О тех, кто носит маски

Каждый из них носил маску, и каждый едва ли был готов с ней расстаться. Для Дотторе маска была и есть возможность стать другим, видеть в зеркале могучего Предвестника, а не изгнанника и еретика, бежавшего некогда от вил и факелов. Пьеро же за маской скрывал те свои тайны, с которыми не желал мириться даже спустя годы. Когда пальцы касались маски, можно было ощутить лёгкое давление на лоб и щеку, пальцы гладили аккуратный, тонкий металл, будто тот способен чувствовать тепло, и в прикосновении этом было нечто интимное, что впору задержать дыхание, не желая нарушать момент излишними звуками. Когда ответное прикосновение к клюву черной маски вынуждало Второго Предвестника замереть, Пьеро невесомо гладил его плечо свободной рукой. Это их маски, они слились с ними в одно существо, одну суть, это их секреты, их сокровенные тайны и желания. В конце концов, никто не вправе отнять их у самих себя. Подмечая чужие шрамы на груди, Дотторе думал, что смог бы свести их, но тело Пьеро — тело воина, преданного Царице. Обесчестить его, лишив белесых полос, перечеркивающих друг друга, извивающихся безумными узорами, было бы настоящим святотатством. Доктор поднимал голову, заглядывая в чужое лицо, и неизменно натыкался на взгляд почти светящегося в полумраке синего глаза — Пьеро, даже несмотря на отсутствие прорезей в маске Дотторе, точно знал, куда следует смотреть. Чтобы целовать друг друга, надо убрать немного в сторону птичий клюв, и первое время Дотторе невольно хватался за чужое запястья — нет, остановись, — и лишь со временем понял, как уважал Пьеро его желания. Даже без пальцев, направляющих руку, он никогда не убирал маску полностью, оставляя Дотторе его комфорт и добавляя ещё немного — лично от себя. Они всегда целовались бесшумно, и тишина была лучшей подругой их встреч, ласковая и осторожная, она не позволяла тревогам подобраться слишком близко. Это было лишь их крохотное мгновение покоя под нерешительный шорох одежды и тихие стоны — свидетельство удовольствия. Когда им хотелось большего, Дотторе поднимался с чужих коленей, а Пьеро следом вставал с богатого кресла, не смевшего скрипнуть в такой момент. Их тайны, их маски — всё было здесь, переплетаясь единой тьмой под жаркие поцелуи на холодных простынях, когда Дотторе стискивал худыми пальцами плотную ткань. Он хотел больше, он хотел быть един с маской напротив и никогда не посмел бы заглянуть за нее. Пьеро был нежен до того, что хотелось умереть от счастья здесь и сейчас, и его единственный глаз внимательно следил, как Доктор на вдохе закусывал губы, как улыбался на выдохе — лишь для Первого Предвестника. Дотторе не умел улыбаться искренне, губы невольно дрожали, но Пьеро нравилась эта неловкость, он целовал неуверенную улыбку снова и снова, пока тонкие пальцы зарывались в седые волосы, сжимая на грани боли, той боли, что была желанной. Он сам сжимал тело Доктора с нежностью и силой, точно зная чужие границы, двигался медленно, неторопливо, до сладкого шёпота из чужих уст. Дотторе хватал ртом воздух, сбивая дыхание, цеплялся за чужие плечи и все не мог перестать смотреть на маску Шута — невеселую, острую, безмолвно хранившую печальные тайны. Они сливались в долгом поцелуе вновь, когда тела их теряли жар, и маски в темноте глухо стукались друг об друга, стоило прижаться лбами. Дотторе дышал неслышно, Пьеро вторил ему, мягко сжимая чужие плечи. Это их тишина. Их тьма. Их маски.