из пепла

Их первый поцелуй мягкий, сладковатый и тихий… Он не стал неожиданностью ни для одного из них. Эдди предполагал, что это могло случиться в любое время за последние несколько месяцев — после того, как он разбил бейсбольной битой стены своей спальни, после того, как Бак вмешался в его беспорядок и взял на себя роль партнёра и второго отца, ну и… всего прочего. После того, как Тейлор вышвырнула Бака из его собственного лофта, и он пришёл к дому Эдди со спортивной сумкой и застенчивым выражением лица. После того, как Эдди не отказал ему и приютил. Неудивительно, что однажды тёплым вечером после ужина Эдди берёт запястье Бака своей рукой и притягивает его к себе, соединяя их губы, словно они делали это каждый день. Бак вздыхает и обхватывает лицо Эдди большими ладонями так, будто он самый драгоценный, будто хрупкий и особенный, и такой любимый им в манере, какой никогда раньше Эдди не чувствовал. У Эдди перехватывает дыхание. Они целуются, прикасаются и глупо улыбаются друг другу всю ночь; сворачиваются калачиком на диване и наслаждаются новой близостью. Когда они ложатся спать, нет никаких сомнений в том, что Баку больше никогда не придётся уходить к дивану. Эдди приглашает его в свою скудную, пустую спальню, и впервые в ней становится тепло. Они целуются снова и снова — неторопливо, потому что для них обоих это навсегда. Спешить некуда, это только начало. Эдди пытается выучить рот Бака наизусть; форму его мягких губ и вкус его языка. Их шепчущиеся признания и обещания следуют за ним в сон. Утром смена Бака начинается на пару часов раньше, чем у Эдди. Они готовят вместе, танцуя на маленькой кухне. Кристофер наблюдает за происходящим с улыбкой на лице, которая выглядит почти слишком понимающей. Он и глазом не моргает, когда Эдди наклоняется через стол, чтобы поцеловать Бака, просто потому, что Бак здесь, и он красив, и он может. Бак обнимает их обоих на прощание. Он целует Кристофера в волосы — почти нерешительно, глядя на Эдди широко раскрытыми глазами, как будто не уверен, можно ли ему, но всё, что Эдди делает, это улыбается. Он хочет, чтобы Бак почувствовал себя отцом Криса, потому что он им и является и был им дольше, чем кто-либо из них предполагает. Крис уходит за своей сумкой, а Эдди пользуется моментом, чтобы обхватить руками узкую талию Бака и наклониться для поцелуя, от которого ему хочется удержать его и никогда не отпускать. Бак издаёт мягкие, желанные звуки ртом и откидывается назад, улыбаясь, и Эдди не может удержаться, чтобы не потянуться за ним обратно. — Ты же знаешь, что мы встретимся на работе всего уже через часа два, да? — Да, но я не уверен, что Бобби позволит мне целовать тебя, прислонившись к грузовику, — отвечает Эдди. Он наклоняет голову, чтобы запечатлеть поцелуй на ключице Бака, потом на боковой стороне его горла и следом на ямочке его челюсти. — А я не уверен, что твой ребёнок будет в восторге, что это происходит посреди твоей кухни. — Наш ребёнок. — Эдди сжимает талию Бака и откидывается назад, чтобы посмотреть ему в глаза. — Наша кухня. Ему не кажется; при этих словах глаза Бака становятся блестящими и влажными. — Д-да? — Да. Бак смущённо опускает голову, так он делает, когда доволен и не уверен, что с этим делать. Это мило. Эдди проглатывает эту мысль, прежде чем понимает, что ему больше не обязательно этого делать. — Ты такой милый, — бормочет он через мгновение. Он скользит руками по широкой спине Бака и обхватывает ладонью его затылок, притягивая его к себе и соприкасаясь губами. — И ты опоздаешь. — О-кей, — следует ответ. Бак все еще выглядит немного ошарашенным словами Эдди, но он улыбается, его щёки порозовели. — Скоро увидимся. — Ага, — говорит Эдди и не отпускает его, всё же поворачивая голову, чтобы позвать Кристофера. — Крис, попрощайся с Баком! — Пока, Бак! — кричит Кристофер из коридора. — Увидимся, когда ты вернёшься домой! — Пока, приятель, хорошего дня в школе! — улыбчиво отвечает ему Бак. Ещё один поцелуй виснет между губами, торопливый. Бак одновременно наклоняется, чтобы схватить свою сумку. — Хэй, — Эдди секунду колеблется, но потом думает, что к чёрту всё это, и добавляет: — Люблю тебя. Они говорят это уже не в первый раз — на деле, прошлой ночью они оба признавались в любви друг друг по несколько раз, однако Эдди заводит эта обыденность. Этот факт того, что у него теперь есть кто-то, кого он может поцеловать у себя на кухне, кто-то, кто придет к нему домой вечером, кто-то, кто улыбнётся и скажет «Люблю тебя» в ответ. Бак совсем краснеет. — Я тоже тебя люблю, — ещё одна лучезарная улыбка, ещё один поцелуй Эдди в губы, и он выходит за дверь. — Увидимся позже! — Увидимся! Эдди закрывает дверь и прислоняется к ней, чувствуя, как его переполняют свет и тепло.                                    Позже в тот же день он не встречает Бака. Он не видит его ни в тот вечер, ни на следующий день, ни через день после этого, потому что Бак не появился на работе и не вернулся домой, чтобы поцеловать Эдди на кухне или обнять его. Они звонят в полицию. Они обзванивают больницы. Они пытаются отследить телефон Бака, его машину и счета, но ничего не находят. Бак исчез. Эдди был последним, кто видел Бака живым; бодрым, сияющим и таким красивым, что следующие несколько недель он мучает себя, представляя, как Бак улыбается ему в то утро, когда в последний раз виделись. Эдди с радостью получил бы по пуле в каждую часть своего тела, вместо того чтобы продолжать эти безумные, бесплодные поиски, безнадёжность и замешательство. Как человек может просто исчезнуть, кричит он Афине через неделю после того, как он в последний раз видел Бака. Как может кто-то существовать, а потом просто раствориться в воздухе, как будто его никогда и не было?                                    Следующие недели Эдди проводит в тумане гнева и печали. Ему хочется рвать на себе волосы. Ему хочется кричать в небо и колотить кулаками по стенам, плакать, плакать и плакать. Всё, что угодно, лишь бы чувствовать что-то большее, чем всепоглощающая его пустота. Надежда — это главный источник боли, который может убить тебя. Первые несколько дней, возможно, надежда была. Может быть, у Бака просто спустило колесо и ему понадобилась помощь. Может быть, он уронил телефон и забеспокоился. Может быть, он вернулся бы в 118-ую с безумной историей о том, почему опоздал на смену. Или, может быть, он улыбнулся бы, обнял Эдди и сказал, что никогда не уйдёт без него. Дни, кажется, тянутся бесконечно. Каждое мгновение без известий о Баке похоже на свежую рану, открывающуюся на теле Эдди. Мешки под глазами Мэдди становятся такими тёмными, что в тусклом свете лофта 118-й она выглядит измученно. Никто не хочет оставаться наедине. Кристофер плачет, кричит и задаёт вопросы, на которые Эдди не надеется получить ответы. Он плачет вместе с ним, чувствуя себя ребенком в его боли. Напуганный, злой и отчаянно нуждающийся в том, чтобы кто-нибудь сказал ему, что всё будет хорошо.                                    Проходит три недели, прежде чем они находят машину Бака — разобранную и брошенную на обочине шоссе в нескольких милях от дома Эдди и станции. — Мы думаем, что её угнали после того, как… что бы там ни случилось, — осторожно говорит Афина 118-й в тот день. — Его аптечка пропала. Её тоже могли украсть или… — Он остановился, чтобы помочь кому-то, — говорит Эдди приглушённым голосом. — Ты же знаешь, что он бы помог. И затем… Его фраза повисает в воздухе. Это первый раз, когда кто-то произнёс вслух то, о чём он старался не думать — что исчезновение Бака — нечто большее, чем просто несчастный случай. Что кто-то похитил его. Что кто-то причинил ему боль. — Уловка? — спрашивает Хэн. — Чтобы вытащить его из машины? — Мы этого не знаем, — говорит Афина. — Сейчас автомобиль проверяют на наличие волокон, но на данный момент в самой машине нет ничего подозрительного. Конечно, прошли недели, и улики могут испортиться… — Значит, у тебя ничего нет, — говорит Мэдди пустым голосом. (Первые несколько недель она плакала. Эдди думает, что теперь её растерянное выражение лица стало ещё хуже.) — Мы делаем всё, что в наших силах, — начинает Афина, и Эдди чувствует разочарование, исходящее от окружающих его людей. Трудно не поддаться их разочарованию; для них Афина — лицо расследования, даже если на самом деле не руководит им. Он не завидует тому, что ей приходится сообщать им эту новость или их отсутствие. Джип — последняя (единственная) улика, которую они находят. Они прочесали приюты, улицы, клиники и госпитали. Фотография Бака была во всех возможных соц. сетях, до которых они только смогли добраться. Мэдди переключила телефон на горячую линию и отказывается даже принимать душ, не имея его на расстоянии вытянутой руки. Проходят недели, и Эдди кажется, что он пытается удержать надежду в своих руках, как воду, но она продолжает утекать у него сквозь пальцы. Эдди не сдаётся — он не может, — но им и остальной командой начинает овладевать странная апатия. Они не сдаются, но у них есть работа и семьи, о которых нужно заботиться. Лихорадочный темп первых нескольких недель начинает замедляться. Эдди немного скучает по этому, хоть он не ел и не спал. По крайней мере, всегда было чем заняться — дать новое интервью или задать вопросы в новом месте. Но ответов никогда не было. Только когда Эдди сбавляет темп и задумывается об этом, он по-настоящему осознает: Бак пропал. Пропал, и возможно никогда не вернётся домой.                                    Примерно через шесть недель мысли Эдди меняются, и он больше не надеется, что Бак жив. Что-то в том, как говорит полиция, меняется, и Эдди осознаёт, что они ищут не Бака. Они ищут тело. Тело. Тело, тело, тело. Не человека. Пустой набор конечностей, костей и мускулов, а не душу, сердце, доброту и любовь Бака. Он мёртв. Когда он впервые думает об этом, то плачет так сильно, что чуть не задыхается.                                    У них заканчивается смена. Это была долгая смена — Эдди всё ещё пытается смириться с тем, что рядом с ним Донато, а не Бак. Ему всё ещё не хватает присутствия Бака, и он старается не испытывать неприязни к Донато только потому, что она не Бак. — Эдди, Хэн, Чим — в мой офис. Сейчас же. Голос Бобби звучит серьёзно и громко. Эдди вскакивает на ноги, даже не успев подумать об этом. Кабинет маленький и рассчитан не более чем на двух человек одновременно. Они все забиваются в него с замешательством на лицах. Однако Эдди догадывается о предстоящем ещё до того, как Бобби начинает, читая всё по его лицу и морщинкам на лбу. — Они нашли Бака. Хэн тут же прижимает руку к груди. Чим спотыкается, как будто его ударили, и хватается за спинку стула, чтобы не упасть. А Эдди… У Эдди подкашиваются колени. Ему везёт, что прямо под ним оказывается стул, потому что он просто сгибается, обхватив голову руками, пытаясь нормально дышать. — Он… они… что… что они нашли? — Он жив. — Что? — вскидывает голову Эдди. — Что? — Чим сразу направляется к двери. — Почему мы всё ещё здесь? Где он? Мэдди кто-то звонил? Пошлите… — Он ранен? — спрашивает Эдди. — Он в больнице? Где он был? Он разговаривает? Он… У него тысяча вопросов. Миллион. Внезапно его переполняет энергия, под кожей что-то гудит, повторяя слова Бобби: он жив, он жив, он жив. Рука Бобби дрожит, когда он осторожно поднимает её. — Ему нехорошо, — просто говорит он. — Но он ещё не в больнице. Афину вызвали туда, где его нашли, и там всё… всё плохо. Не то чтобы Эдди был удивлён. Никто из них не ожидал, что Бак появится через шесть недель и будет в полном порядке. Но в глазах Бобби такая тьма, что Эдди задыхается от пронзающего его страха. — Что это значит? — спрашивает Хэн, теряя терпение. — Кто на месте происшествия? Где? — Почему его ещё не перевезли? — спрашивает Эдди, поражённый тем, как ровно звучит его голос. С клинической точки зрения, он знает ответ на свой вопрос — потому что Бак в ловушке или… — Они не могут подобраться достаточно близко, чтобы оказать ему помощь, — Бобби на мгновение закрывает глаза и вздыхает. — Афина думает, что он просто слишком напуган или, возможно, у него когнитивные нарушения. И она подумала, что, поскольку мы знакомы, он может… — Итак, я ещё раз спрашиваю, почему мы ещё здесь? — требовательно задаётся вопросом Чим уже у двери. — Я просто хочу вас предупредить! — выплёскивает Бобби. — Всё плохо, ясно? Он… он в очень, очень ужасающем состоянии, и это то, чего вы никогда не забудете до конца ваших дней. Я должен предложить вам возможность просто приехать в больницу попозже, чтобы… Он член семьи, но никто из вас не обязан быть там. — Он член семьи, и именно поэтому мы должны позаботиться о нём, кэп, — глаза Хэн блестят от слёз. — Ему нужен уход… самый лучший уход, который мы можем ему предоставить. Не думаю, что доверила бы это кому-то, кроме нас. — Эдди? В горле Эдди пересохло от непролитых слёз, и он это чувствует, пока говорит: — Ему больно. Чем больше мы говорим об этом, тем дольше ему больно. Нам нужно идти. Да, они могли бы вызвать бригаду поддержки. Они могли бы дождаться помощи. Но мысль о том, что другие врачи могут дотронуться до Бака — о том, что кто-то, кроме 118-й, будет заботиться о нём, прикасаться к нему, — почему-то заставляет Эдди чувствовать себя больным. Его захлёстывает сильная волна отторжения. Независимо от того, что случилось с Баком, именно его семья должна вытащить его. — Нам нужно идти сейчас же.                                    По дороге, куда бы они ни направлялись, царит гробовая тишина. Эдди, слишком взволнованный, чтобы задавать вопросы. Он невидящим взглядом смотрит в окно грузовика и пытается подготовиться ко тому, что им предстоит увидеть. Проходит около часа, прежде чем грузовик с грохотом подъезжает к сельскому, обветшалому месту, заваленному старыми сараями, мусором и побитыми складскими помещениями. — Здесь? — Эдди обретает дар речи, только когда они вылезают из грузовика. — Всё это время он был в часе езды от… — он не может закончить фразу. — Мы этого не знаем, — мягко говорит Бобби. — Но… да, возможно. Полицейские ползают по территории, как муравьи, бормоча что-то в рации и держа в руках блокноты. Эдди не обращает на них внимания, пока не находится Афина, стоящая у входа в большой, чрезвычайно грязный сарай. Она выглядит… уставшей. Измученной. Она также выглядит так, словно держится изо всех сил, о чём свидетельствует вздох облегчения, который вырывается у неё, когда она их впервые видит. Мгновение они просто смотрят друг на друга. — Он там, — говорит Афина, кивая головой в сторону сарая. — Я велела своим ребятам уходить, мы не добились никакого прогресса. Не думаю, что в физическом плане его состояние можно назвать критическим, поэтому я и хотела дождаться вас. Он определённо может двигаться, но… в этом и проблема. — Что ты имеешь в виду? — спрашивает Хэн, поправляя свою медицинскую сумку на плече. Афина поджимает губы. — Он скован, я не могу понять, чем, но предполагаю, что цепями, и они должны быть довольно прочными, чтобы удержать мужчину его комплекции. Когда я попыталась подойти ближе, чтобы увидеть или освободить его, он… не выдержал. — Не выдержал? — Боролся с нами, отбивался от меня всем, что у него было, а это немного, потому что я сомневаюсь, что его давно чем-нибудь кормили. Все те раны, которые Эдди когда–то испытывал, — те острые, жгучие раны, которые открывались каждый день, после пропажи Бака, — снова открылись и кровоточат. Он делает медленный, размеренный вдох. — Но он… он знает, что мы здесь, чтобы помочь, да? Что теперь с ним всё будет в порядке? Лицо Афины наполняется грустью. — Не совсем. Она говорит следовать за собой, и Эдди смотрит на своих друзей — все они выглядят опустошёнными, и он вспоминает слова Бобби: «Вы никогда не забудете этот момент до конца своей жизни». В сарае темно, сыро и ужасно холодно. Кроме того, там пусто, и единственным звуком, отдающимся эхом от высоких стропил, является хруст сена под их ботинками. Афина ведёт их в самый дальний угол. Внутри находится металлическая конструкция, которая выглядит почти как… — Клетка? — нарушает тишину Чим. — Они держали его в клетке? Эдди не слышит ответа Афины. Он слишком сосредоточен на фигуре, съежившейся в дальнем конце клетки. Бак. Это Бак, Эдди знает это на поверхностном уровне, потому что это логично и обоснованно, и именно поэтому они здесь. Он знает, что это Бак, потому что Афина сказала им, что это Бак. Если бы она этого не сделала, он не уверен, что узнал бы в скорчившейся фигуре своего лучшего друга, ставшего его второй половинкой. В темноте трудно что-либо разглядеть. Эдди еле видит бледную кожу и грязную одежду, синяки и царапины, но ничего похожего на мужчину, которого он любит. Непрошенные слёзы наворачиваются на глаза. Его голос звучит хрипло, когда он говорит: — Мы должны вытащить его, — говорит Эдди, потому что, Боже, ему всё равно. Ему всё равно, насколько Бак ранен или сломлен. Он не может позволить ему оставаться в темноте ни на секунду. Он не может. — Бак, — говорит Хэн своим самым мягким и добрым голосом. Таким голосом она разговаривает с маленькими детьми, попавшими в ужасные происшествия. — Бакару, это мы, мы здесь, чтобы помочь тебе. Человек в клетке никак не реагирует. Эдди протискивается вперёд, переступает через раму и огромный замок, который Афина, должно быть, сломала ранее. — Бак, хэй, всё в порядке. Бак сворачивается калачиком в углу клетки, обхватив руками голову и подтянув колени к груди. На нём джинсы и футболка — возможно, та же одежда, что была на нём в день исчезновения. Трудно сказать наверняка из-за слоя грязи на ней. Он босой, и пальцы его ног упираются в землю. Они подходят на несколько шагов ближе, всё ещё разговаривая вполголоса, но, кажется, это ничего не даёт. — Почему, почему он не отвечает нам? — встревоженно шепчет Чим. — Афина, мне показалось, ты сказала, что он взбесился, когда ты подошла ближе? — Только когда я прикоснулась к нему, — она качает головой, — Говорю вам… он был как животное. Он действовал из чистого страха. Одному богу известно, что… — она снова обрывает себя, поджимая губы. — Единственный способ, которым мы можем помочь ему, — это обуздать его, и я не смогла… Она вновь не заканчивает слова, отводя горький взгляд. Они работали с людьми, которые действовали в страхе. Они спасали людей из горящих зданий и раздавленных автомобилей. Их обучали оказанию помощи жертвам преступлений, нападений и всевозможных травм. Однако сейчас Эдди не может вспомнить ничего из этого. Это скорее инстинкт, чем что-либо другое, что толкает его дальше к клетке, к Баку. Инстинкт, который заставляет его протянуть руку и первым положить руку на плечо Бака. И именно такой же инстинкт заставляет Бака резко отпрянуть от прикосновения. Он не вскрикивает и вообще не издаёт ни звука. Они все пытаются с ним говорить — мягкие «Эй, всё в порядке», «Бак, мы здесь, чтобы помочь» и бессловесные успокаивающие звуки, которые они все раньше использовали при общении со своими детьми. Хэн пытается снова — кладёт руку на другое плечо Бака, то, что ближе к стенке клетки. За свои усилия она чуть не получает острым локтем по лицу, но что-то, обёрнутое вокруг запястья Бака, ограничивает его движения настолько, что он резко останавливается на половине пути удара. Это цепи. Эдди водит фонариком по толстым, необычайно тяжёлым звеньям, которые соединяются с каким-то невидимым предметом над ними. Наручники на запястьях Бака — старомодные, массивные штуковины, которые почему-то наводят Эдди на мысль о пиратских фильмах. Судя по шероховатости его кожи, они были на нём очень долго. Глядя на Бака, Эдди подавляет очередную волну смешанных чувств отвращения и грусти. Он снова пытается дотронуться до его руки, на этот раз с нежностью и легкостью в движениях. — Бак, это Эдди. Мы здесь, с тобой, сейчас. Всё будет хорошо. Он ожидает удара рукой, который моментально обрушивается на него. Ему удаётся увернуться, когда и босая нога Бака наносит удар. — Он дрожит как осиновый лист, — бормочет Хэн. — Посмотрите на все эти порезы… Я думаю, большинство из них давно инфицированы. Бак, дорогой, ты можешь, пожалуйста, поговорить с нами? Мы не обязаны прикасаться к тебе, но мы хотели бы увидеть твоё лицо и убедиться, что с тобой всё в порядке? Никакого ответа. Эдди вспоминает о том, что Бобби сказал раньше, и понимает, что Хэн скорее всего думает, что Бак слишком напуган или, возможно, у него когнитивные нарушения… — Как вы думаете, — он смотрит на Хэн и Чима, — может из-за травмы он перестал говорить? Они все отступили на шаг, чувствуя, что их действия причиняют Баку ещё большую боль. — Это может быть что угодно, — говорит Чим печальным и задумчивым тоном. — Физическая травма горла или рта, или травма головы — я не могу оценить его состояние, пока не увижу хоть что-нибудь. Эдди испускает долгий разочарованный вздох. Он чувствует, что они зашли в тупик — в тот же самый, где была и Афина. Им нужно подобраться к Баку поближе, чтобы вытащить его, но они не могут этого сделать, не пугая его. Он пользуется минутной паузой, чтобы ещё раз обвести помещение лучом фонарика. Свет падает на грязный в земле пол, толстые прутья клетки, тяжелые цепи, стягивающие слишком худые запястья Бака. Они обёрнуты вокруг его колен, голова спрятана между ними так, что в тусклом свете они могут разглядеть только его макушку. И у него в волосах грязь и запекшаяся кровь. Но это не всё, что там есть. Эдди морщит лоб, направляя луч фонаря на голову Бака. Она чем-то обёрнута. — Ребята… Он ненавидит то, что видит… О, он ненавидит, но ему приходится снова дотронуться до Бака, чтобы заставить его приподнять голову, потому что если это то, о чём он думает… Вот оно. Рука Эдди на его плече вызывает ещё один резкий рывок, и лицо Бака поднимается с колен. — О боже мой, — произносит кто-то слабым голосом. Эдди думает, что повязки на глазах Бака было бы достаточно, чтобы преследовать его в кошмарах до конца дней. Клейкая лента, удерживающая повязку на месте, липкая и грязная — это ещё хуже. Но добивают его затычки в ушах Бака. — Это… — Затычки для ушей, — фонарик Чима присоединяется к фонарику Эдди, когда они наклоняются, чтобы получше рассмотреть. Черный пластик, закрывающий ушной канал Бака, кажется смутно знакомым, вроде тех, что носят строители. — К тому же они очень прочные и удерживаются на месте с помощью… — Это клей? — голос Хэн срывается. — Они… они приклеили к нему эти штуки? — Он нас не видит, — лицо Бобби становится белым как мел. — И даже не слышит… — Меня сейчас стошнит, — Эдди едва успевает произнести эти слова, прежде чем ему приходится отвернуться, потому что его рвёт на отвратительный пол.                                    Чья-то рука гладит его по спине, в его ладонь суют бутылку с водой. — Я понимаю, — слышно Афину. — Я понимаю… — Откуда вообще информация, что это реально Бак? — спрашивает её Эдди. — То есть, он весь в грязи.… Это может быть другой парень, разве не так? Он хватается за соломинку и знает это, потому что давно узнал нос Бака и ширину его плеч. Он уверен, что под слоем грязи видны и татуировки на его руках. Но есть шанс, маленький шанс, что это не Бак, и что Бак находится где-то в другом месте, в тепле и безопасности. — Это он. — Лицо Афины искажается от жалости, как будто она понимает отчаяние Эдди. — Я хотела бы ошибиться, Эдди, клянусь. Но команда по борьбе с киберпреступностью отслеживали один аккаунт в течение нескольких недель — Бак есть на видео. Я видела его. Я слышала его. — Что? Ки… Киберпреступность? — Эдди изумлённо смотрит на неё. — Что-то вроде плати-ради-шоу игры, — объясняет Афина. — Что-то из даркнета. Людям, которые взяли его, платили за то, чтобы они делали с ним то, что просили их клиенты, и всё это снималось на плёнку. Эдди, возможно, сейчас вновь вырвет. — Снималось что? — с беспокойством спрашивает Хэн. Они все отошли от Бака, давая ему возможность перевести дух, прежде чем снова приблизиться. Афина качает головой. — Тебе лучше не знать, — мрачно говорит она. — Я посмотрела достаточно, чтобы опознать его, остальное — для агентов ФБР с более высокой зарплатой и более крепким желудком, чем у меня. Всё, что я знаю, это то, что была группа психов, которые платили хорошие деньги за то, чтобы смотреть, как мучают нашего мальчика. Сенсорная депривация была частью пыток. Эдди закрывает глаза и изо всех сил пытается дышать. Он не может думать об этом сейчас. Он не может думать о том, как больно, должно быть, было Баку, и как страшно — до сих пор страшно, потому что он понятия не имеет, что его спасают. Он смотрит на свою команду. — Как нам его вытащить?                                    Они предпринимают ещё несколько попыток приблизиться к Баку, но Афина была права — он борется как дикий зверь, как только к нему прикасаются. Где-то под всем этим беспокойством у Эдди зарождается проблеск надежды и гордости при мысли о том, что Бак всё ещё борется. Прошло шесть недель невообразимых пыток, боли и страха, и ему было бы легче сдаться. Но он всё ещё борется. Это наводит Эдди на мысль, что Бак ещё где-то там. И только Хэн — красивая, умная Хэн — догадывается как быть. При следующем приближении ей удаётся схватить Бака за руку и обхватить её своей. Она крепко за него держится и начинает проводить большим пальцем по тыльной стороне его ладони. Эдди видит, как Бак замирает, затаив дыхание. Он в замешательстве хмурит брови. Прикосновения Хэн нежные и успокаивающие; очевидно, что для Бака это в новинку, и он не знает, как к этому отнестись. Хэн говорит, хотя они знают, что Бак её не слышит: — Вот и всё, Бак. Бак тяжело дышит, его тело внезапно замирает, как у животного, попавшего в свет фар. Эдди, стоящий в двух шагах позади, с Бобби и Чимом по бокам, задерживает дыхание. Это выглядит как какая-то уловка. Вероятно, именно об этом Бак и думает. Вероятно, он просто ждёт, когда прикосновения Хэн станут жёсткими и безжалостными. Хэн переворачивает руку Бака и очень медленно кончиками пальцев обводит контуры на его ладони. 1-1-8. Эдди задерживает дыхание, в тишине оно звучит слишком громко. Лицо Бака дёргается. Хэн пытается снова. 1-1-8. Губы Бака приоткрываются. Его голос, когда он вырывается из горла, шершав, как наждачная бумага. — Сто восемнадцатая?.. В глазах Хэн стоят слёзы, она отчаянно кивает и сжимает руку Бака. — Да, милый, да! — она снова выводит цифры на ладони Бака. — Ребята, э… это реально вы? — голос Бака переходит на шёпот, он запинается, не смея надеяться. Хэн берёт его за руку и направляет к себе. Она дотрагивается кончиками его пальцев до своего радиоприёмника, затем до оправы своих очков и серёжек-колец. — Хэн, — хнычет Бак и разражается слезами. Его тело обмякает, словно перерезаны все нити, и он оседает. Цепи на его запястьях натягиваются, когда он падает, держа руки поднятыми над головой. Они слишком короткие, чтобы он мог нормально лечь. Эдди может только догадываться, насколько это больно. — Поднимите его! — говорит Эдди и бросается к нему, чтобы сделать это самому. Бак, отказываясь от попыток сопротивляться, позволяет Эдди обхватить себя руками за туловище и приподнять, чтобы он мог подтянуть под себя ноги. — Я держу тебя, — говорит Эдди. Он крепко сжимает Бака за рёбра и старается не думать о том, как остро ощущает каждую косточку под своими пальцами. Голова Бака падает ему на плечо, и он издаёт жалкий и потрясённый звук. — Э-эдди? Эдди не уверен, руки ли его или его запах дал понять Баку кто его держит, но он благодарен. Он крепко обнимает Бака и трётся щекой о его макушку — это самое близкое, что он может сделать, чтобы не поцеловать его прямо сейчас. — Эдди, — всхлипывает Бак. Теперь, когда они могут прикасаться к нему, команда повсюду. Афина и Бобби работают над тем, чтобы освободить Бака от наручников, Бобби орудует огромными кусачками для болтов с выражением ужасающей решимости на лице. Чим и Хэн действуют молниеносно, чтобы завершить обследование. Их голоса сливаются в непрерывный комментарий, когда они сообщают друг другу последние новости, и слова доносятся до Эдди. — Обезвоживание. — Глубокие синяки. — На запястье ожоги от сигарет. — Да, и на этой стороне тоже, эти рваные раны ужасные… — Боже, они его вообще кормили? — Давление низкое, пульс учащенный… Эдди позволяет им делать своё дело. Его единственная работа сейчас — держать Бака. Он старается быть как можно нежнее, учитывая, что не может сказать Баку ни слова утешения. Он осторожно проводит руками вверх и вниз по спине Бака, понимая, что у него, должно быть, всё тело в ранах. Бак устраивается поудобнее, уткнувшись лицом в шею Эдди, позволяя осматривать себя. Когда Бобби, наконец, отпускает его запястья, весь вес Бака обрушивается на руки Эдди. Он кряхтит, но умудряется удержать его. Он в ужасе от того, каким лёгким кажется Бак. — Мы готовы выдвигаться? — спрашивает Чим, и Хэн кивает, отрывая взгляд от ободранных запястий Бака. — Да, он стабилен настолько, насколько это возможно. Я не хочу снимать повязку с глаз… Мы не знаем, сколько времени прошло с тех пор, как его глаза в последний раз подвергались воздействию света, я бы предпочла доверить это специалистам. Чим и Эдди кивают в знак согласия, хотя Эдди больно видеть, как голова Бака беспокойно двигается взад-вперёд, пытаясь понять, что происходит вокруг него. Бак не сопротивляется, когда ему приносят бортик и помогают забраться на него. Эдди держит его за руку всю дорогу до больницы.                                    Очень больно отдавать Бака на анализы, как только они попадают в больницу. Эдди только нашёл его, как можно ожидать, что он выпустит Бака из виду так сразу? Однако он делает это. Он падает на пластиковый стул вместе с остальной командой, чувствуя себя слишком ошеломлённым и выжатым, чтобы говорить. Он хочет получить ответы, но в то же время боится каких-либо подробностей о том, через что прошёл Бак. Разговоры Афины о том, что люди делали ставки, чтобы посмотреть на страдания Бака, вызывают отвращение. Насколько ужасными могут быть люди? Когда Мэдди прибывает, у неё такой вид, будто она плакала с того момента, как ей позвонили. Они не обмениваются ни словом, просто обнимают друг друга на долгое-долгое мгновение, прежде чем она садится и прижимается к Чиму. Врач, которая в конце концов подходит к ним, моложе, чем ожидал Эдди, но она говорит уверенно, и в её глазах светится сочувствие, когда она описывает состояние Бака. — Он сильно истощён и обезвожен, и на его теле есть следы нескольких недель пыток. Сломанные кости, внутреннее кровотечение… — Но он будет жить? — перебивает Эдди. Она натянуто улыбается ему. — Да, его состояние тяжелое, но стабильное. Нам нужно промыть порезы, вправить сломанные кости и периодично давать ему огромное количество жидкости, антибиотиков и питательных веществ, но большинство его травм не оставят серьёзных последствий. Я немного беспокоюсь о его почках и печени из-за длительного голодания и обезвоживания, но мы будем внимательно следить за ними и посмотрим, как пойдут дела — А его глаза? И уши? — спрашивает Хэн. — Вы сняли с него это барахло? — Мы подумали, что будет лучше подождать, пока Эван не пройдет анестезию, чтобы разобраться с этим, — мягко объясняет доктор. — Я никогда раньше не сталкивалась с тем, чтобы что-то было приклеено к ушному каналу, поэтому у нас, конечно, есть способы удалить это, но, скорее всего, это будет довольно болезненно. Я хочу избавить его от как можно большего дискомфорта. Что касается его глаз, то всё выглядят как обычная повязка и скотч, которые можно убрать. Однако вы были правы, что оставили их на месте. Его глаза могут быть очень чувствительны к свету в течение нескольких дней, поэтому, как только мы введём его в курс дела, я заменю повязку на такую, которая пропускает небольшое количество света, и мы будем работать с ней. Разговор продолжается о привлечении травматологов, о ФБР, которое хочет допросить Бака, как только сможет. Эдди не обращает внимания, его переполняет облегчение от осознания того, что Бак в безопасности и, хотя и не совсем здоров, он здесь. Он снова опускается в своё неудобное кресло, чувствуя, как напряжение последних недель внезапно покидает его. — Эдди. Эдди, хэй. Ты в порядке? Эдди моргает. Он поднимает голову и видит обеспокоенную Хэн, её теплая рука лежит на его плече. — Извини, — Эдди качает головой. Его трясёт, как будто он на грани панической атаки. — Что там происходит? — Ничего, — Хэн слегка улыбается ему. — Бак какое-то время пробудет в операционной. Наверное, нам всем стоит чего-нибудь поесть, попить, перевести дух. — У меня такое чувство, будто я неделями не дышал, — признаётся Эдди. — Всё ещё не могу поверить… — Я понимаю. Эдди пьёт воду и откусывает от сэндвича, который протягивает ему Хэн. После этого он прижимается к ней плечом, и они молча ждут вместе.                                    Когда Бак просыпается несколько часов спустя, первой в его комнату впускают Мэдди. Она возвращается полчаса спустя, выглядя измученной и затравленной. — Он… тихий, — говорит она. — Потрясен. Он понимает, что его спасли, но всё ещё пытается это осознать. — Его можно понять, — Хэн слегка улыбается ей. — Держу пари, он был рад тебя видеть. — Да, — ответная улыбка Мэдди дрожит. — Я постараюсь установить в его комнате детскую кроватку, я не хочу оставлять его одного. Но я не знаю, стоит ли нам всем навещать его сразу. — Эй, мы можем подождать, — Чим успокаивающе кладёт руку поверх её плеч. — Мы просто хотим знать, что с ним всё будет в порядке. — В конце концов, я думаю…. — Мэдди качает головой. — Нет, я знаю, что с ним всё будет в порядке. Просто для этого потребуется много терпения и любви. — У нас полно и того, и другого, —обещает Эдди.                                    Эдди всё же удается увидеть Бака в тот вечер, но только когда он спал. Его глаза по-прежнему закрыты, как и почти все видимые участки его кожи — они перевязаны бинтами и зашиты, подсоединены к трубкам и проводам. Его правая лодыжка в гипсе. Странно, но это вызывает у Эдди те же чувства, что и вид Бака в цепях — он узнаёт в нём Бака, но он настолько ошеломлён всем этим медицинским оборудованием вокруг него, что не чувствует, что это действительно он. Но это всё для исцеления. Здесь нет цепей, которые сковывали бы его. На его запястьях что-то надето, чтобы они оставались сухими и чистыми, чтобы кожа срасталась, а не рвалась на части. Мягкая повязка на глазах защищает их, а не отрезает Бака от мира. Мэдди отправляется за едой, а Эдди, Чим и Хэн слоняются снаружи комнаты Бака. Они знают, что он проснётся нескоро, поэтому не хотят его беспокоить. Однако никто из них не заходит внутрь, считая неправильным отнимать у Бака решение кого впускать после всего, через что он прошёл. Эдди не может отвести взгляда от Бака. Он боится, что как только закроет глаза, тот исчезнет. Именно Мэдди в конце концов уговаривает их всех разойтись по домам на ночь. — Я не отойду от него, обещаю.                                    Они даже не знают, захочет ли Бак гостей, когда проснётся. Поэтому Эдди позволяет отправить себя домой. Он спит, но его мучают кошмары о цепях, темноте и страхе. Он задаётся вопросом, такие ли сны снятся Баку. На следующий вечер ему, наконец, удаётся увидеть Бака. Он весь день слонялся по больнице, встревоженный, но Бак то и дело просыпался, сдавал анализы, делал томографию… Мэдди была с ним весь день, но, кроме него, к нему был допущен только Бобби. — Он всё ещё очень тихий, — объясняет Мэдди, прежде чем впустить Эдди. — Его глаза уже привыкли к темноте, но не повышай голос, его слух всё ещё довольно чувствителен. И — спроси разрешения, прежде чем прикасаться? Я знаю, тебе, наверное, хочется обнять его, видит бог, мне тоже хочется, но… — Конечно, — соглашается Эдди. — Нет, конечно, я так и сделаю. У него чешутся ладони от желания поскорее добраться до Бака. — Мэдди, пожалуйста… — Хорошо, — она одаривает его полуулыбкой. — Что ж, я иду домой увидеться с дочерью. Я вернусь через несколько часов. Палата Бака почти не освещена — без сомнения, это уступка его восстанавливающемуся зрению. Кроме того, здесь почти так же тихо, как в любой больничной палате. Эдди на самом деле старается производить немного шума, пересекая комнату, — он чувствует, что Бак, вероятно, сыт по горло людьми, подкрадывающимися к нему незаметно. — Привет, — шепчет он, подходя к кровати. Бак лежит, свернувшись калачиком, но тут же переворачивается с тихим стоном боли. Баку требуется какое-то мгновение, чтобы встретиться с ним взглядом, а Эдди — чтобы впервые увидеть эти голубые глаза, от которых у него всегда перехватывает дыхание. Бак выглядит измученным. Его глаза, по-прежнему красивые, потускневшие и ввалившиеся, кожа бледная. Тот, кто мучал на него, похоже, сосредоточил большую часть своего насилия на его теле, потому что на его лице нет порезов и синяков, которыми усеяно всё остальное. — Привет, — снова произносит Эдди, его голос по-прежнему звучит чуть громче шёпота. — Эм. Можно я… присяду? Бак медленно кивает, выражение его лица ничего не выражает. Эдди подтаскивает к себе ближайший стул и садится, слегка облокачиваясь на кровать. Боже, он даже моргать не хочет теперь, когда Бак у него на виду. Что ему говорить? Что, чёрт возьми, он может сказать? Всё, что приходит ему в голову, звучит глупо и банально, пусто, как какая-то ересь, которым кормят скорбящих супругов, когда они не могут придумать, что ещё сказать: «Как дела? У тебя всё будет хорошо. Всё решится». — Бак, я… — голос Эдди срывается, и он с некоторой тревогой понимает, что уже плачет. — Я скучал по тебе, — вот что он произносит, потому что это правда. — Чёрт, я так по тебе скучал. И я так рад, что ты… — он чуть не говорит «в порядке», но знает, что это не так. — …здесь. Я так рад, что ты здесь. В уголках рта Бака играет едва заметная улыбка. Ему приходится откашляться, прежде чем заговорить. — Я тоже рад, что ты здесь… И чёрт возьми, это вызывает новые слёзы на глазах Эдди. Бак слегка хмурится и протягивает Эдди руку. — Иди сюда. Это смешно, что Бак утешает Эдди. Но он позволяет это, с благодарностью обхватывая его руку своей. Эдди видит, что он тоже плачет, слёзы текут по его щекам. Они касаются его губ, тонут в ямочках на щеках, а потом они оба плачут и улыбаются, и Эдди целует руку Бака, и это… Это так много, после шести недель ужаса. — Я люблю тебя, — постоянно повторяет Эдди. — Я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя. И я здесь. Всё, что тебе нужно. Что-либо. Всё. — Просто будь здесь, — голос Бака мягок, взгляд задерживается на их соединённых руках. — Всё болит, и я не… Я всё ещё не совсем уверен, что это реальность, но просто… Останься здесь. Это обещание Эдди может сдержать. Он вновь целует руку Бака. — Всегда.