Поезд и безмятежная тишина

Рантаро укладывает голову на подушку, в которой, из-за её мягкости, чуть утопает, что расслабляет лишь больше, заставляя пушистые ресницы ниже опуститься... но не свести взгляд с сидящего напротив Омы, что активно машет руками из стороны в сторону, весело рассказывая ему очередную совершенно точно реальную историю из своей непростой жизни и вынуждая задаться вопросом, откуда же в этом невысоком мальчишке столько энергии? Сам Кокичи никогда ответ на сей вопрос не давал, лишь многозначительно усмехаясь и оставляя в вечных раздумьях. Хотя и Амами против никогда не выступал! Легкая недосказанность это ведь что-то вроде небольшой авантюры, а значит создает чувство какого никакого азарта одним лишь фактом своего существования. Веки тяжелеют и вместе с этим, как бы сильно юноша не был заинтересован в повествовании своего дорогого друга, его слова становятся всё больше и больше похожи на тонкое, едва уловимое эхо, а контекст самих слов расплывается в его сознании превращаясь в несуразную кашу... или скорее в бездонное море из различных обрывков фраз, да, это сравнение подходит намного больше. В любом случае вместе с тем, как затуманивается его разум, ослабевает и его тело– Амами в сон провалился, причем весьма быстро, даже удивительно.. хотя нет, с учетом того, что обычно "работает" он на износ, это было вполне ожидаемо. Вот только Кокичи, хоть он и затих сразу после того, как заметил, что спутник уже не слушает его давно, кажется, не счёл его текущее состояние убедительным, ибо, вжавшись ладонями в матрас под собой, еще порядком минут десяти просто пялился на тело Рантаро, что неподвижно лежало на кровати напротив и покачивалось слегка лишь моментами, не от неспокойного сна– от движения поезда, так что ничего странного. Действительно ничего. Тихо вздохнув, Ома аккуратно тянется за своим телефоном, на мгновение сводя взгляд с светловолосого юноши, дабы на экран взглянуть и, как только это происходит, взор его вновь останавливается на Амами, возвращаясь назад. И вновь ничего нового, что, тем не менее, не мешает ему зациклить эти движения, повторяя их по кругу следующие несколько минут, что из-за однообразности самих действий и, вероятно, из-за склонности Кокичи избегать скуки в своей повседневной жизни, как добрые несколько часов ощущались. Поджав губы юноша в который раз надавливает на небольшую кнопку сбоку телефона– скоро вмятина на пальце останется! Благо, это был последний раз, этого хватило, чтобы унять свою параною. Посему, теперь уже в последний раз взглянув на Амами, что всё также мирно дремлет, Ома таки поднимается на ноги, снова вздохнув тихо, прежде чем рюкзак свой поднять с пола, мигом расстегивая молнию, чтобы сначала просто содержимое оценивающе поразглядывать, а после и перевернуть его в своих руках. Причем перевернуть до боли небрежно, словно в попытке обесценить все свои прошлые опасения, которые, к слову, тоже, казалось бы, взялись из ниоткуда. . . . Всё то барахло, что ранее где-то в недрах его сумки валялось теперь было вытряхнуто из нее одним незамысловатым движением и вывалилось прямо на кровать при этом не издавая никаких излишне громких звуков– приземление было достаточно мягким, чтобы все их заглушить. Окончательно опустошив её Ома, даже не проверяя лишний раз небрежно валяющиеся по всей кровати вещи, шаг назад делает, по мере этого неторопливо разворачиваясь, дабы теперь уже присесть на одно колено подле кровати Амами, а если быть точнее– около его сумки, которую тот таскает с собой в каждую поездку. Потянувшись к молнии он расстегивает её уже намного медленнее, почти бережно, словно повредить боится, а затем и вещи точно так же перебирает, почти сразу доставая оттуда свои документы и прочие вещи, которые сразу после спешит упаковать к себе в рюкзак. Деньги у Рантаро он забирать не стал. Не вор всё же. Закинув рюкзак к себе на плечо и оставив весь не нужный ему хлам на кровати юноша вновь шагает к Рантаро, что всё также спит, а затем и склоняется над ним, вглядываясь в знакомые черты лица, что даже во время сна не скрылись под фисташковыми волосами! И взор свой отвести он не может, как если бы глядел на самое настоящее произведение искусства, что, вероятно, является одним из самых удачных сравнений, что мог привести Ома. И по выше указанной причине смотрит он на него почти до неприличного долго, даже на мгновение не отводя в сторону остекленевшие глаза и, кажется, почти не моргая при всем этом: уж слишком он очарован тем, пред кем всё его тело в данный момент практически парализовало! Но, правда, ненадолго, ибо совсем скоро Кокичи приходит в чувства, тягостно моргая, прежде чем взгляд его станет невыразительнее, почти полностью скрывшись под ресницами, а сам юноша, со всей своей осторожностью ладонью в край чужой кровати уперевшись, отчего лямка его рюкзака вниз сползет слегка, подастся еще чуть ближе, дабы оставить, до того краткосрочный, что, казалось бы, и вовсе неощутимый поцелуй на его лбу или, скорее, на всё тех же волосах, что его успешно прикрывают– ведь лишь их Кокичи сумел задеть губами. И при этом веки он до конца не опускает, оставляя перед собой хоть и размытую, но всё же картину происходящего, которую впоследствии для самого себя проясняет, отстраняясь на небольшое расстояние, дабы свободной ладонью за объятием потянуться, но... не притронувшись к нему и кончиком пальца, вдруг поспешно одергивая себя от этой идеи и вместо воплощения в реальность откидывая её в дальний ящик, отпрянув теперь уже и от самой кровати, из-за банальной боязни разбудить Амами, который, к слову, вообще никак на поцелуй этот не отреагировал, спит крепко– устал небось. Откинувшись назад Ома на край стола натыкается, с сдавленным вздохом склонив голову в сторону, прежде чем шагнуть вбок с таким умиротворенным вздохом, словно и не тяготит его ничего.. Ах! хотя, наверное, так и есть, ведь последний взгляд, что он бросил на своего приятеля, остановившись около задвижной двери, был таким.. пустым и ничего не выражающим, как если бы и не глядел он никуда и в голове его был полный порядок. Так или иначе, находиться под его присмотром и дальше Рантаро не удостоился чести, ибо после одного лишь невесомого движения ладони, дабы в очередной раз телефон свой проверить, невысокий парень покидает купе, оставив лежащего в кровати друга на едине с его же ровным дыханием и никакущими грезами. . . . Пробуждение, что уже стало обыденностью, приходит не с лучами солнца, а наоборот, с мягким светом луны, который оказался до того слабым, что даже в приоткрывшихся глазах никак не отразился, но Рантаро и не возражает! Даже напротив, это дарит спокойствие, а этим и радует, делая его приход в себя более приятным, правда остается он таким лишь до того момента, пока он глаза тереть не закончит и, проморгавшись, по спине не пройдет дрожь, заставив судорожно оглянуться с теперь уже широко распахнутыми глазами и приоткрытым, чтобы иметь возможность делать глубокие вдохи, ртом– Омы нигде не видно. Как же так? Неужели спрятался? Неужели решил разыграть здесь какое-то дрянное шоу? Неужели... Рваным движением Амами за голову хватается, сжимая свои волосы до того сильно, что и зубы от оскала скрипеть начинают, подавляя собой болезненное мычание. Правда затем, медлительно, почти опасливо, приоткрыв ранее зажмуренные от всё той же боли глаза, хватка на светлых прядях становится всё слабее и слабее... Пока его рука и вовсе не летит вниз, словно любая жизнь её покинула, а взгляд не становится бесстрастным. –Я потерял..– звучит едва слышно и всего пару мгновений подробного изучения кровати напротив завороженным взглядом ему хватает для того, чтобы целиком и полностью окунуться в разочарование, а после и голову понурить, с глухим стуком приземлившись лбом на столешницу и даже не беспокоясь о том, что синяк остаться может: не это его сейчас заботит, точно не это, ибо.. Мальчик он не глупый– прекрасно осознает, о чем может говорить хлам на кровати его вечно ребячливого друга и отсутствие не только его дзвонкого голоска, а и рюкзака. –...Я и его потерял.– по комнате вновь разносится голос, в котором вместо эмоций звучит хрипота от недавнего пробуждения и ничего более, как если бы произнесенное было простым полусонным бредом. Хотя какой же, однако, безысходностью пронизаны его слова. Такая досада.