***
Теодор Боссюэ положительно удивлял Калласа. Даже нет, не то чтобы удивлял, — все-таки, ввиду своего рода занятий, Каллас легко принимал самые необычные повороты судьбы и неожиданные стороны тех, с кем общался. Но Тео определенно вызывал в нем что-то, похожее на трепетное восхищение. Первое впечатление было обманчивым: при взгляде на его вечно отглаженные воротнички, вычищенный сюртук и сияющие золотые пуговицы, Боссюэ мог показаться самовлюбленным педантом, а его размеренный приглушенный голос вызвал бы ассоциацию с занудной лекцией в душной комнате без дверей. В какой-то степени, наверное, Каллас мог бы даже понять неприязненные насмешки в его сторону от более молодых исследователей вроде Майарде, — если бы его знакомство с Боссюэ на этом и ограничивалось. Однако стоило попытаться узнать почетного инженера получше, и предвзятое впечатление о запылившемся консерваторе рассыпалось таким же звенящим стеклом, как звонко переливался его искренний ласковый смех. Как их с Анри любовник, Теодор был невероятным. Нежный и впечатлительный, он любил гулять на свежем воздухе и делать сентиментальные подарки, особенно для юной дочери Калласа; охотно поддерживал беседы и даже спустя столько времени их отношений все еще ярко реагировал на каждый поцелуй и объятие. И за эту открытость и нежность Каллас готов бы был носить его на руках, — если бы, конечно, сам Боссюэ не отнекивался каждый раз, твердо уверенный, что в его старческие годы ему уже никак не представляется быть девушкой на выданье. И все-таки, там, на площадке будущей грандиозной «Сюиты ледяного ветра», Каллас впервые за их совместную историю увидел его по-настоящему рассерженным, уязвленным не столько неуважительным тоном Майарде по отношению к нему самому, сколько тем, что механик захотел переделать чертежи дорогого ему проекта. Это было что-то новенькое. И Каллас был не против узнать эту его новую рыцарскую сторону получше. Впрочем, пока они устраивались в тени плетеного навеса в одном небольшом ресторанчике рядом с оперным театром, весь рыцарский запал, казалось, оставил инженера окончательно, а бледность на щеках расцветилась нервными розовыми пятнами скопившихся переживаний. — Право не знаю, что на меня нашло, — вздохнул Боссюэ, принимая из рук официантки дымящийся кофе. — Майарде всегда пытался выделиться, и пусть бы так, но моя «Сюита»! «Сюиту» я ему не уступлю! — Пусть бы? — теперь пришла очередь Калласа сердито стукнуть сахарницей, да так, что он едва не просыпал мимо чашки. — Они же просто издеваются над тобой! Если бы я знал раньше, что ты работаешь в таких условиях… — Я не хочу лишнего напряжения. — И поэтому терпишь насмешки? Той блондинке, с её-то речью, вообще место во Флев Сандре, а не за институтской партой! — Киссери правда бывает слишком критична. Но это помогает ей достичь лучших результатов в ее работе. Боссюэ отвечал настолько уклончиво, что Калласу стоило больших усилий, чтобы не рассказать, какие именно вещи он услышал в разговоре этой Киссери с ее подружкой. — Да в каких, в Бездну их всех, работах! Я удивлен, что ты вообще отреагировал только сейчас! Вот если бы во Флев Сандре- — Здесь не Флев Сандр, а мои мастерские — это тебе не Спина-ди-Росула! Язык насилия — не единственный язык, который существует в Тейвате! Я сам всю жизнь выступал за свободу слова, так что я не намерен ни угрожать в ответ, ни шантажировать их, ни чем еще там промышляют твои парни в костюмах… — Мы выступаем за справедливость! Да, мы не все делаем по букве закона, но правила и понятия существуют для всех, даже для мафии! Иначе это будет просто балаган, а не организованная преступность. У любых свобод есть границы, Тео. Особенно когда всякие безнаказанные ублюдки, пользуясь этими свободами, начинают причинять реальный вред другим. А брехливой собаке только пулю в лоб и пустить! Боссюэ, не дослушав, помотал головой и опасливо заозирался по сторонам, как всегда бывало, когда Каллас упоминал о настоящей сущности Спины-ди-Росулы. — Мы же в кафе, Ричард! Жандарматоны кругом! — Да. Извини, — Каллас сгреб со столика брошюру с меню, усмиряя вспыхнувший гнев в убористых названиях десертов. — Ты будешь что-нибудь еще, Тео? — Печенье «Мадлен», если можно. Спасибо. С хрустом откусив сухое печенье и убедившись, что никто не собирался вязать Ричарда за его неосторожные признания, Боссюэ немного расслабился. Каллас, подгадав момент, с улыбкой украл у него кусочек. Не то, чтобы он боялся ареста, слова сами себе никогда не были достаточным доказательством чего-либо, — но лишний раз нервировать спутника не хотелось. Они допили кофе молча, и почему-то, при взгляде на его усталое лицо, Каллас вдруг подумал, что на самом деле Теодор наверняка знал, что для коллег он и крыса, и вешалка, и слепой маразматик. Но ничего не мог с этим сделать, кроме как продолжать держать голову высоко поднятой. Один против всех в той змеиной яме, что смела гордо называться Научно-исследовательским институтом кинетической энергии Фонтейна. — Идем, Тео, — отставив пустую чашку, Каллас решительно встал. — Куда? — удивился Боссюэ, чуть не подавившись последним глотком. — Домой, разумеется. Ко мне. Во-первых, я обещал Анри ужин. Сегодня нам всем нужно нормально поесть и расслабиться. А во-вторых, хоть он и последняя шавка, но в чем-то Майарде прав. Тебе стоит потренироваться, если хочешь заставить его скулить о пощаде. И я тебе помогу. — Tu as raison, — инженер вздохнул. — Я должен отвечать за свои поступки. Спасибо, Ричи. Конечно он имел резон, подумал Каллас, подавая Боссюэ его трость и прижимая локоть, слишком мимолетно, чтобы другие посетители кафе о чем-то задумались, но достаточно, чтобы Тео почувствовал этот ободряющий жест. Ха! Когда бы это он был не прав! Оставалось лишь надеяться, что Теодор поскромничал о своем искусстве стрельбы, и ему есть, с чем работать. Потому что если он и вправду ни разу не держал в руках оружие, дело со справедливой дуэлью начинало принимать куда более неоднозначный оборот. — И еще, Ричард, — Боссюэ дернул его за рукав, когда они уже сели на аквабус до Кур-де-Фонтейна. — Ты можешь пообещать мне одну вещь, как мужчина — мужчине? — Всегда. — Не говори ничего Анри. Я рад, что ты меня понял, но Анри… Боюсь, он будет против. Каллас нахмурился. Он был согласен, что правильный Анри вряд ли одобрил бы их затею, особенно учитывая, что единственные легальные дуэли в Фонтейне проводились с официального согласия палаты Жардинаж и только в качестве альтернативы судебному процессу. Но с другой стороны, Боссюэ предлагал утаить такие важные новости от самого Верховного судьи? Да и не то что от судьи, это-то ладно, но от их любовника? — Ричард, прошу. Это дело касается только моей чести, и я не хочу втягивать в это еще больше дорогих мне людей. Ты обязан меня понять! — убедившись, что проводница не смотрит в их сторону, Теодор переплел пальцы с его, и в его взгляде Каллас уловил вернувшийся отблеск того самого тронувшего его рыцарства. — Ладно. Я не скажу ему, потому что я разделяю твои мотивы. Но если он спросит тебя о чем-либо, Тео, лучше подумай несколько раз. Не делай того, о чем будешь жалеть. Боссюэ странно посмотрел на него, как будто хотел что-то спросить, но Каллас покачал головой, — сегодня он не был готов так глубоко обнажать душу. Тео вежливо кивнул, больше не посягая на личные границы мафиозного босса. Каллас в ответ сжал его хрупкую руку крепче.***
Несмотря на то, что ужин и остаток вечера прошли как ни в чем не бывало, ночью Боссюэ спал неважно. Уже заполночь Каллас проснулся от шуршания одеял и увидел, как тот сел на постели на своем месте между ним и Анри. Какое-то время Теодор просто сидел, подтянув колени к груди и уронив голову на руки, — беспокойство читалось в его сгорбленной фигуре, — а затем, вздохнув, поцеловал обоих и откинул покрывало. Каллас не пошевелился, когда сухие губы коснулись его виска, но краем глаза внимательно следил за тем, как тот заново укрыл обнаженно белеющие в темноте плечи Невиллета и поправил на себе подол ночной рубашки. Боссюэ еще раз обернулся на спящих любовников и притворил за собой дверь. Вскоре за ней вспыхнул свет, а каминное кресло характерно скрипнуло. Прежде чем встать, Каллас посмотрел на Невиллета. Больше не загороженный спиной Тео, Анри спал у него на виду, безмятежно утонув щекой в подушке и чему-то улыбаясь во сне. Его рука неосознанно протянулась и скомкала простыню в том месте, где она еще хранила тепло ушедшего, и это было так невинно и мило, что Каллас накрыл его ладонь своей. Да, Боссюэ определенно переживал из-за того, как непринужденно им пришлось держаться за ужином, чтобы не выдать Невиллету ничего про назначенную на послезавтра дуэль. Каллас тоже переживал, и за Теодора, и за Анри. Поэтому он, вздохнув, принял вертикальное положение и набросил халат. Тео нуждался в компании. Как он и думал, Теодор уместился с ногами в любимом плюшевом кресле у камина. В руках он держал один из знакомого десятитомника трактатов по кинетической физике, приобретенного Калласом не глядя, как только кое-кто из партнеров Спина-ди-Росула вскрыл четырехсотлетние руины глубоко под нынешним институтским комплексом. Каллас помнил, как инженеру чуть не сделалось дурно, в хорошем смысле, когда он увидел у себя на столе потрепанные и отсыревшие, но вполне читабельные экземпляры рукописных учебников знаменитого лорда-механика Гильотена. И те слова благодарности, что он тогда услышал, стоили всех сотен тысяч моры. — Эй. Заслышав шаги, Боссюэ обернулся, и Каллас увидел, как тлеющие угли отраженно замерцали в темных карих радужках. Теодор был без очков, а значит, читать он на самом деле не планировал. — О, Ричард, — Тео выдохнул почти удивленно, как будто поверил, что смог улизнуть незамеченным. — Не спится? — Ага. Мне уже тоже не стоит налегать на жареные ребрышки на ночь глядя. — Tu te fous de moi? Ты еще в самом расцвете сил! Я разрешу тебе пользоваться моей диетой только лет через десять минимум. — Скажу Мелусу записать это в мой ежедневник, — Каллас хохотнул, присаживаясь на подлокотник и легонько пихая Боссюэ в плечо. — Хочешь о чем-нибудь поговорить, Тео? — Я? Нет-нет, я всего лишь хотел почитать. Я в порядке, не волнуйся. Бессонница она такая. Настоящий зверь, когда лютует, хах. Каллас скосил взгляд: очки для чтения все так же поблескивали серебряной оправой в футляре на каминной полке. Но спорить и разбивать эту маленькую белую ложь он не стал. Если Теодор не хотел говорить — пусть. Благо, у его любовника был и другой способ, как помочь ему развеяться. — Как скажешь, — хмыкнул он, а затем без усилий поднял легкого жилистого инженера на руки, опускаясь в кресло сам и устраивая Боссюэ у себя на коленях. Тот успел только тихонько заикнуться, прежде чем оказался прижат к широкой махровой груди, а ноги неловко разъехались по мягкой обивке. — Ри-ричи! Каллас его не слушал: деловито нашел на запрокинувшейся шее уязвимое местечко бьющегося пульса и накрыл там губами, выцеловывая рельефную венку под тонкой кожей. Потом мазнул ниже, шумно засопел в ямочку между ключиц, довольно отмечая, как под его поцелуями кожа вспыхнула горячее, а ровное дыхание сбилось, теперь следуя ритму поглаживаний большого пальца напротив груди. Слабый протест потерялся в тихих всхлипах, — Теодор как всегда не выдерживал и пары минут умелых ласк в руках Ричарда, лишь единожды взглянув в его уверенное, полное страсти лицо и тут же всецело отдаваясь на его милость. И Каллас давал ему то, что он хотел: давал ему почувствовать себя желанным даже в столь солидном возрасте, целовал тонкую паутинку морщин на лбу и под глазами, и шептал комплименты в отчаянно краснеющее, — совсем как у Анри! — ухо. — Ты такой красивый, архонты, — он прикусил голое плечо в сползшем вороте рубашки. — Если бы ты позволил, я бы раскрасил тебе всю шею своими метками, чтобы Институт впредь обсуждал исключительно твою завидную личную жизнь. Боссюэ задрожал и заскулил в его объятьях, цепляясь за мускулистую спину. Каллас глухо усмехнулся, оставляя шею в покое, чтобы тот не начал всерьез бояться за свой выходной вид. Вместо этого он с силой провел ладонью по его бедру, задирая сорочку до самого живота и с наслаждением вдавливая пальцы в бархатистую мякоть. — Ах! Ричи, Анри же спит!.. — сконфуженно прошептал Боссюэ. — Ш-ш-ш. И что? Пусть спит, после такого вечера, как мы ему устроили, — Каллас подмигнул. — А мы с тобой продолжим, раз бессонница оказалась сильней. — Н-но- — Я хочу тебя, куоре, — медово проурчал он, рисуя круги над тазовой косточкой и разминая напрягающиеся в возбуждении мышцы. — И я знаю, что твое тело не врет мне. Не стесняйся себя, умоляю, для меня сейчас никто так не желанен, как ты, Тео, поверь. Чтобы ты не думал, чтобы ты не слышал от всех этих ублюдков, — это все треп и вздор! Моя любовь, для тебя я сделаю все, что попросишь! Боссюэ уронил голову на его плечо, содрогаясь всем телом, и в перерыве между жадными вздохами и стонами Каллас услышал, как с его губ сорвалось счастливое «спасибо». — Милый Тео, мой славный Тео, не плачь, — промурлыкал он на мотив известной песенки о Гидро драконе. — Они не стоят твоих слез. Теодор не плакал, разумеется. Его щеки были теплыми и сухими, и вообще он не был так воспитан. Да и сам Гидро дракон, настоящий чувствительный герой стишка, в это время мирно дремал в белых простынях за дверью. Но Ричард все равно утешающе потер костяшками по его скуле, и Тео подарил ему понимающий поцелуй. Каллас обнял его крепче и прижал к себе, горячим к горячему. Сколько бы лет не прошло, он все еще был так же ревностно и пылко влюблен в Боссюэ, как и в их первую ночь на троих.***
Дневной свет не достигал подземных лабиринтов Флев Сандра, а потому Каллас первым делом распорядился зажечь факелы, прежде чем они с Боссюэ, в сопровождении двух подручных Спины-ди-Росулы, прошли какими-то гулкими сырыми переходами в еще более мрачно выглядящий квартал, чем кое-как обжитые районы штаб-квартиры Спины. Здание, у которого они остановились, казалось совсем заброшенным, с битыми стеклами второго этажа и покосившейся выцветшей вывеской на веранде первого, — как будто плачевное эхо знакомого оживленного бара напротив особняка. Другие дома в округе целостностью тоже не отличались, хотя кое-где окна были заколочены свежими досками, а на дверях красовались массивные замки с цепями без единого следа ржавчины. Боссюэ неуютно замер рядом с Калласом, озираясь по сторонам. Ему, как столичному аристократу, очевидно были непривычны подобные зловеще-невыразительные картины. Собственно, Каллас бы и не подумал приводить своих любовников в столь негостеприимное место, если бы не назначенная на завтра дуэль. А лучшего сокрытого от чужих глаз пространства для упражнений в стрельбе было не найти. Закончив с факелами, Кристоф, его новенький помощник, старательно стряхнул с пальцев искры Пиро глаза бога, а верный Сильвер открыл сделанный под старину резной кейс с парой дуэльных пистолетов. Каллас забрал кейс и кивнул обоим, показывая, что хочет остаться со своим гостем наедине. Парни, отсалютовав коротким «есть, босс», профессионально растворились в тенях. Он одной рукой небрежно поиграл пистолетом, пока ставил пустую бутылку на столик под вывеской, и занял позицию посреди улочки, вытягивая правую руку с оружием и прицеливаясь. Пистолет лежал в ладони настолько привычно и надежно, что ему даже не надо было щуриться, чтобы придать себе уверенности, как это делали почти все и даже некоторые судебные дуэлянты. Да, возможно, этим не стоило гордиться. Ведь он годами отрабатывал меткость далеко не в тире и даже не на охоте. Но за свои преступления он готов был ответить перед самим собой и своей совестью, — единственным, по его мнению, важным для человека судом (хотя работу Невиллета он тоже уважал). Сейчас же его личные моральные дилеммы могли подождать. — На спуск надо жать аккуратно. Если нажать слишком сильно, то рука дернется, и тогда дуло может сместиться вверх. Каллас выпустил две пули одну за другой, незамедлительно демонстрируя на практике и как грубая первая оставила вмятину в железном полу под столом, и как вторая вдребезги разбила бутылку. Краем глаза он заметил, что Теодор вздрогнул от звука выстрела и звона стекла. Он повернулся, и, к своему неудовольствию, увидел на лице инженера плохо скрытую панику. Он покачал головой и, хрустя осколками, пошел поставить новую бутылку на то же место. Бездна, это не предвещало ничего хорошего. Боссюэ, как взращенный в джентльменских салонах пацифист, не любил насилия. Каллас мог понять его отвращение к виду оружия, из которого убивали, и к самой демонстрации разрушительного потенциала ножей и пуль, когда холодный металл расправлялся с неживыми объектами точно так же, как могли бы рваться чьи-то сухожилия и ломаться кости. Но что его выбило из колеи, так это взгляд. Он бы понял, если бы это было презрение или вынужденное смирение, или что-то еще, что соответствовало бы тому, кто хоть раз наставлял на кого-то пушку. Но нет. На каких-то пару секунд в глазах Теодора промелькнул настоящий ужас, как у загнанного зверька, а не у мужчины, живущего свой шестой десяток. И только в этот момент Каллас начал осознавать, насколько далеко они были друг от друга. — Попробуй, — тем не менее твердо сказал он, и Боссюэ, к этому моменту успевший сделать вдох и пригладить волосы, так же твердо сжал холеные пальцы на рукояти второго пистолета. Несмотря на все еще не исчезнувший страх, плескавшийся в глубине радужек, Теодор нервно прикрыл глаза и вскинул дуло вверх. Эхо выстрела гулко прокатилось под железными сводами потолка, оглушительное в тишине внизу, но совсем не слышимое там, наверху, где в это время над их головами могли хоть проводить учения целого отряда Особого Патруля жандармов. За это Каллас и любил эти катакомбы, о существовании которых многие столичные по большей части даже не вспоминали. — Мимо, — кисло прокомментировал он, оценив расстояние в целых три метра между целехонькой бутылкой и едва заметной царапиной на ножке соседнего стола. — Я поторопился, — Тео помрачнел и достал из нагрудного кармана монокль, решительно прилаживая стеклышко к переносице. — Это тоже всего лишь механизм, мне нужно только разобраться в схеме. У меня получится. — Тогда вперед. Каллас великодушно отошел в сторону, разрешая разрядить в мишень всю оставшуюся коробку. Пистолет гремел и звенел с каждым новым заряжаемым патроном, но единственный звук разбитого стекла оказался хрустом под его ботинками, пока он расхаживал за спиной инженера. Пара отскоков умудрились разлохматить щепки в ладони от цели, и в другой ситуации Каллас мог бы его за это похвалить, — но они оба понимали, что на дуэли это все равно означало проигрыш. Когда силуэт Теодора практически потонул в облаке порохового дыма, он не выдержал и подошел. Боссюэ устало поморщился и посмотрел на пистолет в руке с каким-то совсем уж неразборчивым выражением: то ли сожалел, то ли злился, то ли сдавался. Но сдаваться было нельзя. Иначе это бы означало, что Майарде равносильно мог просто уложить его на месте, без всяких барьеров и расшаркиваний. Или что еще хуже, — он бы тем самым признал поражение, дав институтской своре так называемый carte blanche на любые гнусные насмешки. Каллас встал сзади, кладя свою ладонь поверх сжатого кулака Боссюэ. Другой рукой он обвил его талию, заставляя выпрямиться и перестать дергать дулом. — Почувствуй. Он в пару движений перехватил контроль над его пальцами, ловя их на курке и надавливая. Пистолет выровнялся с бутылкой, Боссюэ вздрогнул, но уже не от страха оружия, а от внезапной близости горячего тела, напрягся как струна, и Каллас ясно представил его закушенную губу и усердно прищуренный взгляд. — И три, два… Спускай. Палец соскользнул, выстрел снова ударил по перепонкам. Горлышко бутылки с истошным взвизгом треснуло на куски. — Я верю в тебя, — пророкотал он сквозь плотное эхо, прижимая губы к самому уху. — Давай, смелее. — Ричард, — задохнувшись, прошептал Тео. — Сейчас не лучшее- — Расслабься и доверься мне, — настоял Каллас, втискивая колено между едва не подкосившихся ног и заставляя расставить их немного пошире. — Вот так, держи стойку. Чтобы Боссюэ не упал на него спиной, он притянул его к себе еще крепче, вжимая в свою широкую грудь. Кажется, если бы он сейчас затаил дыхание, он бы смог услышать участившееся сердцебиение прямо сквозь все слои жилетов и сюртуков. — Ровнее, еще. Он потянулся вперед, чтобы помочь взять прицел, и в этот момент их лица оказались параллельно друг другу. Каллас перехватил его взгляд: очаровательно-смущенный, как если бы тот не до конца понимал, насколько прозрачны были на самом деле намерения Ричарда. Ричард, в свою очередь, видел все куда проще. Он хотел заставить его попасть в цель хотя бы раз, но в то же время не мог отказать себе и в том, чтобы воскресить в памяти события прошлой ночи. В его представлении одно другому никак не мешало, и поэтому он со всей серьезностью стукнул носком ботинка по его ноге, поправляя позу, придержал руку в нужном положении, опустил вторую на пояс и властно притиснул к себе, позволив Теодору выпустить в гулкую тишину скомканный стыдливый полувздох-полустон. — Ри-ричи… — Боссюэ зарделся, с трудом держа внимание на бутылке. Палец, стиснувший было курок, разжался вхолостую. — Постой, он не- — Ах, и верно. Вуаля. Каллас жестом фокусника достал еще одну пулю прямо из-за обшлага рубашки. — Кое-чему и молодое поколение научить может. Хотя, признаться, это пока единственный фокус из репертуара юного маэстро Лини, который я разгадал. Малой далеко пойдет. Свожу потом тебя, если хочешь. — Ты… ходил на перформанс? — Хах. А что, не думал, что ваше с Анри влияние может дать плоды? Да, разумеется, Каллас не любил праздные гуляния, особенно чтобы поучаствовать в чем-то таком по собственной инициативе. Но выступление иллюзионистов Лини и Линетт оказалось для него тем самым приятным исключением, когда он пришел с деловой целью, но остался ради собственного удовольствия. К сожалению, маленькие фатуйцы, хоть и смышленые, оказались слишком очевидно преданными Дому Очага, и он даже не стал пробовать предложить им поработать немного на Спина-ди-Росула. Особенно девчонка так обожающе смотрела на их директрису-Предвестницу за кулисами, что Каллас сразу понял, что стоит пустить ребят на порог, как все его секреты тут же окажутся в руках мадам Арлекино. Чего бы ему очень не хотелось. Однако бизнес — бизнесом, но талант детишек к фокусам был потрясающим, а их представление — очень зрелищным. Так что он не видел ничего предосудительного в том, чтобы пригласить на следующее шоу и своих любовников. — Merci, — ответил Тео, просияв. — Ce serait fantastique. — Договорились, мон шер. А теперь попади для меня. Каллас перехватил его бедра покрепче, вжимая плоский зад инженера в свой пах, и освободил одну руку, чтобы схватить его вытянутое запястье. — Можешь помочь себе ногами, — указал он, чуть качнув тазом назад и вперед и заставив Боссюэ повторить отчетливое движение. — Вот так, отлично. Это даст тебе лишнюю секунду на то, чтобы привести мысли в порядок. Теодор набрал в грудь побольше воздуха. Перезаряженный пистолет вновь нашел зеленое стекло, поколебался, отчаянно замер, нацелившись пониже, и резко громыхнул. От бутылки на столе осталось только зубчатое донышко, которое Каллас завернул в платок, как трофей. — Один есть! — продемонстрировал он Тео его работу. — Главное, чтобы на дуэли это был твой первый и последний выстрел, а не первый спустя двадцать промахов. Смекаешь? — Très bien, — взгляд Теодора, с которым тот посмотрел на получившуюся «розочку», был нечитаемым. — Давай, отдохни немного и продолжим. Каллас поцеловал его еще, языком снимая с губ его кривую улыбку. Потом хрустнул плечами и развернулся, чтобы позвать помощников. — Сильвер? Кристоф? — ему никто не ответил, и он удивленно поднял бровь. Его парни обычно его не подводили. — Салаги, довольно прохлаждаться! Мне нужна еще коробка патро- В темноте прохода раздались быстро приближающиеся шаги, на стенах заплясали отблески раздуваемого Пиро факела. Двое силуэтов в узнаваемых шляпах запоздало вынырнули из-за поворота, но взгляд Калласа привлекла третья фигура, вышагивающая впереди едва поспевающих агентов Спины. Он был высоким, и гулкий металл настила подхватывал каждый решительный удар каблуков. Если бы он шел прогулочным шагом, к стуку каблуков бы присоединились еще мерные удары трости, — но и без нее его более чем выдавали светящиеся в темноте голубые рожки, двумя яркими линиями выделяющеся среди белых локонов. — Анри? — тихо ахнул за его спиной Боссюэ. — Ба, какая встреча, — Каллас приветственно улыбнулся подошедшему Невиллету, не теряя лица. Один щелчок пальцев — и Сильвер с Кристофом, на лицах которых застыло одинаковое виновато-бессильное выражение (с одной стороны, мастер Каллас давал приказ не беспокоить, а с другой, у месье Невиллета, на правах особого гостя, было личное разрешение все того же Калласа требовать свиданий с ним в любое время), шагнули обратно в тень. Обычно босс мафии не скрывал свои тайные отношения от самых доверенных подручных, но, судя по полыхающим рожкам судьи, сцена требовала большей приватности. — Добрый вечер, — как полагалось Верховному судье, он не забыл о вежливости, хотя было ясно, что сейчас эти формальности волновали его меньше всего. — Мы не ждали тебя так рано. Что-то случилось? — То, что вы собрались стреляться с господином Майарде — правда? Невиллет сверкнул глазами, и Каллас заметил, что в бархатной перчатке у него была зажата какая-то бумага. — Они не смогли удержать языки за зубами?! Вот же- — Догадаться было несложно, — качнул головой Юдекс. — Я не застал вас дома и спросил ваше местонахождение у Мелуса. Я знаю, что это значит, когда твои люди уходят от ответа, Ричард, я не вчера родился. А здесь доказательств более чем достаточно, — он кивнул на открытый кейс, кучу использованных капсюлей и пистолет, который Каллас выхватил у Боссюэ. — Но я не понимаю. Почему вы не хотите обратиться в палату Ордали официально? Если это клевета, я буду более чем рад помочь тебе в судебном порядке, Тео, mon ange, даю тебе слово! — Что там написали? Погоди, дай сюда. Каллас выхватил у него сверток, оказавшийся сегодняшним номером «Паровой птицы». На замятом развороте, еще пахнущем свежей типографской краской, красовались снимки невоспитанной язвы Киссери и угрюмого Майарде, а также их интервью, в котором они (Киссери, по большей части) рассказывали о произошедшем конфликте с директором. Каллас почувствовал, как у него в желудке все начало закипать, — верный признак яростного отвращения, какое он испытывал только к самым бесчестным проходимцам, своей грязной игрой осмеливавшимся бросать нелестную тень на фонтейнскую организованную преступность. Только на этот раз под прицелом оказались не бывалые Спина-ди-Росула, а божий одуванчик Теодор, и выражения, которыми Киссери засыпала журналистов, мало чем отличались от ее сплетен с подругой. — Да в бездну суды, только фонтмерам на смех! — выругался он. — Прости, Анри, но этим подонкам слушание в твоем Эпиклезе даже шерсти не пригладит. — Ричард, можно мне взглянуть? Боссюэ тоже потянулся за газетой, и Каллас едва удержался, чтобы не порвать ее раньше, — но, подчиняясь вопросительному взгляду инженера, нехотя отпустил. — Ничего нового, впустую молоть языком все горазды, — буркнул он. — О. Боссюэ пробежал глазами колонки ядовитых плевков коллег, тормозя и хмурясь ближе к концу, где вместо пустомельной подруги слово взял Майарде. Когда он дочитал до конца, прямо на глазах Калласа и Невиллета его взгляд пристыженно потускнел, а тонкие губы сжались в одну белесую ниточку. — Мио аморе, они потеряют половину своей спеси как только сопляк встанет к барьеру, вот увидишь, — Каллас положил руку на его плечо. — Вы… Вы ведь знаете, что самосудные дуэли противоречат закону? — недоверчиво спросил Невиллет. — Майарде хватило мозгов не афишировать этого в прессе. Или ты заявишь в палату Жардинаж сам, а, Анри? — Я, — Юдекс осекся. — Как представитель закона, я должен… — А как партнер Тео, ты должен понять, что есть вещи, сатисфакцию которым может определить лишь сам человек. — Но, но это же опасно! Я не могу позволить Тео подвергать себя напрасному риску, когда все можно решить иначе! — Нет, нельзя, — Каллас посуровел. — Согласно кодексу чести, в случае отказа от дуэльного вызова со стороны вызвавшего, победа остается за ответчиком. Другими словами, Тео своими руками придется передать проект «Сюиты» Майарде и его подпевалам. Черт побери, да готов поклясться, именно этого они с Киссери и добиваются! Легкой победы захотели! — В этом нет смысла! — Невиллет выглядел растерянным. Он умоляюще сложил руки на груди и обращался то к одному, то к другому. — Суд признает Майарде виновным в клевете, и он ответит по всей строгости закона. При чем тут вообще «Сюита»? — Ричард прав, Анри. Дело не в суде, а в слове чести, — Боссюэ вздохнул. — Я знаю, что поступил против закона. Но если я опорочу дуэльную честь, я просто не смогу называть себя порядочным человеком. — Тео… — Мне очень жаль, что я поставил тебя в такое неудобное положение, mon cher. Но боюсь, мне все же придется просить тебя позволить мне решить это дело самому. На кону не только моя жизнь, но и мое имя, моя гордость! Я не могу отказаться. В повисшей тишине инженер сложил газету, убрал монокль и вытер руки платком. Он сделал несколько шагов прочь от стрельбища и добавил, не оборачиваясь: — Закончим на сегодня, Ричард. Я хочу выпить.***
Каллас видел, что Невиллет хотел поговорить с Боссюэ еще, не желая так легко смириться с перспективой завтрашней дуэли. Но какими бы смятенными не были его чувства, он не давил, ожидая, пока тот сам оттает достаточно, чтобы не отводить глаза. Они прогулялись до ужина, оставив на пару часов глухую каменную клетку столичных стен. Ветер с моря нес умиротворяющее тепло закатного солнца и запахи чешуи и соли, и Невиллет с готовностью взял Теодора за руку, когда тот оступился на скользком камне, прижав его к себе разве что чуть ревнивей, чем обычно. Пребывание на свежем воздухе оказало на всех троих самый положительный эффект, и к концу Боссюэ даже тихо рассмеялся какой-то из шуток Калласа, как будто и не было никакой сгустившейся напряженности, окутавшей их холодным покалывающим туманом. Пожилой дворецкий Мелус, как всегда чутко улавливавший внутреннюю атмосферу особняка Спины и настроения всех гостей, сервировал особенно великолепный ужин, с гратеном и пряной рыбой, белым хлебом и домашними пирожными, — гостинцем от дочери Калласа, — на десерт. Каллас, к тому же, увидел подле своей тарелки любимую коктейльную рюмку с плывущими алыми узорами двойной порции вермута внутри, — видимо, таким образом перед ним молча извинялись за недавнюю заминку Сильвера и Кристофа, его еще неоперившихся протеже. Босс Спины-ди-Росулы благодарно выдохнул, залпом осушая приятно-горьковатый шот с кругляшком пузырина на дне. Мелус был самым давним и надежным его соратником, еще когда юный капитан Ричард только встал на борт своего первого контрабандистского корабля, и за это время успел из простого подчиненного стать настоящим близким другом и главным поверенным во всех его делах. Настолько, что именно ему первому был доверен главный секрет босса о его нетривиальной любовной жизни, и теперь уже Мелус решал, какие из более молодых агентов Спины были достойны того, чтобы поручать им что-либо, связанное с благосостоянием дорогих Калласу Верховного судьи или директора Института. — Навия рано уехала? — спросил он у него после. — Так точно, мастер Каллас, — Мелус притормозил у выхода из столовой. — Демуазель заглянула всего на пару часов. Она просила передать вам ее извинения, и что скорее всего она задержится в Пуассоне до той недели. — Хорошо. — Каллас действительно не хотел втягивать в эту историю еще и обожаемую дочурку. — Пусть отдохнет как следует. Но все же отправь кого-нибудь из ребят понезаметней, чтоб проследили. На всякий случай. — Уже сделано, босс. — Меньшего я и не ожидал. Откроешь еще мне чего-нибудь легкого? Ликерчик какой-нибудь сладенький, капишь? — Понял. Достать бокал синьора Теодора? — Ничего от тебя не утаишь, компадре, — цокнул Каллас. — Да, для него налей. — Вы любите его за его упрямство, признайте. И не сочтите за неуважение, но если хотите совета старого дурака… Я знаю, что для Спины негласные законы Фонтейна — законы не менее реальные, чем в палате Жестьон, но посмотрите на вещи не как босс, а как любовник. Ваша преданность сейчас куда больше нужна синьору Теодору, чем каким-то традициям. — Боюсь, мой голос мало что значит, когда решать только ему. Мелус ничего не ответил, только понимающе улыбнулся и сдержанно поклонился, прежде чем оставить главу Спины наедине с самим собой в опустевшем коридоре. Каллас вздохнул, — понимал, что отчасти тот был прав, но в то же время, не мог не возмущаться наглостью предложения отринуть все, на чем стояла древняя фонтейнская, — и его личная, — справедливость! Да и было ли у него вообще моральное право вмешиваться в личную вендетту Теодора? Он походил по коридору, тяжело меряя шагами мраморные плиты пола. Однако мысль никак не шла, только бестолково метаясь туда-сюда, как подстреленная утка. Так ничего и не решив, он дождался Мелуса с бутылкой, отпустил его до завтрашнего утра и вернулся в гостиную. Боссюэ умостился, нахохлившись, за кофейным столиком, раскатав по нему рулоны густо исписанных пометками чертежей. Невиллет сидел в кресле напротив, делая вид, что разбирает судебные бумаги, но на самом деле очень стараясь не выдавать долгих взглядов в его сторону поверх шелестящего карандаша. Каллас опустился рядом с инженером и обвил рукой его ссутуленные плечи, ставя рядом высокий бокал, полный карамельного амаретто. — Сильтепле, Тео. Разве лекари не советовали тебе перестать работать при таком плохом освещении? — Ах, спасибо. Ничего страшного, Ричи. Мне не так уж и много осталось, чтобы делать вклады, которые я не смогу капитализировать, — слабо отшутился тот. — У меня просто появилась еще одна идея к «Сюите», и я хотел ее записать, пока не забыл. Ричард посмотрел на схемы: летящие грифельные росчерки уже привычно складывались в две фигуры шарнирных автоматонов, исполняющих на разлинованной бумажной сцене нежный вальс изящных шестеренок и сияющих пружин. Тео добавил к ним еще пару набросков с утонченной кистью одной куклы, вложенной в крупную медную ладонь второго мека. «Сюита ледяного ветра» действительно была его любимым детищем, еще с тех пор, как он достал чертежную доску и зарисовал на ней крошечные танцующие фигурки гвардейца Коппелиуса и его невесты Коппелии, взяв за основу экспромт-перформанс своих любовников. Каллас прекрасно помнил то светлое утро в гостевом зале, когда они с Анри, завернувшись в пару простыней на голое тело, кружились рука об руку в лучах восходящего солнца, а Тео рисовал, вдохновленный после горячей ночи. Собственно, поэтому он и не пожалел денег, чтобы спонсировать постройку меков силами сотрудников Института, ведь за пресными строками официальных документов о благотворительной акции таился его душевный подарок лично Теодору, раз уж тот оказался настолько увлечен идеей создания механических танцоров. И да, ему тоже была неприятна перспектива, что из-за Майарде Боссюэ мог потерять возможность заниматься любимым делом. Однако, никакой Майарде все равно не повлиял бы на заранее обозначенный результат проекта, разве нет? — Кто бы не закончил «Сюиту», она все равно будет принадлежать Ричарду, — и нам, — подал голос Невиллет, будто прочитав мысли Калласа. — Ты не понимаешь, Анри, — Боссюэ вернул грифель в футляр и потянулся за ликером. — Коппелиус и Коппелия — не просто две красивые куклы, которых я оживил механическим ядром Гильотена. Они — мой chef d’oeuvre, презентация многих лет исследований, средоточие всех моих технических познаний! Отдать их Майарде равносильно тому, как если бы я оторвал себе обе руки! Он поднес бокал к губам и судорожно опрокинул в себя половину, явно пытаясь справиться с одолевшим его волнением. Слишком большой глоток заставил его удивленно заморгать и закашляться, и Каллас дернулся было на помощь, но Невиллет опередил, грациозной волной соскользнув с кресла, и в свою очередь тоже обнял поперхнувшегося директора, ласково растирая содрогающиеся лопатки. — Но все же, Тео, идти на дуэль…? — И-и это еще не все! — сипло перебил Боссюэ. — Эти меки… Они… Они дороги моему сердцу, потому что этот проект стал воплощением моей любви к вам, Анри, Ричи, — он нервно постучал пальцами по столешнице. — Я чувствую, что сражаясь за них, я сражаюсь за вас. — Mon ange! — ахнул Невиллет. — Ричи и ты и так оказывали мне слишком много услуг. Я в бесконечном долгу перед вами, и мне не выплатить его одним благородным поступком — но все равно, я встану на защиту нашей общей чести, что бы это не стоило. Невиллет страдальчески переглянулся с Калласом, и тот его понял: своими сердечными откровениями наивный Теодор, сам того не подозревая, усложнял им дилемму о том, как спасти возлюбленного от его безусловно отважного и искреннего, но чрезвычайно опасного рыцарского порыва. Чем больше он говорил о любви, и чем ярче блестели его глаза, позолоченные кружаще-сладким ликером, тем сложнее было им сопротивляться. В конечном итоге к опустевшему бокалу добавились еще два, и вскоре все три оказались погребены под белыми рубашками и смятыми брюками, пока Каллас и его любовники путались в переплетении жадных объятий, заполняя невысказанное руками, губами и обнаженной кожей. И как и в предыдущую ночь, Каллас вынырнул из сна так, словно бы кто-то предупреждающе толкнул его под дых, — конечно же, Теодор снова норовил сбежать с их общей постели в темноту ночи. На этот раз он не пошел за ним, вместо этого откинувшись обратно на подушки и заложив руки под голову. Шторы были задернуты неплотно из-за вечно приоткрытых окон (Калласу, выросшему на знойных югах Фонтейна, всегда было жарко, да и Невиллету так больше нравилось, когда можно было слышать шелест дождя по листьям и влажный запах обновляющей ночи), и по потолку стелились длинные лунные лучи. Хотелось курить, но сигары он оставил в гостиной, и обустроившийся там Теодор его бы заметил. К тому же, от запаха натланского табака лигеро, который он принес бы на себе после, обязательно проснулся бы их чуткий драконий лорд, чего он совсем не желал. Впрочем, стоило ему помечтать пару минут о роскошных сигарах, меньше месяца назад доставленных ему через весь Сумеру под личную ответственность бойкого Сильвера, как рядом с ним послышался шорох простыней. Белоснежная грива стекла с подушки, и Невиллет поднял голову. — Ричи… — шепотом протянул он, спросонья моргая совсем как большая саламандра, по-рептильи вразнобой. — А где Тео? — У нашего ангела крылья ничуть не хуже той пташки из оперы, мон шер Анри, — также тихо пошутил Каллас. — Выпорхнул к камину, решил еще разок пересобрать пистолет. Кажется, сложный внутренний механизм — единственное, на чем держится его терпимость к этому «орудию демонов». Невиллет никак не поддержал его веселость. В светящихся сиреневых глазах все остальные чувства тонули во всепоглощающем переживании, переполняющим судью-дракона, как неотвратимый морской прилив, утягивающий в бездонную пучину все больше прибрежного песка и ракушек. Накрапывавшая снаружи изморось усилилась, грузно шлепаясь крупными каплями о розовые кусты под окнами. Каллас хотел было подняться, чтобы обнять его, но Невиллет сам перекатился поближе, тоскливо укладывая голову ему на грудь и прижимаясь ухом к бьющемуся сердцу. — Дуэль… Она уже сегодня? — Да. С восходом солнца, на площадке «Сюиты». Так назначил Майарде. — Это неправильно, Ричи. Какими бы ни были мотивы… Это просто неправильно. — Я знаю. Он положил ладонь ему на макушку, чтобы погладить вдоль лоснящихся рожек. — Я не понимаю. Тео ведь всегда ненавидел жестокость! — И в этом он не врал. Из двадцати трех пуль он всадил в бутылку только две. — Сколько?! Юдекс неверяще взвился, и Калласу стоило значительного усилия, чтобы опустить его за плечо обратно к себе. — Ричи, он же погибнет! Он погибнет! — Невиллет был явно на грани того, чтобы забиться в панике, как вытащенная на берег рыба. — И это я тоже понимаю. — Как! И ты при этом на его стороне! Как ты можешь! — Я знаю, что у него нет шансов, Анри. Но успокойся. Я согласен с тобой, и поэтому я хочу придумать выход, который позволил бы нам сорвать дуэль, не задев при этом гордости Тео. — И как это можно сделать? Невиллет замолчал, царапая собственный палец длинными ногтями другой руки. — Если вмешаюсь я, то будет очевидно, что это моя инициатива, даже если со мной будет вся палата Жардинаж. — Я тоже не смогу поднять своих людей, раз я вызвался быть его секундантом. Но знаешь, — Каллас нахмурился. — Погоди. Что ты там сказал про палату Жардинаж? — Я… могу привести отряд жандармов, чтобы сделать все по закону? — А что если отправить жандармов, но без твоего участия? — Тео не глупый человек, он все равно поймет, кто раскрыл им информацию. — Значит, нужно сделать так, чтобы все выглядело простым стечением обстоятельств. Ты не видел, куда Тео положил ту газету со статьей, мон шер? Хочу посмотреть, кто автор. — Я помню и так. Мадемуазель Шарлотта, я недавно видел ее во дворце Мермония, она пыталась устроить со мной встречу через Седэну. Кажется, она в редакции меньше месяца. — Это заметно. Еще не перестала мечтать о твоем интервью, да и берется за любую сплетню, лишь бы материал… Хах, эти прохвосты все предусмотрели! Конечно, другие писаки и бровью не повели бы на такое наглое бахвальство! Нет, журналистка не подойдет, — Каллас стиснул зубы. — Таким зеленым юнцам ответственное дело не доверишь. — Что насчет мадемуазель Шеврез? — Невиллет, судя по всему, начал понимать, куда он клонит. — Ты знаешь, она умеет хранить секреты. И я доверяю ей, как себе. Каллас невольно скривился, — упоминание капитанши Особого Патруля, хоть и ожидаемое, все равно оказалось как кислый пузырин на зубах. Слишком уж много личного скопилось между Спина-ди-Росула и Особым Патрулем: тайная мафия и ревнивые блюстители порядка были столь же естественными врагами, как хиличурлы и плесенники. Тем более, когда во главе последних стояла капитан Шеврез, девка настолько несгибаемая и себе на уме, что сам матерый мастер Каллас не мог не проникнуться к ней тем особым уважением, каким удостаивают друг друга только равные соперники. Впрочем, тем лучше. Если закрыть глаза на внутренние разборки Спины и жандармов, неподкупная и волевая Шеврез действительно могла им помочь. Особенно если Невиллет бы нашел подходящие слова, чтобы дать ей ровно столько информации, сколько нужно, чтобы она была на его стороне в этом деле. — Шеврез не станет раскрывать, откуда она знает о месте и времени дуэли. К тому же, она и без того известна своими расследованиями по личной инициативе, — как Верховный Судья, Невиллет редко признавал, что непослушание отдельных его подчиненных общему закону способно приносить пользу. Но на этот раз случай был исключительный. — Это будет правдоподобно. — Согласен. Каллас невольно перевел взгляд на приоткрытую дверь, из-за которой доносился треск камина и металлические щелчки деталей. В какой-то момент Боссюэ хрипло закашлялся, и он помрачнел. — Но что насчет цены? — Цены? — Ты же не сможешь замять это дело, если там окажется целый наряд свидетелей. Ты должен судить справедливо, Анри. А как ни крути, вызов первым бросил Тео. Ты знаешь, что за нарушение закона ему все равно придется ответить. — Я не посажу его в Меропид! — Невиллет натурально зашипел змеей на такое крамольное предложение, но потом сник в его руках, и распушившиеся рожки потеряли весь заполыхавший было синий огонь. — Я… Мы примем во внимание все смягчающие обстоятельства! Я сделаю так, чтобы его дело рассмотрели в особом порядке, с учетом всех заслуг перед нацией Фонтейна в качестве директора Института! — Конечно, ты обо всем позаботишься, — Каллас ободряюще кивнул. — Мы не допустим кровопролития, и Тео обойдется малым ущербом. Все же это лучше, чем позволить ему отдать свою жизнь Майарде. Сражаться за идеалы — его право, но защищать его, пусть и против его воли — наше право тоже, нес па? — Tous les honneurs du monde ne coûtent pas un brave ami, — убежденно прошептал Невиллет, сжав его руку в своей.***
Утро ожидаемо выдалось пасмурным и промозглым. И дело было даже не в том, что Невиллет, заправив за ухо длинный белый локон, сегодня почему-то не хотевший укладываться в обычно идеальную судейскую прическу, тщетно пытался смотреть в свою тарелку менее опустошенно и разбито. Просто таков был Фонтейн, столица драмы и сценического пафоса, — с легендой о слезах Гидро дракона или без, испокон веков величественный город будто сам стремился дорисовать подходящие декорации для каждой маленькой человеческой трагедии. Боссюэ, наоборот, выглядел как только из салона Тиори: чистая рубашка с наглухо застегнутым накрахмаленным воротником обхватила сухое горло под самый подбородок, атласный жилет и форменный галстук Исследовательского института сидели, как влитые, а непослушные седые пряди жестко улеглись на макушке в старательно зализанные волны. Единственным, что его выдавало, были залегшие под глазами темные тени, глубоко въевшиеся в борозды морщин. И слегка надломившийся голос, когда он отказался от предложенного Мелусом завтрака. Невиллет простился с ними очень коротко, у самого выхода обнявшись с Калласом, а затем не выдержал и поцеловал Боссюэ с таким чувством, что где-то на улице прогрохотал предвестник надвигающейся бури. — Ох. Прошу прощения. Непогода не доставит вам неудобств, обещаю. Теодор кивнул и примирительно протянул руку, — но Невиллет уже исчез за порогом в сопровождении Сильвера и еще парочки надежных ребят Спины, зорко охранявших частную жизнь закутавшегося в темный плащ Верховного Судьи от случайных любопытных глаз. — Он переживает, — сказал Каллас, забирая у Кристофа оружейный кейс. По правилам дуэлей, им с Боссюэ надлежало явиться на место вдвоем, без лишних свидетелей. — Я знаю. Объяснюсь с ним после, — Боссюэ подобрал под мышку свою трость. — Идем, Ричард, прошу. Мне нужно подышать. В неприветливый рассветный час, когда сумерки уже стаяли в посветлевшем воздухе, но свинцовые облака клубились так низко, что не давали и тени надежды на животворящее солнце, Кур-де-Фонтейн был окутан атмосферой меланхолии. Редкие прохожие спешили мимо, придерживая руками шляпы и фуражки. Даже на водной станции кроме них двоих не оказалось других пассажиров, и флегматичная мелюзина-проводница Эльфан удостоила их лишь долгим усталым прищуром, пока запускала двигатель машины. На горизонте рыжие скалы Сумеру тонули в плотном тумане, а от моря несло сыростью и холодом, заставляя каждого на аквабусе чувствовать себя так, словно утренний кофе вот-вот готов был попроситься наружу. Грандиозная арочная симфония Эпиклеза выплыла по правую сторону в венце из серых туч. Каллас задержал на нем взгляд. Далеко отсюда, во дворце Мермония, Невиллет должен был уже приводить в действие их план, в котором, увы, самым сложным для Верховного судьи было снять с себя всю ответственность: ведь ему никак нельзя было появляться на площадке «Сюиты», как бы он не хотел лично увидеть благополучный исход дуэли. Аквабус мягко ткнулся закругленным носом в причал станции Маркот, и поторапливающий голос Эльфан заставил босса Спины-ди-Росулы подскочить со скамьи. Он оглянулся: всегда его самая любимая линия Навия вдруг показалась ему чересчур длинной, и он искренне понадеялся, что жандармы успеют добраться до острова вовремя. За зданием Эпиклеза, на круглой арене с мраморными перилами и строгими темнохвойными пихтами, отведенной палатой Жестьон специально под будущую премьеру, Майарде уже ждал их. Спрятав руки за спину, лохматый механик угрюмо рассматривал возвышающийся незаконченный каркас леди Коппелии и мерно вращающееся золотое ядро в ее раскрытой груди. — Месье Боссюэ, — Майарде развернулся, заслышав шаги. — И мистер Каллас. Приветствую. Боссюэ отрывисто поздоровался в ответ. Каллас поднял бровь: Майарде выглядел так, будто хотел что-то сказать до того, как он обозначит барьеры. — В чем дело, мистер Майарде? Решили пойти на мировую? — Я? — Майарде, казалось, испытывал какие-то сомнения, судя по тому, как он скользил взглядом с сурового Калласа на бледного Боссюэ и на меков за своей спиной. — Я- Я хотел бы прояснить несколько моментов, прежде чем мы поднимем оружие. Если месье директор не против. — Прошу, — проговорил инженер, сжимая пальцы на рукоятке трости. — Говорите, господин Майарде. — Мистер Каллас, вы выступаете секундантом месье Боссюэ. Вы можете гарантировать, что ваше участие тем не менее свободно от предвзятости? Дело в том, что в случае моей победы я желаю продолжить проект и изменить его в соответствии со своим видением. И я хочу быть уверен, что Спина-ди-Росула не откажет мне в спонсорстве. Майарде был один, без своей компаньонки-блондинки, и Каллас не мог не отметить, что в ее отсутствие механик вел себя куда сдержаннее. Он скосил глаза на Боссюэ: Теодор слушал Майарде с таким неприятием, будто тот публично отказывался от веры в Гидро Архонта. Однако, почувствовав вопросительный взгляд, Тео едва заметно кивнул. Инженер признавал, что проект «Сюиты» был результатом труда куда большего числа сотрудников Института и вкладов меценатов, чем его наброски танцующих героев, вдохновленные образами Ричарда и Анри. А значит, они не могли отказать Майарде в его требовании. — Даю вам слово чести, — ответил Каллас. — Merci. Не держите зла, директор. Поверьте мне, что я говорю правду, когда настаиваю на использовании контролируемой аннигиляции пневмусии вместо механических ядер. Архэ — это прогресс! — Пневмусия — бессмысленный перерасход энергии, я повторял вам это много раз, — непримиримо пробормотал Боссюэ. — Вы хотите использовать архэ для экспериментов с элементальным оружием, Майарде, а я не могу позволить вам превратить чистое эстетическое искусство в… в… В какие-то гладиаторские бои! — Увы, — Майарде пожал плечами. — Тогда пусть нас рассудит дуэль. Боссюэ тронул Калласа за рукав, показывая, что переговоры окончены. Голос Майарде догнал их. — И еще, месье Боссюэ! Я хотел бы принести мои искренние сожаления за происшествие с прессой. Это была инициатива мадемуазель Киссери, и я, со своей стороны, был введен в некоторое заблуждение насчет целей интервью. Уверяю вас, у меня не было намерения публиковать свои слова в «Паровой птице». — Но вы не отозвали выпуск из печати. — Нет, вы меня не поняли. Мне нет причины называть мои заявления неправдой, поэтому я не стану писать опровержение, — Майарде хмыкнул. — Однако публикация действительно произошла в довольно неподходящий момент. За это прошу простить. Каллас не дал Боссюэ ничего ответить, и, скрипнув зубами, увел Теодора подальше от неприятного механика. Киссери, судя по всему, после своей выходки попала у Майарде в немилость, потому что для проверки дуэльного снаряжения к ним подошла другая девчонка, рыженькая, в момент вызова показавшаяся Калласу такой же невоспитанной подружкой блондинки. Впрочем, он был рад ошибиться: в отличие от Киссери, рыжая исследовательница по имени Севинье ограничилась нейтральным приветствием и исполнила все полагающиеся секунданту обязанности в почтительной тишине. Совместными усилиями Калласа и Севинье оба пистолета были тщательно вычищены и заряжены каждый одной, — решающей, без права на ошибку, — пулей. Севинье опустилась на корточки, чтобы мелом очертить две параллельных линии на расстоянии двадцати шагов: границы, за которые дуэлянтам заступать было нельзя. Еще десять шагов от барьера отводились на добрую волю, когда дуэлянт мог выбрать или подойти к барьеру вплотную, или стрелять с чуть большей, более «благовольной» дистанции. Боссюэ и Майарде, сняв пиджаки и засучив рукава, заняли места у барьеров. Каллас посмотрел в сторону видневшейся за темным ограждением станции Маркот, но там все было тихо, и стоячая вода мерно плескалась о пустующий каменный парапет. Что бы не задержало жандармов, ему оставалось верить, что они объявятся в ближайшие несколько минут. Он протер лицо рукой, смахивая липкую туманную влажность. Тео выглядел не лучше: искусанные губы алели на посеревшем лице, а с кудрей сошло средство для волос, и они печально курчавились ближе к затылку. Отряхнув несуществующую пылинку с плаща, Каллас повернул инженера к себе лицом. — Тео, не забудь. Ты стреляешь первым. Вдохни глубже и выдыхай постепенно, когда будешь целиться. И больше не делай вдохов, пока не спустишь курок, ты понял меня? — Я справлюсь, Ричи, — бесцветно прошептал Боссюэ. — Послушай, — он схватил его за пуговицу на груди, склоняясь ближе. — Все, что тебе нужно, это один хороший выстрел. Долго не раздумывай. Спускай курок аккуратно. Целься ему в живот. У тебя получится. Боссюэ положил руку поверх его, помедлил, не поднимая глаз, а затем оттолкнул Калласа от себя, занимая позицию на изготовку. Майарде по другую сторону нарисованной линии поднял дуло вверх, приглашая. Каллас с замиранием сердца следил за действиями Тео. Боссюэ сделал шаг ближе. Затем еще один и еще, пока до линии не осталось всего два или три. Остановился, выставил руку с оружием вперед. Его губы едва заметно шевелились. Он что-то шептал себе под нос, пока лихорадочно стискивал рукоятку пистолета в ладонях. «Это безумие, безумие!» — с трудом разобрал Каллас. — «… я не справлюсь. Я понял. Я ошибся. Архонты, я могу один раз ошибиться! …Но я должен. Я должен сделать это! Ради нас всех!» Судорожно набрав полную грудь воздуха, Теодор сконцентрировался на маячившей впереди фигуре Майарде. Пистолет немного трясло, когда он выцелил серое сукно жилета над опоясывающим кожаным ремнем. Он перестал дышать, и только слипшиеся белесые ресницы суматошно трепетали, выдавая бурю противоречий внутри. Взведенный курок резко щелкнул. Три, два… Севинье вскрикнула. Раздался металлический звон, выстрел оглушительно прокатился по мраморной чаше площадки и запутался гулким эхом в зашумевших от порыва ветра пихтах. Пистолет выпал из ослабевших рук Боссюэ. Он жадно хватал ртом воздух, как только что выловленный из моря утопленник, и в его острых скулах поселился такой же больной зеленоватый оттенок. Майарде неспешно переколол булавку-шестеренку на пышном галстуке и даже не сдвинулся с места, пока выравнивал свой пистолет параллельно земле. Каллас не сразу осознал, что задержал дыхание, очнувшись только когда шум в ушах сделался невыносимым. До него постепенно дошло: Теодор не попал. Пуля пролетела сбоку от Майарде и отрикошетила от золоченой ноги Коппелиуса в кусты. И судя по всему, Тео сделал это нарочно. Сердце камнем рухнуло. Дурак, какой же дурак! Благородный, жалостливый идиот! Одно ранение, даже не обязательно смертельное, — и Майарде бы навсегда запомнил, как следует почтительно обращаться к своему директору, Каллас был в этом уверен. Но мягкосердечный Теодор не смог даже прицелиться в его сторону! Майарде, не замечая изменившегося в лице Калласа, мотнул головой и покривил уголком губ, как будто бы насмешливо констатируя свое сбывшееся предсказание о промахе. Боссюэ закрыл глаза и опустил руки: ему нечего было возразить в ответ. Он молча запрокинул голову к небу и затих, отдаваясь на волю смертоносной пули в твердой руке механика. Каллас до боли сжал пальцы на револьвере во внутреннем кармане. Время во второй раз остановилось. Майарде медленно наставил пистолет прямо в грудь инженера. Боссюэ сглотнул. Каллас отчетливо увидел, как дернулся его кадык под белым воротом рубашки, сейчас казавшейся одного цвета с его лицом. Одними губами он сложил «стреляйте, Жан, ну же». Выдох. Вдох. Каллас старался не моргать, но глаза невозможно слезились, и он зажмурился всего на долю секунды. Грохот оглушил его, а яркая вспышка обожгла веки. — Теодор! Револьвер был мгновенно забыт. На ватных ногах он кинулся было к возлюбленному, намеренный поймать раненое тело прежде, чем оно коснется земли. Если он поторопится, он мог успеть- — Мистер Каллас, стойте! Еще шаг, и мне придется объявить вас соучастником. Каллас споткнулся и замер как вкопанный. — Что? Слепящий эффект элементальной гранаты рассеялся, и он увидел, как у выхода с площадки поднялась с колена капитан Шеврез, сдувая тонкую струйку дыма с искрящегося мушкета. Он повернул голову: Теодор твердо стоял на ногах, шокированный и обескураженный внезапным вмешательством третьей стороны, но в остальном абсолютно невредимый. Какое счастье. Архонты, какое счастье! Разом нахлынувшие эмоции оказались настолько сильными, что заставили его пошатнуться и опереться на оставленную Тео трость. Шеврез откинула мушкет за спину и решительно промаршировала к ним навстречу, громко бряцая в повисшей тишине набойками сапог. Следом робкими тенями семенили еще шестеро жандармов: они опасливо медлили из-за того, что одним из нарушителей порядка оказался почтенный директор Института. — Господин Майарде, месье Боссюэ! — а вот капитан патруля, напротив, и не подумала смущаться никакими статусами. — Вы обвиняетесь в организации незаконной внесудебной дуэли! Прошу вас обоих добровольно передать оружие и проследовать со мной в палату Жардинаж! — Теодор- — Я буду в порядке, господин Ричард. Désolé, что заставил вас волноваться, — Тео, похоже, еще не до конца понял, что произошло, когда покорно позволил обыскать карманы и увести себя в направлении водной станции. — А вы, мистер Каллас! Стойте где стоите, — Шеврез преградила ему дорогу стволом мушкета, не давая проследовать за конвоем жандармов. — Капитан, — Каллас нехотя остановился. — Рад вас видеть. Но позвольте поклясться, что у месье Боссюэ были все смягчающие обстоятельства. Он примерный гражданин Фонтейна, он выстрелил не по противнику, и нанесенное оскорбление со стороны Майарде было неприемлемым! — Я все знаю, мистер Каллас, и вы сможете повторить свои доводы в палате Жардинаж. Уверена, что судьи примут их к сведению. Однако избежать ответственности не получится ни у господина Майарде, ни у месье Боссюэ. Мне жаль вас разочаровывать, но закон есть закон. По закону вина за дуэль в первую очередь ложится на того, кто вызвал оппонента, — то есть, на месье Боссюэ. Все, что я могу вам гарантировать, это то, что при сотрудничестве обоих палата Жардинаж оставит это дело внутри инстанции. — Это все, что я хотел услышать, мадемуазель Шеврез. Благодарю. — Хорошая работа, мистер Каллас. Но не думайте, что я вам верю! — О чем вы? — Месье Невиллет заверил меня, что вы только притворялись секундантом месье Боссюэ, чтобы выиграть время для моего Особого патруля. Анри позаботился и о его алиби. Ну конечно. — Разумеется я ждал вас. И месье Теодор — мой друг, я не мог остаться в стороне. — Было бы лучше, если бы Спина-ди-Росула наоборот оставались в стороне почаще, учитывая невероятное количество ваших «друзей» по всему Фонтейну. Шеврез фыркнула, буравя Калласа зеркальным взглядом единственного глаза из-под густой челки. Что он считал ироничным, так это то, как она даже закрывала незрячий второй в точности как он сам: плотной кожаной повязкой, разве что без вышитого якоря. С ее характером, она могла бы стать самым ценным агентом Спины и второй Клементиной, — и именно поэтому она так непримиримо воевала с ним и его бизнесом. — Белые перчатки не смогут оставаться чистыми вечно. — Все еще не имею понятия, о чем вы говорите. — На этот раз я прислушаюсь к месье Невиллету и освобожу вас от подозрений, но это не делает нас друзьями, c’est compris? Он очень добр к вам, вы знаете это, мистер Каллас? Вам лучше даже не думать о том, чтобы использовать его доверие. — Никогда. И… Спасибо за службу, капитан Шеврез. Шеврез горделиво отдала честь. Пусть она отказала ему в дружбе, перемирие было заключено. — В таком случае идемте, мистер Каллас. Месье Нёвиллет просил вас не прошло задерживаться.***
Каллас никогда не думал, что будет чего-то бояться, но годы, проведенные рядом с Анри и Теодором, возымели эффект. Он не показывал этого внешне, пока приезжал и уезжал из особняка, объясняясь с разъяренной Навией, улаживая некоторые срочные сделки в Пуассоне и потом на личной быстроходной лодке пересекая пролив заново, чтобы успокоить уже инвесторов в столице (его участие в деле о дуэли, даже на роли свидетеля, не незамеченным мимо заинтересованных партнеров). Но все это время он боялся. Он боялся того, что скажет Теодор. Ведь после следствия палаты Жардинаж и вынесенного решения палаты Ордали, Боссюэ так и не заговорил ни разу с ними о том, что произошло на площадке «Сюиты». Шеврез не соврала: расследование учло все детали происшествия, включая намеренный промах и неподобающее поведение младших коллег инженера. До Невиллета, как он и надеялся, слушание не дошло: из-за отсутствия отягчающих факторов в виде реальных увечий, дело Боссюэ против Майарде прошло в исполнительной палате как не имеющее состава преступления и слишком незначительное для разбора в Эпиклезе. Однако судьи, ввиду рассмотренных обстоятельств, и без того постарались смягчить наказание. Проблема была лишь в том, что Каллас не был уверен, как сам Боссюэ отнесся к потере прав на проект и увольнению с поста директора. Все-таки «Сюита» и вправду значила для Тео куда больше, чем для для них с Анри. — У меня все хорошо, Ричард, je te jure. Боссюэ слабо улыбнулся, когда Каллас оперся одной рукой на спинку его стула, заглядывая через плечо в разложенные бумаги. — Что делаешь? — спросил он и наклонился, чтобы поцеловать мягкие серебряные завитки у виска. Тот послушно убрал локоть. У Калласа невольно защемило где-то под сердцем: это был один из первых черновиков проекта механических танцоров, еще когда Коппелия и Коппелиус были всего лишь двумя силуэтами в карандашных набросках импровизированного вальса. Боссюэ часто повторял, что ему далеко до настоящего художника, и все его зарисовки — не более чем инструмент, подложка для будущих действительно великолепных вещей из зубцов и пружин. Но Ричард был иного мнения, и хранил многие из его черновиков у себя в кабинете (их совместный дизайн аквабусов, например, ностальгически напоминавший о первых годах знакомства). — Ты же не собираешься избавляться от них? — Что? Нет, нет, конечно, — инженер собрал все листы в стопку. — Просто Майарде они вряд ли пригодятся, поэтому я подумал, что стоит убрать подальше. — Оставь, ми амор. Я закажу раму, сделаем картину в гостиной. Пусть все мои гости восхищаются твоей гениальной задумкой, если вдруг захотят выпить со мной чаю. — Если ты настаиваешь. — Еще бы! — босс Спины гордо приосанился. — Пусть Майарде празднует победу, но твой вклад в «Сюите» все равно останется у всех на слуху, можешь не сомневаться! — Merci, Ричи. — И еще я хотел сказать, чтобы ты долго не засиживался. Через два часа у нас экипаж и забронированные места на выступление Лини и Линетт. Анри встретит нас уже в зале, он как раз прямо сейчас подписывает с мадам Арлекино все разрешения на большую премьеру. Ты примешь наше скромное предложение вечера, Тео? Лицо Боссюэ посветлело, и он благодарно прижался щекой к его руке. — Ах, ты не забыл! Спасибо, Ричард. Это правда, я буду очень рад составить вам компанию. Каллас, довольный такой переменой настроения своего любовника, с благодушным смехом подхватил его на руки и опустил на пол только тогда, когда Боссюэ пожаловался на подступающее головокружение. Магическое шоу оказалось еще лучше, чем как его запомнил Каллас в прошлый раз: все же, малыши-сироты госпожи Арлекино явно и сами прониклись другой, более серьезной сценой и количеством высокопоставленных гостей, и на их маленьких очаровательных мордашках до самого конца было написано выражение крайнего сосредоточения. Ушастая скромница Линетт очень отличалась от Навии в ее возрасте, которая бы наверняка уже бы на ее месте заняла собой всю сцену, звонко хохоча на весь зал и размахивая зонтиком вместо волшебной палочки. А вот бойкий мальчуган Лини наоборот, напомнил Калласу его самого, когда он впервые попал из рыбацкой деревеньки в столицу на большом торговом корабле. Решив, что тот далеко пойдет, перед отъездом он даже оставил им с сестрой дополнительную благодарность в виде щедрого пожертвования приюту. Но что было особенно приятно, так это то, что удивительные детишки умудрились перетянуть на себя все внимание гостей, и желающих обсудить отставку директора Института среди публики нашлось всего двое или трое, — Боссюэ, взяв для спокойствия игристого, ответил им сам, без помощи бдительно наблюдавших за происходящим любовников. На руку им играло и то, что Шеврез оказала им еще одну неоценимую услугу и засекретила обстоятельства ареста, для прессы превратив визит отряда жандармов в плановую инспекцию безопасности стройплощадки. И если новости и разошлись, то только о выходе Боссюэ на пенсию, что, признаться, мало для кого стало сенсацией. Они прекрасно провели время и вернулись в особняк поздно вечером. Каллас по-хозяйски отдал несколько распоряжений служанкам на утро и сразу увел обоих спутников в приватное левое крыло. Там, на плотных коврах и мягких подушках, они наконец устало выдохнули, и Каллас лениво зажег сигару, позволяя табачному дыму змейкой подниматься к потолку и улетучиваться в приоткрытое окно. — Признаться, уйти из Института было правильным решением. — Тео? Меньше всего Каллас ожидал, что Боссюэ сам начнет разговор. — Это правда, Ричи, — Теодор смежил веки, мягко обнимая губами мундштук тлеющей трубки. Он говорил медленно, разморенный ароматной смесью масел и трав, и тщательно подбирал слова. — Не стану врать, где-то мне до сих пор обидно и больно, что моя научная деятельность вынуждена закончиться вот так бесславно. Но с другой стороны, в твоих словах тогда, в кафе, было больше справедливости, чем я был готов признать. Мне действительно не стоило терпеть выходки Майарде и Киссери ради проекта. — Эти ублюдки! Я все еще могу отстранить их от строительства в любое время, и ты сам выберешь людей, которые разделяют твое видение, — напомнил Каллас, но Боссюэ лишь помотал головой. — Ты дал Майарде слово, mon amour. А я честно проиграл. Это будет не по-джентльменски. — Но как же твоя работа, твои чувства! Ты ведь так много вложил! — воскликнул Невиллет, неопределенно баюкавший в ладонях свой обыкновенный стакан воды. — Это да. Но кажется, я отдал даже слишком много. Теодор набрал полную грудь ароматного дыма, и его умный взгляд помутился и влажно заблестел, когда он посмотрел на сопереживающего Юдекса. — Я понял это в тот момент, когда Майарде наставил на меня пистолет. Все верно говорят, в этот момент жизнь проносится перед глазами. И я увидел тебя, Анри. И Ричи тоже. И мне стало страшно. — Mon ange… Невиллет отставил стакан, в одно дыхание оказываясь рядом с любовником и склоняясь, чтобы поцеловать приоткрытый рот. Мерцающие голубые рожки отразились в рюмке Калласа, который как раз допил свой виски и стряхнул туда остатки серого сигарного пепла. Тоже придвинувшись ближе, он коснулся морщинистого лба, убирая с виска седую завитушку, и оставил крепкий горячий поцелуй на впалой щеке. Пожилой инженер сладко вздрогнул. Каллас довольно заурчал и повел носом вдоль шеи, пропитавшейся запахом дорогого цветочного масла и контрабандного опия. Перехватив его руку, протянувшуюся было к лицу, Каллас вложил ее в ладонь Невиллета, а сам потянул за шелковую ленту у горла, распутывая торжественный воротник и расстегивая блузу. Обнаженная грудь Боссюэ, едва тронутая посеребренным птичьим пушком, судорожно вздымалась и опадала, пока две руки, — одна шершавая от жгучей моряцкой пеньки, а вторая нечеловечески-тонкая и бархатная, — вели вдоль дряблого живота и чувствительных мышц сверху. Невиллет придержал его затылок, прихватывая губами порозовевшие губы, а Каллас защекотал дыханием под ребрами, считая выпирающие косточки языком. — Р-ричи, — простонал Тео в рот Анри, быстро покрываясь испариной от такого удвоенного внимания. — Ох, Ричи, пожалуйста, пожалуйста… Карие глаза потемнели, превращаясь в сладкий растопленный шоколад. Шепот запутался в густом золоте, а жадные ладони обняли сквозь жилет и рубашку, шаря по спине и спотыкаясь о складки и отвороты. — Потерпи чуть-чуть, куоре, я хочу дать тебе больше. Ты ведь этого заслужил. — Un chevalier argenté, — жарко согласился Невиллет в другое ухо. Боссюэ сотрясла крупная дрожь, он громко задышал, пунцово-красный от прилившей разгоряченной крови, и обмяк в их надежных объятиях. Каллас позволил себе любовный смешок, ныряя следом, чтобы закончить начатое.***
Стянутая впопыхах одежда перемешалась в один цветной ворох, и Калласу пришлось основательно порыться в белом шелке и крашенном сукне, когда он встал с подушек по просьбе Боссюэ, чтобы проверить карманы брюк. — Ты был молодцом, куоре, — он щелкнул маленьким механизмом, — его собственным подарком, — высекая искру в подставленную трубку. — Я видел, каких усилий тебе стоило держаться перед Майарде. Боссюэ, свернувшийся под боком у Невиллета, зябко укрыл голые ноги его тяжелым плащом и с благодарностью раскурил заново успевшую погаснуть смесь. Он дымил несколько минут, разглядывая что-то далекое за закрытыми веками, а затем ласково покачал головой. — Лет двадцать назад я бы посчитал это преступным малодушием: струсить под пулей, когда сам вызвал оппонента на дуэль. Но двадцать лет назад мое имя в салонах знали как синоним нескладного одинокого чудака, неспособного любить никого, кроме своих шестеренок и ученых книжек. Губы инженера отпустили искусанную трубку и сложились во влюбленную улыбку. — Сейчас же у меня есть, о чем… Точнее, кого бы я не хотел расстраивать подобной глупой смертью. Может, я заслужил порицание, ведь осознал это слишком поздно, и был спасен счастливым случаем… Но сейчас я уверен в этом! Ради вас, Анри, Ричи, мне не жалко поступиться никакими принципами. Ох, я так погрузился в создание «Сюиты ледяного ветра», что упустил главное. «Сюита» — это ведь всего лишь символ, а не суть. Моя любовь к вам куда больше, чем желание создать ей какой-либо рукотворный памятник, будь он хоть трижды гениальным изобретением! — L’amour est la folie des sages, — не в силах скрыть ответную улыбку, прошептал Невиллет со слезами на глазах. — Et la sagesse des fous, мой прекрасный эльф, — эхом отозвался Боссюэ на том же возвышенном фонтейнском. — Вам стоит прекращать цитировать пьесы, которых я не знаю, ме шер, — беззлобно проворчал Каллас. — Иначе мой культурный список станет больше, чем годовая повестка Спина-ди-Росула. — В этом нет ничего плохого, Ричи. Кто проигрывает в игре, выигрывает в любви. — Ха-ха, а вот эта мне знакома! Хотя и полная чушь. Я же могу совмещать оба, не так ли, Тео? — Ричард, ты невыносим! Они переглянулись все втроем и, не выдержав повисшей комичной паузы, рассмеялись. Облегчение на вкус было сладким, как фонта, с терпким оттенком виски и табака. Оно пахло косметикой и одеколоном, целебными мазями для суставов и свежим морским бризом. Облегчение было приятным и правильным, как случайно выскользнувший кусочек мозаики, наконец возвращенный на свое место. И Каллас, наблюдая нежные объятия Боссюэ и Невиллета, подумал, что первым делом с утра найдет лучшего художника и вдобавок к раме для набросков закажет еще и портрет.