Последнее его воспоминание из реальной, прошлой и уже бесполезной жизни, то, где рассвет поднимается, пробивается лучами в его новую, только арендованную квартиру, с таким трудом выбитую в дорогом районе, где он выглядел как полный идиот, который своей улыбкой достал уже всех и каждого, а несмешными шутками отбил желание у соседей знакомиться, и дуло пистолета, направленное в упор в лицо, даже пары дюймов не будет, а за орудием убийства — тот, кого он бы там видеть никогда в жизни не хотел. Благо, его смерть была быстрой. И под утреннюю программу, играющую по старенькому телевизору с периодическими помехами и подтеками крови на нем, окровавленное окно чуточку выше и нежно-оранжевый цвет занавесок, перебитый алым кусочками плоти, он не застал. Заранее отснятый эфир, где он ещё живой рассказывает о событиях прошлого дня, а потом тихо-мирно беседует с приглашённой звездой одного сезона, которая смеётся над его написанными шутками и приклееной улыбкой. Хорошо, что он не знал ни того, что было с его телом, ни того факта, что его нашла несчастная горничная, а в эфир вышли не только соболезнования, но и подробности его личной жизни — вульгарная пошлость.
Новое место мерзкое, выглядит пошло и дёшево, а запах серы первое время кажется невероятно раздражающим. Сера забивается в фильтры, не позволяет спокойно жить, набирая темп, наращивая влияние. Надо же, на весь ад ни одного толкового ведущего, помимо какого-то завсегдатая на радио. Что ж, время прибрать эту нишу к своим рукам и расслабиться.
Путь вверх никогда не бывает лёгким. Но здесь есть одно существенное преимущество — можно не скрывать, что прошёл по головам, что там добавил пару-тройку лестных слов, сям дал лишнюю взятку, прибрал к рукам десяток душ, избавился от сотни конкурентов. Ну и пусть. Сюда не попадают те, кто подобного не заслужил. Первый эфир выходит крышесностным — ад такого никогда не знал, не понимал, откуда может взяться такое чудо и диво, которое не только может говорить и ссыпаться бесконечными разглогольствами, но и тем, что покажет всё-всё, до чего сможет добраться, а вскоре и скрыться от него никто не сможет, поскольку чужая личная жизнь, анонимность и приватность — лишь пустые слова, за которыми прячется нежелание раскрывать собственные тайны и готовность заплатить за недостаточную внимательность к деталям.
Знакомство с Аластором получается само собой, они обмениваются любезностями, улыбками и как-то неожиданно переключаются на профессиональную деятельность, пока грешник расширяет свой круг связей. Они всегда многое решают.
Знакомства, рукопожатия и улыбка — способы контроля и получения нужной информации куда лучше, чем все угрозы, хотя и линия жёсткой дипломатии шла у него вполне неплохо. Вокс часто раньше, слишком давно, в далёком детстве, слушал радио, в основном, конечно, не своё, да и иметь подобное он долго не мог, но с интересом неподдельным вслушивался в какие-то новости рейнджеров, про ближайшие локальные мероприятия и всё мечтал на них попасть однажды. Может быть, частичка детского восторга позволила ему улыбаться так открыто с грозным оверлордом, одним своим появлением вызывающим до этого трепет. Впрочем, Вокс был перспективным новичком, видевшим в аду новые перспективы, возможности вещать не только в Гордыне, но и в других кругах ада. Аудитория, деньги, души и безграничная власть! Хотелось расширяться, захватить всё доступное ему, но это — в будущем.
Пока что ещё совсем молодой грешник смотрит на полноправного владыку и что-то внутри него говорит о том, что этот демон — это что-то надёжное, что проработает еще десятилетия, как и радио, которое вещает в аду до сих пор и набирает обороты, как и во время жизни Вокса. Аластор своими улыбками и шутками вызывает смех, заставляет Вокса думать о всяких бредовых вещах и карабкаться вверх со всё большей силой. Вверх, по чёрным окровавленным ступеням, к званию оверлорда, к владению миллионами душ.
К успеху.
Вновь приходится выгрызать себе дорогу к высшему адскому свету, вариться в котле из грешников и предателей. Вокс чувствует себя как никогда в своей тарелке, не брезгует, знает, что тут нет тех, кто не без греха. И это вызывает улыбку.
— Что ж, давайте обсудим сегодня одного акулёнка, который теперь — как иронично, ха-ха! — кормит собой рыб.
— Помните того нерадивого бизнесмена, говорящего, что он может связываться с живыми из ада? Вы только посмотрите, в какое ничтожество он превратился.
— О, дорогие мои, а вы видели последствия последней перестрелки? Какая жалость, что я не смог поучаствовать, но один из наших репортёров побывал на месте ценой собственной никчёмной жизни. Можете мне поверить, это то ещё зрелище.
— Доверьтесь нашим сведениям, мы составили примерные подсчёты убитых в аду только за этот месяц наркоторговцев. Нам нужно больше диллеров, вот что я могу вам сказать.
— Эксклюзивно, только для вас, самые актуальные новости от…
— Мы дорожим доверием наших телезрителей.
— Доверьтесь нашим данным…
— Доверьтесь нам.
Его влияние захватывает круг Гордыни. Он уже не просто перспективный юнец. Он самый молодой оверлорд, восходящий на пьедестал, находящийся в зените, будто солнце, которое он больше никогда не увидит, но обладающий до сих пор недостаточным количеством душ, чтобы смотря на него, сопровождающего Аластора, другие не шептались. И впервые всё эти жалкие слухи, мелкие бесы и уродливые грешные души его не волновали. Всё это — лишь грязь, если он находится рядом с Аластором, впервые чувствуя с кем-то такое единение душ.
Вокс улыбается. Смеётся. Шутит. Дразнится и знает, что получит обязательно какой-нибудь остроумный ответ. Чувствует, как в глубине его души зреет странное и дикое в аду — доверие.
И Аластору нельзя доверять. Довериться владыке — это добровольно подписать контракт, самостоятельно вложить цепь в чужие руки и опуститься на колени, ожидая, когда его душу пустят в ход, выбросят как никчёмный мусор или поглотят где-то между вечерним эфиром пятницы и утренним понедельника, играючи разорвут на кусочки и даже не предоставят возможности вкусить последний кусочек славы, не порадуют такой мелочью: его крики боли и ужаса не услышит ни один грешник, а тот, что будет этому свидетелем, едва ли уловит в них что-то новое. Никому не доверять — святой закон, который был понятен Воксу с первых минут нахождения в аду, когда он, только оказавшись в этом Богом забытом месте, пытался понять, как ему ориентироваться и как жить с совершенно новыми ощущениями, головой, тянущей его как-то уж слишком сильно вниз, а какой-то ублюдок протянул ему руку, сразу узнав новоявленного грешника среди матёрых бесов и демонов, после чего всучил Воксу какой-то контракт, говоря, что он ему обязательно поможет обустроиться в аду, поможет вернуть былые заслуги и подобное. Благо, Вокс слишком долго проработал на телевидении, чтобы не схватить контракт и дотошно не вчитаться в него. Какая-то сделка душ и прочий бред, фарс и глупости — так говорит ему грешник, потирающий руки. Картёжник из него бы не вышел. Если он в аду, значит, бредни его сестры не были такими уж и бреднями, когда он покидал дом, переставший уже давно таковым являться, чтобы отправиться за своими желаниями, за шелестом купюр и круглым столом, наполненным офисными акулами, бред о бессмертной душе его не был таким уж и несбыточным, может, и зря он оставил её с многочисленными детьми от разных мужчин выживать в нищете и лишениях, когда сам нежился в квартире на побережье, утром наслаждаясь лучами солнца. И под этими же лучами солнца он был убит. Ирония.
Вокс разорвал контракт, едва сдерживаясь от того, чтобы накинуться на того, кто ему это подсунул. Он что, похож на идиота?
Впрочем, как он выяснит, вполне будет похож, напиваясь в баре, обставленном в стиле тридцатых, Великой Депрессии и того времени, в котором он рос, Вокс распластается по столику, улыбаясь, будто идиот, будет смотреть на владыку напротив него, что молча потягивал виски с безукоризненной улыбкой, наблюдая за грешниками. А Вокс в полупьяни будет любоваться тем, как периодически очаровательно дёргается кончик уха Аластора, реагируя на звук, как будут его пальцы периодически оглаживать стеклянные края бокала. Будто завороженный, телеведущий будет лишь изредка вспоминать про анимацию моргания на экране, а пиксели лениво будут отображать картинку и периодически сбоить.
— Что-то не так? — Аластор поворачивает голову, наконец, на Вокса после десятка минут, проведённых в тишине. Воксу приходится бороться с появившимися помехами на экране, когда он стремительно выпрямляется, подпирает тяжёлый экран ладонью и делает вид, будто всё отлично, хотя одна антенна на голове предательски дёргается, пропуская разряд электричества.
Да нихрена подобного.
Вокс мелет первое, что приходит ему на ум, Аластор в недоверии изгибает бровь, но делает вид, будто верит ему. И переводит тему на какой-то из районов ада, в котором были достаточно лакомые места для таких, как они. Вокс улыбается. Предложение навестить это злачное место повисает в воздухе, они обмениваются многозначительными улыбками и расходятся. Негласное пари на бóльшее количество заключённых за ночь сделок.
Утром у Вокса за спиной несколько сотен — хороший улов, обменянный на рекламу в телевизоре. В последнее время он пользуется популярностью и не гнушается повышать процент. Правда, Аластор едва ли не светится от удовольствия, когда появляется рядом из тени, звучит шипящее весёлое «Бу!», после которого Вокс оборачивается с явным вопросом. Что же так веселит второго владыку?
— Почти пятьсот сотен, — Вокс вздыхает, невольно шурша помехами, принимая своё заслуженное поражение, пока Аластор как ни в чем ни бывало рассматривает собственные чёрные ноготочки, — Тысяч.
Пару секунд чёрно-белых шипящих помех и удивлённые вскрики Вокса о том, что это, вообще-то, жульничество. А внутри чувствуется укол зависти.
— Но-но, мой
друг, мне просто улыбнулась удача, а другому игроку нет, — Аластор улыбается обворожительно, после чего исчезает в тени, оставляя Вокса с периодически дергающейся левой антенной.
Его назвали другом.
И это было величайшей ошибкой для них обоих.
Пожимая руки с одним из древних владык, что владеет всеми шлюхами круга Гордыни, Вокс едва сдерживается от разряда тока, когда слышится отчего-то такое противное и мерзкое: «
Дружище»
Никакие они не друзья. Так, заказчик и исполнитель. Пока Вокс имеет возможность заключать сделки, он не видит смысла в отказе от новых знакомств, даже если они ему не совсем нравятся. Это ж как нужно облажаться, чтоб в аду стать козлом? Буквально. Так ещё и парнокопытного, превышающего размеры самого Вокса, который на его фоне выглядел как квадратный чупа-чупс, он до этого не видел. Хотелось засесть в пабе с тем, кто был с ним одного роста и хотя бы частично совпадал по цветовой гамме: красный теперь вызывал у него самые тупые и уродски-милые ассоциации: сердечки, поцелуи, пушистые ушки и шипящие звуки радио. Но нужно отдать дань традициям: после заключения сделки стоит остаться в заведении, принадлежащем хозяину, смотря на то, что тот может предложить молодому владыке.
Проблема основная была в том, что при жизни его, может, и интересовали девочки на яхте, но теперь они были лишь украшением, излапанным вдоль и поперёк всеми, кому не лень. Вокс не был брезгливым, но брать то, что ходило по рукам не один десяток лет, брезговал, пусть и признавал, что хорошо выдрессированная девочка будет дороже самого верного пса, которого только можно найти. И невольно задумывался, не установил ли он себе целибат после появления в его жизни Аластора. Может быть, проблема была не в другом демоне, а в самом телеведущем, который с содроганием сердца и внутренних процессоров бережно прокручивал воспоминание о том, что его всё же считали другом. Может, это изящная манипуляция, а Вокс на неё вёлся, как последний идиот, но неужели за десяток лет, проведённых в аду, борьбы и разрыванием глоток, пробираясь к самой верхушки, он не заслужил проявить хотя бы толику слабины? Хоть что-то, что могло бы ему вновь почувствовать себя человеком, состоящим только из плоти и крови, вспомнить те чувства, как он себя ощущал, когда встретил первую жену, как трепетало его сердце и как ноги наполнялись силой. Хоть один человек в его жизни должен быть способен не воткнуть ему нож в спину, не изменить, не направить на него дуло пистолета и не обнажить все тщательно скрываемые за нахальными и уверенными улыбками чувства. А Вокс должен сохранить имидж.
— Знакомься, это моя лучшая ночная бабочка, — козёл смеётся весело, отчего его бородка дрожит, пока сам сажает между ними кого-то, кто больше самого Вокса, кто, будто завороженный, всматривается в его экран, точно внезапно загипнотизированный без использования и толики его силы.
Этот кто-то невероятно длинный, массивный даже, сложенный так, будто из фильмов для взрослых ксенофилов, но с грудью, пожалуй, больше, чем у всех женщин в аду, которых он видел. Хотя и юбка на нём соответствующая с чулками, поблядушным макияжем и прочим марафетом.
«
Ну и шлюха» — первая мысль, которая мелькает в его голове, когда он в первый раз смотрит на Валентино.
«
Не в моём вкусе» — первая мысль в голове Валентино возникает только после того, как на его колене с силой сжимается чужая ладонь, возвращая его в реальность, заставляя моль переключить своё внимание с единственного яркого источника света в полутьме. И всё же он улыбается, демонстрируя Воксу набор острых зубов, теперь ещё и убеждая его в том, что ни сантиметра его члена в этой мясорубке не будет.
— Ну что вы, не стоило делать такой широкий жест, — Вокс надеется, что ещё сможет как-нибудь отвертеться от компании Валентино. Но его достаточно настойчиво и красноречиво просят хотя бы попробовать, оставляя наедине с молью в изолированной комнате. Телеведущий вздыхает устало, проводя ладонью по краям монитора, бросает взгляд на Валентино, миленько ему улыбающегося. И как это может быть лучшей бабочкой? Да над ним, наверное, шутят, потому что от бабочки в его новом знакомом только сложенные крылья за спиной, да пара пушистых усов. Всё остальное точно от какого-нибудь муравья-переростка.
— Что ж, малыш, может, скажешь за какой контакт мне стоит тебя потянуть, чтобы ты оттаял? — моль стрекочет весело, опираясь руками напротив электронной коробки, внутри которой слышится тихое гудение. Это так мысли в чужой голове обрабатываются?
— Слушай… — Вокс на несколько секунд замолкает, вспоминая, успел ли владыка ему представить этого человека или нет, пока не получает подсказку:
— Можешь звать меня Вал, — и одна из многочисленных рук этого самого Вала проходится по его плечу. Жест будто бы ненавязчивый, пусть и кажется совсем не таким, когда грешник с милейшей улыбкой убирает ладонь, видя, как рябь прошлась по экрану. Или же просто чувствуя неладное.
— Так вот, Вал, я в твоих услугах не нуждаюсь и просто хочу расслабиться.
И что-то в красных прищурившихся глазах Валентино напротив выдаёт то, что эти слова для него как манна небесная, да и мордашку тот строит такую, будто всё-всё понимает и всё простит.
— О, конечно, принести тебе ещё выпить?
И ночная бабочка тут же исчезает из его поля зрения, пока Вокс уныло смотрит на лёд, оставшийся в стакане с виски. Может, если он немного расслабится, то из головы пропадут лишние мысли об Аласторе, их контракте, необходимости находить таких же идиотов, как тот, что сегодня его должен был уважить, чтобы Вокс ушёл с пустой головой и яйцами. Он прекрасно понимал цели Валентино здесь, в изолированной даже от персонала комнате, где они останутся вдвоём под звуки веселья: либо ему нужна информация, либо Кабрио всё же был дураком, задержавшимся на востребованном месте в аду. Вокс, если бы был игроком, то поставил бы все фишки на зеро, пусть пока и не мог понять, где это зеро найти. Нужна третья сторона конфликта: Аластор подобные злачные места не рекламирует, остальные владыки делают вид, будто шлюхи их не интересуют, а сам Вокс не настолько глуп, чтобы вступать в открытый конфликт с тем, с кем он подписал рекламный контракт: после этого плакала его репутация. Может быть, третьей стороной выступал сам Вокс.
Валентино возвращается стремительно обратно, ставит на стол бутылку виски, какой-то барный коктейльчик и стакан для Вокса. Сам, значит, пить не собирается. Впрочем, если бы он пил бы с каждым клиентом, то до конца ночи не дожил бы. Может, Воксу действительно стоит расслабиться, успокоиться и перестать делать вид, будто он не чувствует чужую руку на своём бедре, красноречиво его поглаживающую. В жизни он не поверит в чьё-то искреннее и неподкупное желание сосасть члены всё семь дней недели, как и не верит в него сейчас.
— Да ладно тебе, хватит зажиматься, — Валентино стрекочет рядом, в очередной раз убеждая Вокса в разнообразии адской фауны: телевизоры, олени, козлы и какие-то странные бабочки, хотя он до какого-то времени вообще не догадывался о том, что насекомые издают какие-то звуки. Ну они же насекомые, не выть же им на Луну и не мяукать ведь, правда же? Вокс пускает эти странные мысли на самотек, списывая всё на крепкий алкоголь и плохую работу фильтров. Или на свою невнимательность, из-за которой он не заметил в теплом полумраке лёгкий розоватый оттенок в его стакане с алкоголем. Можно же хоть немного позволить себе расслабиться, отпустить контроль.
И посмотреть за тем, как перед ним, будто бы незаметно отпихнув стол, на коленях устраивается Валентино, который складывает свои руки на его бёдрах, устраивает в ладонях мордашку и хитро щурится. Вокс, замерев от такой наглости, ожидает даже с некоторым интересом и приподнятой бровью дальнейших действий неугомонного мужчины, вновь вспоминая о зубастой пасти и нежелании впихивать в неё ничего, кроме, пожалуй, моркови. Должно быть, получится занятное фигурное вырезание…
Вокс неожиданно открывает шире глаза, чтобы постараться более осознанно посмотреть на моль между его ног. Он выпил всего пару сотен грамм и не считал это даже дозой для того, чтобы язык начал заплетаться, да он столько же выпивал ежедневно.
Эта шлюшья моль ему что-то подмешала!
— Но-но, тише, — когда Вокс планирует встать, чтобы из более удобного положения отпинать нерадивого работника, Валентино проскальзывает своими бесконечными руками ему под поясницу и усаживает как-то необычно мягко назад, надавливая одной рукой на низ его живота, — Просто представь кого-нибудь другого. Какую-нибудь более привлекательную для тебя персону.
Он пальцами как-то успевает скользнуть Воксу под пиджак, выправить водолазку и приспустить штаны чтобы выводить на пояснице какие-то странные узоры. Отчего-то эти действия заставляют Вокса тихо зашипеть.
— Да черт с тобой, — он выплёвывает это недовольно, а сам выпивает одним глотком содержимое, чтобы быстрее забыться.
— Со всеми нами, — Валентино смеётся будто в замедленной съёмке, стягивая с Вокса штаны, ведёт руками по ногам, успевает расстегнуть ремень и даже снимает с него туфли, перед этим поставив ногу на своё бедро. Он знает, что делает. Он делал это уже сотни, если не тысячи раз. И Вокса это слегка злит: он всё же был любителем эксклюзива.
Что там предлагал Валентино? Представить кого-нибудь другого? Какую-нибудь миленькую большегрудую девушку с длинными волнистыми волосами, выделяющими формами и фарфоровой кожей? Приелось давно такое. Необычную хиппи, с этой странной повязкой на волосах, которая могла бы задвигать про мир во всём мире в аду? Он не тот, у кого на подобное встанет. Вокс закрывает глаза и едва не вздрагивает, когда его не шибко до этого возбуждённый, но одурманенный мозг услужливо подкидывает образ, о котором он старался не думать: насмешливый, холодный и уничижительный взгляд, извечная идеальная улыбка, беспристрастное выражение лица и костюм прямо-таки с иголочки. Аластор, представленный им, сидящий перед ним на коленях с разведёнными ногами, изнывающий от желания вкусить его член. Вокс невольно проводит ладонью по корпусу, чтобы убрать это наваждение, которое никак не развеивается и будто бы лишь становится реальнее. Оно даже лучше, чем реальность.
Валентино аж удивлённо дёргает двумя усами, разводят их в разные стороны, когда наблюдает за тем, как размазывает по дивану владыку. Он, кажется, слегка переборщил, рассчитывая дозу, чтобы свалить такую высокопоставленную персону, но ему же от этого лучше. Может, тот наконец перестанет быть таким говнюком, если кончит пару раз. Впрочем, делать вид, будто чужое удовольствие — его главная прерогатива, порядком уже утомило Валентино. Кабрио и без того подкладывал его под каждого мало-мальски влиятельного клиента, чтобы уважить чужое появление в этом месте, будто бы и без того не было понятно, что в аду было достаточно неуверенных в себе страхолюдин, которые снимали себе девочек, чтобы удовлетворить низменные потребности. Или хоть немного почувствовать себя важным и значимым, особенно если душа такого неудачника принадлежала такому говнюку, как Вокс. Что-то подсказывало, что своих он держал в ежовых рукавицах. Или акульих челюстях.
Видя, что объект его сегодняшнего внимания наконец прикрывает глаза и позволяет себе расслабиться, Валентино забирается в его бельё, помогая себе руками поднять то, что даже его заставляет удивлённо поднять брови. А есть у Вокса хоть что-нибудь, что не будет светиться? Вал едва заметно дергает усом, но, немного поразмыслив и решив, что его рот видел вещи и похуже, наконец приступает к своей работе: опускается ртом на чужой член, оплетая его длинным языком, что вызывает довольный вздох откуда-то сверху.
Если бы это был Аластор, настоящий и живой, то он убрал бы зубы, был бы так же покорен? Вокс в этом сомневался, думал, что такой горделивый человек точно не опустился бы перед ним на колени самостоятельно, не убрал бы каким-то магическим образом зубы и точно не удержался бы от комментариев о том, как быстро возбудился второй владыка, стоило ему только представить перед собой правильного человека. Того, кто никогда бы не оказался в этом положении и чей язык не пытался бы выдоить из него всё до последней капли. Вокс не сопротивлялся. Наоборот, запустил руки, ожидая, что под ними окажутся жесткие волосы, но нет, пальцы проходятся по голой коже, находят два пушистых уса, а Валентино сдерживается от рычания: не любил он, когда кто-то чужой касался его такой нежной и уязвимой части образа, благо, ещё никто не пробовал их оборвать, хотя его клиент додумывается тянуть за них, направляя его. Мог бы закатить глаза, закатил бы.
Вокса мало волнуют чужие переживания по поводу сохранности важной и чувствительной части своего тела. Он был бы рад представить, будто в его руках находится не шальная бабочка, для которой он далеко не первый клиент за эту ночь, а кто-то, к кому ему лучше не испытывать никаких чувств, кроме дружеских, да и их тоже не стоит. Почти всё его естество одновременно и противится любви к Аластору и жаждет её.
В аду не место для такого проявления слабости, как эта. В аду вообще лучше не показывать никаких привязанностей и зависимостей, кроме наркотических.
Может быть, окажись в его руках нежные мягкие оленьи ушки, он бы не зарычал, не натянул глотку Валентино, удерживая его одной рукой, кончая.
Моль отстраняется, облизывается, смотря на расслабившегося владыку, который слегка прикрыл одной из ладоней ту часть экрана, в которой находились его глаза. Он не спрашивал, да и интересно не было. У богатых, как говорится, свои причуды. Владыка, что-то бурча как старый дед, отворачивается от него, лезет в карман и молча сует Валентино несколько скрученных сотен, тот впервые улыбается удовлетворенно, забирая деньги из чужих рук, но почему-то не уходит, поднимается, садится вновь рядом. Работая в таком месте, он уже успел научиться различать свои чаевые и то, что получал в итоге, кажется, уже на ощупь определял двадцатки и сотни.
— Твоя работа на этом окончена, не так ли? — Вокс наконец набирается внутренних сил признаться себе в том, что его не то чтобы сильно друг стал новой сексуальной фантазией. Но рядом до сих пор почему-то кружится ночная бабочка, возвращая в его руки алкоголь, который тот привычно опрокидывает внутрь. Он не снимал его на ночь и уже даже отдал заслуженные чаевые, предполагая, что стал одним из самых щедрых клиентов на неделе. Даже если Кабрио знал, что Валентино для него является ценной бабочкой, то точно не незаменимой. Не будет ночной бабочки — появится кто-нибудь другой.
Валентино же не то, чтобы в восторге от продолжениея вечера, но Кабрио ему доходчиво объяснил, что от владыки ему требуется информация. Хоть какие-нибудь крупицы того, что могло бы сделать Вокса уязвимым, помимо факта наличия у него кого-то, о ком он фантазировал, когда кончал в горло Валентино. Это всё же даже на несколько часов отдыха не тянуло, что уж говорить о дозе. Его уже откровенно тянуло закинуться чем-нибудь или нюхнуть дорожку, но пока что Вокс — это всё, чем может насладиться моль. Может, немного больше алкоголя и дури в крови владыки откроют ему парочку чужих тайн. Разве такая милая бабочка, как Вал, не сможет выслушать или вытянуть из него пару секретиков? Хотя бы узнать о том, кто так интересовал владыку. Может, Вокс всё же сдастся и, когда окажется сверху, спустит в него, шепча заветное имя.
— Ну чего ты такой недовольный. Только не говори, что тебе не понравилось, — Валентино проводит пальцами по чужой шее, по той чувствительной линии тёмной кожи между экраном и водолазкой, заставляя Вокса посмотреть на себя, — Или ты хочешь продолжения?
Игривые нотки так и чувствуются в голосе бабочки, Вокс слышит и акцент, но он сейчас не в том состоянии, чтобы определить, откуда при жизни был Валентино. Думается, до этого у него была примерно та же сфера деятельности, что и сейчас, может, даже хуже. Как он помнил, шлюхи всегда плохо заканчивали и зря надеялись на что-то большее, чем передозировка, самоубийство или пистолет. Впрочем, некоторые даже эти способы считали слишком гуманными для ночных бабочек. Погруженный в свои мысли о бабочках, убийствах и том, как он вообще докатился до жизни такой, Вокс позволяет Валентино с интересом изучать мордашку, крутить корпус так и эдак, рассматривать место соединения живой ткани, резины и экрана, задаваться вопросом, может ли Вокс чувствовать его прикосновения. Моль скользит руками дальше, находит провода, ведущие к телевизору, обводит пальцами незанятое гнездо и тут же слышит шипение Вокса, который вздрагивает в его руках.
— Тебе совсем делать нечего? — он ворчит недовольно, но Валентино не спешит убирать руку от проводов, соединяющих что-то. И почему-то желание узнать, что же там такое скрывал от него Вокс, пересиливает инстинкт самосохранения.
— Что-то не так, дорогуша? — Валентино скалится в ответ притягательному свету экрана, коготком слегка дразнит гнездо, но внутрь при всем желании вставить не может. Он впервые за весь вечер добился от этого ходячего кома недовольства и самовлюбленности хоть какой-то реакции, может себе позволить и слегка действовать ему на нервы.
А Вокс наконец издает что-то похожее на довольный стон.
Они оба смотрят друг на друга с искренним удивлением, но постепенно выражения лиц меняются: у Вокса на разъяренное, а у Валентино на восторженное от осознания, как всё-таки был устроен этот вредный засранец.
Предвкушая хорошую взбучку, повинуясь инстинкту самосохранения, он дергает за ближайший провод, когда рот владыки открывается. Разряд тока служит ему напоминанием о разнице сил, заставляет подскочить, электризует мех, но в основном мало что меняет. Разве что Вокс продолжает активно говорить, но звук так и не появляется. Валентино улыбается, видя, как между двумя антеннами пробегает искорка. Телеведущему требуется время, чтобы понять, что смысл его слов, как и звук, до Валентино не доходят, он только тянется рукой, чтобы вернуть обратно себе возможность доходчиво объяснить, в какой именно подворотне и с какими травмами найдут Валентино, но бабочка услужливо возвращает ему возможность говорить обратно. Не сразу, конечно, путает поначалу гнезда, чем вызывает дрожь у Вокса, у которого от этого в голове пробегает белый шум, после чего его ругательства Валентино уже может услышать. Благо, хоть дурь продолжала действовать, а потому ведущий дальше ругани и обещаний оторвать Валентино к чертям и усы, и крылья, и руки, и член, не заходит. Хоть это радует.
Валентино даже не пытается казаться виноватым, лишь пожимает плечами и возвращает свою лапу на плечо Вокса, пытающегося полупьяно понять, почему тот до сих пор с ним ошивается.
— Извини, не лажу с техникой, — пожав плечами, Валентино ласково касается плеч, мерно поглаживая. Допустим, одно чувствительное место, за которое ему чуть руки не вырвали, он нашел. А вот было ли то уязвимым…
— Еще раз полезешь, и я тебе твои же руки в жопу запихну.
— Ну, это не худшее, что она видела.
Вокс карикатурно кривится, чем вызывает у Валентино смех. А владыка был даже забавным, когда был под чем-нибудь. Может, достаточно забавным, чтобы продолжить.
— А ведь вместо угроз мы могли бы заняться чем-то более интересным, — Валентино переходит на полушёпот, игриво смотря на Вокса, который делает вид, будто не слышит этих слов. Вал вновь начинает раздражаться, поглаживает его пальцами по затылку, опустив руку ниже гнёзд и контактов.
Ну он же что-то нащупал! Были же точки соприкосновения, какие-то вербальные, невербальные, астральные и остальные сигналы, которые такой умелец, как он, просто не мог пропустить. Валентино слегка, задумавшись, увлекается, двигается ближе, обнимает Вокса, притягивая к себе и за талию, возгружает голову на так удобно подставленный экран и агрессивно наглаживает чужую спину, чувствуя под рукой слегка выступающие пластины. Металл? Моль обводит их, решает, что они служат защитой для позвоночника, но плохо понимает, как вообще работает Вокс и почему он слышит чужое гудение. Всё же грешники претерпевали удивительные изменения.
Вокс этого всего не хотел, думал, что ему просто отсосут, максимум, он всё же трахнет ту шлюшку, а не распластается по чужой невероятной груди, чувствуя, как его гладят, будто кота. Это могло бы бесить, если бы чужие прикосновения мурашками не разбегались по коже, будоража процессор, заставляя трепетать внутренне. И он, к своему пьяному стыду, слышит, как пару раз несдержанно выдыхает. Может быть, ему бы не помешал иногда массаж или что-нибудь такое.
Да что угодно, что не имело названия «Обычные человеческие или получеловеческие прикосновения». Тактильный голод и вся остальная чушь для слабаков.
Хуже всего, что это замечает не только он. И Валентино начинает с ним ворковать, что бесит только больше, раздражает, но будь у него возможность краснеть, то он бы определённо покраснел.
— О, детка, так тебе нравится, когда тебя гладят? Трогают? Ты так истосковался по прикосновениям, — Валентино облизывается, сглатывая подступившие к горлу ядовитые слова. Он был недостаточно силен, чтобы тягаться с Воксом, но достаточно умён, чтобы попробовать приласкать владыку.
Кончик языка ощущает вкус власти. Он просто шлюха, но его слова, его хитросплетенная сеть, может манить к себе. Но это не значит, что Валентино не хотел трахнуть Вокса, когда понял, где нужно надавить.
— Ты так много работал, что совсем не осталось времени на личную жизнь. Не переживай, давай просто расслабимся, дорогуша, — Вал почти мурлычет, тихо стрекочет и теперь действительно несдержанно дёргает усами, смотря на такой манящий экран Вокса. Он не перетягивает владыку к себе, нет, даже не думает бежать к Кабрио после завершения, точно не собирается никому говорить о том, каким вдруг очаровательным сделался тот, кто стал перед ним уязвим. И даже чужой привставший член становится почти комплиментом, когда он в четыре руки через поглаживания и бесконечные воркования укладывает Вокса на спину.
Владыка понимает, что дело набирает обороты, что он переборщил с собственным расслаблением, что сам себе уже не может объяснить, как докатился до того, что какая-то шлюха разводит ему ноги. И в глубине его чёрной пропащей души ему это нравится. Вокс облизывается, смотря на то, как Валентино нависает сверху. Но если кто-нибудь об этом узнаёт…
Одна эта мысль заставляет подскочить, но угодить вновь прямо в чужие тесные объятия, уткнуться монитором в теплую грудь. Руки Валентино на его спине — задирают на нем водолазку. Руки Валентино на его пояснице — придерживают и слегка лапают. Руки Валентино на его бедрах — гладят, сжимают, приучают к своим прикосновениям.
О, это не Аластор.
И это ещё хуже.
— Не переживай. Ни одна сука об этом не узнает. Нет, — Вал склоняется и облизывается. Вокс улыбается, видя знакомые нотки, будто бы смотрит в собственное отражение. Он точно не мог быть единственным в аду, помешанном на власти и контроле. Вокс чувствует родственную душу, человека, кто мог бы разделить его взгляды, если бы не разводил его ноги, — Это только между нами.
И этим словам есть смысл не верить. Валентино может солгать, а потом растрепать всем и каждому.
Но моль склоняется к нему за поцелуем, почти вылизывает рот. Со стороны это можно назвать пожиранием. Так с клиентами себя не ведут, и Вокс вспоминает главное правило ночных бабочек: никаких поцелуев.
— Ебучий язык… — телеведущий даже для приличия не выказывает и капли неудовольствия от своего положения: на шлюшьем красном диване, под самой шлюшьей шлюхой из всех, он чувствует себя, будто на небесах.
— Ебущий.
Вал оставляет после себя очаровательную розовую дорожку по экрану Вокса, на его водолазке, которую задирает до самой груди, на сосках, по его тёмному телу, будто сделанному из резины, плавно спускающуюся вниз, а владыка думает, что он горит со стыда и возбуждения. Его раскалили, будто металл в печи, нагревали долго, чтобы тот стал непокорным, но пригодным для ковки. И Валентино не против стать молотом.
Мотылёк исчезает где-то в районе бёдер Вокса, закидывает его ноги на свои плечи, скользит языком внутрь, чем вызывает весьма однозначную реакцию:
— О, ебать, не соврал.
Была б у Валентино возможность, он бы прыснул со смеху, но вот рот был, к сожалению, занят. Язык был действительно что надо: изгибающийся внутри Вокса, надавливающий на простату, прикосновения к которой вызывали очаровательные подрагивания тонких ножек, лежащих на плечах бабочки, он проникал внутрь и скользил наружу только для того, чтобы облизнуться и оценить результат своей работы.
Под ним лежал владыка.
И он бы убил за возможность повторить подобное, вновь послушать сдерживаемые стоны и пьяные маты, лестные комментарии и само осознание того, что вдруг оказалось в его руках. Сама возможность.
Если он был способен удовлетворить одного владыку, то разве он не будет способен убить другого? Валентино щурится, вновь пойманный светом экрана Вокса, к которому было приковано его внимание. Грешник лежал под ним, возбуждённый, жаждущий и раскалённый до предела.
Валентино опускает чужие бёдра на свои колени, но разорвать контакт не может: глупо отрицать, что Вокс его заводит. Юбка задирается, чтобы не мешать, а член, неумолимо до этого требующий внимания, высвобождается с довольным выдохом.
Нахуй презервативы.
Своего первого клиента он трахнет без всей ненужной хуйни.
Удерживая нижней парой рук Вокса за бёдра, он направляет себя внутрь, ласково поглаживая низ живота. Телеведущий достаточно худой, чтобы он это почувствовал. Они оба это чувствуют, когда он входит внутрь и одним плавным движением загоняет до самых яиц, не открывая взгляда от экрана Вокса: его глючит, чёрно-белая рябь на секунду появляется на экране, после чего возвращается жаждущий возбуждённый расфокусированный взгляд. Он не один этого хотел.
Стоны Вокса являются вполне достаточным подтверждением, как и то, как тот хватается когтями за обивку дивана, вспарывает её, но всё никак не может отпустить. Благо, владыка не впивается когтями в Валентино — разорвет. И при этом так хорошо прогибается, что Валентино взгляда оторвать от Вокса не может, двигаясь внутри. Он приятно узкий, обволакивающий, горячий — явно перегрелся. Но и Валентино не остаётся в долгу: радует Вокса довольными шумными вздохами и тихими стонами, правда, тот вряд ли его слушает и наслаждается подобным. Всё же его слегка трахали и можно было позволить себе не думать ни о чем кроме ощущений внутри.
Если бы Валентино мог своим членом достать до сердца или органа, заменяющего его у грешников, то Вокс бы давно влюбился в этот волшебный инструмент, заставляющий его видеть небо в алмазах, чувствовать, как же было прекрасно поддаться хоть раз на подобное, не отпустить контроль, ни в коем случае, но стать слегка свободнее. Это даже не всегда плохо кончается для него.
Рука Валентино опускается на его член — и Вокс попадает на небеса.
До грешника не сразу доносится чужой голос, тихо ругающийся. На него недовольно бухтит слишком уж пушистый и наэлектризованный Валентино, который растирает между пальцев что-то неоново-синее, пробует на вкус и морщится. Да это же его сперма.
— С десяток минут назад тебе было плевать на вкус. Не выебывайся.
— Пару минут назад ты стонал на моём члене, как блондинка на родео. И, кажется, отключился, — Валентино улыбается нагло, но во весь рот. Вот же рожа довольная. Моль пальцами проводит вновь по тонкому бедру Вокса, находя теперь владыку привлекательным и даже желанным, — Можем повторить.
— Повторим, когда твоя душа не будет принадлежать обмудку, — Вокс даже бровью не ведёт. Значит, его всё же вырубило в первый раз и он смог автоматически перезагрузиться. Хорошо, что он недавно эту функцию добавил, чтобы избежать всяких неловких ситуаций, но даже в самых смелых опасениях не мог предположить, что оргазм может выбить его из колеи. Хотя смотря какой.
Валентино смотрит возмущенно, но тихо, видимо, обдумывая ответ, пока Вокс садится, бросает взгляд на недопитый коктейль Валентино, решает, что тот точно был чист: шлюхи сначала работали, а потом получали дозу, а Воксу необходимо было выпить. Приторная сладость стекает по горлу, заставляет его скривиться, посмотреть вновь на притихшего Валентино. Но тихим тот надолго не остаётся, поднимается ловко с места, прячет по каким-то секретным шлюшьим местам полученные от Вокса чаевые, после чего вновь наклоняется к телеведущему, облизываясь. Теперь-то он начинал казаться притягательным.
— Тогда в следующий раз я трахну тебя в центре ебаной сцены клуба,
Вокси.
И тот скрывается прежде, чем в него полетит пустая бутылка из-под виски с розовым осадком на дне под недовольные ругательства телеведущего. Да ни одна сука не смела его так называть!
То, что было в борделе, остаётся в борделе.
Валентино, прикрывая за собой дверь, знает, что даже не сможет сейчас побыть в одиночестве лишние пару минут. Одна из верных девочек босса, весело цокая копытцами, виснет на одной из его рук, игриво интересуясь тем, как всё прошло своим раздражающим писклявым голосом. Если он без её участия пойдёт на ковёр, то смысл появления этой дамочки он не улавливал. Может, кто-то много о себе думает, считая, что они друзья, но Валентино не против эту иллюзию поддержать, улыбаясь, говорит что-то про то, как он ему отсосал, как его трахнули и всё остальное, пока его будто бы незаметно подводят к заветной двери, за которой скрывается Кабрио. Шлюшка остаётся далеко за спиной, Вал остаётся один на один с сутенёром, занимающимся подсчетом кассы за прошедшие часы. Купюры, мелькающие в чужих руках привлекают внимание, но разглядеть цифры в полутьме и манящем свете лампы не получается совсем. Валентино таких купюр в руках давно не держал. Даже если за ночь за них платят по двадцатке, будто за спидозных шлюх на трассе, которых обычно нанимают дальнобойщики, то даже так прибыль с них имеют вполне себе неплохую.
— Ну что ты стоишь, присаживайся, куколка, садись, — блеящий голос сутенёра звучит шальшиво-ласково, его бабочка не может отказать, присаживаясь в кресло поближе к столу. Взгляд цепляется за лежащие стопкой расфасованные по пакетикам таблетки. Хочется дотянуться до них рукой и забыться хоть ненадолго, расслабиться, забыть о том, кто он и где. Но сначала ему нужно удовлетворить чужое любопытство под недовольным взглядом. Валентино понимает, что он долго молчит.
— Да не переживай ты так, он просто обычный выскочка. Трахнул меня и ушёл по своим делам. Бесит меня, — Валентино пожимает плечами, сухо делится подробностями, опуская, основные моменты. Например, те, что он не должен был трахать клиента даже если очень хотел, даже если тот его раздражал. Говоря про чужой характер, Валентино кривится, не забывая про главное правило любого пиздежа — доля правды в нём должна была быть. Вокс его невероятно бесит. И почему-то невероятно возбуждал, — И нихуя интересного.
Считая себя свободным от чужого внимания, Валентино тянет руку к дозе. Он выполнил свою работу, пора бы и Кабрио предоставить ему желанную панацею.
— Что-то мне в это слабо верится, — чужой кулак приземляется аккурат на тонкие пальцы застрекотавшего Валентино, прижимают его руку к столу, не позволяя выбраться.
— Даже если он кошель, набитый деньгами, меня мало возбуждает коробка на голове, — Валентино шипит, прижимаясь грудью к столешнице, зная, что его слова — огромная ошибка. И всё же не сдерживается, не прикусывает язык. Кабрио подложил его ни под одного ублюдка, чтобы он не мог высказаться, чтобы злость не пробирала его до костей, вспоминая всех тех, трахающих его на бархатной обивке дивана, их липкие руки, касающиеся его крыльев, все эти мерзкие твари, желающие трахнуть его так, будто бы вместо его тела они хотели трахнуть Валентино в душу.
— Вал, куколка, я не помню, чтобы спрашивал, что тебя возбуждает. Если я говорю, что тебе за ночь нужно обслужить вечеринку на восемьдесят четыре персоны, ты говоришь? — пригвоздив его руку к столу, Кабрио над ним возвышается, а его рога в тусклом свете кажутся дьявольски чёрными. Он шипит эти слова в чужое лицо, пока Валентино, сдерживается от желания плюнуть в козью морду. Он слишком долго сдерживал ярость и злость, но старые привычки подчиняться, повинуясь инстинкту самосохранения, были сильнее желания высказать. Страх перед сутенёром, владеющим его душой, становится привычным спутником его жизни. Это раздражает, но Валентино повинуется, вжимает голову в плечи, прячется в мех, будто бы кольцо из сердец может спасти его от праведного гнева как подушка безопасности при выезде на встречку.
— Да, Кабрио.
— Если я говорю, что мне нужна информация о Воксе и его планах, то ты говоришь?
— На какой срок?
— Умница.
Кабрио блеет и отстраняется, поднимается со своего места, отпуская руку Валентино, которую тот тут же возвращает себе, прижимая к телу. Мужчина кидает ему один из пакетов со стола, который Валентино не успевает словить. Тот ударяется о его декольте и падает на колени.
— Постарайся в следующий раз, когда он придёт. Ты знаешь, я не люблю быть в ком-то разочарован, но твои крылышки будут хорошо смотреться на стене.
Валентино скалится ему в спину, когда Кабрио поворачивается, чтобы указать рукой на пустое место на стене между рогами бывшей любимицы Кабрио и копытцами бывшего любимца. Красноречивый намёк.
Валентино не настолько глуп, чтобы не знать, как окончится его карьера. Он уходит из кабинета, сжимая в руке полученную оплату, а когда уже возвращает к ней своё внимание в зале, видит, что стёр их в труху. Поднимающуюся ярость приходится глушить, сдуру швырнуть наркотическую крошку в ближайшую урну и, улыбаясь, отправиться в зал.
Время начинает течь привычно, похожие друг на друга дни, когда Валентино скалится клиентам, опускается перед ними на колени, разводя чужие ноги. Делает вид, будто ему нравится ощущать на языке вкус спермы, будто ему до ужаса приятно чувствовать внутри себя чужие вялые пенисы и слышать сверху активные нахваливания этого коитуса. Недели ненависти и чистоты раздражают его, злят. Ему нужно принять, вколоть что-нибудь, да хоть выкурить косяк травки — от неё же ничего не будет, не сорвётся. Но если примет, хоть раз позволит себе слабину, то знает, что всё будет как и до этого: вновь в чужие объятия, вновь в любую постель, вновь на каждый желающий его член, любые игрушки и фетиши. Валентино сделает всё ради пары грамм.
Валентино даже может убить.
Мог бы.
Но бабочки не бывают опасными. Тем более ночные: глупые мотыльки летят на свет, бесчисленное множество раз бьются о лампу головой, чтобы в конечном итоге сгореть или разбиться, упав вниз.
Он тоже от части падает. Хотя, если не обманывать самого себя, то он уже давно на дне. Не на самом глубоком, но точно не в лучшем месте.
Когти и пальцы на бёдрах надоедают, от вкуса спермы тянет блевать уже давно. Это всё из-за того, что он уже давно не принимал. Но Валентино нужно сохранить трезвость хотя бы на время. Хотя бы на пару недель. И даже получается.
До вечера с Кабрио, проводящего рукой по его плечам, ласково воркующим на ухо всякую пошлую ересь, которую Валентино, кажется, мог бы уже предсказать. Моль ему улыбается мило, глазки строит. И с барского плеча Кабрио разделяет даже порошок на двоих, скручивает купюру и протягивает её Валентино. Кажется, до того дошли слухи, что в последнее время он не часто задерживался с бабочками, чтобы расслабиться после тяжёлой ночи, раскурить косяк-другой, наоборот, сразу валился спать и предпочитал не вставать до первых клиентов. Валентино трясущимися руками принимает скрученную купюру. Не может отказать. Кабрио всё поймёт. И его крылья окажутся на доске почёта, а душа будет разорвана.
Валентино занюхивает, со смехом падает на чужое плечо, веселясь. Ответно обнимает, дурачится и улыбается. Великолепно играет. В конце концов, именно Кабрио позволил ему набраться опыта в обольщении клиентов, в том, чтобы его слова звучали убедительно, а действия выглядели соблазнительно, чему не мешало удовольствие от полученной дозы. Он давно не принимал.
Нужно сосредоточиться.
Когда над ним двигается и пыхтит Кабрио, Валентино невольно задумывается, что даже секс с восемью десятками мужчин кажется занятием не таким уж и отвратительным. От него хотя бы можно будет отмыться. Впрочем, от того, что Валентино делает дальше, он тоже вполне сможет отмыться, но едва ли захочет.
Они меняются: Валентино сверху, расправляет крылья, надрывно стонет, будто ему было приятно объезжать раз за разом этого старого мудака, держится нижней парой рук за руки с Кабрио — романтика. Его верхняя пара рук тянется к шее. Он даже не сразу понимает, что происходит, пока не чувствует, как стремительно ему перекрывают доступ к воздуху, как Валентино давит, сжимает пальцы крепче, а в алых глазах отражается искажённое яростью лицо Кабрио. Валентино сильнее, больше, он может расправить крылья, махнуть ими пару раз и его едва ли можно будет скинуть. Чтобы понять, что физическое превосходство на его стороне потребовалось время, нужно было понаблюдать за стариком со стороны. Души не стареют, но их нынешние формы имеют изъяны. Валентино не имеет когтей, а вот у Кабрио они есть — нужно лишить его возможности разорвать Валентино. Невольно вспоминается и то, что он мог держать девочек на руках, когда они дурачились, а вот козёл никогда никого не трахал навесу. Он слабее. Он дергается под ним, бьется, хватаясь за крупицы воздуха.
Валентино чувствует, как под его пальцами ломается трахея. И этого недостаточно. Смотря в стеклянные глаза, он чувствует, как его душу перестают сжимать оковы контракта, а чужая морда оказывается между подушек, повернутся на сто восемьдесят одним резким движением.
Валентино чувствует себя удовлетворённым. Оказывается, убить проще, чем кажется. Может, он действительно просто физически сильнее, потому что взгляд цепляет и то, что чужие кисти рук тоже слегка повёрнуты неестественно, но под шерстью он этого разобрать не может. Валентино с интересом проводит пальцами по чужим пористым рогам, на которых виднелись годичные кольца. Длинные. Изящные. Валентино берётся за них двумя руками, упираясь ногой в грудь, чтобы было удобнее.
Хруст раздаёт по комнате под довольное стрекотание.
***
Вокс возвращается в свою привычную рутину, заключает сделки и всё бы шло своим чередом, могло бы идти, если бы не всё то, что могло бы пойти не так. И всё, конечно же, идёт не так. Сделки остаются на месте, эфиры идут своим чередом, клиенты, помощники, телевидение и прогресс — всё отлично. Кроме самого Вокса.
Он пробует новые форматы коротких интервью с гостями, другими оверлордами, местными знаменитостями и остальными пропащими, которые нашли в аду место под солнцем, которое они уже никогда не увидят. Это тоже замечательно. Вокс с идеально зубастой улыбкой интересуется последними новостями, планами на будущее, личной жизнью и остальной хуйней, до которой ему не было шибко дела, но которую он не был против обсудить.
Всё отлично. Всё хорошо.
Кроме Вокса.
Он чувствует себя странно, но хуже всего, что он понимает, что происходит, понимает это отчаянно, чувствуя, как в груди расцветает нежное и тёплое, такое хрупкое в жестоком месте, где не выдерживала даже сталь, ни один известный ему материал, который на поверхности был вынослив, люди ломались и выбрасывались за ненадобностью. А он вздумал грезить о чувствах, о великом и возвышенном. Недоступном и отстранённом. Аластор в его сторону даже не посмотрит без необходимости, они касались друг друга всего от силы пару раз, когда жали руки или Вокс мельком касался чужого предплечья, чтобы обратить на себя внимания, иногда, заговорившись, едва мог коснуться чужого пальто. Аластор себе подобное почти не позволял. Почти — достаточно для того, чтобы Вокс понял, что он очень крупно влип.
Любовь — это поломка в его случае. С такими вещами не шутят, эту тварь нельзя игнорировать, иначе скрываемые чувства зацветут ещё сильнее и их заметят даже сторонние наблюдатели. Он не хотел, чтобы Аластор был его уязвимостью, чтобы это как-то сказывалось на работе. Его устраивали дружеские отношения с ним, пусть даже дружбой это было сложно назвать, но можно ведь! Они ходили в бары, выпивали, обсуждали действительно интересные новости и даже сделали по фотографии на какую-то доисторическую камеру. Вокс не возражал, просто хотел запечатлеть на камеру момент. И в итоге в рамочке теперь стояла фотография, на которой они светились улыбками.
Болезни нужно лечить, раны прижигать, а поломки чинить. Воксу нужно, чтобы шестерёнки встали на место, чтобы его процессор не перегревался каждый раз, когда они с Аластором обсуждали какую-нибудь острую тему. Он был консерватором, в то время как Вокс гнался за новыми тенденциями, но не только: он их и задавал. Они были слишком разными, отражали две стороны одной монеты и крайне редко сходились во мнении, но почему-то из раза в раз предпочитали компанию друг друга.
Вокс в один вечер набирается смелости, когда они остаются вдвоём после эфира Аластора, в котором они обсуждали оба последние сплетни. Наконец и он стал приглашенным гостем. Однако интересовало его не это, а уже другое. Он осторожно коготочками касается пальцев Аластора, который завершил уже эфир и молча выстраивал ведущей рукой программу, запустив вновь свою невероятно древнюю музыку. Вокс не возражает, когда она разносится по башне. Это даже будто бы создаёт интимную атмосферу, заставляя его сердце биться быстрее, а работу внутренних запчастей слегка гудеть громче. Его прикосновение встречает взгляд Аластора с приподнятыми бровями. Но руку он не убирает.
На лице Вокса расцветает абсолютно глупая влюблённая улыбка. Он чувствует, как в животе трепещут бабочки и бьётся моторчик.
— Знаешь, я недавно подумал о новом концепте. Мы с тобой уже давно знакомы, да и силы почти равны… — по изогнутым бровям Аластора можно догадаться, что тот так не считает.
— К чему ты клонишь, дорогой
друг? — безукоризненно звучит в ответ, радиоведущий слегка поворачивает голову в бок.
— К тому, что я думаю над тем, чтобы создать некоторое объединение владык, куда будут входить доверенные лица друг друга. Вроде семьи, если так будет понятнее. Или любовников. Может быть, ты захочешь присоединиться? — Воксу не хватает смелости сказать всё прямо. Но он говорит глубже, глупее, чем должен был. А его пальцы осторожно обхватывают ладонь замеревшего Аластора, аккуратно сжимают. Вокс смотрит на него открыто, будто бы замирает с этой безнадёжной улыбочкой, ожидая ответа.
Кажется, будто время замирает на эти долгие секунды. Но какое там время, когда решается вопрос нежных чувств.
Аластор поджимает коротко губы, но улыбка на его лице никуда не пропадёт. Даже уголок не дёргается, взгляд едва опускается.
— С твоей стороны крайне дерзко предполагать, что мы можем быть так близки. Ты не думал, что это достаточно смелое заявление?
Радиоведущий вынимает свою ладонь из-под расслабившейся руки Вокса. Но его взгляд всё ещё выглядит похожим на взгляд побитого щенка.
— Возможно. Но ты мог бы подумать об этом, Ал. Я предлагаю тебе новые возможности, ты сможешь реализовать свои амбиции, если будешь знать, что твой тыл прикрыт. Как и я, — Вокс старается не показать, что внутри у него что-то трескается оглушительно. Даже собственные глупые оправдания звучат будто из-под воды, — Это выгодное сотрудничество!
— Не вижу никакой выгоды в мёртвом балласте.
Вокс поднимается мгновенно. Чужие слова будто бы физически ранят, заставляя его двигаться вперёд к Аластору. Да разве можно было считать его мёртвым грузом? Задетая гордость дает о себе знать. О нём говорят, ему доверяют. Его боятся.
— Слышу это от старика, чье радио вскоре заглохнет навсегда. Не думал поменять формат, пока не загнулся окончательно? — нежелательные слова и непрошенные советы сами выбираются наружу. Аластор тоже не тот, кто сможет молча проглотить подобное. Слово за слово, не одиножды раненная в пылу ссоры чужая и собственная гордость. Трещины в таком бережном и надеждой доверии, которое Вокс выстраивал так долго, так дорожил, а в итоге на пару с Аластором методично разламывал его, словно плитку шоколада. Раз за разом тоже слышался хруст.
— … То есть ты всё это время считал, что мы с тобой
друзья? Вокс, может, ты и молод, но тебе уже давно не шесть.
Вокс хватает его за руку. Между антеннами проскальзывает электричество, в воздухе искрит, выдавая взбешенность телеведущего. Аластор тоже не остаётся в долгу, а чужие рога увеличиваются в размере. Они оба прищуриваются.
— Я в жизни не поверю, будто ты нас таковыми не считал. Что, блять, с тобой не так? Неужели тебе так сложно признать, что мы не знакомые и не приятели. Мы с тобой уже двадцать лет видимся каждую неделю, разговариваем часами, а ты думаешь, что мы коллеги?! Ты не просто олень, ты напуганная лань, которая даже признать не может, что ей нужны другие люди. Признай хотя бы себе, что мы близки.
Аластор с пренебрежением оттергивает руку. И заносит вторую, с микрофоном, за которой следуют чужие тени.
Шипение радио и треск электричества раздаётся на весь район во время их битвы.
***
Аластор идёт как победитель, будто звезда под сотней камер — под одной единственной. Вокс скалится, но отползать — не в его политике. Гордость обвивается кольцом вокруг шеи, сковывая движения, но не сдерживая поток сил. Он спалил не одну электрическую линию за эту ночь. Пусть на земле, пусть пораженный, но от своих слов Вокс не откажется. В груди зияет ненависть. Они сказали друг другу достаточно.
Аластор поднимает ногу, придавливая единственную уцелевшую руку Вокса. Поднимает свой микрофон над ним.
— Мне не нужны друзья. Мне
не нужен ты,
Вокс.
Конец трости заносится аккурат над гипнотическим глазом телеведущего. Вокс дёргается. Секунда — и под звон разбитого стекла Аластор пронзает чужой экран. Яркая картинка с цветными полосками, несколько секунд шипящей ряби — и Вокс отключается.
В полубреду и попытках системы вернуть экран и зрение к жизни, Вокс, кажется, даже видит перед тем, как его окончательно отключает, а система сгорит от бесконечных попыток перезапуститься, какие-то стремные ботинки с золотыми носами. Возможно, ему это видится. А когда пыль уляжется, его разберут на части грешники.
— Иисусе, ну и размазало же тебя.
***
Его экран включается, но Вокс плохо понимает, почему он не слышит. Чувствует, как кто-то копается сзади, стараясь разобраться с раздолбанной коробкой, соединяет контакты без заглушки. Кажется, даже голыми пальцами. Зрение проясняется через время и то не слишком хорошо. Он даже пытается голову повернуть, чтобы посмотреть на того, кто пытался его реанимировать.
— Но-но, ты мне итак костюм какой-то жижей испачкал.
Плохознакомый голос не сразу идентифицирует грешника, пока не показывается со стороны уцелевшей части экрана мордашка с двумя игривыми усами и крайне довольной рожей. Вокс поднимает бровь. И даже предположить не может, какого хуя произошло.
— Если ты продолжишь копаться во мне без перчаток, то можешь мне что-нибудь поцарапать и я не вспомню ни одну причину, почему я здесь нахожусь.
— Ты не в том положении, чтобы ерничать. Я и без того плохо вижу, чтобы сейчас искать перчатки, а ты меня отвлекаешь.
— И чем ж-ж-же? — голосовой модуль даёт сбой, когда Валентино задевает его когтем и не сразу понимает, что нужно убрать, пока лёгкий разряд тока не приводит его в чувства. Он шипит.
— Увлекательной игрой в инженера-электрика. Никогда в жизни не собирал телевизор.
Вокс бы подскочил и скрылся сразу же после таких слов, но не мог: не чувствовал практически ничего, кроме одной руки и части тела под ним. Ног и всего, что было ниже пояса, будто бы не было. Впрочем, он догадывался, что так и было, а зрелище внизу его больше расстроит, нежели порадует.
— Надо в студию. У меня есть в штате нормальные работники.
— А я ненормальный работник?
— Ты полуслепая шлюха, — Валентино, немного повозившись, отключает Воксу возможность говорить. Всё же нужно было сначала хотя бы собрать его в то состояние, когда можно будет перестать молиться на то, чтоб владыка не развалился. Валентино догадывался, что тот сейчас молчаливо материл его в душе и спускал тысячи душ, чтобы подлатать себя. Неизвестно, сколько тот потратил во время битвы, но даже Вал заметил, что Вокс хотя бы после включения перестал искрить и гудеть. И больше никаких странных сомнительного вида жидкостей не вытекало.
***
Через десятки часов Вокс наконец заканчивает с обновлением, а его механики и электрики испаряются, видя, как на столе садится их начальник. Пока тот был в сознании, он всё ещё мог распоряжаться душами, но после потери гипноза это было крайне неудобно. Вокс не сильно изменил внешний вид, слегка уменьшил корпус, подкрасил, улучшил звук, разрешение и усовершенствовал некоторые тонкости его работы. И защитил хребет, в котором хранилась основная информация дополнительным слоем титана.
Если бы Аластор чуть больше разбирался в технике, то точно бы добил его. Но от такой участи его спасло собственное разрушение и вид, будто бы по нему то ли проехался грузовик, то ли он попался под биту какому-то придурку. Впрочем, так почти и было.
Валентино наблюдает за чужими прихорашиваниями, полуразвалившись на диванчике, но надо сказать, что развалившись даже элегантно, пускает дым. Вокс бросает взгляд в его сторону, замечая, что тот стал выглядеть лучше и вёл себя намного развязнее, чем до этого. Он вспоминает последние слухи, обводя взглядом длинные ноги в высоких сапогах, задерживается на чулках, подвязке, совершенно блядушной юбке и декольте. Валентино может перестать спать с мужиками за деньги, но шлюхой он от этого быть не перестанет. Может, в статусе только поднимется и лишними цацками обзаведётся.
Надёжные источники говорили, что Валентино занял место Кабрио, правда, подробностей Вокс так и не узнал, а потому ходил вокруг моли теперь с интересом, проводя ладонью по спинке софы, склоняется к нему.
— Может, поведаешь мне смысл твоего благочестивого порыва? — Вокс с интересом смотрит в глаза напротив. Моль хитро щурится. Он ещё не оверлорд, так, владеет десятком шлюх и сотнями душ. Это ещё цветочки.
— А если я скажу, что знаю способ нам вдвоём нарастить влияние? Не без твоей навороченной техники, конечно, но и я в долгу не останусь, — Валентино выдыхает ему в лицо розоватый дым, который будто бы разбивается о новенький экран Вокса, проходит через его фильтры. Телеведущий поднимает бровь, когда Вал тянет к нему свою руку, чтобы погладить по ладони, лежащей на спинке дивана.
— Вещай, шлюшка, — ответом Воксу служит довольный оскал. Владыка обходит Валентино, приземляется в соседнее кресло, плещет им обоим в стаканы виски. Что ж, кажется, пришло время обсуждать рабочие вопросы. За своё спасение Вокс мог предоставить вполне даже неплохую скидочку и направить к Валентино новых клиентов. Тот явно мог в них нуждаться после того, как бизнес Кабрио пал и разбился на множество борделей, у каждого из которых нарисовался собственный владелец неожиданно. По его приблизительным подсчетам у Валентино было всего несколько, но в центре, что тоже неплохо.
— Мне недавно одна шлюшка рассказала, что видела одно занимательное видео, совмещающее наши с тобой сферы. Представляешь, за сколько можно продать такое? Нам нравится секс, так почему бы не заняться монетизацией? Три часа работы — и можно считать прибыль, — Валентино улыбается, склоняя голову набок, рассматривая реакцию Вокса.
— Слепой видел, как немой говорил о том, что глухой слышал, как парализованный бегал? — телеведущий иронично поднимает бровь, — Хотя в аду найдётся достаточное количество неудачников, которые будут готовы душу продать за секс, а кошелёк расстегнуть, чтобы посмотреть как кто-то другой ебет красивую шлюшку, — Вокс рассуждает вслух, задумчиво наблюдая за тем, как плещется в стакане лёд, после чего поднимает взгляд на Валентино, улыбаясь, — Хочешь раздеть этих неудачников до нитки? В любом случае, я за монополию.
— До самой души, — Валентино зеркалит чужую улыбку, поднимая свой бокал с алкоголем, — Заключим сделку, дорогуша?
— Знаешь, а у меня есть идея получше.
