Перисталь

Летняя желтизна сочится ковровой дорожкой меж штор, облепляет Майка, стоит ему обернуться. Наступить солнечному зайчику на хвост. «Билли-Билли, смотри, я его поймал!» Голосок Джорджи истощает ловчее луизианского солнца. — Ты что, совсем конченый? — Майк мечется от света к темноте, словно мотылёк у оконной рамы. — О-обратись с эт-им к Ричи, он п-продемонстрирует все степен-и конченности. И прекрати наматывать круги вокруг меня, словно акула с т-т-тревожным рас-стройством. Ричи с его наполеоновскими планами по свержению Фионы Гуд с титула главной суки ведьмовского Vogue — «Почему титул верховной вообще передаётся по каким-то странным критериям? Алло, в стране демократия!» — уже бы вдарил Биллу по лицу. За то, что ворует его звание главного самоубийцы. — Ни хрена, блин, не смешно. Вуду — это тебе не иголки в куклу втыкать или гадать по остаткам цыплят. Это магия жизни и смерти, ты вообще понимаешь, насколько сильны лоа? Майк — пускай больше прожил в белых пригородах Чикаго, чем в Сен-Клод, — знает, о чём говорит. Общения со слепой прабабкой, у которой с дряхлых костей наскрёбывалась ворожба сантерии, хватило сполна. — Вот и от-тлично. Значит, эти лоа точно помогут. — Да послушай ты меня! Ты к кому решил завалиться? К Мари Лаво! Весь её ковен ненавидит белых ведьмочек Нового Орлеана. — Майк силится передать Биллу страх шататься по французскому кварталу воздушно-капельным, но усыхает в чужом упрямстве. — Во-первых, не будь ра-расистом. Во-вторых, у нас м-мирное соглашение. — Оно закончится, как только твой тупой кед ступит на их улицу. За окном тарахтит машина. Чудится, что Джорджино дыхание. Его тельце скрючивается в постели, как птица с подбитым крылом, всё барахтается в простынях, всклокочивая больничную пыль. Шерон укладывает обратно на койку, гладит сухой, будто древний пергамент, лоб. Поцелуем меряет, сколько Джорджи осталось. На губах мостится вкус свежезакопанной могилы. — Нам не за-апрещенно заходить на территории друг друга-а. — Да это между строк написано! — Майк. «Ты ещё не устал передавать моему брату книжки?» Их он проглатывает охотнее таблеток. На завтрак приключения потерянных мальчишек. На обед Робинзон Крузо, на ужин призраки «Оверлука». На вопрос Зака о том, не страшно ли ему будет ложиться спать после похождений Дэнни Торренса в номер 217, Джорджи отвечает, что больше не боится привидений. Чего их бояться, если скоро станешь одним из них? — Если К-корделия не мо-жет помочь спасти Дж-джорджи, то, возможно, вуду сможет. А если и оно не поможет, то я дойду до грёбаного Гриндейла. Майк замирает на пороге света, тот жжётся подступившими к горлу извинениями. «Прости, что не даю тебе спасти брата взамен на то, чтобы угробить себя». — Ты так не поможешь Джорджи, а развяжешь войну в стиле Гарри Поттера. Только «мальчиком, который выжил» в конце должен остаться не Билл. — Не в-волнуйся так, Мари Лаво даже в городе с-сейчас нет. Иначе ей бы уже подали голову Билла на серебряном подносе, завидев, как он то и дело ошивается близь её салона красоты. — Да, зато есть её чокнутый приёмыш! Настолько чокнутый, что Мари даже оставила его себе, несмотря на то, что у неё вообще нет ни одной белой ведьмы в районе. Патрик на правах местного антихриста обосновался в сердце магии вуду и её королевы. Слухи в Новом Орлеане расползаются, как салемская истерия, — достаточно одного выкрика «Ведьма!», чтобы соседи провожали друг друга на виселицу. Или шушукались о том, что голосящий свёрток на пороге Лаво подложил сам Барон Суббота. — Он б-был младенцем, если у него-о не было к-красных рогов на лбу, то с-омневаюсь, что она оставила его, думая, что он пр-прототип дьявола. — Она поняла это, лишь посмотрев в его мелкие жуткие глазки. — Майк ныряет в тень, поближе к Биллу — схватить за запястье, когда она начнёт его засасывать. Не зря бабушка говорила: магия как болото. Не хочешь захлебнуться жижей — не барахтайся. — То-огда я в них тоже посмотрю и передам тебе, ви-дно ли там восьмой круг ада. Следом и спустится. Свет просачивается сквозь дверную щель, Билл берётся за нагревающуюся ручку. Не удивится, если вместо выхолощенного коридора ступит в разинутую пасть преисподней. — Не ходи к нему. Это добром не кончится. Пожалуйста. Последнее Билл еле слышит. Корделия говорила, что самые сильные заклятия не кричат, а нашёптывают. — Я позабочусь о себе. Обещаю. Или Майк с остальными найдут его труп в подарочной коробке на крыльце.

***

Французский квартал окутывает отголосками туристических экскурсий, как нежеланного младенца. Да потуже, чтоб зазря воздух не тратил. Билл ощущает радушие в каждом косом взгляде, норовящем воткнуться под ногти. На вопрос «Почему белые и чёрные так ненавидят друг друга?» Майк как-то ответил, что одних воспитывали в парадигме «кто не похож на вас, тот ваш враг», а вторых учили: кто не похож на них, хочет отнять то, что они имеют. «Или мы все с вами просто законченные мудаки». Шторы из бус при входе шелестят звонче дверного колокольчика. Билл морщится от запаха палёных волос. — За чем пожаловал? — Девушка за стойкой администратора глядит на него так же, как окна академии мисс Робишо в день его прибытия: не знает, вышвырнуть ли отсюда или посмотреть на то, как он самостоятельно скатится с лестницы. Билл уже слышит хруст перебитых рёбер. — Мне н-нужно поговорить с Патриком. Я пр-ишёл с миром. — Это мы ещё выясним. Не думаю, что тебе назначено. — Нет. Но я п-подожду сколько нужно. Она медлит, поглядывая ему за спину — у стеллажей кучкуются женщины, вооружённые маникюрными ножницами. Билл надеется, что ему не придётся выковыривать осколки из селезёнки. Женщины переговариваются на каком-то французском наречии, которое Билл пару раз слышал от Майка, когда они прогуливались вдоль болот. Замолкают, когда к стойке подтягиваются несколько здоровых мужиков. Они перешёптываются с администраторшей, косясь на Билла. Отходят в сторону, стоит ей махнуть рукой. — Проходи, но не задерживайся. Билл минует главный зал, заставленный саллонными креслами, фенами, бутылками шампуня и перекисью. Всем тем, что в последнюю очередь ассоциируется с колдовством. Длинный коридор проглатывает в приглушённое освещение светильников. Стены вокруг зелёные на манер крокодиловой чешуи. Кирпично-красная комната топорщится в конце коридора, подобно открытой пасти. Поговаривают, это кровь тех, кто перешёл королеве вуду дорогу. Её сынок вытекает из костей и чучел, расставленных по полкам. Свет сходится на нём крест-накрест из небольшого окна под потолком и застеклённой двери во внутренний двор прямо у Билла за спиной. Он садится на пол подле высокого стула, напоминающего королевский трон. Если придвинуться на парочку сантиметров, можно поцеловать Патрику ноги. — М-меня зовут Билл, я при-шёл… — Ты из ковена суки Фионы Гуд? — Патрик тыкает по планшету, не поднимая голову от серебристого сияния экрана. Билл пользуется невидимостью, как Себастьян Кейн — главное, не кончить так же, — изучает золотые кольца на больших и средних пальцах ног, вытатуированные иероглифы, уходящие под края шаровар. — Да. Она с-самая. — Если ты пришёл сюда сжечь ещё париков, то окстись, моя мама их спрятала после того раза. Не зря Билл приметил душок палёных волос в главном зале. — Я не за-а этим. Мне нужна т-твоя помощь. — Ты — отребье Робишо, возомнившее, что обладает великой силой, а я серый кардинал многоуважаемого Нового Орлеана. С чего бы мне помогать тебе? Как его вышвырнут отсюда два здоровенных амбала с главного входа, Билл передаст Фионе благодарность за тёплый приём. Завернёт её иссыхаюшую тушу в шаль «Луи Виттон» да сбросит в Миссисипи. — Я з-з-аплачу́. — Ха. Тебе сколько лет, Белоснежка? Прибереги свои пять центов. — Серебро экрана бледнеет, Патрик задумчиво стучит по нижней губе, прежде чем коснуться его снова. Билл вытягивается в полный рост. Оберегает себя от того, чтобы броситься на Патрика сжатыми в карманах кулаками. — У м-меня есть счё-ёт с деньгами на колледж. — Ответ тот же. — Мой брат болен. Я готов сделать всё что угодно, чтобы спасти его. С тех пор, как лейкемия расписалась красной ручкой — как пометка об ошибке в школьной тетрадке — у Джорджи в больничной карте, Биллу казалось, что смерть перекочевала из белёсых клешней больницы в родительский дом. В то, как они молчат за ужином, как не зовут Билла вылезти из комнаты, когда он приезжает домой на каникулы. Патрик косится на него, перекатывая во рту слова, как потолстевший ком жвачки. — Что ж. Если я прикажу тебе убить вашу суку верховную, ты это сделаешь? Фиона однажды сказала, что люди продаются дьяволу так же, как и власти, — от безнадёги. — Всё что угодно. — Маленьким мальчикам не следует играть со смертью. — Патрик вяло покачивает ногой, приваливаясь щекой к острому плечу. — Не надо меня дразнить. Хочешь, чтобы Фиона сдохла? Могу подсыпать ей крысиный яд в чай прямо сейчас. Патрик смеётся. — Вот такие разговоры мне гораздо больше нравятся, Билли. Не мудрено. Ведьмы падки на смерть. Чем ближе подбирается Патрик, тем ярче Билл слышит собственное сердцебиение в звуке его голоса. — Я покажу тебе кое-что, сахарок. — Он зачерпывает из мешочка, привязанного к шлёвке штанов, тёмную пыль. Билл припоминает измельчённые листья олеандра у Корделии на верхней полке кухонного шкафчика. — Вдохни поглубже. Специи прочищают ноздри от осевшего на слизистой духа французского квартала. Влага проступает сквозь ресницы, красная сеточка сосудов отпечатывается на белках, словно татуировка. Кашель раздирает горло до летящей на пол слюны. Двери внутреннего двора распахиваются с громким щелчком замка, Билл валится между ними, как Алиса в кроличью нору. Земля плавится, склеивается со ступнями корочкой ороговевшей кожи. Бой барабанов трепещет вместо пульса. Жар рябит по воздуху, скапливается искрами на кончиках Патриковых пальцев. Тела вокруг содрогаются в ритм джембе. Капли пота облепляют чёрную кожу, на вид горячую и плотную, словно броня. Так и манит коснуться. Билл тает в горячих хвостах костра. Стапливается под дыханием, опалившем шею в два шажка. Патрик оглаживает ему спину, оголяет волоски ниже пупка от пара белой рубашки. Дрожь обвивается от горла до бёдер. Билл щупает костлявую грудную клетку, кусает Патрика под скулой, когда музыка превращается в водоворот цвета. Голова течёт от жары. — Посмотри, — Патрик шепчет в мочку уха, вытаскивая из-за пазухи кинжал. Билла клонит к земле. Ладони шкварчат вдоль трупной кожи, ещё бледной и чистой. Совсем свежей. Вместо бескровного лица маленькой девочки ему мерещится Джорджино. Патрик перекладывает кинжал Биллу в руку, как если бы передавал новорождённого птенца. — Давай же, давай, это же так просто. Лезвие входит между четвёртым и пятым левыми рёбрами, прорезает щель, не запинаясь о комки мяса. Слышится мягкий скрип тканей при каждом движении. Похоже на шаги по снегу. На то, как Джорджи бежит встречать его с автобуса в преддверии Рождества. Билл прикусывает кончик языка, пока по дёснам не проползёт острая боль. Рёбра сухо щёлкают под нажимом, расходятся с треском повалившихся ветвей. Билл опускается в поостывший мякиш, пальцы скользят вдоль левого желудочка, хватка склизко стискивается. Вес отяжеляет кисти. Во рту проступает привкус крови и специй. Чего-то такого, что можно распробовать только в Новом Орлеане. Блики чертят косые царапины по лёгочной артерии, стоит отдать сердце Патрику на милость. Он собирает кровь с румяного бока, размазывает Биллу по губам. На вкус как железо. Билл отворачивается — впечатывается моськой в закрытые двери внутреннего двора. Патрик едко скалится на грузно поднимающиеся плечи. — Как-хго-хуя-это-о-было? — Трейлер к полнометражке. Око за око, зуб за зуб. Хочешь спасти братца, достань невинную свежую жизнь. Заодно запасись крепким желудком. Ритуалы вуду хлюпиков не терпят. — Патрик возвращается к планшету, закидывая ноги на ручку кресла. Билл глухо прокашливается в кулак. В складках кожи оседают частички перца. — Ко-огда мне н-нужно её принести? — У тебя две недели. Билл вытекает в темноту коридора. В глотке свербит, будто он вылакал весь манчак. Его провожают тишиной, прицелившейся в сбритый висок. Билл заходится кашлем, сгибаясь под волной переполненного выхлопом воздуха. По соседней улице мчится девочка на розовом велосипеде. Билл смаргивает образ её трупа в кирпично-красной комнате. Майк всё же был прав.