Maquis de la mort

Подступающая откуда-то из глубины лёгких, срывающаяся с его альвеол тяжесть заставляла Жана Моро, студента третьего курса, вновь поднимать руку, надеясь на милость преподавателя, и поспешно выходить за дверь, прижимая к чуть пухлым и искусанным из-за нервов губам платок. Он буквально вваливается в уборную, кидая на кафельный пол сумку, которую забрал, потому что знал, что точно не вернётся на эту пару, и сползает по стенке вниз. Он сгибается пополам в судороге, поразившей все его тело, и кашляет, кашляет, снова кашляет, когда наконец в руке не начинают появляться... лепестки. Они красные. Но нет, это не розы. Это... Вслед за лепестками на руку сыпятся влажные, все в противной слюне, семена. Это маки. Сегодня в руке осталось три таких. Много. Не зря ему было так плохо те бесконечно долгие сорок, а то и вовсе пятьдесят, он не засекал, минут перед приступом. Злясь на самого себя и свою никчемность, Жан сминает цветы в руках и выбрасывает их в мусор, закидывая сверху салфетками. Он стыдится этого. Стыдится своей болезни. Хотя он и не может отрицать, что подобный недуг ему, никчемному существу, не заслужившему право даже носить собственное имя, весьма подходит. Ханахаки — это не так давно появившаяся в мире болезнь, которая сопровождается болью в груди и откашливанием цветочных лепестков на ранних стадиях. Но сегодня Моро похоронил под смятыми салфетками целых три цветка мака. Жан знал – болезнь приводит к смерти от удушья целыми соцветиями, невозможными для извлечения на поздних сроках. Сам термин болезни произошёл от соединения японских слов «хана», что значит «цветы» и «хаки» — «извергать». Тем не менее, Жану Моро казалось, что название не полно говорит о сути этого проклятого недуга. Заражались болезнью лишь те, кто был... Безответно влюблен. Француз умылся холодной водой и, вновь облокотившись о стену, сполз по ней, закрыв лицо руками, спрятав его позорно в своих локтях. Перед глазами маячила та самая улыбка. Невероятно искренняя, солнечная и нежная улыбка во весь рот. Когда она была обращена к нему в первый раз, Жан ничего не почувствовал. Однако все последующие встречи с этим лучом света на человеческом лице стали для него началом неизбежного. В тот день когда Жан действительно по-настоящему познакомился с этой улыбкой, Рико Морияма и его неизменная компания вновь издевались над новичком в их университете — Жаном Моро. Честно сказать, на тот момент назвать Жана новичком было трудно, ведь он учился в университете уже больше целого семестра, а дела с Рико успели настолько ухудшиться, что при последней их встрече Моро потерял всяческое достоинство.

«Пожалуйста... Не делай этого со мной»

Шесть. Столько пальцев сын влиятельной семьи может сломать показавшемуся ему интересным иностранцу, и остаться безнаказанным. Четыре. Столько раз отпрыску главы чертовой мафии можно скинуть новичка с лестницы, называя того своей игрушкой. Пять. Столько раз ему можно пустить новичка по кругу в своей компашке извращенцев. Пять, потому что четыре. Столько раз Жан шептал «Пожалуйста... Не делай этого со мной», прежде чем потерял надежду и сдался. Тут-то Морияме и стало скучно, ведь никто больше не молил его о пощаде, теша огромное раздутое эго обиженного старшим братом и отцом малыша Рико, и он даже отстал от Моро на целый месяц. Но в тот день он снова вспомнил о его существовании. — Жан, Жан, Жааан~ Неужто ты поверил, что я в самом деле забыл о тебе? — Рико смаковал каждую букву на своём языке, пока вытряхивал содержимое рюкзака Моро на асфальт. — Ручки, салфетки, таблетки от головной боли, смятые бумажки. Как скучно. Твой рюкзак собирала бабуля? Жан молчал и пятился к стене тоннеля, в котором они стояли, скрытые от чужих глаз. Несмотря на невыгодное положение, он все равно оставался гордым, а потому его рука от запястья до локтя была расчесана в кровь, ведь один из амбалов компании Рико пару метров протащил его по дороге за то, что тот осмелился сказал Морияме «нет». Для Рико не существовало слова «нет». Всё, что он хотел, он всегда получал. Исключая любовь отца и признание старшего брата, разумеется. — Может, развеселим твой невыносимо скучный портфель парой граммов счастья? — Морияма достал их кармана смятый пакетик с порошком внутри. — На особо крупный не потянет, но достаточно, чтобы ты провел в обезьяннике пару ночей, пока я не соизволю тебя оттуда вытащить. Мне ведь ещё нужна моя игррр'ушка. — последнее слово Рико произнес с нарочито французским акцентом. Он уж было собирался положить «пакетик веселья» в карман рюкзака Моро и послал кого-то из своих звать полицейских с поста неподалеку, как вдруг его кто-то окликнул. — Рико! Что ты опять тут делаешь? Снова стало скучно и ты решил оторваться на ком-то слабее себя? Голос звучал уверенно и звонко. Жан, стиснув зубы от жгучей боли в руке, взглянул на того, кто осмелился так говорить с Мориямой, и понял, что знает его. Тот парень с дня перевода Моро, который стоял в деканате и глупо улыбался, глядя на ошибку в документах с фамилией Жана. Он тогда помог ему и бедной женщине, которая не знала что и делать в подобной ситуации, разобраться, а после наградил Моро своей первой солнечной улыбкой. Совсем скоро он намеревался подарить ему ещё одну. — Не лезь не в свое дело, Джереми. — огрызнулся Рико, однако спрятал наркотик в карман своих джинс. При ещё одном свидетеле ему никак нельзя было попасться. Может, старший братец и вытащил бы его с участка, но уважения к младшему от этого в нем точно не прибавилось бы. Жан знал наверняка: Итиро просто убил бы Рико, если бы тот так сглупил. В голове у француза был другой вопрос: знает ли Джереми Нокс то же самое или просто бездумно лезет в пекло, не боясь обжечься? — Не в свое дело? Жан студент моего факультета, а не твоего, а я президент студсовета. Это очень даже моё дело. — Нокс на мгновение перестал пристально смотреть на Рико и обратил взор на Жана. — Цел, Моро? Что с рукой? — Упал. — сказал Жан уверенно и отвёл взгляд с сторону. — Ага, как же. И прокатился метра два, истекая кровью, судя по полосам на асфальте. — ответил Джереми, и вновь посмотрел на Рико и его компашку. — Почему вы ещё здесь? Ждём понятых? — Да пошёл ты, Нокс. — бросил Рико, прежде чем истерично взмахнуть рукой и удалиться прочь. Его приспешники последовали примеру «короля» и поплелись следом, шаркая ногами. Только один из них, поравнявшись с Ноксом, счел нужным бросить: — Ходи и оглядывайся, Джереми. Пока можешь. Нокс не обратил на это никакого внимания. Вся его сосредоточенность была обращена к Моро. Он долго смотрел на его руку, испещренную красными ручейками крови, а после... Сделал то, что и стало для Жана началом его печально конца: парень широко улыбнулся и протянул Моро руку. — Помогу встать и сходим вместе до травмпункта, окей? — Я спр'авлюсь. Я не пр'осил заступаться за меня. — огрызнулся Жан и действительно не пожал Ноксу руку, поднявшись с земли самостоятельно. — А меня не надо просить. Считай меня супергероем. Там, где нужна моя помощь, я сам обязательно появлюсь. — Супер'гер'оев не существует. — А Рико Морияма не сын гребаной Якудза. Ладно. Хорошо. Это в точку. Моро усмехнулся. — Пхах. Ладно, 1:1. — Перестанешь упираться и дашь мне обработать рану? Я не стану звать медсестру. — Моро смерил Нокса недоверчиво-осуждающим взглядом, и потому второй поспешил добавить, — Обещаю. — Тц, ладно. Пойдём. Ох, если бы Жан тогда знал, чего будет стоить ему та лучезарная улыбка, он сам бы выхватил пакетик с наркотой у Рико из рук и в припрыжку понесся бы сдаваться полиции. После того случая Джереми стал часто вылавливать Моро в коридорах. Поначалу Жан отмахивался от его назойливости, но потом решился один раз ответить. То ли потому что наивно полагал, что Нокс испарится с горизонта как только убедится, что Жан в порядке, то ли потому что французу было действительно очень одиноко одному в незнакомой стране, и он на самом деле нуждался в друге. Жан и сам не знает. Он давно перестал понимать даже кем он является, что он сам из себя представляет, чего уж говорить о мотивах человека, которого толком не знаешь? Джереми интересовался его самочувствием, парами, травил байки про преподавателей и членов студсовета. В конце концов он выведал, что очень давно, ещё во Франции, Моро занимался экси на позиции защитника, и затащил бедного француза в команду университета. Всё это звучит хорошо, и это взаправду было бы чем-то хорошим в бесконечно печальной и беспросветной жизни Жана, если бы не та ночь. На улице стояла мерзкая, просто до ужаса отвратительная погода: ливень шёл уже двое суток, прекращаясь, разве что, на пару часов, а после возобновляясь снова, как бы издеваясь над жителями города. Было жутко холодно и добраться до учёбы, а после и работы (Моро работал кассиром в небольшом супермаркете неподалёку от университета, чтобы обеспечить себе элементарное пропитание) Жану приходилось чуть ли не вплавь. Разумеется, он заболел. Разумеется, Джереми об этом узнал. Зная теперь этого солнечного, искреннего и честного человека, вы наверняка можете представить себе что произошло. Десять вечера. Стук в дверь. Два пакета: белый – с лекарствами, и фиолетовый – с апельсинами, купленными у какой-то очаровательной бабули. Приглашение зайти попить чай. И снова эта улыбка. И не одна. Много. Десять? Пятнадцать? Тридцать? Жан не считал. Он только стыдливо ловил себя на том, что растворяется в каждом изгибе его губ, и при этом ужасно боится. Жан Моро давно перестал понимать кем является, но одно о себе он знал точно: из всех невероятно красивых и дружелюбных девушек, что играли с ним на одном поле для экси, Жан выберет сильные руки и широкие плечи Нокса, на которого можно положиться абсолютно всегда. И то, кто его по-настоящему привлекает, Жан тоже знал о себе абсолютно всегда. А потому когда в мире загремела новость о новой опасной болезни, впервые вспыхнувшей очагом в Японии, в старших классах, Моро сразу догадался: такие как он в группе риска. Потому что любая ориентация и самоопределение, исключая аромантиков, сталкивается с безответной любовью в десятки раз чаще, чем ребята из «традиционных» кругов. Когда Джереми наконец допил свой чай и удалился, убедившись, что Жан выпил все необходимые лекарства, Моро, невероятно уставший после этого ужасного дня, лёг в постель. Только его голова коснулась подушки, как он зашёлся в невероятно сильном кашле. Честно говоря, Жан был готов уповать на туберкулез, лишь бы не ощущать как по горлу вверх, прямо из легких, ползет нечто щекочущее его слизистую. Однако когда он убрал руку от лица, в своей ладони он заметил первый красный лепесток мака. И сейчас, сидя на холодном кафеле в университетском коридоре, Жан Моро вспоминал те дни с проклятиями на устах. С проклятиями и семенами своей безответной любви, рвущейся из него наружу вот уже почти пять месяцев. Да, Жан был знаком с Джереми с начала своего второго курса, а тесно общался вот уже год с того случая с Рико, и пять последних месяцев до настоящего момента он страдал от ужасно сильной, преданной, чистой, но при этом безответной любви к нему и его лучезарной, будь она проклята вместе с цветками мака у Жана в лёгких, улыбке. Жан просто знал, что эта любовь не может быть признана. Он успел хорошо узнать Нокса за этот год. Джереми был общительным и дружелюбным абсолютно со всеми, за редким исключением, парнем. Любимчик тренера, лучший на курсе, предмет обожания среди девчонок, одним словом, душа компании. А Жан... А что Жан? Забитый жизнью и даже собственными родителями, никому не нужный с самого детства воронёнок с подрезанными крыльями? Воронёнок, не способный сделать даже пару взмахов на встречу свободе или мечте. Жан давным давно запретил себе мечтать. Нет, кто-то вроде Джереми Нокса не мог даже в теории влюбиться в такого как он. Он мог быть с ним добр, ведь он добр ко всем, кого встречает, и мог быть ему надёжным другом, ведь это в его природе, но он определённо точно не мог испытывать к Жану Моро ничего кроме жалости. Жан ненавидел жалость, но лучше других понимал, что только её и достоин в жизни. Люди всегда будут смотреть на него с сожалением в глазах в лучшем случае, с безразличием — в подавляющем большинстве, и с ненавистью — при худшем раскладе. Жан решил, что ему чересчур хватает жалости от других людей, а потому, убедившись, что приступы кашля прошли, он ещё раз умылся холодной водой и вышел из уборной. Он не помнит как промчался по коридорам ВУЗа, не помнит как оказался у входной двери и как свет яркого весеннего солнца ударил ему в глаза. Он уж было устремился домой, наплевав на оставшиеся две пары зарубежной литературы, как вдруг его окликнул до боли в лёгких знакомый звонкий голос: — Жан! Эй, Жан, подожди! Жан нехотя замедлил шаг и подождал пока Нокс с ним поровняется. Он знал, что если убежит сейчас, то Джереми непременно начнёт волноваться, и тогда ему не избежать этого повышенного внимания к себе, от которого болезнь только усугубляется, напоминая Моро о его безысходном положении. — Ты чего так рано уходишь? Пары отменили? — Нет, пр'осто... Кхм. Забыл кое-что дома. Отпр'осился. — Ааа, вот как. — бросил в ответ Нокс и, казалось, о чем-то задумался. Жан уже успел насторожиться, перед тем как Джереми вновь подал голос и сказал, — Слушай, мы можем отойти ненадолго в сторону поговорить или твои дела неотложны? Моро смерил Нокса подозрительным взглядом и, немного подумав, решил, что его любопытство сейчас сильнее желания спрятаться и никогда больше не видеть свет. — Ладно. Хор'ошо, только давай недолго. Парни отошли, вот же совпадение, в тот самый тоннель, в котором встретились чуть больше года назад. У Жана зачесались старые ссадины на локте. Когда они дошли до середины тоннеля, Жан облокотился о стену и уставился на Джереми, который выглядел как-то не совсем обычно. Сегодня в нем по какой-то причине отсутствовала его привычная всем, и Жану в том числе, уверенность. — Ну. И о чем ты хотел со мной поговор'ить? — А, да... Тут такое дело... В общем, знаешь, Жан, мы с тобой знакомы уже... — начал было Нокс, но внезапно его взгляд застыл на запястье друга. Поневоле Моро взглянул туда же, куда смотрел Нокс, и в глазах блеснула искра воспоминаний. — Ты смотр'ишь на это? — уточнил Жан, подцепляя двумя пальцами фенечку — браслетик дружбы, который Джереми подарил ему на зимних каникулах. То была самая обычная фенечка, сплетенная Ноксом собственноручно из красных и белых нитей мулине. Однако несмотря на простоту подарка, Жан очень им дорожил. Моро дорожил в принципе любым подаренным ему фантиком и хранил все подобные «приятности» в коробке из-под обуви, спрятанной под его кроватью. Только эта фенечка неизменно висела на его левом запястье. — Да. На неё. Это так мило, что ты всё ещё её носишь. — Это ведь твой подар'ок. — ответил Жан. Он хотел добавить что-то ещё, но не успел — Нокс внезапно зашёлся в жутком кашле. — Эй, Джер', ты в пор'ядке? Заболел? Может до медпункта, пока не поздно? — Нет, я просто.. Я... Кха.. Внезапно Джереми сильно прижал ко рту ладонь. Кашель понемногу проходил, и когда он совсем стих, Нокс убрал руку от лица. В этот самый момент Жан и увидел то, что в самую последнюю очередь ожидал увидеть: в руках у Джереми лежали жёлтые вытянутые лепестки цветов и довольно крупные семена. «Подсолнух» — подумалось Жану, и он решился спросить сразу в лоб. — Как давно это у тебя? — Я не... Где-то пару-тройку месяцев. Впервые это произошло после той выездной игры, прямо в отеле. Ты тогда... Ты купил нам всем булочек во французской пекарне, а потом долго материл их за «неор'игинальный вкус». Ты так смешно ругался по-французски, что все со смеху по полу катались. А когда после праздника я пошёл в номер, то стоя под душем, на меня вдруг напал дикий кашель, и... Вот. — Джереми сжал кулак, смяв в руке лепестки, и отвёл взгляд в сторону. — В общем, если это имеет значение, то это потому что... В общем, это ты. Это то, что Жану было совершенно непонятно в Джереми. Как он мог оставаться таким храбрым, зная, что болезнь убьёт его спустя каких-то три года, в лучшем случае, а в худшем — его лёгкие и года не протянут? С семенами подсолнуха это наверняка дико больно. Жан не нашёл подходящих слов даже на родном французском. Картинка складывалась в полноценный пазл гораздо медленнее, чем он начал действовать. Рука сама смяла толстовку Джереми у того на груди и притянула к себе. Моро крепко зажмурился и ощутил на своих сухих губах лёгкое покалывание от тёплого касания Джереми. Это был очень долгий и очень голодный поцелуй человека, которому, казалось, всю жизнь не давали есть ничего получше сухпайка. От Джереми Нокса пахло имбирными пряниками, солнцем и семенами подсолнуха, а его губы на вкус были не хуже чем солёная карамель. Жан целовал его так долго, насколько мог задержать дыхание, и даже не заметил как тяжесть постепенно ушла из лёгких, давая солнцу заполнить их своим тёплым светом.