Ты, я и всё между нами

Этой ночью Шан Лао умрëт. Но пока что он не знал об этом. А если бы и знал, то закатил бы глаза и пробурчал: «Давно пора». Пока же он опустил веки и согнул колени, вздрагивая от неприятного ощущения. Ребристый член еле поместился внутрь и теперь словно перемешивал внутренности. Шан Лао знал, что если бы кто-то из них использовал больше смазки, то ему было бы легче. Но он не привык жалеть себя, а Мобэй никогда не считал нужным заботится о чëм-то, кроме своего благополучия и комфорта. Всё, что оставалось Шан Лао — ритмичными движениями собственных бёдер пытаться сделать себе хорошо, пока его эгоистичный любовник просто смотрел на него с мерзкой, пускай и едва заметной ухмылкой. Шан Лао сам сынициировал эту ночь, равно как и всё, что было до неё — корыстное спасение жизни принца Северных Пустошей, вынужденную помолвку и больную привязанность, в которой мог чувствовать себя так, будто контроль над их судьбами теперь принадлежит ему одному. К сожалению, в 17 лет он ещё позволял себе допускать ошибки, и то, что он не посчитал нужным в тот день полностью отобрать у Мобэя свободу воли, теперь частенько выходило ему боком. Сейчас, например, бёдра Шан Лао супротив его желаний стремительно покрывались синяками от того, как настойчиво Мобэй давил на них, хватая нечеловечески сильными руками мягкую плоть и сжимая её до красных отметин без особых на то причин. Иногда он легко, почти даже нежно проводил по повреждённой коже теми же пальцами, которыми изуродовал её — словно издёвка или, ещё хуже, жалость. Отвратительно. По мере того, как он рос в маленькой деревеньке на самом отшибе мира, — почти у самого края Бесконечной Бездны, — Шан Лао был вынужден всё отчётливее понимать, что ни в чьих глазах его жизнь не имела особого смысла, если он не был полезен. И даже тогда, когда лицо и спина его были залиты потом, а дыхание почти иссякало, до него никому не было дела, пока Шан Лао мог помогать тащить плуг, засеивать поле или ходить на рынок в соседний город. Отец был слишком занят рыбалкой или выпивкой, а мать уже давно была измотана заботой о его старших братьях и сёстрах — история стара как мир, но для ребёнка в этой простой истине не находилось ни капли утешения. Вспоминая этот период своей жизни, Шан Лао никогда не мог сдержаться и каждый раз недовольно морщился. Не от грусти или обиды, нет –но от отвращения к тем, кто когда-то был его семьёй, и к слабости того маленького мальчика, что позволял себе слёзы и желание быть любимым и нужным. Наверное, день, когда его отвезли на испытания в заклинательскую школу Цанцюн, был самым светлым в его жизни. Никогда родители не проявляли к Шан Лао так много внимания, пускай и ограничивалось оно только лишь редкими молчаливыми поглаживаниями по волосам от матери да осторожными взглядами через плечо от управлявшего повозкой отца. Уже тогда он интуитивно понимал, что не увидит их очень-очень долго, но, к своему наивному детскому удивлению, обнаружил, что он совсем не против этого. В принципе, не угадал Шан Лао лишь со сроком этого расставания — они больше никогда не встретились. Но мальчишеские мечты быстро были разрушены, когда судьба занесла его на пик Аньдин. За годы ученичества Шан Лао всё больше разочаровывался в жизни, заклинательстве и людях. Кто-то даже мог сказать, что его сердце ожесточилось, но разве можно было винить его? Когда ученики других пиков не проявляли к нему никакого уважения, когда дело доходило до избиений и смертельно опасных подстав, неужели возможно было оставаться мягкосердечным наивным ребёнком? Пока в его образовании боевым искусствам уделялось настолько скромное количество времени, насколько это вообще было возможно для заклинательской школы, на Байчжань, Цинцзин и вообще практически где угодно ещё первогодки орудовали мечом лучше, чем кто-либо из его собратьев по пику на третьем году обучения. Если мир с самого начала был несправедлив к нему, почему тогда Шан Лао должен был быть к нему ласковым? Впервые он увидел смерть в 12 лет. Он не мог оторвать глаз от вида размозженного черепа парня всего на несколько лет старше него. Несчастный случай — старший заклинатель, сопровождавший их, отвлёкся на починку колеса повозки, и почувствовал приближение опасности с опозданием всего на мгновение. В тот момент Шан Лао ощущал лишь неописуемый ужас, постепенно сменившийся осознанием того, что на месте несчастного мог бы быть он сам. Наверное, тогда он и понял, что его жизнь в чужих глазах — мелочь и пустышка. Но тогда это означало, что не было плохих способов сохранить её и стать сильнее, чтобы спасти себя и жить лучше, так ведь? Встреча с Мобэем не входила в его планы на жизнь, равно как и то, что принц одного из самых жестоких демонических кланов потеряет сознание у него в ногах. Но к семнадцати годам Шан Лао был уже достаточно смышлёным и отчаянным, чтобы разглядеть подаренный ему свыше шанс сделать свою жизнь если не лучше, то как минимум гораздо удобнее. Заключить кровавый пакт оказалось на удивление легко — ослабленный молодой демон не мог сопротивляться, а магии совершенно не было никакого дела до таких мелочей, как обоюдное согласие. Наверное, впервые в жизни Шан Лао искренне был рад тому, что из-за учёбы вынужден был перелопатить гору казавшейся бесполезной литературы. Оказывается, ему не хватало лишь применения полученных знаний на практике в правильное время и в правильном месте. Особенно приятно было смотреть на ошарашенное лицо проснувшегося через несколько часов демона. Наверняка он совершенно не был готов к тому, что проснётся на кровати человеческой таверны в беспросветной глуши — подчинённый и беспомощный перед своей судьбой. Теперь же, три года спустя, Шан Лао с удовольствием пожинал плоды своих не самых изощрённых, но зато поразительно эффективных схем. Его весьма устраивало положение вещей между ними и, признаться, ему не было никакого дела до того, что думал по этому поводу Мобэй. К тому же, если что-то он и знал наверняка, так это то, что демон искренне и низменно наслаждался его телом. Это ведь был честный обмен: Шан Лао получил защиту, богатство и блестящее будущее, а Мобэй — связанного с ним кровавым пактом слугу и шпиона, а также регулярный секс. Мобэй, этот чёртов несносный демон, резко толкнулся бёдрами вверх, и Шан Лао хрипло заскулил. Он постоянно выкидывал что-то подобное исключительно из желания «напомнить» заклинателю о том, какое место он занимал в жизни Мобэя. Недурная внешностью и навыками игрушка, которую не жалко бы было сломать, если бы их жизни не зависели друг от друга. Но даже несмотря на кратковременную боль и ощущение давящей тяжести в животе Шан Лао испытывал какое-то грубое удовольствие от каждого раза, когда они оказывались в одной постели. Первый их раз был катастрофическим, но и Мобэй, и Шан Лао были способными учениками, и совсем скоро наладили рутину, в которой боль всегда была на грани непозволительного, но никогда не переступала её. — Сдерживай себя, отморозок, — прохрипел Шан Лао, впиваясь руками в бёдра Мобэя. Сквозь его пальцы тонкими иглами впилась в холодную кожу ци, оставляя в местах соприкосновения жёлтые синяки. Шан Лао прекрасно знал, что уровень демонического заклинательства Мобэя пока что не позволял ему мгновенно подавлять такую внезапную боль. В ответ демон злобно зарычал и внезапно потянул Шан Лао за распущенные волосы. Именно поэтому обычно парень старался завязывать их так, чтобы было сложнее дотянуться, но сегодня что-то пошло не так. — Громкие слова для паршивого недомерка, — бросил Мобэй перед тем, как одним движением перевернуть Шан Лао на спину. Остаток ночи был похож скорее на борьбу, чем на секс, но только со стороны — а так как некому было видеть, чем избалованный принц и его наглый слуга занимаются по ночам, то это было только их дело. В этом действе не было ни любви, ни нежности, ни хотя бы взаимного уважения. Каждым из них двигало лишь желание использовать другого для удовлетворения своего возбуждения, и в этом, по мнению Шан Лао, не было совершенно ничего предосудительного. Мобэй крепко вжимал его в матрас, кончая прямо внутрь. Сам Шан Лао уже давно испытал оргазм и последние полчаса скорее просто терпел ритмичные движения и ощущение того, как ребристый член растягивал его анус и кишечник до предела. В том, что Мобэй мог обездвижить его без особых усилий, даже могло бы быть что-то сексуальное, если бы не ненависть Шан Лао к ощущению беспомощности и зависимости от чьей-либо воли. Через несколько секунд их дыхание выровнялось и Шан Лао, до этого бездумно пялившийся в стену, повернулся к Мобэю. Демон поймал его взгляд и его лицо едва заметно искривилось — что-то между отвращением и насмешкой. Жаль. Шан Лао даже подумал, что влюбить в себя Мобэя было бы гораздо удобнее, но все мосты к этому пути давно уже были сожжены. Бездумное обожание сломило бы даже волю этого ублюдка с каменным сердцем, бросило бы его к ногам заклинателя и сделало его вечным рабом Шан Лао. Но это было не важно. Ни презрение, ни ненависть не могли остановить того, кто никогда не знал любви. Главным было то, что план Шан Лао был всё ближе к кульминации своего плана. Мобэй-цзюнь даже не попытался вытащить свой член хоть сколько-нибудь аккуратно, выступами на его поверхности ещё сильнее дразня покрасневшую чувствительную кожу. Шан Лао был уверен, что с утра его зад будет нестерпимо болеть, если он не вымоется и не займётся лечением при помощи своей ци прямо сейчас. Но он толком не успел встать с кровати и сделать хотя бы пару шагов, как Мобэй грубо схватил его за руку дёрнул Шан Лао назад. Начало рефлекторно сказанного ругательства оборвалось, когда он приземлился на край кровати, а запястье, которое держал демон, обдало режущим холодом. — Даже не думай, — голос Мобэя, под стать его магии, прозвучал у самого уха, — Сегодня ты остаёшься здесь. — С какой стати? — Шан Лао попробовал отдёрнуть руку, но что-то мешало ему. Он обернулся, только чтобы увидеть опоясывающие конечность кандалы из льда, примёрзшие к его коже. Шан Лао недовольно цокнул языком. Ненависть, сейчас он чувствовал только лишь ненависть и желание перерезать глотку демонической твари, сидящей за его спиной. Чёрные когти коснулись его плеч, оставляя красные полосы, двигаясь выше, издевательски нежно массируя сонную артерию — убедительная в своей примитивности демонстрация власти. — Ты сам прекрасно знаешь, что произойдёт в полдень. Поскольку сам втянул меня в это, — прошептал Мобэй, лишь слегка увеличивая давление, — Но это не значит, что ты можешь делать всё, что тебе вздумается. Хватка вокруг горла Шан Лао усиливалась, было труднее дышать, совершенно невозможно повернуть голову. И всё же он не издал ни звука. — Я не позволю тебе очередную выходку. Ты будешь выглядеть презентабельно и вести себя подобающе — как покорный питомец будущего короля. Если уж мне и придётся презентовать тебя перед всеми в таком свете, то давай притворимся, что ты нечто большее, чем обычная подстилка. Как минимум, я не допущу, чтобы кто-то догадался о нашей маленькой проблеме. И я лично прослежу за тем, чтобы этого не произошло. Когда Шан Лао почувствовал неприятную лёгкость от нехватки кислорода, Мобэй отпустил его шею и толкнул на кровать. Демон кинул в откашливающегося парня тонкое одеяло и, не дожидаясь ответа, пошёл в сторону ванной. Шан Лао был уверен, что по возвращении он ляжет на противоположный край кровати и повернётся к нему спиной. Благо, на огромном ложе могло поместиться хоть пять таких же накачанных варваров, как Мобэй, и Шан Лао не приходилось бояться, что во сне он соприкоснётся с ним. Шан Лао никогда не принимал подачи, и этот раз не стал исключением. Еле дотянувшись до какой-то из деталей своей одежды, небрежно кинутой на пол парой часов ранее, он прикрыл ей бёдра, полностью проигнорировав шелковистую ткань в сантиметре от себя. Тело болело, пот и его собственная сперма высыхали на коже и начинали замерзать, некомфортно остужая Шан Лао от шеи до пят. Только нагретое его же внутренностями семя демона продолжало вязкими каплями вытекать на дорогие шёлковые простыни. Если бы это случалось уже не один десяток раз, то он почувствовал бы себя униженным. Но Шан Лао давно привык добиваться своего удовольствия сквозь взаимные оскорбления и причинение друг другу любой боли. Он не знал, как занимаются сексом обычные люди, и уж тем более не знал, как они любят. Но пока Мобэю можно было плюнуть в лицо или в рот, пока можно было ударить его со всей силы ладонью по щеке или прокусить его кожу, вскрывая старые раны, пока тот вдавливал заклинателя лицом в подушку и трахал до изнеможения всю ночь напролёт — Шан Лао всё устраивало. Пока он просыпался в роскошном дворце, зная, что скоро будет носить самые дорогие ткани и украшения демонического измерения и иметь власть, о которой раньше не мог и мечтать, просто ошиваясь на Аньдин, — он был только рад предать убогую школу Цанцюн и даже мог терпеть сам факт существования Мобэя. Он быстро заснул, подгоняемый усталостью и тяжестью в мышцах — и больше не очнулся.

***

Этой ночью Шан Цинхуа умрёт. Но пока что он не знал об этом. Он машинально, почти не думая, нажимал на клавиши и надеялся закончить новую главу хотя бы к четырём часам утра. Тогда он смог бы поставить её в очередь на публикацию и поспать свои рекордные здоровые 5 часов и возможно даже со своим пробуждением увидеть первые донаты. Их ему хватило бы на парочку стаканчиков лапши быстрого приготовления из магазинчика у дома, причём на приличные стаканчики — с сушёными соевыми креветками и водорослями. Чего ещё он мог желать? На самом деле, многого. Но Шан Цинхуа давно научился довольствоваться малым и просто поддерживать своё существование на уровне, достаточном для выживания. Пока у него было, на что купить еду и оплатить счета, всё было не так уж и плохо. Конечно, он мог попросить денег у отца, но в самой этой мысли было что-то… неправильное. Даже противное. Шан Цинхуа никогда не славился высокими моральными принципами, стойкостью и уважением к себе, но всё же какие-то отголоски этих качеств в нём присутствовали. Поэтому он совершенно не хотел просить помощи у кобеля, который разрушил их семью своей изменой — настолько, что даже родная мать не могла смотреть на Шан Цинхуа без слёз и боли в красивых карих глазах. Ни тогда, ни сейчас она не могла принять того, что только этой деталью сын внешне был похож на неё, во всём остальном оставаясь почти точной копией человека, причинившего её сильнейшую боль. Он почти понимал её — по крайней мере, хотел понять, — и поэтому не искал с ней встречи, пускай и по другим причинам, чем было с отцом. Шан Цинхуа откинулся на спинку стула, и она противно скрипнула под напором его уставшего искривлённого позвоночника. Парень тяжело вздохнул и, приподняв носоупоры очков, начал массировать переносицу. Голова болела всё сильнее, ужасно хотелось спать. Он чувствовал себя почти так же паршиво, как во время экзаменов в университете, когда ему иногда приходилось не спать по четверо суток. Впрочем, хотя бы в этом отношении жизнь Шан Цинхуа стала менее паршивой — ему больше не нужно было зубрить сухие и написанные чрезмерно сложным языком учебники на скучные темы, ездить на длинные и неинтересные занятия, общаться с преподавателями, которые и человека-то толком в нём не видели. Сначала Шан Цинхуа ругал себя за слабость, подавая документы на отчисление, но теперь чувствовал что-то сродни облегчению. Он мог оставаться один на один с маленьким миром своей квартиры и героев, которых он придумал, чтобы… Не важно. Какой бы ни была изначальная цель создания мира «Пути гордого бессмертного демона», Шан Цинхуа предал её около шестисот глав назад. Он просто писал порно для таких же интернет-извращуг, как и он сам. Ему смутно припоминалось, что изначально его роман не должен был быть таким, что он начинался как что-то более личное, наполненное героизмом, трогательными историями и любовью. Но Шан Цинхуа довольно быстро уяснил, что никого не волновало ни построение мира, в котором жили его герои, ни их радости и беды, ни их трагичная предыстория. Первую сцену секса в новелле он написал наполовину случайно — с одной стороны, это просто было довольно логичным продолжением сюжета, а с другой он мог… мог что? Дать своему протагонисту любовь, которую его создатель никогда не испытывал, и близость, которой жаждал недостаточно, чтобы искать её самому? Наверное. Но в итоге, как и всё в его жизни, вполне безобидная идея вышла из-под контроля — и теперь, спустя пару-тройку лет, Шан Цинхуа не оставалось ничего другого, кроме как писать о сексуальных похождениях Ло Бинхэ ежедневно и еженощно, если он хотел прокормить себя. В водовороте бессмысленных слов у него оставалась лишь одна радость. Персонаж, которого он создал только для себя; тот, кого он бережно сотворил из своих маленьких надежд и мечтаний, из наивных представлений об идеале, которого сам Шан Цинхуа никогда не смог бы достичь. Мобэй-цзюнь — прекрасный лицом, телом и духом принц, а впоследствии и полноправный король Северных Пустошей, волей автора всегда остававшийся в тени (во всех смыслах этого слова). Он, верный сподвижник Ло Бинхэ, пускай и был лет на 20 старше императора, но следовал за ним по пятам неотступно и без лишних вопросов. Шан Цинхуа старался не писать о нём слишком много, хотя и жалел об этом. Во-первых, внимание читателей не нужно было переключать с разнообразных интимных соитий, ну а во-вторых — хотя бы Мобэй-цзюня Шан Цинхуа хотел оставить лишь для себя. Его незаметные сюжетные арки, лишь отблеск которых попадал в основную историю, ретиво неслись по воображению Шан Цинхуа и окутывали его яркими фантазиями, когда он засыпал. Он никогда не писал об этом, но парень часто думал о том, как Мобэй-цзюнь боролся за власть за кулисами, пока Ло Бинхэ сиял на сцене для тысяч незнакомых любопытствующих глаз. Шан Цинхуа придумал всё: что Мобэй-цзюню нравилось бы есть, какое бы у него было отношение к тому или иному вопросу, каких идеалов бы он придерживался. Кого бы он любил. В этом стыдно было признаваться, но чем больше Шан Цинхуа думал о том, каким бы мог быть Мобэй-цзюнь, если бы его истории и характеру было уделено больше пары абзацев, тем сильнее он привязывался к плоду своего воображения. Шан Цинхуа начал… фантазировать. Далеко не всегда о чём-то неприличном — скорее о том, каково бы было находиться подле Мобэй-цзюня на протяжении долгого и лучезарного пути короля вечных льдов. Персонаж, в точности копировавший внешность, повадки, мысли и даже имя Шан Цинхуа в итоге появился будто сам собой. В нарративе он был даже незаметнее Мобэй-цзюня и попадал скорее в категорию пушечного мяса или персонажей, которых читатели воспринимали как фоновый шум. Могла ли у тени быть своя тень Шан Цинхуа не знал, но именно так ощущался его маленький незаметный герой. Верный спутник, встреченный при неприятных обстоятельствах, вскоре стал в воображении автора чем-то большим. Он помогал своему королю в мелочах, поддерживал в горе и радовался его победам. Однажды автор даже осторожно намекнул, что двое были тайно помолвлены. Никто этого не заметил, а если и заметил, то решил тактично промолчать. Шан Цинхуа был только рад — этот оставленный на самом видном месте секрет он на самом деле тоже не хотел ни с кем делить. Но сегодня его мысли были мрачнее обычного, и избавиться от них никак не получалось. Всё снова шло не так. Негативных отзывов под последней главой было столько, сколько Шан Цинхуа не получал, наверное, за последние сто обновлений вместе взятые. Видимо, он вновь слишком увлёкся построением мира, объяснением причин и следствий и прочей чепухой, которая никому не была интересна. Обычно он вовремя ловил себя на подобных порывах, но в последнее время его фантазии… Недавно он уже приструнил себя — и убил своего невзрачного двойника где-то за кадром. Шан Цинхуа поймал себя на мысли о том, что он был… жалок, как бы ни было обидно это признавать. Вместо того, чтобы бросить наконец свою глупую мечту, пойти на обычную работу, найти друзей и завести хоть какие-то отношения, он вписывал себя в свою же книгу в качестве тайного супруга его любимого персонажа. Да и какой в этом был смысл с точки зрения того, что с натяжкой можно было назвать повествованием? Это всё ощущалось неправильно, глупо, как-то по-детски и очень уж убого для человека, уже перескочившего неловкую подростковую фазу. Именно поэтому несколько глав назад тот, другой, фантастически везучий Шан Цинхуа всё же погиб от рук своего повелителя. Этот же Шан Цинхуа, его никчёмный творец, от так никогда и не заданных читателями вопросов отмахнулся лишь парой строк о предательстве, хитром плане и неудавшейся попытке убийства. Где-то за кадром Шан Цинхуа позволил себе быть убитым руками своего самого любимого творения. Его фантазии стали более мрачными и редкими. И без них всё ощущалось чуточку бледнее и бессмысленнее. Шан Цинхуа выругался и посмотрел в окно, словно пытаясь найти утешение в виде многоэтажек напротив. Ему не на что было жаловаться — он сам выбрал себе такую судьбу, и она не была самым паршивым вариантом развития событий. Но он был человеком, а людям всегда хотелось большего. Шан Цинхуа думал о том, каким мог бы быть созданный им мир, сделай он ставку на качество, а не количество. Смог бы кто-нибудь полюбить первоначальные версии его героев так же, как он сам? Пришлось бы ему и дальше прятать своего короля в тенях? Мог бы он сам перестать надрываться каждый день и изрыгать из затухающего воображения десятки тысяч бессмысленных слов, только чтобы выжить и поддерживать хотя бы шаткую иллюзию исполнения своей мечты. Пока мать и отец не бросили его, они с улыбкой уверяли Шан Цинхуа, что у него было большое будущее в литературе. Но все эти сантименты остались там же, где и все остальные его иллюзии — в небытие реального мира, не терпевшего слабости. Шан Цинхуа закрыл документ и вытащил из кармана полупустую пачку сигарет. Ему действительно пора было прекращать курить — даже самые паршивые по качеству марки табака были неприлично дорогими для его бюджета. Он щёлкнул колёсиком зажигалки и затянулся горьким дымом. Одну в день было можно. Курение не приносило ему удовольствия, но иногда помогало вернуть мысли в более спокойное русло. Правильнее бы было делать это хотя бы на балконе, но Шан Цинхуа совершенно не хотел стоять на свету. Для таких случаев он даже вынул батарейки из пожарной сигнализации, чтобы курить прямо в комнате было спокойнее. Не лучшее его решение, но вся его жизнь и состояла именно из таких паршивых жизненных обстоятельств и выборов. Шан Цинхуа закрыл глаза и позволил резкому смолянистому вкусу дешёвого табака оседать на языке, пока лёгкие жёг плотный прогорклый дым. Он не заметил, как заснул, поддавшись моральному и умственному изнеможению, и точно так же он не заметил, как сигарета выпала из его рта, прожгла покрытие стола и расплавила оболочку одного из проводов ноутбука. Проснулся он от характерного запаха резиновой гари и машинально схватился руками за опалённую зарядку. Смерть от тока оказалась ужасно болезненной и бесконечно долгой в своём кратком мгновении. Впрочем, не то чтобы у Шан Цинхуа было много времени на жалобы.

***

Просыпаться по утрам всегда было паршиво, особенно когда он засыпал на стуле. По крайней мере, по ощущениям случилось именно это — спина и руки нещадно ныли, но особенно тяжело пришлось заднице. Шан Цинхуа даже не стал пытаться перевернуться, чтобы принять более удобную позу, потому что даже микродвижения отзывались в позвоночнике болью. Даже сквозь сонливость парень ощущал, что что-то не так, но не мог ухватить трепещущее на краешке сознания чувство. Может, дело было в очень прохладном воздухе, а может, в ломоте в суставах. Да и кожа была словно оголена, будто ночью с него слезла футболка и теперь его тело приятно ласкали шёлковые простыни… Шан Цинхуа мгновенно открыл глаза и попытался вскочить на ноги, пускай и получилось только нелепо дёрнуться и упасть на четвереньки. У него никогда не было и не могло быть шёлковых простыней. И уж тем более чистых, прохладных и приятно пахнущих пресловутой морозной свежестью. Шан Цинхуа попытался взять себя в руки и встать хотя бы на колени, но не успел — что-то острое и ледяное, что до этого он даже не успел заметить, звякнуло на его руке и рывком впилось в запястье. Парень не мог противостоять внезапной нечеловеческой силе, потянувшей его вперёд, и вновь рухнул лицом в матрас. Теперь болела и шея, и нос, и вся прочая боль стала заметнее в разы от резкого удара, пускай и об устланную мягкими тканями поверхность. Утренняя нега окончательно сменилась страхом и сумбурной путаницей в голове. Шан Цинхуа боялся снова попробовать встать, открыть глаза и попытаться понять, что произошло, и при этом всё его существо кричало о необходимости немедленно вскочить и бежать. Подбородок Шан Цинхуа обхватили холодные пальцы. Кажется, с длинными ногтями. Что-то острое слегка задело его кожу, будто специально, но не оставляя царапин. Это совершенно не успокаивало — до этого он даже не понимал, что рядом кто-то есть. Шан Цинхуа не слышал ни чьего-то дыхания, ни шороха ткани. Казалось, его сердце работало на пределе, и, будь его разум занят чем-то, кроме всепоглощающей паники, он бы удивился тому, что оно ещё не сбилось со своего бешеного ритма и до сих пор не остановилось. Нужно было вырваться, выметаться отсюда, позвать на помощь, хотя бы закричать… Чья-то рука переместилась с подбородка Шан Цинхуа к его волосам. Несмотря на хаотичные мысли и необходимость как можно скорее исчезнуть, Шан Цинхуа застыл, словно застигнутое врасплох охотником дикое животное. Незнакомец провёл руками по его затылку, почти мягко зарылся пальцами в распущенные волосы (длинные волосы, внезапно понял Шан Цинхуа, которые он остриг почти две недели назад) и стремительным движением намотал их на кулак, неожиданно резко дёргая вверх. Парень довольно жалко всхлипнул, когда его силой подняли на колени, но всё же заставил себя открыть глаза. Интерьер был совершенно ему незнаком. Сфокусироваться на деталях было сложно, но казалось, что всё, кроме простыней и занавесок, было создано из мельчайших тёмных кристаллов. Крошечные отблески всех цветов радуги искрились в глазах, вырисовывая искажённые слезами размытые контуры мебели, оконных рам и узоров на стенах. Но ярче всего были глаза. Смотревшие прямо на него холодные, строгие, полные злобы кобальтовые глаза. Шан Цинхуа вновь вздрогнул и чуть ли не икнул от удивления. Что-то знакомое, что-то невероятное и при этом совершенно очевидное, словно вырвавшееся из снов и фантастических выдумок одиноких вечеров. Он быстро проморгался, пытаясь смахнуть слёзы и чётче увидеть силуэт человека перед ним. Тот всё ещё продолжал держать волосы Шан Цинхуа стальной хваткой, смотрел на парня так, будто хотел заморозить его насмерть только лишь своим взглядом. Впрочем, чем дольше Шан Цинхуа молчал, тем заметнее на лице напротив проступало замешательство, пускай почти ни один мускул при этом и не дрогнул. Возможно, это вообще было заметно только из-за того, как близко они были друг к другу, и будь парень дальше хотя бы на полметра, то уже и не увидел бы такой микроскопической перемены. Почему его вообще волновало, что чувствовал человек, больно схвативший его за волосы и смотревший на ни в чём неповинного Шан Цинхуа с нескрываемым презрением? Время вокруг словно замедлилось, и пока Шан Цинхуа пытался хотя бы немного прийти в себя и взять себя в руки, словно изнутри его головы раздался звон, похожий на звук уведомления. Перед глазами Шан Цинхуа между ним и агрессивным (впрочем, признаться, очень красивым) незнакомцем прямо в воздухе развернулось… нечто, похожее на полупрозрачное окно приложения на мониторе компьютера. Призрачная сущность слабо сияла иллюзорным голубоватым светом, пока на её поверхности появлялись и исчезали цифры и символы. Наконец тишину заставшего мира нарушил механический голос, чем-то похожий на какую-нибудь старую версию вокального синтезатора. 【Добро пожаловать и поздравляем вас с регистрацией в Системе! Ваше имя пользователя: UV001. Ваш аккаунт находится в процессе настройки. Ваш аккаунт привязан к учётной записи: Шан Лао, будущий лорд пика Аньдин Шан Цинхуа. Исходный уровень баллов притворства: 100. Активация аккаунта продолжится в фоновом режиме. Пока что хосту предлагается пройти ознакомительный квест. Удачи и хорошего дня! 】 Загадочная сущность испарилась в воздухе так же внезапно, как и появилась, и заставший мир столь же мгновенно ожил. Шан Цинхуа вновь остался наедине со странным человеком, который продолжал столь же интенсивно пялиться и крепко держать его за волосы. Если подумать, он был очень похож… Это была бредовая идея. Полнейшая тупость, дикость и бессмыслица. Но ярко-синие глаза, слегка неестественный цвет кожи, подтянутое тело, пускай ещё не до конца лишившееся юношеской неуклюжести, и полное недоверия, чрезвычайной осторожности и холода выражение лица… В сочетании со словами, сказанными только что Шан Цинхуа компьютерной галлюцинацией, выходило, будто он… Будто человек перед ним… Шан Цинхуа не мог заставить себя на полном серьёзе подумать о напрашивающемся выводе. Он не мог быть Шан Лао. Мужчина перед ним не мог быть будущим Мобэй-цзюнем, принцем, а в дальнейшем и королём Северных Пустошей. Шан Цинхуа не мог каким-то волшебным образом попасть в от начала и до конца выдуманный им самим же мир, не мог находиться… где? Он был голым. Чтобы понять это, не надо было даже смотреть на себя — холод помещения, в котором они находились, оседал на коже крошечными морозными иголочками, щекоча не привыкшую к низким температурам человеческую плоть. Мужчина — Мобэй-цзюнь? — был одет лишь в лёгкие нижние брюки. Простыни под его коленями, маячащие на краю поля зрения подушки… Саднящий задний проход, в конце-то концов. Картинка в его голове быстро собралась в единое целое, и не то чтобы Шан Цинхуа особо шевелился до этого, но после осознания своего положения он застыл окончательно. Наверное, если бы его сейчас взяли за шкирку и начали таскать туда-сюда, как котёнка, он бы всё равно не смог бы даже заставить себя сделать что-то большее, чем моргнуть. Все мыслительные процессы в его голове окончательно отключились, и ему оставалось только с ужасом пялиться расфокусированным взглядом куда-то словно сквозь сидящего напротив Мобэй-цзюня. Среди шоковой пустоты его сознания тусклой искоркой пронеслась только одна мысль: он скоро умрёт, и, не ведая, что творит, сам обрёк себя на эту судьбу. Пускай его палач и был ещё прекраснее, чем ему представлялось, Шан Цинхуа внезапно осознал, что совершенно не хочет погибать от его руки.