Ещё о многом нужно помечтать

- Я в этой хуйне не выйду! Раскатисто и почти обречённо раздаётся из-за запертой двери родительской спальни – как же вовремя предки загород свалили. Мать бы инфаркт хватил, не дай Боже увидеть её младшенького вот в этом. Ран кошкой нетерпеливой вокруг да около вьётся, едва ли не трётся бочиной о косяк. Скребётся, просит впустить, мурлычет что-то елейно сладкое, ласковое привычно. Риндо пыхтит недовольно и кончиками ушей краснеет, оглядывая себя в зеркале маминого трюмо. Красивом таком, в тонкой золотистой раме с витиеватыми загогулинами. Только показывает оно сегодня полнейшую дичь, по скромному мнению малыша Рина. Там пятном ярким на тёмном фоне передничек белый, в рюшах весь, выделяется – прямо как бельмо на глазу. Крохотный совсем, даже короче той юбки, что задницу его накачанную и не думает хоть как-то прикрывать – при малейшем движении вверх озорно вспрыгивает, золотистую кожу оголяя похабно. Под полушариями стальных ягодиц наспех натянутые перекрученные резинки чулок, а над ними чуть выше подвязки кружевной крепления болтаются – так и не сообразил малыш Ринни, как эта конструкция собирается. Ебучий трансформер! А инструкции к ней в упаковке не было. Можно подумать, что каждая девчонка с рождения знать должна, как сойти за портовую шлюху Ёкосуки. В его случае – за блядскую горничную. Риндо ковырялся долго, да так и плюнул. С его мощных бёдер тонкий капрон дальше волосатых коленок не уползёт. Из них двоих только Ран горазд на уловки подобные – ноги до глянцевого блеска выбрить. Риндо же от одной мысли о последующем зуде кривиться начинает и возвращает бритвенный станок на братову полочку в ванной. Ран вообще извращенец и мудак! И игры у него мудацкие! И задумки его все – ну, кроме той, где он в чулках был, хотя это вообще-то Риндо придумал – тоже мудацкие. Чур, говорит, я – наследник престола, а ты – моя горничная. В тот момент у Риндо аж коктейль протеиновый носом пошёл от подобных заявлений брата, но уже через пару дней старший удостоил его подарочным пакетом, ярко-алым с выведенным на нём логотипом ранового любимого секс-шопа – не всё ж ему по бутикам и салонам таскаться. И вот сейчас, стоя перед зеркалом в шлюшьем платьице с оборками, Рин-Рин – здоровенный бугай, машина для убийств, перетянутая кружевным передником, – от злости готов этот пипидастр, что за поясом фартучка аккуратно, как влитой, пристроился, вогнать братишке по самые помидоры. Массовик-затейник хренов! - Ну, Ринни, пусти-и-и! Ну, пожа-а-алуйста… Скулит и хнычет под дверью старший. И продолжает шкрябать ногтем наманикюренным деревяшку лакированную. До скрежета зубов противно. До того бесяче, что Рин-Рин не выдерживает, за ручку хватается, впопыхах щеколдой щёлкает и распахивает настежь. Резко так, злобно. Настолько неожиданно, что Ран, едва пошатываясь, на него же всем своим весом и валится. Цепляется пальцами за рюши передника, впивается в крепкую мускулистую грудь и глазами своими по-кошачьи хитрыми снизу вверх стреляет. До карикатурного невинно – так, что богатеев дочурки из института благородных девиц на говно б изошлись от зависти. А Хайтани только ресницами пушистыми хлопает, часто-часто, и взгляд ниже ведёт. В ложбинку меж грудей, блядскими рюшами сдавленных, опускает. Из угла его рта точёного едва ли не слюни следом за взглядом капают. И Риндо видит, как в моменте меняется выражение лица брата. От былой постановочной робости и следа не осталось. Ран смотрит на младшего голодно, губы облизывает похотливо, с блядским причмокиванием нескрываемым. В глазах, пламенем объятых, на самом дне зрачка черти в котле бурлящую лаву помешивают. Все черты его вмиг заострёнными становятся, придавая лицу выражение резкое, хищное. Так зверь на свою добычу смотрит – Риндо сам по дискавери видел на прошлой неделе. Старший во весь рост выпрямляется, поправляет рубаху, чинно на все пуговицы под самое горло застёгнутую – точно готовился, думает Рин. И под взглядом пристальным, изучающим, тушуется, голову в плечи вжимает. Так, что лямки этого проституточного наряда натягиваются, так и норовя треснуть и оголить его торс, который, судя по сузившимся глазам Рана, привлекает его больше всего прочего в этом образе – отражении порока и похоти. За окном по карнизу с новым запалом бьют капли дождя. А Риндо уже дрожь бьёт, такая же, что те капли, крупная, неуёмная. Знает он, что происходит, когда Ран на него смотрит так – Ринни инстинктивно сжимает булки. Кто-то сегодня будет жёстко выебан. Ран языком по нижней ведёт, нарочито медленно, заискивающе. Дышит горячо в раскрытые пухлые губы. Малыш Рин прикрывает веки блаженно, расслабляется. Светлые ресницы его подрагивают, играя причудливыми тенями на зардевшихся щеках. И Ран толкается языком в чужой рот. Властно, беспрекословно. Целует глубоко, вязко, до звона в ушах. До сдавленного мычания, такого невинного, но вместе с тем распутного до безобразия. Тонкие пальцы, в противовес кондиционерной жаре комнаты – прохладные, ласкают шею, теребят мочки ушей пылающих. В волосы зарываются и пряди высветленные перебирают ловко, но будто бы лениво. И весь этот поцелуй, как пирог вишнёвым сиропом, пропитан рановой леностью, желанием… Желанием усыпить бдительность брата. Потому что в следующий миг Ран отстраняется внезапно, резко. И губы его в улыбку дьявольски зловещую растягиваются. Риндо только охнуть успевает взволнованно, но так облегчённо, когда брат его молнией вжикает, слева. И вздыхает протяжно, сладко-сладко, когда синтетика треклятая с плеч массивных по рукам вниз ползёт, умелыми братовыми пальцами ведомая. Ринни руки из оков стискивающих высвобождает торопливо для того лишь, чтобы обвить ими тонкую шею. Заблудиться в вороте рубахи, подушечками пальцев шершавыми искать выход наощупь и потеряться в мягком пушке волос на чужом загривке. Косы Рана приятно щекочут обнажённую грудь, а губы… эти губы его демонические, что созданы были лишь для одного – для удовольствия порочного, блуждают по взмокшей от духоты и вожделения шее. Покрывают поцелуями едва ощутимыми, лёгкими, как сакуры лепестков касания на глади воды. Тут же впиваются собственнически, метят, оставляя засосов багряные следы. Риндо в этой сладострастной пытке млеет, тонет. Податливым, пластилиновым будто бы, весь становится. Голову клонит к плечу, подставляется под новые поцелуи-укусы. Вздрагивает всем телом, трепещет от касаний к коже оголённой, словно наэлектризованной, властных, но столь желанных. И по телу его ватному, по рукам, сжимающим чужие острые плечи, по ногам негнущимся, к ковру будто приклеенным, расползаются мурашек волны приятные. До сладкой истомы, до сдавленных, слипшихся от влажности лёгких – приятные. Он вот-вот готов задохнуться. Он и вовсе уже не способен вздохнуть, в очередной поцелуй утягиваемый. В голове густой белёсый туман. И Ринни пропускает момент, когда чужие руки требовательно давят на плечи, а сам он уже на коленях стоит перед братом. И ковёр через блядский капрон царапает кожу, а в лицо ему тычется чужое желание, чёрной холщовкой школьных брюк перетянутое. Пряжка ремня поддаётся не сразу. Пальцы Риндо дрожат, когда он суетливо за пояс хватается. Когда стремится поскорее разделаться с единственным на своём пути препятствием. Потому что рот уже слюной наполнен обильно, жаждет быть заполненным привычной тяжестью братового члена. Красивого, с вздутыми голубеющими под кожей венками. С головкой крупной, дымчато-розовой, от смазки в тусклом свете ночной лампы поблескивающей. - Быстрее! Командный тон и пятерня, уверенно сжимающая волосы у корней – подстёгивают. Ринни будто в отместку деланно неторопливо расстёгивает молнию. Тянет время и рановы брюки. За ними следом так же медленно стаскивает бельё – перед глазами вниз пробегает блядская Calvin Klein на резинке. Риндо звучно сглатывает, облизывает пересохшие губы. А Ран уже рычит и давит на затылок требовательно. - Хватит любоваться. За работу! И Риндо пошире открывает рот, но всё равно давится чужим толстым членом. Хлюпающие звуки, чавкающие, тошнотворную духоту комнаты наполняют. Смешиваются с глухими рановыми стонами. Вбирают в себя пошлые шлепки яиц о подбородок. И какофония эта нескладная оседает липкой плёнкой в ушах, заполняет собою носоглотку, трахею, не давая вздохнуть. Не позволяя меж тем отстраниться. Заставляя всё яростнее качать головой, изворачивать язык в собственной глотке невообразимо, задыхаться и хныкать, чувствуя опустошение, вместо кисло-сладкого послевкусия братской страсти. Ран подхватывает брата как дитя. Ринни голову покорно к груди прижимает и всхлипывает обиженно в чужую рубаху, пропахшую Раном. Рановым парфюмом. Рановым похотливым желанием. Рановой несдерживаемой любовью. - Не ной! Сказано с издёвкой, но за командным тоном скрывается едва различимая нежность. Вся она в этой лукавой улыбке – в самых уголках красивых губ. В прикосновениях до звенящей дрожи ласковых, когда укладывает он младшего на постель. В несдержанности и торопливости пальцев движений, когда Ран играюче вынимает пуговицы из петелек. В тихом и робком Я хочу кое-что попробовать у самого уха. В весёлом смехе, задорном, когда Ринни его коротким кивком удостаивает, а Ран приподнимает младшего и на себя сверху усаживает – отчего-то спиной к лицу – выше подтягивает, перехватив под коленями, и давит на поясницу. Риндо чувствует, как по промежности скользит чужой изворотливый язык. Горячий, опаляющий тончайшую кожу вокруг входа. Ластящийся. Он ощущает, как пальцы – эти аристократические изящные пальцы с фалангами длинными и крупными костяшками – аккуратно, бережно массируют пульсирующее кольцо, расторопно проминают и вязкой слюною обильно смоченные входят с особой нежностью. И сил терпеть это больше не находится. Потому он лишь покачивает бёдрами в унисон пальцев движениям, клонится ниже и губами накрывает член. Вбирает глубоко, жадно, всасывает и протяжно стонет, впиваясь пальцами в тощие ляжки распластавшегося под ним брата. Ран течёт в чужой рот от тяжести брата на себе, клеймит сочную задницу следами острых зубов и продолжает трахать его искусно, добавляя к среднему указательный. Растягивая, входя всё глубже и глубже. В стороны разводит, и меж фаланг языком протискивается. Лижется, утыкаясь носом между двух круглых булок. Вдыхает шумно, надышаться никак им не может и вот-вот уже готов кончить лишь от того, как брат его притирается стояком к выгнутой шее, как сам же на его пальцы насаживается. Как заглатывает глубже, едва ли не давится и продолжает стонать в его член как неумелая певичка в ебучий микрофон в караоке. - Сука, я хочу тебя трахнуть! Рычит Хайтани старший промеж сладких, им же вылизанных полушарий. Кожу золотистую прикусывает – синяки останутся определённо – и движениями резкими несдержанными меняет положение. И вот уже Рин макушкой бьётся о изножье кровати, пока Ран нависает над ним. Лижет родной горячий рот, слюной щедро делится и с губ распухших собственную смазку сцеловывает. И шепчет горячо меж поцелуями и лобзаниями Люблю тебя, пиздецки люблю, малыш… Ран входит нетерпеливо. Одним толчком до упора. Ринни только взвизгнуть испуганно успевает, глаза фиолетовые жмурит и в угловатые плечи ногтями короткими впивается. Старший смеётся истерично, в извинениях рассыпается, покрывая поцелуями раскрасневшееся лицо брата. И двигается в нём. Размашисто, несдержанно, с пошлым хлюпаньем и звенящими в ушах шлепками кожи о кожу. Младший жмётся ближе, стонов похабных, до хрипоты протяжных не сдерживает. Шёлковое покрывало в синтетике болтающегося на талии платья путается, трёт поясницу. Но Риндо плевать! Потому что Ран вбивает его толчками короткими сильными прямо в родительскую кровать. До блядских звёзд в глазах, до свечения неистово яркого, до слёз, из уголков его сощуренных в удовольствии глаз вытекающих. До треклятого звона в ушах. Ринни бёдра вскидывает, обхватывает узкую спину лодыжками и ближе притереться пытается. Ран ниже клонится, вплотную к себе прижимая податливого брата. Позволяя чужой головке обжигающе горячей марать его живот сочащейся смазкой. И малыш Рин под ним ускоряется, подталкивая брата к краю пропасти. Рану уже не остановиться. Даже если прямо в этот момент в спальню войдут невовремя вернувшиеся предки. Даже если на землю упадёт метеорит – аккурат, блять, на Токио. Он вбивается глубоко, всё крепче сжимая брата в объятиях. Рычит, опаляя мочку уха, кусается. И чувствует, как Ринни уже потряхивает, пробивает столь долгожданной судорогой. Чужие пальцы впиваются в истерзанные плечи. Губы разрывают поцелуем, глушащим собою стон неистово глубокий. На скулеж переходящий. Рин-Рин выгибается, хрустит поясницей. И Ран ощущает, как тисками сдавливают его член, а меж их разгорячёнными телами тугой струёй вбивается сперма брата. И сладкий запах секса разливается по комнате, когда старший делает пару последних толчков. Когда клонится ниже, дрожит мелко-мелко. Когда пальцы на ногах его поджимаются предательски, и он кончает в брата, сжимаемый его пульсирующим узким нутром. Хайтани дышит тяжело и валится рядом с младшим. Сгребает того, устраивая растрёпанную макушку на твёрдой горячей груди. Кончики кос его перепачканы братовой спермой, но Ран лишь смеётся блаженно и звонко целует чужой сосок, так ювелирно точно оказавшийся под губами. Он пальцами выводит витиеватые узоры на загорелой коже и ласково шепчет: - Ох, Ринни, так славно поиграли! В следующий раз… Риндо лишь крепче сжимает покатые плечи своей массивной ладонью и прерывает наигранно грубо: - Даже не начинай!