Хтонь

— Это выглядит аморально, — не устает комментировать происходящее Сэмми, на что Дин вздыхает, а Хтонь, сидящая у него на коленях, шипит, точно разъяренный кот, вцепляется всеми своими конечностями-щупальцами, обвивая его, и слезать (слава Богу) не собирается (потому что если бы он слез, то что-то случилось бы, что-то очень плохое). — Просто смирись с этим, — отвечает Дин, сам уже давно смирившийся и успокаивающе гладит Хтонь по голове — белые волосы до ужаса мягкие на ощупь, в них приятно зарываться пальцами, а Хтонь от этих прикосновений едва не мурлычет — трется носом в изгиб его шеи и чувствует себя более, чем прекрасно, постепенно расслабляясь и успокаиваясь. — Я не думаю, что это нормально, как к тебе всякая нечисть липнет, — бормочет Сэм. — Тем более такая. — Завидуй молча, Сэмми, — парирует Дин, но мысленно признает, что братишка прав. То, как к нему липла нечисть, действительно напрягало, особенно с учетом того, что он, как бы, вроде как должен был быть предводителем армии божьей, но что-то определенно пошло не так. Смерть испытывал к нему теплые чувства. Кроули, чтоб его, испытывал нечто похожее, едва ли не отцовское. А потом случился Сатору. Сатору — кажется, так звали Хтонь, и ни Дин, ни Сэм, ни любой другой охотник понятия не имели, чем Сатору являлся. Не знал и Смерть. И Кроули. И даже Кастиэль, который, стоило ему лишь увидеть Хтонь, попросту сбежал и больше не отсвечивал. Он, определенно, догадывался или ощущал нечто страшное, и это было не удивительно. Более, чем закономерно даже. Сатору — нечто древнее, до ужаса опасное, существо, сотканное из бесконечности, галактик и звезд, у него шесть глаз и клыкастая пасть, его тело — странное, желеобразное, оно может растекаться сквозь пальцы, может менять форму, какую вздумается. У него четыре руки, а может шесть — Дин понятия не имеет, но пальцы на них сплошь в когтях. Острых и более чем режущих. У Сатору странные, необъяснимые способности и безграничное могущество. И что подобное существо нашло в Дине — ему было непонятно. А Хтонь забиралась к нему на колени, обвивало всеми конечностями и проявляло к нему такую искреннюю заботу и нежность, что Дин даже терялся. — СуГуРу, — тарахтит Хтонь и это очередная его странность. Дин не знает, кто этот Сугуру и кем он был для Сатору, но тот называл его именно этим именем, отчего-то уверенный, что Сугуру — это Дин. И Дину становится жаль Сатору. Сатору — древнее, непонятное создание, практически бог, он пережил нечто отвратительное и потерял многих. Дин не знает, но догадывается — по состоянию Хтони это более чем очевидно. У Сатору проблемы с речью. Голос у него — скрежет вилкой по металлу, вечные помехи на старом телевизоре. Сатору поврежден временем и разбит жизнью. Он почти-сумасшедший, крыша у Хтони протекает знатно, но Дину он напоминает бездомного и ободранного кота, которого жизнь пережевала так, что лучше бы он умер наконец. А Хтонь льнет к нему так открыто и доверчиво, что у Дина сжимается сердце и он идет на поводу. Не может не идти. Не понимает, что происходит и что с этим делать, но бросить Сатору ему что-то не позволяет. Не снова, думает он и это кажется чем-то смешным. Как это, “не снова”? Он же эту тварюшку впервые в жизни видит, но отчего-то кажется, будто знает его всю жизнь. И Сатору ведет себя точно также — он знает все привычки Дина и это странно. Но Дин быстро с этим смиряется и плывет по течению. Сэм — нет. Он говорит, что это ненормально и им нужно избавиться от твари, на что Дин посмеивается, сдерживая странный, абсолютно иррациональный гнев, стремящийся вырваться наружу. Дин не хочет прогонять Сатору или каким-либо образом убивать или запечатывать его. И он осознает это спокойно и просто, это для него нормально, почти также, как дышать. Сэмми качает головой. Сэмми ничего не может сделать. Потому что он видит, как парадоксально-сильно Дин оказался привязан к твари — он отказывался звать ее ласково Хтонью или по странному имени, как делал это его старший брат. Сэм признает, что однажды был влюблен в дьяволицу и делил с ней постель, был вместилищем Люцифера, но… но до подобного уровня он все-таки не доходил. И не собирался. Не хотел. Потому что глядя на эту одержимость со стороны, Сэму становилось не по себе — от того, как нежно Дин смотрел на тварь, как потакал ей во всех ее желаниях, как позволял столь тесный контакт, как… Сэм показательно прокашливается, когда тварь, высунув длинный язык, облизывает динову шею — с таким удовольствием, будто это самая вкусная конфета в ее жизни. Ведет языком от кадыка к подбородку, по нижней линии челюсти… Это смотрится отвратительно, практически тошнотворно, но тварь издает мурчащие звуки, а Дин едва ли не проваливается в пучину блаженства. Гадость. Лучше бы с девчонкой какой тут кувыркался, чем с этим. Будь отец жив, он бы не одобрил. Он бы, наверное, самолично пристрелил Дина, и эта мысль заставляет Сэма осечься — отец был мудаком. И думать, как этот мудак, Сэм не хотел. Бобби, хоть и с опаской, но принял столь сомнительную ситуацию, так почему Сэм не может? Дин же на покашливания Сэмми внимания не обращает. Сатору — тем более. Дин носит с собой сладости — привычка из детства, не более, но она становится внезапно-актуальной с появлением Хтони в его жизни. Раньше — очень очень давно, когда Сэмми был малышом, Дин носил с собой конфеты в карманах. Сам их не ел, всегда баловал Сэмми, в тайне от отца баловал его сладким, и как-то с детства эта привычка осталась. Конфеты лежали в карманах, но Сэм был взрослым — он больше не ел сладкое (какой-то промежуток времени его и вовсе не было рядом), а сам Дин их так и не ел. А потом появилась Хтонь — сладкоежка до ужаса и запасы конфет в карманах внезапно пришлось пополнять. — Ты До СиХ пОр НоСиШь Их, — бормочет Сатору с непонятной интонацией в голосе, тембр его голоса скачет, будто он какое-то чудовище из ужастика, а шесть глаз (ужасающе-голубых) выражают кажется скорбь, — дАжЕ в ЭтОй ЖиЗнИ. Дин на это ничего не говорит. Лишь мягко проводит ладонью по волосам Хтони, а после по спине — гладкость и упругость его странной кожи приятна до ужаса, а Сатору от этих действий забывает, о чем говорил (пытался даже) — закатывает глаза, утыкается ему в ключицы носом и довольно сопит. Дин не хочет знать, о чем говорит Сатору. Каждый раз, когда он произносит нечто подобное, сердце сжимается, словно в тисках, и на пару мгновений Дин будто бы задыхается, но после тут же приходит в норму. Дин не хочет думать об этом. Но необъяснимая привязанность к Сатору — такая сильная, что не разорвешь уже, становится чем-то привычным. Хтонь становится необходима ему, как воздух и Дину кажется, будто всю свою жизнь он прожил в темном лесу. И только с появлением Сатору увидел небо — чистое и невероятное. Поражающее своей бесконечностью. — Сатору, — шепчет Дин на выдохе, — давно не виделись. Огрызок личности — то, что осталось от Годжо Сатору, задыхается. А Хтонь плачет — из всех шести глаз текут слезы, отчего ворот диновой рубашки становится мокрой в мгновение ока. Они точно прокляты.