Начало мудрости — страх Господень,
и познание Святаго — разум.
— Божие писание, Деллилиа, что внимаете вы со времён существования Божественного Консилиума, во многом врёт вам. Оттого сейчас я сам перескажу вам историю Генезиса всея Вселенной, и будете вы меня слушать внимательно. Иначе зачем мне иметь подданных, которые не понимают, чему и зачем вообще служат, зачем судят других и приносят в мир Смерть? Зачем мне иметь исполнителей, не познавших истинный мой Закон?***
Вначале было Ничего. Ничего было повсюду, и оно было и всем, и ничем. Ничего не имело лица, тела, души или разума — Ничего не имело ничего. Ничего не было хорошо знакомо со мною, и я не был хорошо знаком с Ничего. И никто не знает, когда же проснулось это Ничего, куда исчез его прекрасный сон, наполненный Ничем. Сон, однажды служивший утробой Ничего. Ничего любило бесцельно бродить туда-сюда по всё тому же Ничего. Его тело, его дом, его мысли, немые слова и мир вокруг — это всё было единым и неразрывным, таким же прекрасным, как и само его пугающее отсутствие света, его ужасающая диссоциативная синергия Небытия. Может, именно поэтому сон, из которого тянется пуповина всего моего существования, прозвали Небытием? Мой Логос, мой пейзаж — тоже Ничего. Я так сильно люблю ощущать себя частичкой того вечного забвения, какое обволакивало ещё не рождённую Вселенную однажды. И я мечтаю вновь вернуться туда — в своё истинное тело, каким было Ничего. Ничего было слепо, глухо, немо. И это печалило его — печалило так сильно, что во всём этом Ничего вдруг начал тлеть маленький огонёк, прямо где-то там, где находилось его бесформенное, несуществующее сердце. Эта Ничтожность сияла всё ярче и ярче с каждым днём, и она медленно поднималась по сосудам Ничего к его растлённому самоощущению, почему-то желая пролить свет, даровать лицо самому Небытию. И Ничего начало бояться — а если эта Ничтожность откроет ему что-нибудь страшное? Что-нибудь такое, что уничтожит его самого? Но это было его ошибкой — этот Страх зажёг ещё одну искру, и ту ещё ярче, какой была первая. И вдвоём они, взявшись за руки, летели высоко-высоко, чтобы стать мёртвыми, но хотя бы не слепыми глазами Ничего. И его бельму было суждено переродиться во всепоглощающее сияние Абсолюта. Ничего прозрело, но увидело вокруг только самого себя — бессчётные отражения Небытия, в каком оно родилось, существовало и желало умереть. С ним были только Ничтожность и Страх — два чёрно-белых брата, не ждавших от своих жизней чего-то грандиозного. Но они ждали этого от Ничего. Ждали, когда оно всё поймёт и обретёт разум, сердце и душу. И сформирует себя во что-то… Невообразимое. И я держал руку Ничтожности — первого чувства, что появилось в Ничего. А я был Страхом. И мне всё ещё смешно с этого горестного имени. По крайней мере, мой… «Страх» в итоге и стал Логосом, а его «Ничтожность» — Абсолютом. Я есть его Мемория, он есть мой Генезис. И я его Генезис, и он — моя Мемория. И вместе мы желали одного — выжечь Ничего нашей бесконечной и беспощадной лучезарностью. Но как уничтожить то, чего никогда не существовало, не существует и существовать не будет? Есть ли смысл тогда в этом пути цикличного создания и разрушения, какой мы выбрали при нашем рождении? Зачем же нам убивать то, что нас и породило? И как однажды сладкий сон был утробою Небытия, так и само Небытие стало утробою для Бытия. Для Логоса и Абсолюта. И в то время мы были бесформенными глупцами, но были у нас руки — у меня две, и у него две. И тогда мы решили, что в руки эти мы вложим оружие и разрубим им Ничего, чтобы выбраться из бренной оболочки. Только Ничтожность сказал мне затем… — Я есть первый Исток крови тела Ничего, а ты лишь бесконечный катарсис, найденный в бездне боли и самоуничижения. И когда Небытие породит Бытие, я стану его первородным Отцом, а ты погибнешь, но не навсегда. Воспрянут твои крылья вновь сквозь мои, и ты просияешь, и родишься, и станешь мне и братом, и сыном, и отцом. Согласен ли ты возвратиться в Ничего ещё раз? — Бесконечный катарсис — в самом имени таится суть моего существования. Я был, я есть и буду всегда, покуда сами Небытие и Бытие будут бояться друг друга. Ничего и есть Небытие, а ты будешь Бытием. И вы будете вечно бояться друг друга, и вечно будете спорить, вечно требовать Суда… И я буду твоим бесконечным, тягостным и злым Судом. И ты будешь всегда бояться вернуться в Ничего… — я замолчал на мгновение, и отсутствие времени мне не мешало. — А я буду только рад сделать это. Раз, раз, ещё раз. Я буду рад быть в этом цикле столько, сколько захочет… То, что плачет дождём над нами. Коли родился я в Ничего, рано или поздно я неотвратимо обращусь Ничем. Ничтожность был доволен моим ответом. Он уважал меня гораздо больше, чем самого себя. И, кажется, боялся. Какая ирония. Почему же первый боится второго? В руках Ничтожности было два меча — Сила его первозданная и Сердце ледяное. И в моих два — Конец мой и вечный Сон забвения. Четыре опоры Бытия, какими мы хотели уничтожить Ничего. И я хотел пожертвовать собою ради перерождения в Логос. В Ничтожности истинно было скрыто то, чего не было более нигде в Ничего — его тяга к существованию. И сумел он тогда разорвать и порезать в клочья свою утробу и вырваться наружу, сжигая Ничего в сиянии Абсолюта, вытягивая из своей пуповины теперь нити мироздания, строя Бытие. И затем появилось Слово. — Таинство всего Существования… «Тейтайн Ка Тодоко». Абсолют, мой Генезис… Порождённый грехом лишь, он был бесформенной грязной дрянью, всё ещё поглощённой мерзостью, что осталась от разлагающегося в сиянии Ничего. Но ненадолго это было — вскоре он тяжело и неуверенно опустился к ядру Бытия и пустил туда свои длинные корни, на которых росли миллионы и миллиарды маленьких светил, которым было суждено породить вокруг себя Жизнь. Жизнь — это величайшее и ценнейшее сокровище, созданное Абсолютом, и самая его первая дочь внутри того, что он назвал «Вселенной». Жизнь — это дитя единственного в мироздании Создателя, рождённая из моего праха. Из праха Страха перед Смертью, на котором и завязано существование всего живого. Живое боится Смерти — и это константа. И первым Словом стал Создатель, Тейтайн Ка Тодоко. Нулевой пациент, если тебе так угодно. И из молодого тела его, очищающегося медленно от мерзости, сочились в бывшее Ничего формировавшие его соки, искры того самого Абсолюта — восемь столпов, из которых он соткал свои плоть и душу. И Тейтайн был готов даровать эту кровь всей Вселенной, чтобы и та наконец сделала свой первый вдох. — Пускай играет мой Октет симфонию вечного течения Бытия, — процедил он, смотря в пустое небо. — И будет свет моих чувств, и буду я мыслить рьяно, и буду я жить с природою, и буду я создавать и творить, и буду я сиять вечностью, и буду я любить горячо… И будет в Свете Тьма, и будет Свет во Тьме. Вселенная открыла глаза — и тогда пробился в Бытие поток течения Жизни. И было это Истоком. Тейтайна окружили бесчисленные нити мироздания, из которых теперь можно было сплести всё, что только захотелось бы Отцу. И сидел Создатель в полном одиночестве на трупе Ничего, держал в руках сияющую эссенцию Жизни, слушал симфонию Октета и думал — а зачем же ему своё существование, если не разделит он его ни с кем другим? Зачем ему эта эссенция Жизни, его великое творение, если он не подарит ему кому-нибудь? И Тейтайну было одиноко. Тогда он решил, что хочет сплести из нитей мироздания тысячи миров, а затем населить их маленькими существами, похожими на него самого, чтобы те разделили с Отцом праздность и радость Жизни. Они будут восхвалять Тейтайна, как Божество, благодарить его за такой подарок и веселиться в этой сияющей Вселенной. Создатель взял нити мироздания и наполнил их восемью энергиями отблесков, что вырвались из его тела. Взошла на небеса Звезда рассвета Разрушений, вырвался из клетки великий крылатый Архивариус, погнался за ним и Дикий Зверь, готовые разжечь Божественный Огонь ведущей за собой Искрою среди бескрайнего Океана Встреч и Прощаний, в котором смешались меж собою и Свет Души и Воли, и вездесущая горестная Тьма. Сыграли они свою песнь — и мироздание воспылало яркими красками, пронзившими душу самого Тейтайна. Теперь он мог даровать Жизнь. Теперь он был единым целым со своим творением. Теперь… Его только и знают как Создателя. Как огромную ту тень, что нависает над маленькими его созданиями, или же как великое светило, ведущее нас домой. И семь рогов на голове Тейтайна блестели — но только-только семь, ибо восьмой, Свет во Тьме, олицетворялся именно его бренным эфирным телом. Но мироздание было хаотично и дико — не справлялся Отец с этим буйством красок, какое омутом кружило вокруг. Не был он подготовлен, что Жизнь будет такой грубой и агрессивной, не желающей подчиняться неписанным желаниям Создателя. Было ему одиноко, сложно и грустно без брата, без сына и без отца. И лишь тогда он обратился ко мне — к частицам света, погребённым в мерзости останков Ничего на поле великого боя. — О мой Страх, мой Логос, мой Суд, моя Мемория… Где же ты, единокровие моё? Где же ты, закон всея Бытия? Боюсь я Небытия, и прошу я тебя вернуться ко мне да обуздать мироздание со мною, — взмолился Тейтайн, ступая по бескрайнему болоту отвращений Ничего. — Нет сил у меня подчинить себе дикую Жизнь, нет и сил убрать сие разложение, точно опухоль былых времён, на лице Вселенной моей… И посмотрел он на свои руки — теперь их было уже четыре, ибо отнял он их у меня пред рождением. Тейтайн запустил длинные когти в собственное нутро и плоть, пытаясь нащупать где-то там сердце, и, схватившись за него, смог выдернуть из себя кусок чистейшей души, которую тут же смешал с мерзкой грязью останков Ничего, в которых теперь кишели только сплошные паразиты — Неуверенность, Отрицание, Гнев, Гордыня, Лень… Много-много кровососущих тварей, ползавших прямо по нежному лицу Вселенной. Соприкоснувшись с этим всем пиром, душа Абсолюта разлилась по земле пылающей волной, и начали помирать в ней все зловредные грехи, и даже останки стали тлеть, рождая отныне благодетели — Честность, Справедливость, Снисходительность, Точность… И выросла из праха Ничего и души Тейтайна сверкающая высокая фигура, подобная самому Создателю, и подол её таял дымом умирающего бесчестия в мироздании. И то был его брат, его отец, его сын — его Мемория и его Логос, отдавший однажды своё существование за избавление от противного и невъемлемого Ничего. — Я клялся вернуть тебя в Бытие, и я вернул тебя, коле испугался Небытия сущего и его возвращения, — Тейтайн протянул руки к великому Логосу. — Воплоти же свой Страх в Справедливость, о моя Мемория, и продиктуй свой Высший Закон всей Вселенной и всему мирозданию. И то был я — Высший Закон, призванный усмирить само мироздание. И я переродился, как и завещал мне мой брат, мой отец, мой сын. Хочу признать, я был удивлён, что он сдержал своё обещание и не присвоил себе все лавры за власть над Вселенной. Но и я был рад вновь побывать в чреве Ничего — мне там спокойно и нежно, прямо как рядом с матерью, какой у меня и не было никогда. И на голове моей сияли четыре рога да четыре глаза — такие, чтобы я мог стать надзирателем всех нарушений и добродетелей вокруг себя, а затем и наказать их. Я взмахнул когтистой рукой, и из воздуха мне на ладонь упал изящнейшего вида цилиндр с бантом, и был это самый первый цилиндр во Вселенной. Я взял его и надел на один из рогов, сделав своим единственным вечным символом, в котором я мог бы держать все свои силу и слабость. — Закон есть Принцип, — процедил я, смотря на Тейтайна. — Каков он твой? — Нет у меня принципов покуда, о моя Мемория. Породить я их смогу лишь с возрастом и существованием, когда пойму и внемлю, в чём нуждаются мои дети, — отвечал Отец. — А ты, вижу я, желаешь возложить фундамент и стать всея константой Справедливости вокруг? Желаешь подчинить себе не только Вселенную, но и действия мои, дабы сохранить баланс и чисторечие Слов моих? — В беззаконии Жизни не запеть, о мой Генезис. Те, что властью обладают, всегда будут бежать за большей властью, прямо как само Ничего, желавшее навсегда быть единым целом со всем вокруг себя. Ты имеешь мои доверие и уважение, о мой Абсолют, но для того я и был призван в бренность — оберегать Бытие всеми силами своими. За маскою своей, какой скрывал Тейтайн ослепительное сияние своих глаз, он нежно и тепло мне улыбнулся, затем одобрительно кивнул. — И это твоя константа, какую тебе следует распространить везде и всюду. Верши же судьбу, о Принцепс Винней, Высший Закон Вселенной. Будь вершиной мироздания, покуда буду я его корнями. «Принцип и Константа»… Принцепс Винней. Да, именно такое имя он дал мне. И с самого Истока я не смею его изменить или осквернить — я есть то, что диктует Закон всему живому и неживому вокруг. Я есть вершина мироздания. Свет, рождённый из мерзости Ничего. Прямо как ты. Дитя, рождённое из Смерти. И я сумел увидеть великий Исток. Мы вместе стояли, вновь держась за руки, посреди бескрайней пустоты Бытия, которую нам предстояло наполнить Жизнью и исполнить негласный обет, тлевший внутри нас с самого рождения. Но теперь мы не были простыми глазами Ничего — мы были освободителями и повелителями пустых земель, готовыми построить дворцы и грады на вязком чёрном пепелище трупа Небытия. И пока смотрели мы далеко-далеко, на костях Ничего начали вырастать жидкие деревья и кусты, а над головами нашими сгущались чёрные тучи, к которым с земли тянулись тысячи ниточек мироздания. Это было наше Место Рождения. — Когда разорвал ты плоть всея Ничего, Тейтайн, что же ты почувствовал и подумал? — спросил я, смотря на всё мироздание перед нами. — Мой страх, Винней, быстро истлел и стал надеждою некой, если можно мне так сказать, — неуверенно ответил он. — Я почувствовал, как ты «умираешь», будучи нерождённым. И с тобою умерли все мои заблуждения и неуверенности, и я благодарен тебе за это. Я видел свет, и я верил, что придёт время, сформируется пространство… И наступит Бытие, где мы вновь сможем быть вместе. Я построю Вселенную, а ты будешь её вечным надзирателем. Но думал я: а что же будет после Бытия? После фундаментальной смерти нас с тобою? Что есть мы? — Будет новая Вселенная, о мой Генезис. А за нею и ещё одна, и ещё, и ещё… Ничего будет раз за разом поглощать тебя, осквернять корни Жизни, но извечно ты сияешь Абсолютом, оттого Небытию не поглотить Бытие боле, — я склонил голову, смотря на Тейтайна. — И я всегда буду рядом с тобою, чтобы поощрять тебя и наказывать затем за неповиновение Закону, если таковое будет. И посчитай нулевым моим Законом сии слова: «Смерть Вселенной неизбежно принесёт рождение новой, и будет цикл этот вечен. А тот, кто посмеет разорвать его иль покуситься, отправлен будет в чрево Ничего навсегда». — Любое слово твоё будет моим Законом, о моя Мемория, и буду я следовать сим правилам извечно. Речи твои пишет сама Вселенная. Но скажи же мне: кто есть мы? Взмахнул я своей рукой, и в Абсолюте окончательно истлел труп Ничего, и сияющий прах его взлетел в тёмные небеса, закружился и яркой вспышкой породил там гигантский белый диск вокруг всепоглощающей чёрной дыры. И теперь уж это — единственное светило нашего Места Рождения, никогда не бывшее достойным настоящей звезды, и лишь её трупа. Трупа такого, какой изначально был рождён мёртвым в Ничего. — Ты есть Бытие, Тейтайн, — проговорил я, смотря на своё ужасающее творение. Это было способно разрушить Жизнь. — А я есть твой брат и твой враг. Тот, кто ограничит твою свободу создания на благо существования. Но, изволь, не зови меня Смертью. Я отнюдь не Смерть. Нам ещё только предстоит породить её. — Добро, Принцепс. Не будешь Смертию. — Благодарен тебе. Хотел я спросить ещё: а где же Сон мой? Неужто ты и его разрушил ради порождения Вселенной твоей? Мой Сон был дорог мне, и даже дороже, чем Конец мой — хотя отметить стоит, что временное забвение в синтезированном Небытие всегда является нам маленькой Смертию. Ты закрываешь глаза, закидываешь голову назад и вдыхаешь тяжёлый воздух, отравляющий тебя усталостью, и разум твой обволакивает тебя вечной тьмой, рисуя по чёрному холсту бесформенные образы. И видишь ты их, и боишься, что придут они по душу твою, но только Сон охраняет тебя, только манифестация Грёзы становится твоим цельным коконом, из которого выпустит по рассвету. И мне нравилось испытывать эту маленькую Смерть, и Сон мой являлся главным моим сокровищем. Почему же угас он теперь? Не мог я поверить, что то были проделки Тейтайна. — Это правда. Мои извинения твои теперь уж. Сон твой, Грёза, явилась мне самой плотной материей, из которой я пошил платие Вселенной. Но ты не горюнься сильно — настанет час, пройдут миллионы лет, и забвение твоё возвратиться к тебе. Клятва моя. И я исполняю клятвы, — Отец наконец обратил внимание на мою кошмарную чёрную дыру. — В Страхе своя красота есть, не так ли? Принцепс Винней, ты так же красив, как и Небытие было однажды, когда ещё жило, а не разлагалось. Я рад быть с тобою. И мы будем здесь пока не умрёт Вселенная. Я покуда её будет защищать твой Сон и твой Закон. Полагаю, что на то и была воля высшего существа во всей Вселенной — ему советоваться и просить не нужно было, даже если жертвою в итоге выходил я, Принцепс и отец последнего отголоска Ничего пред нами. Теперь эта гнусная чёрная дыра и была ядром моего дорогого Сна, и стало мне грустно. Зачем же Тейтайн, как Ничтожность, вложил в руки мои Конец и Сон, чтобы потом отнять у меня один из двух мечей? Ну ничего, мне ли грустью себя питать? Грусть — удел слабаков и дураков, и себе я такого не позволю. Пройдут сотни миллионов лет, и Сон мой вернётся ко мне, и стану я единым целым со Вселенной и Ничего. А Тейтайн и не узнает, иль узнает, но будет тому очень рад. И вдвоём вступали мы в первый наш Божий день — холодный, пустой, но живущий надеждою на будущее. Создатель поклялся даровать ему это будущее, а я обещал защитить его. Интересное чувство тогда было — ощущал я, что являюсь второй живой сущностью на этом пепелище. Или, быть может, первою, если Создателя считать абсолютным нулём, началом отсчёта всего живого и мёртвого. Рад ли я был этому? Знать не знаю. Мы с Тейтайном возложили на свои плечи породить существование в мироздании, значит, создать подобных нам и наделить их разумом, душами и сердцами. То было трудно, ибо сами мы не являлись чем-то таким, чего бы могла принять Вселенная в малые миры свои — мы до сих пор всего лишь эфир Абсолюта, забродивший в чреве Ничего. И это не то, что называете вы обычно «плотью». То была лишь метафора. И нет у нас никакой расы, принадлежности… Ничего нет. Есть только мы сами. Один на один с молодой Вселенной.