыщенный ночной теплый летний воздух. Летняя ночь? От усталости утро наступит быстрее. – В следующий раз продолжим, у нас будет время, – напоследок улыбнулся старший мужчина. Утро врывается также уверенно после всего накануне и вообще происходящего.***
Бенджамин распахнул глаза и его ощутимо бросило в жар, пусть это – всё ещё, как оказалось, раннее утро. Умывшись прохладной водой, которую предусмотрительно принёс слуга, когда мужчина встал с кровати, Талмедж пришёл в себя и, на самом деле, признал, что здесь ему уже намного стало лучше. Прогулки пешие и верхом, разговоры в беседке или редко, когда прохладно – в кабинете экс-президента, ощущение того, что они одновременно знали и не знали друг друга значительную часть своей жизни, пусть до конца лета ещё есть пару недель – это всегда яркий и насыщенный этап. Так протекали дни этого перерыва, будь это полноценным отдыхом, плантатор, как показалось его жене, заметно помолодел, по крайней мере в душе, на что Вашингтон не без удовлетворения хмыкает в ответ, помня и напоминая о том, что назад вообще-то дороги нет, а также, конечно же – избитое и извечное – так, как раньше уже не будет. И не будет так, как быть не должно. Бывший для того времени, но не в принципе, главнокомандующий осознавал одну истину для своего тогда подчиненного, майора и солдата, но, прежде, руководителя специальных миссий. В одну из прогулок, ближе к вечеру, они слезли с лошадей и прошлись поперек тропинки, проходящей между полем и лесным насаждением. Когда в один из моментов Бенджамин задумчиво перевел взгляд на горизонт, Джордж заметил: – Из многих нас, принимавших участие в становлении того, что мы имеем уже сейчас, не всех отличившихся будут знать в лицо. Дальше также предстоит долгая работа, далеко не всё сможет увенчаться успехом, пусть довольно серьёзное уже достигнуто и сделано. Сейчас, видя результат своей работы, мы понимаем, иного пути не могло и быть. Мы когда-то сами принимали соответствующие для этого решения. Бен переводит взгляд на плантатора и уточняюще ловит взгляд. Генерал продолжает: – Я восхищаюсь, как достойно Вы держитесь в тени, освоили много новых направлений. Ваш героизм, одновременно и тяжесть – мы прекрасно это понимаем – был не просто на войне как таковой. Именно тебя, твою деятельность, шпионскую сеть – об этом узнают ещё не скоро, быть может, полтора столетия пройдет с этого момента, когда нас рассекретят, и станет понятно, что и как на самом деле был достигнут этот успех и новый мир. – Я соглашусь с Вами и значимостью завесы. Я действительно сделал всё, что мог, – останавливается на минуту полковник и Вашингтон сдержанно переводит взгляд в синие глаза. Как и всегда, как тогда, всё то время и, честно говоря, Бену важно было именно его признание. – Только я один знаю, сколько ты на самом деле сделал, и сколько – лично для меня, – обхватив всё ещё сильной рукой Джордж плечо своего когда-то майора и подчинённого, они постепенно вот так шли дальше. И, конечно, впереди – ещё больше. – Прошу тебя, Бенджамин, принять мою поддержку и в дальнейшем, где бы ты не оказался в своей долгой жизни, – отпустив руку, продолжил уверенно, прогулочным шагом продвигаться к развилке: конца картофельных полей и землевладений поместья. – Спасибо, сэр, для меня это – огромная ценность, – коротко улыбнулся Бен и Джордж так же его ответно поддержал. – Я знаю, Вы намекаете на мое членство в Конгрессе штата, и я действительно в этом заинтересован, как и в поддержке банковских тарифов и самой системы. – Я так и думал, что ты на одной стороне с Александром, хотя, как мне показалось, у вас могли быть несколько разногласий в тот период его адъютантства при мне, как Главнокомандующим Континентальной армии. – Это не так, как могло показаться, сэр. Это могло возникнуть оттого, что он частично пытался воздействовать разведданными, в любом случае, в конце войны за независимость, он признал меня и мои методы, пусть не был знаком по большей части с ними. Он ценил то, что я для Вас делаю, а сейчас – он сам лично уже проделал колоссальную работу и это только без учета Конституции. Это невероятно, я глубоко восхищён им. – Не буду врать, я переживаю за него, он изменился с тех пор, как Джон Лоуренс погиб. Если будет такая возможность, прошу, принимай какие-то действия. Хотя, я понимаю, что каждому уготовлено своё и ты вряд ли способен будешь помешать чему-то неизбежному. Вашингтон и Талмедж остановились в месте условной границы территорий и развернулись перпендикулярно своему только что пройденному пути. Солнце всё быстрее опускалось на горизонт и краснело, визуально увеличиваясь в размере. Воздух вмиг ощутился ровным, с прохладой, пока легкий ветерок не начал колыхать расслабленные слегка или совсем поседевшие волосы. – Полагаю, следует возвращаться, – заметил плантатор. – К концу заката можем не успеть. За полчаса доберемся, если оба вспомним все свои ездовые навыки. Бенджамин легко рассмеялся, осознав, что это действительно так. Огромный красный диск плыл за горизонт, пока ощущения молодости, приятного «того, что было», пусть времена были довольно беспощадные, пробегали не так быстро, как мчались два бравых молодых коня домой. Когда-то – молодой майор Талмедж ощущал лёгкость и, вероятно, в первый раз за эти несколько дней в Маунт-Верноне не так сдержанно, а открыто и свободно улыбался. Вашингтон краем глаза уловил и воспринял локальный такой свежий порыв проходящего мимо воздуха, будто того времени и навязчивой густой мысли о том, что подобного больше не повторится, останется если не в прошлом, то явно не в конце этого лета. Начинался легкий дождь, на тучи с востока тогда никто не обратил внимание. – Сильно устали сегодня, полковник? – вкрадчиво поинтересовался главнокомандующий. – Нет, сэр, и, если Вы такого же расположения, мы можем продолжить, после того, как приведём себя в порядок, – менее скованно и свободнее предложил Талмедж. – Как только будешь готов, я пришлю за тобой Билли, попробуем виски с поставленной партии скандального договора и и такого же налогообложения, – поддержал Вашингтон, направляясь из конюшни к поместью. – Предлагаю то, что я привёз Вам: экземпляр другой версии этих событий и других поставщиков в нашем штате. Мужчины негромко рассмеялись, но этим слегка взбодрив сторожевых собак, в несколько десятков шагов дошли до крыльца.***
– Войдите, – постаравшись быть услышанным, произнёс Талмедж, закончив водные процедуры и надевая на себя рубашку, прошёл в центр комнаты. – Сэр, – зашёл и начал обращение Билли, закрывая дверь с другой стороны, – если Вы готовы, можете пройти со мной. – Ты совсем не изменился, – завязывая узел, улыбнулся Бен. – Ну, что Вы, сэр, хотя здесь слишком даже спокойно, не то, что было тогда, – поддержал настрой гостя слуга. – Ты же знаешь меня давно, не будь таким официальным хотя бы наедине, пусть мы не знаем, увидимся ещё когда-либо. Может, Билли бы осмелился сказать больше, чем ему положено, у него был такой опыт с этим же майором, пусть цели были благими, но про одно он говорить точно отказывался. Про то, как сэр Вашингтон недавно однажды вечером сказал ему, глядя в глаза, что после того, как хозяева этого поместья уйдут в иной мир, Билли будет свободен, но плантатор завещает ему одну просьбу, ехать в Коннектикут. Куда и к кому именно – слуге было понятно без объяснений. Преодолев быстро расстояние по затемненным коридорам, Бен по приглашению расположился в кресле напротив хозяина поместья и принял из его рук бокал. Не сделав ещё ни глотка, Талмедж почувствовал, что лицо, всё-таки, действительно горит: солнечная активность в свои пиковые часы и внезапно прохладный ветер, сопровождавший их в конце прогулки. Неосознанно полковник потянулся ладонью к щеке, дотронувшись тыльной частью. Непривычно, давно такого не было. – Как Вы себя чувствуете, сэр? – на фоне актуального почему-то задал этот вопрос Бен. Подобный вопрос он, по сути, в принципе ни разу, наверное, за это время не задавал плантатору. В конце концов, они попали под – пусть небольшой – дождь. – В порядке, не волнуйся, Бенджамин. Горло пока не болит, – сделал небольшой глоток Джордж. Приятный полумрак и тусклый желтый от свечей, разливающееся тепло внутри. Дождь за окном прекратится так скоро и так внезапно, как начался, лето не сбавляет обороты, пусть и стремительно близится к оставшимся двум-трем неделям не по календарю, а ощущением своего присутствия. Ещё раньше, всего через пару дней, пребывание полковника Талмеджа здесь подойдёт к концу. Пора делать выводы (или, вероятно, они будут сделаны немного после), подводить итоги и, возможно, что-то увезти с собой в очередной раз. – Ты мне что-то всё никак не можешь сказать, Бенджамин, – расслабленно, но довольно доходчиво начал Джордж. – Тем не менее, я поддерживаю принципы уносить с собой что-то в могилу. Только это, как раз-таки, породило жизнь, а не смерть. – Хорошо, – остановил выжидание Вашингтон, – не сейчас, позже, у нас ещё есть немного времени. И даже после того, как узнать мнение и возможные решения с обоснованием торговой проблемы с Францией, напряженных вытекающих отношений, именующим это всё квази-войной.***
– У Вас будет, Бенджамин – разрешите, я буду Вас называть по имени – немного времени? – сидя за углубленным в помещении кафе столиком, допивая кофе, спрашивает Вашингтон. – Да, сэр, Вы сами тактично предложили укоротить этот странный рабочий день, – улыбнулся Талмедж. Конечно, ему было бы приятно провести ещё немного времени, вероятно, не по рабочим вопросам. Молодой человек не может признать самому себе, как он глубоко очарован. Как уже несколько недель, он чувствует непонятную силу и восторг, что на фоне происходящего, не понимает, как вообще такое может быть. – Традиционно, стандартно, я тебя благодарю за твою работу – всё ещё не могу поверить, что эти два года я не знал тебя лично, – переходя от уверенного тона до едва уловимой в нём смущенности, говорит министр земельных отношений. – Я получил большой опыт, рад, что был настолько полезен, сэр, – учтиво подчеркнул Талмедж, сцепив руки в замок впереди себя на столе и опустив взгляд. – Ничего удивительного, для тех, кто работает с высокими формами допуска, о Вашем существовании мы действительно только имели отдалённое представление. Оба синхронно расслабленно усмехнулись, где-то там отдаленно, или скрытно, как в этом уединенном месте в кафе, осознавали, что… Прошло будто не два года условно-совместной работы. Они знакомы не эти три недели. И Джорджу ничего не остаётся, как на этот раз первым признать. – Если я больше условно не твой начальник, ты из другой сферы и структуры, то, я полагаю, что… Можно. Вашингтон взял эту паузу, и Талмедж продолжил. – Я бы тоже хотел проводить больше времени с Вами, – улыбнулся Бен, пока молча с не опущенными, при этом, глазами Джордж, потянул руку и легко обхватил эти сжатые в замок руки собеседника. – Только не так официально, Бенджамин, прошу, – подарил в ответ улыбку Вашингтон. Естественно, будет непросто. Никто и не подразумевает обратного. – Думаю, Джордж, в любой ситуации – мы сможем друг другу в чём-то помочь. – Конечно, у нас ещё будет время разобраться, – вставая из-за стола, министр как бы приглашая молодого человека пройтись после в рядом расположенный парк.***
Облака рассеиваются в то утро быстро. Дождь действительно прекратился ночью. И теперь, чтобы вернуть насыщенное красочное летнее время, солнечное тепло начинает испарять мелкую сырость. Птицы неназойливо чирикают, несмотря на поднимающуюся стремительно жару, и эта звуковая волна плавно врывается в распахнутое настежь окно. Бен просыпается с каким-то предвкушением. Выйдя во двор, посмотрев на горизонт, фигура хозяина на коне мелькнула в свете одного из дошедшего луча на Землю. После завтрака, который он разделяет либо с хозяйкой поместья, либо самостоятельно во дворе, ведь «прости, Бенджамин, за эту невозможность проводить время с дорогим гостем за приёмом пищи. Я потерял все свои зубы, из-за протезов мне крайне некомфортно», он отправился на прогулку самостоятельно. Спустя незаметно пройденное время, он пропускает обед, – этого хочется меньше в такую погоду – подходит к небольшой яблоневой роще и присаживается на срубленный когда-то уже высохший ствол массивного дерева. Он не успел окончательно промокнуть, либо просто уже высох. Талмедж огляделся. Здесь нет никого, отсюда видно поместье, но, вряд ли оттуда видно это место детально. Солнце перевалило за зенит. И пока глаза госслужащего в отпуске были прикрыты, мысли – оглушены, он не заметил, как рядом на сруб опустился плантатор. – Хорошее выбрал место, чтобы передохнуть, Бенджамин, – говорит спокойно Вашингтон, когда Талмедж переводит на него взгляд. В не таком, но ослепительном свете, у полковника просыпается то самое восхищение, как когда-то, но это «когда-то» именно сейчас – абсолютно тоже самое. И пусть Бен видит не седые, а совсем белые волосы генерала, не синюю с позолотой форму, а гражданскую традиционную, летнюю своеобразную одежду плантатора. Именно сейчас потому, что сквозь этот солнечный свет он видит то, что было почти двадцать лет назад. Вашингтон знает, что сейчас произойдёт, подобная ситуация, как когда-то давно и раньше, генерал лишь ближе подвигается к сидящему Талмеджу, – всё ещё, пожалуй, тому юному пылкому солдату, шпиону и молодому человеку, у которого вся жизнь впереди. Говори, не бойся. – Вы простите меня, – чуть скованно начал Бен и Джордж положил ему руку на плечо. – У меня не было и нет никаких оправданий, кроме молодости. Когда в первый раз я Вас увидел – я знал, что мы доведем это всё до конца, как бы не было трудно. Мы, молодые солдаты, могли только верить во что-то возвышенное, понимаете, сэр… – Вашингтон чуть сжал свою руку, выразив одобрение и всё равно также кивнул, но не стал перебивать полковника. – Этого было не достаточно для меня. Как-то Вы мне сказали на днях: только Вы знаете, сколько я сделал. Допустим, Вы также имели ввиду, что только Вы знали и знаете меня так, как даже я, пожалуй, себя не знал на тот момент. Плантатор убрал руку и отстранился немного от Бенджамина не потому, что его отталкивает мысль, а чтобы лучше быть расположенным и внимательным к этому человеку. – Аналогично с моей стороны: я Вас знал, осмелюсь предположить, так, как не знали другие. Если не знал, то видел и ощущал. Особенно, в те сложные периоды, Вы меня отсылали по заданиям, и я делал, чего бы это мне не стоило потому, что должен был вернуться… к Вам. Нужно было продолжать, у нас всё ещё была у всех одна великая цель. И именно это каждый раз заставляло двигаться дальше. Бен на секунды остановился, проигнорировав то, что пересохло в горле и начал мешать образовавшийся ком двадцатилетней, вероятно, давности. – Я так Вас любил… как бы это не было даже по-юношески неправильно, но именно это было причиной наших с Вами успехов, как и уроков в виде поражений. Я действительно не выбрасывал это всё время из мыслей, лишь с годами принимая, осознавая и сейчас, быть может, уже не так… Вы сами понимаете: жизнь стала другой, и семья – центральным, значимым. Оттого сейчас мне даже понимать это проще и, извините, правильнее. Джордж слушал внимательно, пусть эта обстановка пыталась снова отвлечь, снова намекая на последнюю возможность. Пожилой генерал, посмотрев на яркого юношу с золотистыми волосами, синий цвет которому был так к лицу, глаза которого были опущены и Бен размеренно выдыхал, заключил в сильные объятия зрелого достойного мужчину, у которого всё обязательно получится и дальше. Солнце было на половине пути между зенитом и линией горизонта. – Спасибо, мой дорогой Бенджамин, – Вашингтон действительно думал долгое время, что сказать, но на правильное нельзя ответить неправильным. Прошло ещё немного времени, прежде, чем ветер начал колыхать верха деревьев и прежде, чем плантатор отстранился. – Сегодня нам обещали устроить во дворе, недалеко от беседки, праздник, – улыбнулся Джордж, обратившись к Бену. – Вы ведь чуть ли не завтра покинете наши края. Нам пора, полагаю, вернуться. – Конечно, сэр, – наконец, уверенно, как и набравшись сил за время своего пребывания, сказал Талмедж. Вечером было много улыбок, больше, чем за всю до этого жизнь. Это не та свобода, которая далась сложно и была сама по себе, в принципе, сложной. Если рассудить о том, что, чем дальше ступаешь, заходишь – тем сложнее от этого отказываться и отпускать, то это – слишком по-юному, слишком принятая истина в ту пору, тогда ещё. Однако – это лето 1799 года и оно кажется последним перед чем-то другим. Уже прошло много времени с тех пор. Никто никогда по-прежнему не говорит, что будет просто, а сложностей этих следует бояться. Не следует, как и не следует торопить события – на будущее. Перечеркивать что угодно, будь оно правильным или не правильным – в прошлое. Пройдя весь путь, будешь помнить ясно, что же было в самом начале и принимать это с теплотой. Иногда, как кажется, стоит действительно мысленно вернуться в начало, чтобы расставить всё по своим местам.***
Ещё не душный август, а прохладный июнь. С утра был смог, и сейчас атмосфера прояснилась и время – далеко за обед. Урбанистический воздух мегаполиса, отсутствие каких-угодно солнечных лучей, но хотя бы так. Ведь в помещении, где проводилось ежегодное собрание представителей ведомств, невероятно стало душно в момент ожидаемого окончания этого события. Предпочтительнее было остаться на дальнейший фуршет, знакомиться с другими руководителями или специалистами, но, как увидел Бен, что как раз других он знает, имел возможность и поводы быть знакомым, и совсем мало лиц узнает среди своих. Он выходит на обширный балкон, – как продолжение, по сути, помещения, только открытого – подходит к огражденному краю и наблюдает часть района города – как со смотровой площадки – с двадцатого этажа и глубоко выдыхает. – Понимаю, Вам душно на таких собраниях во всех смыслах этого слова, – приближающийся голос сзади удивил и не удивил Талмеджа одновременно. Специалист и руководитель подгруппы Первого секретного отдела оборачивается и видит высокого, статного в красивом коричневом деловом костюме мужчину. Это тот самый Джордж Вашингтон. Невероятно. – Сэр, – кивнул Бен на своеобразное приветствие и попытку начать знакомство. – Полагаю, Вам известно, кто я, позвольте не представляться. Может, мы никогда не пересекались, оказывается, Вы так же были в непосредственном моём подчинении. Мы не служба какого-нибудь Совета безопасности у Федералов, всего лишь земельный надзор, а скрытность Вашего отдела и коллег – просто на высоте, – сдержанно улыбнулся министр земельных отношений, обращаясь к конкретному этому специалисту. – Бенджамин Талмедж, сэр, – обменявшись рукопожатием с Вашингтоном, представился аналитик, старший мужчина кивнул. – На самом деле, мой контракт заканчивается через две недели. – Очень приятно, Бенджамин. Безусловно продлеваем, с Вашего согласия, разумеется. Я видел Вашу работу, и я впечатлён. Бен застегнул развевающийся на ветру темно-синий пиджак. – Дело в том, что я запросил перевод в аналитический отдел, а месяц назад прошёл необходимый формально курс переподготовки. – Я ценю Вашу работу и Ваши стремления, – одобряюще кивнул Джордж. – Предлагаю, продолжить знакомство в более подходящей обстановке. Давайте покинем это место, я вижу, что для Вас это будет лучшим решением сейчас. – Вы правы, сэр, я принимаю Ваше предложение... расширить знакомство, – сдержанно улыбается, поворачиваясь к собеседнику Бен. Знакомство? Резкий порыв ветра, словно буря начнется в течении часа, на мгновение окончательно снимает усталость Бенджамина потому, что ему кажется. Не может быть, чтобы знакомство произошло прямо сейчас. Бен держал себя в руках настолько, что никогда не жаловался на какие-то ныне популярные психологические и даже хуже проблемы. Откуда тогда мысль, что они давно не чужие люди? Размышление прервал Вашингтон. Уверенно разворачиваясь ко входу на этаж здания, рукой приглашая Талмеджа, одобрительно смотря собеседнику в глаза, министр резюмирующе говорит: – Полагаю, что на этот раз у нас с Вами действительно будет достаточно времени.***
На рассвете не так удручающе дышать, как в местный полдень, пока лето всё ещё такое насыщенное. И как раз к этому времени наивысшего положения Солнца на небосводе, по идее, Бенджамин уже должен прибыть в ближайший крупный город к северо-востоку от Маунт-Вернон. Повозка спокойно из-за перепадов рельефа, но уверенно отдаляется от пожилого плантатора, сидящему на своём молодом светло-сером коне. Лето не сбавляет красок и оборотов, Бен наблюдает эти пейзажи последний раз в это – не для всех, но – последнее лето. Утверждать, что это время подошло к концу, может, и верное ощущение, пока что и пока что – здесь. Будет продолжать существовать, всё ещё, благодарность, надежда на что-либо ещё потому, что сделано было действительно многое – этому самому благодаря, даже слишком, оттого никто ни о чём не может больше сожалеть. Бен легко, расслабленно, совсем немного с горьким сожалением улыбается, признавая очередную благодарность. Это последнее лето перед новым временем. Оно абсолютно не страшно тем, кто справится обязательно.