Сердцебиение

      Сердце — самый бессовестный и предательский орган на свете. Самый растиражированный и романтизированный. Елена Белова в этом твердо убеждена потому, что познала это на собственном опыте.       В первый раз сердце просто замерло на мгновение, а к горлу подкатил комок. От страха. Потому что, когда на тебя решительно и неумолимо двигается хмурый здоровенный мужик с железной рукой и береттой, априори становится не по себе.       В тот момент в голове пролетел миллион торопливых нервных мыслей. Просить пощады? Заговорить зубы? Упасть на землю? И совершенно неуместная и глупая — красивые ли трусы сегодня надела, а то перед патологоанатомом будет как-то неловко потом в морге.       Речи о том, что бы уйти с линии выстрела, выхватить собственный кольт или убежать, даже не шло. От Зимнего Солдата ещё никто не уходил живым. А холодный взгляд убийцы и четкие экономные движения, не оставили и малейшей надежды.       Все случилось очень быстро.       — Ложись!       Коротко, отрывисто, жёстко. Страшно. Рефлексы сработали отменно. И выстрел прогремел четко в то место, где была ее голова долю секунды назад.       Бесстрашная, закалённая, стервозная и ещё много эпитетов, бывшая советская шпионка, ошалело оглянулась, приподнявшись на локтях. Позади валялось чье-то тело, быстро протекающее кровью.       Оказывается, есть свои плюсы работы в команде с таким психом. Правда нервные клетки уже никто не вернёт.       Последняя мысль, кажется, стала новым пожизненным девизом.       — Ты глупая, самоуверенная, самовлюблённая девчонка. И ты нихрена не умеешь.       — Так может научишь? — коронный взгляд наглой стервы и улыбка отпетой суки. — Тренер.       По спокойному, отстраненному лицу Барнса пробегает нервная судорога. Его так интересно бесить. И ужасно страшно. Но Елена Белова привыкла смотреть своим страхам в лицо, а не бежать от них. Иначе никак.       Кто же знал, что у страха есть имя.             Джеймс Барнс.       И глаза. Серо-голубые. Отливающие сталью.       Красная Комната осталась далеко позади, вместе с изломанным детством. И наука Стариковского навсегда въелась под кожу, в мышцы, суставы, мозг, саму суть.       Но все познаётся в сравнении. После занятий хочется плакать. От бессилия, собственной несостоятельности, боли и унижения. Как в детстве. Только сейчас хуже.       Каждая клетка тела болит и ноет. Но Барнса это не заботит. Он вынуждает подниматься с неласкового пола снова и снова. Берет в болезненные захваты, выворачивает суставы, оставляет синяки, ссадины и растяжения. Если в своё время он так же тренировал Романову, то завидовать ей больше совсем не хочется. Хочется забиться в угол, свернуться клубочком, и сдохнуть. Потому что больше нет сил, кажется, даже дышать.       — Ещё раз. Ты можешь лучше.       Ровно, спокойно, негромко.       Солдат требователен, дотошен, безэмоционально профессионален. В спортзале он истинный тиран и деспот, скупой на похвалу. Зато охочий загрузить работой по самую макушку. Его невозможно вывести из себя, как ни старайся.       На его лице не бывает эмоций, лишь в глазах иногда мелькает что-то странное. Белова умеет читать людей и психологией владеет в совершенстве. Но здесь осечка. Невозможно понять что в голове у почти столетнего суперсолдата. Иногда Елена думает, что ловит отблески зарождающегося безумия в его глазах…       Сердце стучит в висках. Конечно, чисто физически, оно там находиться не может. Но вот по ощущениям — вполне себе. Пульс настолько громкий, что заглушает все вокруг.       — Ты можешь лучше.       Раздражает. Как же раздражает этот менторский тон. Особенно, когда приходится карабкаться по почти отвесной стене-тренажеру, с грузом на спине и без страховки. Потому что эта скотина тренирует ее выносливость. А кто новые пальцы подарит, м?       От боли в вывихнутой лодыжке сами собой текут слезы. И даже ругаться не хочется. Настолько острая боль, что перехватывает дыхание.       — Не двигайся.       Барнс осматривает ногу неожиданно бережно и осторожно, едва касаясь моментально опухшей и покрасневшей кожи. Хмурится, кусая уголок губ, идёт к аптечке за бинтами и мазью.       — Вдох-выдох, медленно. Хорошо. Ещё. Вдох-выдох. И теперь медленно вдыхай как можно глубже.       Резкое движение, новая сильная боль, а потом облегчение.       — Твою мать, Барнс!..       — Тшшш, уже всё, ты молодец.       Ни тени издёвки. Только бережные касания. Он втирает мазь и умело накладывает повязку, туго бинтуя пострадавшую ногу.       — Романову ты так же утешал, прежде чем трахнуть на матах или в раздевалке? — слетает с губ прежде, чем удается прикусить язык.       — А тебе, я смотрю, так не терпится занять ее место?       Впервые в нем проскакивает что-то человеческое. Живое. Злость, боль, усталость? Не к месту возникает желание узнать каким Барнс был со своей первой ученицей. Как они сошлись? Кто сделал первый шаг? Всё, что слышала об этой истории Белова — тогда он был с имплантами и сильно не в себе. Что именно вывело его из состояния тупой покорности приказам?       — А тебе — собрать коллекцию Черных Вдов, Солдат?              Потом сердце просто привыкло находиться где-то в районе горла. И вся предыдущая жизнь показалась лёгкой прогулкой в парке развлечений, где вместо выстрелов — фейерверки, а вместо врагов — манекены в комнате страха.       Барнс никогда не брался за лёгкие дела. Всегда на пределе. Всегда на волосок от смерти. Всегда слишком эффектно и громко.       — Ммм, скажи мне, Солдат, вы с Роджерсом играете в плохого и хорошего копа?       «А неплохо он пинается. Кони от зависти дохнут» подумалось, когда он выбил очередную дверь, да так, что кажется и вовсе не заметил препятствия. Ворваться в офис, где собирается цвет криминала в Детройте? Пф. Это на завтрак. Приходилось только успевать за ним, прикрывать спину, глотать пыль и ссыпающуюся на голову бетонную крошку. Сказать, что здание тряслось — не сказать ничего. Ребятки попались не робкого десятка и не постеснялись использовать всё, что у них было, против них двоих. Справедливости ради стоит заметить, что местная мафия понятия не имела с кем имеет дело.       — Почему ты так решила?       Собственная раздражающая привычка отвечать вопросом на вопрос аукнулась очень быстро. Барнс стал дразнить, и если ранее всегда давал короткие и исчерпывающие ответы, то теперь бил бывшую шпионку ее же оружием.       — Потому, что твой звездно-полосатый дружок действует куда деликатнее. И менее рискованно. И вот уж от кого, а от тебя было странно наблюдать тактику открытого боя.       От очередного взрыва осколки стекла полетели прямо в лицо. Пришлось прикрыться рукавом. Плечо моментально пронзили десятки острых игл, а куртка окрасилась каплями крови. В тот же момент стальные пальцы крепко сжали за шиворот и, как котенка, запихнули за широкую спину. Ужасно неприятно было это признавать, но за этой самой спиной было безопасно, надёжно и спокойно.       — Меня считают воплощением зла последние полвека. Решил не разочаровывать людей.       Он криво усмехнулся и метко бросил гранату в неровную дыру в стене, и добавил стресса противнику очередью из штурмовой винтовки в догонку.       — Ты невыносим…       — Знаю.       Мгновение тишины между перестрелками, грохотом взрывов, криками, командами и шорохом оседающей пыли, кажется каким-то недобрым и неуместным. Но Барнс реагирует быстрее, чем удается сообразить в какую сторону двигаться. У него на затылке глаза, не иначе, а может это некие звериные инстинкты срабатывают. Потому что как он успел швырнуть ее за гору обломков, решительно не понятно. Только и осталось, что на тех же инстинктах, сжаться в комок, прикрывая голову руками. А потом было оглушительно громко, что-то тяжёлое упало сверху, и воздуха перестало хватать.       — Давай, девочка, дыши, ну!       Сквозь звон в ушах пробивается знакомый голос. Неожиданно встревоженный. Кто-то заботливо обмывает лицо, очищая от грязи и бетонного крошева, переворачивает, поддерживает. Перед глазами все ещё плавают черные пятна, в ушах звенит и все тело ноет так, будто тренировки не закончились пару недель назад, а были только сегодня, да ещё и в ускоренном режиме.       А ещё воздух обжигает, врываясь в лёгкие раскаленным газом.       — Вот так, молодец.       Те же руки прижимают к чему-то тёплому и надёжному. Белова действительно чувствует себя маленькой девочкой, разодравшей коленку. И цепляется за этого большого и надёжного кого-то, до боли в пальцах. Утыкается лицом, вдыхая слишком знакомый запах. И понимает, что сердцебиение снова подводит, бессовестно ускоряясь ещё сильнее, хотя куда уж больше после такого выброса адреналина в кровь.       — Барнс, давай я заберу её.       — Нет. Я сам.       И сильные руки уверенно прижимают теснее, давая ощущение полной защищённости и безопасности. А ее собственные ладони живут отдельной жизнью, цепляясь за плечи, обнимая за шею. И совершенно не важно, что под одной ладонью явственно ощущается прохладный твердый металл. Елена Белова теперь уверена, что нет ничего надёжнее.       Сердце совершенно неприлично для циничной шпионки сделало кульбит, когда она впервые увидела, как Барнс улыбается. Тот факт, что он умеет это делать, уже сам по себе был шокирующим. А контрольным в голову был заговорщический шепот от Картер на ухо: «Он давно не улыбался. Ваша совместная работа определенно положительно влияет на него». Белова подавилась виски во второй раз.       Да, Барнс умеет веселиться, и заражать оптимизмом всех вокруг. Но это если он в настроении. А если нет... лучше заранее подыскать себе уютную могилку на каком-нибудь живописном кладбище.       — Ну что, змея, ты нацедила достаточно яда? Нам пора.       А ещё он был просто невыносимо хорош с этой недельной щетиной, отросшими волосами, в байкерской куртке и потертых джинсах. Бэд-бой из мокрых фантазий всех девчонок пубертатного, и не очень, периода.       — Для тебя — у меня всегда найдется запас, — ядовито улыбнувшись, она мысленно отвесила себе пощечину и тщательно скрывая довольство в уголках ярко-накрашенных губ, села позади Солдата на мотоцикл, крепко обнимая за торс. Ему было далеко до горы накачанных мышц в исполнении Роджерса. Но поджарый рельеф отлично ощущался под пальцами через футболку, а стоило ладоням случайно соскользнуть на живот…       — Белова, не раздражай меня… — глухое рычание и короткий взгляд через плечо. Обжигающий, голодный, напряжённый.       Дразнить Солдата стало новым главным развлечением, неожиданно увлёкшим обоих. Постоянные подначки, колкая ирония, провокации, перепалки за гранью приличий. И за всем этим спектаклем наблюдала их маленькая база с огромным вниманием. Только что попкорн не жевали при очередной ядовитой пикировке.       — Белова, ты — змея. Но я не кролик. Ты зачем меня гипнотизируешь?       — Да вот собираюсь ручонку твою открутить и на стену над кроватью повесить. Прикидываю наиболее удачное размещение.       — Смотри, как бы мне не пришлось выгуливать свой костюм на твоих похоронах, дорогуша.       — Не смей меня так называть!       — Тогда может — сладкий кексик?       — Барнс-с-с, я задушу тебя своим руками!       Его ироничная ухмылка бесила до дрожи. И настолько же сильно привлекала.       Елена Белова ни за что в жизни не отнесла бы себя к неопытным нимфеткам или восторженным лолитам. Всегда гордилась своим циничным и прагматичным взглядом на мир. Не позволяла себе даже тени сомнения. Обыденность рухнула. Закономерно. И все же неожиданно.       Было так странно вдруг осознать, что простое поддразнивание действительно может окончиться чем-то... таким. Под узкой изящной ладонью билось сильное большое сердце. Так странно было понимать, что сейчас она касается мужчину. Не напарника, соперника, тренера, суперсолдата, убийцу. А именно мужчину. В лучшем значении этого слова. И касается с удовольствием, надо заметить. То, что всегда воспринималось скучной обыденностью, внезапно обрело яркие цвета.       Было вновинку абсолютно всё. Каждая мелочь. Как Барнс невнятно, но довольно, ворчит, если легонько почесать между лопатками. Как немедленно опускает ладони на ее бедра, стоит оказаться сверху. Как смотрит — с удовлетворенным блеском в глазах. Сытый холёный хищник. Уверенный в себе и в ней.       Удивительный контраст по сравнению с тем, что было несколько месяцев назад, при первой встрече. Тогда он походил на загнанного в угол, жестоко раненого зверя. Который рычит и кусается больше уже по привычке, нежели из борьбы за существование.       И опять эти бесячие комментарии от Картер на ухо. «Вы такая интересная пара…»       Просто нечего на чужое смотреть. Пусть на своего Роджерса пялится. И хватит с неё.       Сердце остановилось, когда по трапу джета сошел сильно потрёпанный Роджерс с очень виноватым взглядом. Раньше шум в ушах стоял из-за постоянно скачущего пульса. А теперь воцарилась звенящая тишина, сквозь которую не прорывалось ни звука.       Белова видела, как губы окружающих шевелятся, что-то проговаривая. Как мимо пронеслась команда реанимации с каталкой.       Но совершенно не ощущала ничего, как будто кто-то ткнул в невидимый выключатель. Мир мгновенно выцвел до черно-белого и почему-то красного.       Она куда-то рвалась, отбивалась, что-то кричала, наверное даже плакала. Только всё это было не с ней, не здесь, не сейчас. Сейчас был только бледный до синевы Барнс, которого осторожно вынесли и очень быстро повезли в оперблок. Была ярко-красная кровь и изломанная покореженная сталь.              У Елены Беловой остановился пульс. Вместо него был датчик на кардио мониторе, фиксирующий сердцебиение ее солдата кривой мерцающей линией. Пик. Пик. Пик. Пик… Дыши, скотина, дыши. Не смей подыхать, слышишь?! Пик. Пик. Пик. Пик…       — Мисс Белова, вам нельзя здесь находиться.       — Доктор, пожалуйста, оставьте ее. Послушайте…       Кажется, это снова Картер. Она постоянно мнется у двери или за спиной, иногда участливо касаясь плеча или встревоженно заглядывая в лицо. Но это почти не задевает сознание, просто по привычке отмечается краем глаза.       Белый шум на фоне. И только… Пик. Пик. Пик. Пик…       «Как же ты меня бесишь, Барнс».       «Но ведь именно этим тебе и нравлюсь, не так ли?»       «Умрёшь, на ужин не приходи.»       «Елена, если ты собралась меня отравить, то можно было это сделать открыто, и никто бы тебя не упрекнул. Только не берись за готовку, прошу.»       «Мерзавец. Ещё и ржёт.» Пик. Пик. Пик. Пик…       Ей всегда нравилось смотреть как он спит. В основном потому, что с ней и в ее постели. Невозможно было игнорировать чувство собственного триумфа. Но вовсе не такого мелкого как прежде, а какого-то всеобъемлющего. Не от того, что соблазнила Зимнего Солдата. А потому, что вот это всё теперь её и только её. Почти центнер исключительной вредности, невыносимости, циничного юмора, отвратительно обаятельной улыбки, бескомпромиссной харизматичности и смертельной опасности. Абсолютно и безраздельно, на полностью добровольной основе. И можно теперь лелеять вот это всё сколько угодно, наслаждаясь каждым мгновением, пока… Пик. Пик. Пик. Пик…       Очнись, сволочь ты моя любимая. Не смей оставлять меня одну! Пик. Пик. Пик. Пик…       Они ругались. Да ещё как. Стены дрожали, мебель трещала, даже ножи летали. Барнс ненавидел все эти разборки, задушевные разговоры и выяснения отношений. Копил обиды и недовольство, чтобы потом швырнуть в лицо серией веских аргументов. Как же это бесило. Хотелось задушить собственными руками и носить потом на могилу белые лилии, выгуливая черную траурную вуаль от Кутюр. Солдат ненавидел лилии. Пик. Пик. Пик. Пик…       Всё проходит со временем. Обиды подергиваются пеплом остывшего гнева. Любовь становится привычкой. А совместный быт добивает остатки отношений. У нормальных людей. А не у двух пароноидальных шпионов, с гипертрофированным чувством собственничества. О, страсть в отношениях никогда не утихала. А нож в скрытых ножнах на бедре стал привычным аксессуаром даже в постели. «Что ты забыла на Кубе? Соскучилась по знойным мулатам всех цветов?!» «Что это ты взглядом Романову провожаешь? Соскучился по бывшей?!» Пик. Пик. Пик. Пик…       Плевать ей на Романову уже давно. Хотя порой руки всё же чешутся по старой памяти. И вовсе Белова не капает ядом, когда наблюдает в поле зрения вечную соперницу за звание Черной Вдовы. Но надгробие уже присмотрела. С этими мерзкими розами обязательно, да. А так — пусть живёт себе, конечно же. Где-нибудь подальше, в Антарктиде, например. Там чу́дные пейзажи и погода интересная. Пик. Пик. Пик. Пик…       — Ну что, старушка, уже присматриваешь себе соседнюю койку? «Ты была здесь всё время, со мной?..»       Хриплый, глухой голос прорезает белый шум. И рука предательски дрожит, сжимая перебинтованную широкую ладонь.       — Не дождешься, дедуля. Это ты, я смотрю, решил помереть не от моих рук? «Ты себе не представляешь, как я волновалась за тебя, бессовестный!»       — Угрозы, угрозы, обожаю твои угрозы, Белова.       Тень улыбки скользит по искусанным бескровным губам, а глаза чуть теплеют, щурясь. «Люблю тебя, моя шпионка. Безумно.»       — Это не угрозы, мой дорогой. А план. Надёжный, как швейцарские часы. «Я тебя больше, мой солдат. Я больше.»