let me show you

      Если бы Авантюрин писал книгу, то, на самом деле, он бы написал много книг. Человек его склада личности, работы и истории жизни мог бы рассказать чересчур много, что сложилось бы в бесконечные романы, справочники или пособия. Однако самой популярной его книгой точно стала бы о том, как дарить подарки.       Ни для кого не секрет, что мужчина был настоящим экспертом, когда дело касалось подарков. Словно он был рожден с даром дарения. Иногда это простые вещи, завернутые в вычурные подарочные обёртки. Они всегда были ценны для получателей, ведь в них было больше души Авантюрина, чем физического веса хрупкого предмета. В другие моменты он дарил самые дорогие предметы, которые едва возможно достать в целой галактике. Люди, получившие что-то столь волшебное от него, точно были благословлены до конца жизни. И из таких безвозмездных порывов души, из наилучших побуждений и родилась бы книга.       Он пользовался своим даром тогда, когда хотел. Например, потому что случайно услышал, как коллега безысходно вздыхал из-за невозможности приобрести желаемое. Секундой позже мужчина, даже не обративший внимания на стоимость предмета, уже был занят выбором подарочной бумаги: нужно соответствовать своему статусу. Или яркий бантик из светящейся ткани напомнил ему о ком-то, кому нравились такие вещи. Авантюрин, не успев еще оплатить милый бант, уже назначал встречу с сюрпризом будущему получателю.       Конечно, иногда он пользовался подарками, чтобы задобрить клиента и повысить успех сделки. Хотя подарки и не гарантировали ни верности, ни процветания, он все равно делал это, ведь простой предмет, даже способный изменить чью-то судьбу, в конце всего лишь желание Авантюрина. А может, он просто играл сам с собой в ставки: принесет ли удачу ему благородный жест в этот раз или нет.        Впрочем, истории с подарками, которые закончились неудачей, нравились Авантюрину больше, чем с счастливым финалом. Иногда он с особо веселой улыбкой вспоминал, как вручал клиентам глубоко душевные подарки, приобретенные словно за пределами вселенной, а те через секунду предавали его.       — И ты бы знал, какое лицо может сделать человек, когда в одной руке блестит бесценное ожерелье, а в другой ожидает действий заряженная пушка, — смеялся так вольно и задорно, словно эта самая пушка не была направлена на него.       — Мало того, что тебя хотели убить, так еще и потраченные тобой деньги на подарок не стали для тебя бронежилетом. Так что такого веселого в этой истории?       — То, что это предательство все еще одно из моих любимых. Столько эмоций, азарта и наслаждения для меня, — сверкая глазами, Авантюрин поистине блаженно улыбался. — А я, доктор Рацио, до настоящего безумия обожаю триумфальные победы, — ведь если мужчина сейчас сидел перед Веритасом, то он точно выиграл больше, чем потерял. Собственная жизнь и невероятным образом удачно заключенный контракт или редчайшее ожерелье, похороненное вместе с глупцом, — не самая рациональная сделка, но, бесспорно, не скучная.       Однако эти подарки едва ли стоили особого внимания, ведь истинная сущность его дара раскрывалась тогда, когда дело доходило до доктора. Когда-то он думал, что угодить Рацио проще простого, ведь много ли нужно тому, кто называл себя заурядным. Поэтому простые книги, несложные загадки и бессмысленные произведения искусства казались ему очевидным ответом. Стоит уточнить, очевидно неправильным. Ведь, как оказалось, разгадать даже самого сложного и принципиального человека проще, чем Веритаса, который называл сложнейшие математические книги детскими сказками на ночь. И даже когда подарки стали невероятными и полностью неподвластными воображению и уму, ученый из раза в раз только указал на ограниченность Авантюрина. Тогда это и стало новой игрой для мужчины.       Намереваясь не просто угодить потребностям или желаниям другого мужчины, а заставить его испытать истинный восторг от подарка, он полностью погрузился в бескрайний океан под названием «доктор Рацио». Однако, даже сравнивая этого мужчину с океаном, любой рисковал ошибиться. Потому что тот был не просто бескрайним, а поистине непостижимым; таким, что хранил в себе целые миры, превышавшие размеры вселенной. И чем больше времени мужчина проводил время с доктором, тем больше понимал, что правильного ответа для того, чтобы поразить сердце Веритаса, не существует. Вот только это не проигрыш Авантюрина, а настоящая победа.       Вместо того, чтобы ломать голову над тем, что могло бы заставить Рацио воспылать радостью и благодарностями, мужчина начал выбирать то, чего желала его собственная душа. Поэтому однажды он подарил рубашку. Прекрасно белая с правильными пуговицами и качественными швами. И хотя она идеально сидела на Веритасе, тянулась ровно так, как хотело его тело, и была божественно приятной наощупь, это была самая обыкновенная рубашка, к которой прилагалась записка от Авантюрина с просьбой надеть ее на предстоящее собрание эрудитов.       Однако то, что дал этот подарок, было настоящим чудом. На том собрании были представители особого закрытого общества, которое заставляло каждого сомневаться в его существовании из-за своей таинственности. Даже сам ученый предпочитал полагать, что оно было всего лишь легендой, призванной объяснять необъяснимое. Вот только в тот вечер для эрудитов еще более необъяснимым было внезапное изумление всегда спокойного и собранного Веритаса. Естественно, ведь никто не знал, что его только что пригласили на закрытую встречу того самого закрытого общества. А причиной тому стала обычная белая рубашка, принадлежавшая в тот вечер одному лишь Рацио.       — Ты хочешь сказать, что знал, что они обращают внимания на тех, кто соответствует их никому неизвестному дресс-коду, который меняется чаще, чем человек способен дышать? — Веритас даже не был уверен, что именно должны отражать его слова: смятение, недоумение или восторженность.       — Ах, так это общество и правда существует? — а удивление Авантюрина не было игрой, потому что он изначально хотел просто увидеть Рацио в этой рубашке.       И стоит сказать, зрелище было одним из самых незабываемых. Мужчина, всегда одетый достаточно открыто и не скрывающий достоинств своего тела, казался в невзрачной рубашке высшим произведением искусства. Верхние пуговицы были расстегнуты, из-за чего роскошная шея и непревзойденные ключицы так и манили чужой взгляд, пока мышцы груди, неаккуратно скрытые под тканью, заставляли Авантюрина сомневаться в том, что он сейчас не во сне. И Веритас ведь даже не осознавал, насколько соблазнительным он выглядел сейчас в глазах другого мужчины. Поэтому тот был обязан подарить ему свой самый особенный подарок — искренние комплименты.       Пожалуй, комплименты были вторым даром, который сделал для Рацио больше, чем ничего, ведь в конце концов он был простым человеком. Однажды научившись доверять Авантюрину, он больше не мог перестать делать это. Каждая их встреча только укрепляла отношения между ними, стирая намеки на ложь. Поэтому любые слова, созданные игривым голосом, тут же воспринимались как истина, не требующая сомнений. В них не было фальши или глупости, они были лишены неуместной лести. Ведь то, что говорил этот мужчина, было правдой, в которую Веритасу оставалось только верить.       И, наверное, потому, что в Авантюрине было невероятно много сокровенных истин, Веритас не мог больше отрицать его. Голова ученого, предназначенная для умных идей, для великих открытий и даже для хранения особо прекрасных стихотворений, стремительно наполнялась мыслями об этом мужчине. Хотелось знать — выучить наизусть и читать как молитву — то, что ему нравилось, что заботило его; что было лучшим моментом в его жизни, а что — проклятым кошмаром. Что нужно сказать, чтобы он засмеялся, а что сделать, чтобы он искрился от эмоций.       А его не нужно просить дважды, особенно, если он сам выбрал стоять наравне с Рацио. Поэтому их встречи, когда-то редкие, бессмысленные и короткие, стремительно начали преображаться. Например, появились неспешные прогулки по музеям, полным невероятных историй, которыми мужчины делились друг с другом лучше, чем профессиональные гиды. Первые походы в театры, где драму было не отличить от комедии. И, конечно, первые долгие свидания в роскошных ресторанах на планетах, на которых у доктора были лекции. Вкусные блюда, словно даже не утолявшие голод, а только распалявшие его. Крепкие вина, после которых так легко на душе. А когда им впервые захотелось продолжения, то их уже ожидали дорогие отели со странной подсветкой в номерах. Как позже сказал Авантюрин: «Чтобы приукрасить тело того, с кем ты проводишь ночь за, пожалуй, самым бесстыдным занятием».       — Тогда надо попробовать обойтись без этого хоть раз, — и один только голос доктора звучал в разы бесстыднее, чем секс как таковой. — И без вина. Я хочу трезво и правильно видеть тебя, — наверное, в этот момент не существовало ничего, что выиграло бы у него по бесстыдству. И Авантюрин уже хотел узнать, сможет ли он подвинуть Веритаса с его почетного первого места.       Однако он все еще был единственным экспертом в области подарков для Рацио. Поэтому следующим желанием души Авантюрина была книга. Доктор уже думал, что тот слишком расслабился рядом с ним и снова начал выбирать всем известные произведения, но быстро прогнал эти мысли из головы, когда узнал, что за книгу вручал ему мужчина. Среди ученых жила теория, что есть множество книг, утраченных во времени, затерянных среди осколков кораблей и планет. Такие книги официально считались несуществующими, хотя и хранили в себе особые знания, над которыми посмеивались сами эоны. И именно такую книгу держал в руках Веритас.       — Я пойму, если ты прямо сейчас побежишь читать эту книгу, сорвав наше свидание, — несомненно, его певчий голос не звучал понимающе, — однако это стало бы настоящим разочарованием, — вот и подтверждение.       — Книга подождёт. Если она так долго «не существовала», то я могу еще на какое-то притвориться, что ее на самом деле нет. Не люблю отрываться от действительно важных дел, — а подтверждением слов Рацио стал уверенный взгляд, направленный на Авантюрина так, словно вокруг больше ничего. Ничего, что стоило хотя бы крупицы его внимания.       И если в прошлые разы любовные отели выбирал Авантюрин, то теперь точно настала очередь Веритаса. Хотя выбор велик, ведь это уже пятая посещенная ими планета, что славилась своими дорогами к наслаждению, ему нужен не такой уж и вычурный, не особо роскошный отель, но главное, чтобы без невыключаемой ядовитой подсветки в номерах. Однако, к сожалению, планеты удовольствий и мягкие, теплые лампы не самые совместимые вещи. К счастью же, если посадить корабль для работы на такой планете, то, технически, его можно начать называть «кораблем для развлечений».       Для Рацио вся прелесть возможности видеть человека, который столь вычурно танцевал с его собственными чувствами, в том, чтобы наслаждаться этим. Позволить этому человеку быть таким, каким ему нравится: без наигранной эмоциональности, без скромности или жертвенности. Показать, что ему разрешено не соответствовать какому-то образу или иллюзии человека. Тем более, когда любой его выдуманный образ бесполезен перед Веритасом, который уже научился танцевать для Авантюрина.       Хотя их ночной вальс из чувств был громким, откровенным и поистине бесстыдным, на утро же доктор даже не мог вспомнить, когда и при каких обстоятельствах уснул. Последнее, что было в его памяти, это заплаканные глаза Авантюрина, его искусанные, распухшие губы и бесконечно пошлый голос, просивший большего. Наверное, сейчас Веритасу должно быть стыдно. Ведь он, столь воодушевленно ожидавший этой ночи, долго готовившийся к ней и обещавший своему партнеру показать удовольствие, находившееся за границами его собственно тела, по итогу не справился с желаниями мужчины должным образом. И хуже всего была только пустая половина кровати.       Впрочем, Рацио подозревал, что мужчина все еще где-то здесь. Он точно с нетерпением ожидал скорой возможности подшутить над доктором, вогнать в краски и наблюдать за его глубоким стыдом. Возможно, для этого он выбрал бы кухню. Пил бы ягодный чай, который когда-то сам же и подарил ученому, и мысленно настраивал посуду Рацио против него. Хотя, мог бы выбрать и ванную комнату. Наполнив роскошную ванну горячей водой до краев, он беззаботно наслаждался бы ароматными маслами, выбранными в соответствии с утонченным вкусом Веритаса. Однако это всего лишь глупые идеи, ведь место, где действительно стоит искать Авантюрина, должно быть кабинетом ученого.       И он правда был там. Мужчина сидел на столе, меланхолично закинув ногу на ногу. Из-за неустойчивой позы он нарочно открыл ящик, чтобы использовать его как опору. Неспешно выкатывал ящик вперед и сразу же назад, где ногам удобнее всего. Не стесняющийся ничего и идеально обнаженный, если не считать белую рубашку, накинутую на плечи. И одного только взгляда на нее достаточно, чтобы распознать ту самую, подаренную Авантюрином. Его ужасно взлохмаченные волосы были похожи на маленькое солнечное облако — еще бы, ведь множество запрокидываний головы на подушках в попытках прикоснуться к оргазму должно было сделать свое дело. Стоит признать, результат стоил похвалы. И все, что делал этот тихий и умиротворенный мужчина, читал книгу: ту, которую доктор столь учтиво отложил ради него.       Наверное, этот образ был тоже своего рода подарком, состоящим из простых желаний. Ведь если бы не он, то сейчас на его плечах не было бы этой белой рубашки, казавшейся на нем невероятно большой. Если бы не несуществующая книга, то он бы не был занят чтением, ведь уже давно прочитал все книги из личной библиотеки Рацио. И если бы не комплименты этого мужчины, то ни один из них не нашел бы дорогу к этому моменту. Моменту, когда единственным знанием в голове Веритаса были его чувства к Авантюрину.       — Этот день только начался, а уже полон открытий, — по-детски радостно улыбаясь, пропел Авантюрин. — Эту книгу невозможно читать, а ты, оказывается, та еще сова.       И стоило ему захлопнуть книгу, одним быстрым движением ноги закрыть ящик-подставку и наконец спрыгнуть со стола, как Рацио понял, что никогда не забудет этот момент. Этот мужчина всего лишь мгновение назад был воплощением всего прекрасного, что Веритас любил в нем. А когда чужие теплые руки потянулись к его лицу, чтобы украсть утренний поцелуй, он вдруг осознал, что никогда не дарил подарков Авантюрину. И, следуя примеру самого опытного в этом деле, доктор уже знал, что должен сделать.       Скульптура Авантюрина.       Звучит громко и невозможно напыщенно, однако если бы доктор отказывался от таких же громких и напыщенных идей, то никогда бы не стал гением. Поэтому едва ли у него был шанс отказать себе в желании создать идеальную скульптуру мужчины. Такую особенную и способную точно отразить всю непорочность, изящество и красоту Авантюрина, которые Веритас видел в нем. Ему хотелось собрать все качества и черты своего партнера, делавшие его человеком, в которого он беспамятно влюблен. Даже если среди этих качеств были убийственная азартность и тяга к драматичным представлениям.       Однако приступить к работе над скульптурой оказалось сложнее, чем ощущалось на первый взгляд. Ведь даже если ученый мог четко в сознании воссоздать этот утренний образ, ему все же потребуется время, чтобы выучить анатомию чужого лица, заставить свои руки запомнить его тело на сто баллов. Вот только никакая идеальная память не способна работать, когда перед глазами тот, кто слишком близок к понятию «мужчина мечты». Когда под подушечками пальцев расцветала его кожа, когда от прикосновений он извивался всем телом. Стонал, смеялся и кричал. Когда искушал своими действиями и заставлял молится ему. Все это обращало Рацио в человека, способного думать только о том, как сильно он хотел кончить или как же глубоко влюблен в этого мужчину. Он буквально не оставлял возможности выучить его тело для скульптуры, для которой Веритасу необходимо стать экспертом в области Авантюрина, чтобы подарок стоил всех сделанных ставок.       И из раза в раз Рацио посещала мысль сдаться. Как минимум потому, что процесс создания никуда не двигался с точки неудачных набросков. Конечно, прошло достаточно времени, и он идеально выучил тело другого мужчины — это была самая известная аксиома в его голове. Однако собственный разум не подчинялся ему в моменты, когда тот был рядом — в действительности или мыслях. Словно руки, которые бесконечное множество раз держали Авантюрина, скорее сбегут от доктора, чем разрешат ему вспомнить чужое тело. Глаза, каждый раз влюбленно смотревшие на него, тоже не были его друзьями: они и сбежали бы, и украли воспоминания об этом мужчине.       А вот более серьёзной причиной сдаться был факт того, как сильно Авантюрин ненавидел получать подарки. Рацио еще не был уверен в истории происхождения негативных эмоций к этому, однако было достаточно моментов, когда он встречал действительно плохое настроение этого мужчины после миссий или собраний КММ. Даже если контракты успешно заключены, а собрания были больше похожи на праздничные встречи, он был переполнен эмоциями, из-за которых неустанно уходил в себя. И Веритас не пытался узнать, что именно вынудило его оказаться в таком состоянии, не пытался вывести из негативного транса. Он просто выбирал быть рядом, когда тот нуждался в этом больше всего.       А таких ситуаций было много. Тогда они оба склонялись к домашним ужинам или марафонам особенно глупых фильмов. Они лежали рядом друг с другом, обнимаясь или держась за руки. Наслаждались уютом, который просто существовал между ними. Рацио не делал это время особенным, не наполнял его чем-то, что помогло бы Авантюрину. И последний был благодарен, неустанно комментируя происходившее в не самых умных фильмах, чем только ласкал слух Веритаса.       И подобные встречи постепенно отрезвляли Веритаса. Ему с каждым разом становилось проще вспоминать форму тонких ключиц другого мужчины, объем его груди и образ безмятежной улыбки. Наброски, которые давно заполнили весь рабочий кабинет доктора, наконец были цельными, а руки больше не противились работе. И он, неосознанно улыбаясь, впервые стянул с огромного, бесформенного и неприличного дорого камня столь же бесформенную ткань, скрывавшую его.       Тело мужчины будто само знало, откуда начать и какими инструментами. К какой части лучше вернуться позже, а с каким углом работать в первую очередь. Где нужно приложить больше физической силы, а где было время для чистой ювелирной работы. Потому что, сам еще не успев проснуться в то утро, Веритас упустил много деталей, но только не его память. Например, неизменную звонкую сережку в одном ухе, которая своими изумрудными перьями красовалась на белоснежной ткани рубашки. Ее родной цвет, всегда незаметный и робкий на фоне повседневной одежды Авантюрина, тогда казался ярким и пёстрым. Словно только на чистом и невинном белом цвете она могла расцвести и показать всю свою врожденную уникальность. И эту самую сережку ученому предстоит сотворить из камня настолько же лёгкой, насколько она была с то утро.       — Дай угадаю: новое исследование? — чаруя своими глазами, Авантюрин навис над мужчиной после просмотра неожиданно для обоих умного фильма. — Или ты проводишь какие-то опыты? — конечно, речь шла о внезапной повышенной усталости Рацио, которую было невозможно не заметить.       — Правильный ответ: что-то, о чем не стоит беспокоиться сотрудникам КММ, — и в действительности он не врал. Ведь скульптура, созидаемая из одних чистых помыслов, точно не была опасной ни для кого. Правда, для режима сна и отдыха доктора еще как. А больше Авантюрину знать не положено, иначе подарок рисковал никогда не оказаться перед ним.       — Раз так, то теперь я просто обязан узнать подробности, — и он, улыбаясь, склонился к лицу Веритаса за одним неудачным из-за смеха поцелуем.       Впервые Рацио подумал, что слишком сильно пользовался доверием этого мужчины. Быть в его объятиях тепло, а иметь возможность разделить завтрак казалось сном наяву. Смеяться вместе с ним и критиковать что-то, что не нравилось им обоим, чрезмерно расслабляло и дарило необъятное чувство радости. Веритасу безумно хотелось показать Авантюрину то, каким он его видел. Особенно, когда театральные маски и закрытые позы окончательно и безвозвратно остались за пределами отношений между ними. Наверное, ему стоит замедлить создание скульптуры и начать придумывать оправдательную речь за будущий подарок.       Однако работа шла так хорошо. Веритас мог проводить все свободное время за созиданием скульптуры. Хотя, возможно, кроме перерывов на свидания, потому что он вдруг вспоминал, что он еще не все блюда со своей родной планеты готовил для другого мужчины. Или потому, что его партнер хотел отпраздновать с ним очередную удачную миссию — она точно едва не украла жизнь Авантюрина, поэтому повод для праздника действительно был.       И Веритас ценил каждое робкое мгновение между ними, звучавшее в унисон со смехом Авантюрина. Каждый прощальный поцелуй, который звал за собой обещания вернуться. Воспоминания о каждом их объятии, наполненном заботой, согревали их — разлученных долгой работой — в особенно холодные вечера.       Естественно теплыми же вечера становились тогда, когда их не разделяли бескрайние галактики. Рацио любил, когда другой мужчина, желая просто быть рядом, воровал с кухни доктора стул и присаживался рядом за рабочим столом. И так тихо сидел он, перечитывая научные статьи ученого или разбирая почту в телефоне. А после, когда простых бумажек со сложными терминами, оборами и формулами не останется на столе, то именно Авантюрин предложит свидание в ванной — самое любимое их общее время среди ароматных масел и редких, звонких водных капель.       — Могу предположить, что твое исследование проходит не особо успешно, — заняв место у стенки ванной и с усердием уложив Веритаса себе на грудь, заговорил мужчина и тут же отвлекся на особо большое облако пены.       — Тебе стоит подумать еще раз, — и своей рукой ученый накрыл пенную ладонь Авантюрина.       Тот звонко рассмеялся и прильнул щекой к обнаженному и горячему от воды чужому плечу.       — И все же, ты никогда раньше не тратил так много времени на свои научные думы, — и Рацио мог слышать только нежную заботу в его певчем голосе. — Так в чем проблема?       У доктора, который никогда не лгал, едва ли был шанс скрыть правду, когда мыльные пальцы Авантюрина аккуратно протиснулись между его собственными и обхватили ладонь. Ни один из них не спешил окунуть руки в воду, чтобы избавиться от лишней пены, ведь она, словно сотни крошечных жемчужин, украшала их прикосновение.       — Давай заключим сделку? Ты не будешь переживать из-за этого моего «исследования», а когда я закончу, то ты первым сможешь увидеть результат. Но тебе придется изучить работу полностью. Выслушаешь все мои комментарии к ней и поймешь ее смысл, — и вряд ли для доктора мог существовать другой способ не солгать, не выдать все детали и не испортить подарок.       — И что же случится, если я не пойму?       — Тебе стоит быть о себе лучшего мнения. Я верю, что ты поймешь, — прошептав, Рацио потянулся к чужому лицу, чтобы невинно поцеловать мягкую щеку Авантюрина и, конечно, увидеть его светлую улыбку. Наверное, они оба абсолютно безнадёжны друг перед другом — теперь уже необратимо.       Хотя эта их пенная комедия в ванной и обещала предшествовать следующей череде тихих и одиноких недель, у Авантюрина иногда было много свободного времени. Возможно, даже чересчур много, когда этот бесстыдный сотрудник КММ, подделав документы, пробрался на лекцию к Рацио, чтобы, сверкая своими новыми очками, поразить — подзадорить — возлюбленного. Тогда все молодые студенты только и делали, что наблюдали за увлекательными дискуссиями странного мужчины в розовых очках и их преподавателя. Никто не понимал, как разговоры об ароматических маслах, пасте и доисторических фильмах могли иметь отношение к математике, однако уверенность ученого заставляла их верить, что отношение было прямое. Правда, до окончания занятия никто не досидел, потому что атмосфера между этими двумя была похожа танцы у огня.       И даже когда в аудитории никого не осталось, мужчина в розовых очках, праздно смеясь и чересчур весело улыбаясь, все еще поддразнивал лектора, ведь он так редко мог видеть Рацио за настоящей работой. Доктор, хотя и злился на сорванное занятие, понимал, что сам повелся на провокации Авантюрина, сам позволил ему быть в центре своего внимания. Поэтому вместо всего, что только ожидал от него его партнер, он столь нежно сказал: «Если ты хотел увидеть меня, то знаешь же, что двери моего дома всегда открыты для тебя». «Но дома ты не выглядишь сексуальным преподавателем, которого хочется заткнуть поцелуем», — таким был прозорливый ответ, что затерялся между губ мужчин.       А момент, когда скульптура должна была получить последние правки, наступил. Её лицо наконец идеально передавало настроение Авантюрина, которое было у него в то утро. Взлохмаченные волосы из камня выглядели настолько воздушными, будто если прикоснуться к ним, то можно ощутить их мягкость. Поза скульптуры была воплощением комфорта и расслабленности, если не считать рельефной красоты рук: одна аккуратно пряталась за бедрами скульптуры, а другая уверенно держала тяжелую книгу. А легкая рубашка на белоснежных плечах будто пела нежные песни — настоящие колыбельные. Наверное, если бы скульптура могла и правда петь, то она изо всех сил старалась бы понравиться тому, кто стал причиной ее жизни. И раз скульптура наконец идеальна, то настало время для вручения подарка.       — Ты ведь не серьёзно, Веритас?       Однако эти иллюзорные мечты, конечно, изначально не стоило мечтать, ведь Рацио уже знал всю историю его нелюбви к получению подарков. С раннего детства, когда его впервые оставили ни с чем, он получал подарки. Они не всегда соответствовали его возрасту и редко были интересны ему. Однако это так неважно, когда их использовали для того, чтобы управлять бедным мальчиком. Не задобрить, не проявить сочувствие или показать заботу — только подчинить и указать на его статус: точнее, на его отсутствие.       Когда Авантюрин стал постарше и начал понимать свое положение, то в подарки для него стали вкладывать новый смысл. Унижение. Те, кто сначала учтиво заставлял его принять правила ужасной, нечестной игры, чтобы использовать наиболее выгодно, теперь хотели лишить его права на сопротивление. Ведь пока у безвольного юноши была гордость, он мог попробовать найти спасение. А если забрать у него эту милую, детскую гордость и заменить ее стыдом, то ему придется остаться. И, конечно, подчиниться.       Поэтому, однажды узнав, что подарок должен быть чем-то ценным, важным или невинным, Авантюрин решил, что в свои подарки он никогда не будет вкладывать мерзкие смыслы. Ведь не всем обязательно ненавидеть подарки — он вполне мог делать это за других. Заставить себя впитать свое и чужое отвращение к ним, обратив его хотя бы для кого-то чем-то приятным. Если его смогли подчинить «подарком», то он попробует подарить кому-то что-то особенное, способное вызвать чужую улыбку — теплую и нежную. Если его унизили «подарком», после которого его тошнило, то он мог постараться подарить другим такие вещи, которые будут стоить искренних благодарностей. И пока это желание исполнялось, сам он продолжал получать самые мерзкие и ужасные вещи, которые нельзя было идентифицировать как подарок.       А сейчас всезнающему Веритасу нужно время. Он пытался выждать момент, когда вмиг переполнившие Авантюрина эмоции хотя бы чуть-чуть утихнут, когда его глаза перестанут неугомонно метаться между скульптурой и мужчиной.       — Ты обещал, что выслушаешь меня, — доктор не был уверен, что именно он должен сказать, кроме простого выполнения их уговора. — И поймешь.       Он предполагал, что трогать Авантюрина нельзя. Потому что тот мог считать прикосновение как угодно, выкинув из головы мысли о возможной заботе. Даже если забота была реальной.       — С этого момента она твоя. Ты можешь разрушить ее, можешь оставить здесь. Забрать ее туда, где она перестанет существовать. Продать или проиграть — это меня не касается.       Хотя Рацио все еще мог попробовать уменьшить градус ситуации, встав между скульптурой и Авантюрином. Аккуратно, раскрыв руки и показывая, что у самого его тела нет скрытых мотивов, он закрыл обзор на подарок. Оставалось только верить, что ширины его плеч хватит для этой задачи.       — Ты хоть понимаешь, о чем говоришь? — а голос мужчины даже не казался грубым, заставляя Веритаса верить, что хоть что-то он и правда смог сделать в этой ситуации.       — Это мой подарок тебе, поэтому теперь только ты решаешь, что делать с ней. Однако я прошу тебя хотя бы раз подумать, что кому-то может быть ничего не нужно от тебя. Лично мне ничего не нужно от тебя. Я не хочу и не могу купить твою покорность, потому что ты вольный и свободный человек. Если ты не веришь в это, то буду верить я, — Авантюрин и правда слушал его, глубоко удивляя Веритаса. — Я выбрал тебя, потому что сам хотел этого — по этой же причине и ты выбрал меня. Об этом ты должен знать сам. И этот подарок сейчас одно из моих желаний — ты же можешь хоть убить меня её осколками, если таково твое желание.       А сейчас он мог наблюдать за ложными попытками другого мужчины найти подходящую маску или улыбку, позу и изгиб спины. Но тот не мог, потому что разучился делать это с Рацио. Ведь Веритас научил его быть собой рядом с ним, чтобы у него был хоть кто-то, кому не интересны иллюзии и театральные образы. Показал, что эмоции, которые Авантюрин прятал за профессиональными улыбками, стоили того, чтобы прожить их. Будь то гнев, грусть, страх или радость. И однажды мужчина больше не прятался за стеной образа, а разрешал себе быть собой. Потому что знал, что этому ученому можно верить.       Аккуратно, стараясь не спугнуть самого себя, он все же ступил к скульптуре. По неуверенной походке было видно, что его терзали мысли. Ведь как человек, которого он любит, сделал то, что он ненавидел больше всего? Сознание плыло, пока он пытался угадать, что именно вкладывал в статую Рацио и действительно ли она была подарком.       Под руками камень ожидаемо холодный и идеально гладкий. Его собственное ошеломленное лицо сейчас было так не похоже на умиротворенное у статуи. В неподвижном теле не ощущалось напряжения, ведь момент, запечатленный в скульптуре, был легким и совсем чуть-чуть озорным, потому что в тот день Авантюрин безумно хотел подшутить над своим возлюбленным. Твердые складки рубашки невинно укрывали тонкие плечи, но будто стеснялись спрятать и ключицы. Открытая грудь выглядела столь живой, словно если постоять перед статуей еще чуть-чуть, то станет заметно ее ровное дыхание. Аккуратные ноги казались еще более наполненными жизнью. Возможно, из-за эмоций мужчина мог не видеть, как скульптура двигала ногой — как делал это он сам в то утро. И даже неизменная серёжка была здесь — невероятно яркая и выделяющаяся для предмета, сделанного из белого камня.       Однако единственным и существенным отличием было отсутствие проклятого клейма. Авантюрин не уверен, действительно ли ворот рубашки прикрыл его тогда, однако шея скульптуры была нежно обнажена и идеально чиста. Словно даже если он в то утро специально закрыл клеймо, то Веритас также специально убрал его — не пряча, а вкладывая свое уникальное видение другого мужчины.       — Я разрушу её, — его руки все еще гуляли по холодному камню, но голос не имел ни тревожных нот, ни отрицательных. И, возможно, Рацио могло показаться, что он услышал трогательный звон в его словах.       — Это не ответ.       — Я знал, что так будет. Рано или поздно ты бы задумался об этом. «Авантюрин дарит лучшие подарки во вселенной, но никогда ничего не принимает», — он старался прозвучать театрально весело, разводя и приподнимая руки вверх. — Это устраивает моих коллег и клиентов. Но даже я понимал, что человек, которого я хотел видеть рядом со мной, однажды заметит, что это громкое заявление не обязано относиться к нему. Ведь мой возлюбленный должен радовать меня, не так ли? И мне оставалось только верить, что это на самом деле будет подарок, а не очередной грубый ошейник мне на шею, — а ноги Авантюрина медленно и уверенно вели его к мужчине. — Но, черт возьми, Веритас, целая скульптура? Это даже для меня чересчур.       Теперь таинственность и усталость доктора, которые длились так долго, имели смысл, ведь он вкладывал всю свою душу в это творение. Авантюрин четко видел всё, что хотел ему показать и сказать Рацио, чувствовал каждую эмоцию, которую мужчина испытывал сам. И все это будто складывалось в его голове, обращаясь в самый очевидный ответ — благодарность. Наверное, ему стоит еще раз подумать над тем, что именно делать с подарком — а это, несомненно, чистый, душевный подарок, — ведь эту статую обращать в песчаные крупицы действительно жалко, даже если в этом он видел больше смысла, чем показалось бы кому угодно.       — Тогда, полагаю, тебе не понадобится моя помощь в разрушении, — еще бы, Веритас должен был быть тем, кто идеально понял его, одним лишь голосом окутывая поддержкой. — Но я надеюсь, что ты позволишь мне увидеть это, иначе нам не избежать страшного разочарования, — и только он выбрал бы слова Авантюрина, чтобы полностью одобрить выбор своего партнёра.       А когда великолепная, чувственная скульптура обратится в белоснежную пыль, огласив глухим стуком последнего разрушенного осколка конец мучений Авантюрина, то золотистые локоны мужчины окажутся украшены пыльным венком. Тогда им обязательно придется срочно назначить свидание в ванной, где Рацио будет ласково промывать мягкие волосы своего партнера, жалуясь, что нужно было подготовиться к такому грандиозному разрушению, а не в дорогом костюме и с молотком бежать на статую. И хотя его слова звучали бы так, словно он отчитывал мужчину, голос его был переполнен заботой.       — Однако, стоит признать, ты выглядел невероятно счастливым в конце, — уже сидя в ванной лицо к лицу с Авантюрином, задумчиво начал Веритас. — Поэтому как насчет картины в следующий раз?        Смеясь и брызгая мыльной водой в своего возлюбленного, мужчина тут же заявил, что теперь ему придется основательно взяться за обучение Рацио искусству дарения подарков. Темой первого урока точно будет то, что начинать нужно с малого, а не чего-то столь возвышенного. Например, плитка божественно сладкого шоколада и любимое вино его партнёра; вычурная шляпа с пёстрыми перьями и новая колода игральных карт, которая точно принесет удачу картёжнику в следующей игре. И Веритасу лучше постараться быть прилежным студентом, который не будет на занятиях думать лишь о том, как бы заткнуть поцелуем своего идеального преподавателя. К тому же он ведь еще даже не подозревал, что Авантюрин намного более строгий учитель, чем был сам ученый.