В тенях панелек и прошлого

«Наша подъездная романтика» Наверное, именно это приходит в голову Джисоку, когда он вновь смотрит на серый, пустой, но до ужаса родной бетонный пейзаж. Было всё, как в день отъезда. Тоскливо, не грустно. Было тоскливо, но не грустно, когда Квак переступил порог нового дома: то была высокая новостройка и уже со свежевыкрашенным ремонтом, но даже она лучше старой панельки явно не ощущалась. По-настоящему грустно стало, когда Джисок понял, что больше с ним рядом нет того соседнего дома, в котором его, как обычно, ждал бы один очень для него особенный паренёк. Первые несколько дней было по-настоящему грустно, а потом даже как-то серо. Не бело и не черно, просто нечто среднее. Как будто всё равно. Между зеленым и красным Джисок бы выбрал, скорее всего, желтый. В этом нейтральном спектре Квак прожил, кажется, уже веков семь. И вот он снова в месте, которое всегда было для него обозначено ярко-зеленым, ещё и наклейками украшенное. Прошло почти пять лет, а ничего так и не изменилось. Всё было абсолютно как раньше. Такое ощущение, будто время навсегда застыло, а вместе с ним и город, в котором он родился, вырос, полюбил и оставил частичку себя. А частичка эта не потерялась — осталась где-то между обшарпанными панелями, в потрескавшихся лестницах у подъезда и на крыше отцовского гаража. На этом гараже совсем недавно Джисок сидел с человеком, которого можно было назвать глупой небылицей или странной шуткой, однако именно с ним холодная крыша казалась теплее утренней кровати, а вечерний ветер был сравним лишь с теплым бризом. Расцарапанные худые ноги свисали с края крыши, болтались, то и дело оббивая двери отцовского гаража. Джуён в тяжелых поношенных ботинках, левый из которых был с белыми шнурками, а Квак неизменно в своих старых паленых кедах с черным шнурком на правой ноге. — Может, по домам? Если твой отец поедет в ночь на работу и увидит нас на его гараже, вряд ли отделаемся простыми подзатыльниками, — Ли смотрит куда-то вперед, а не в глаза Джисоку, но это и не нужно. Кроме них на этой крыше ничего и никого. — Да ладно тебе, я вон какой зоркий! Если замечу его, мы быстренько спрыгнем и за гаражом соседским заныкаемся, — заверяет Квак и легонько, играючи пинает чужие свисающие ноги. А потом в знак примирения старается свою руку согреть под чужой горячей ладонью. Воспоминания, словно песок, врезались в глаза и слезиться их заставляли, в голове крутился один единственный вопрос. «Зачем я снова сюда приехал?» Ответа не находилось. Сбивало гавканье собак, единственный автобус, тупой сигаретный дым от людей проходящих мимо и слишком громкие моторы старых машин. Ноги сами подошли к остановке, обшарпанной и разрисованной баллончиком. Синий, кое-как не разваливающийся автобус, подъехал так же далеко от неё, как и несколько лет назад. Подбегать пришлось к нему так же, как и раньше. Казалось, что даже запах внутри ни на нотку не изменился: та же солярка, те же сидения протертые и те же поручни облупившиеся. На автобусе этом они катались чуть ли не каждый день каникул. Джисок вечно садился первым, а Ли должен был подсесть к нему через пару остановок, но вечно либо время путал и раньше уезжал, либо не успевал и бежал за автобусом до того момента, пока его водитель не заметит и не притормозит. Младший еле-еле дыша забегал в транспорт и искал в полупустом салоне знакомую фигурку. Та всегда сидела на последнем сидении, поставив почти пустой рюкзак на соседнюю сидушку, лишь бы никто кроме Джуёна не подсел. Ли сначала ярко улыбался, а потом по салону бежал, лишь бы в конце обшарпанного автобуса поскорее оказаться и своими наушниками проводными поделиться. — Как думаешь, мы на нем в другой город уедем? — каждый раз шептал глупо Ли, будто они на этом же самом автобусе не уехали вчера на неизменную конечную остановку. — Доедем, конечно, — так же глупо отвечал ему Джисок, положив голову на острое плечо рядом сидящего Ли, — Он завернет сейчас и отвезет нас в другую часть страны. Город был до ужаса однотипным, смотреть в окна не было смысла, поэтому Квак смотрел на чужую руку с накрашенными в черный ногтями, которая легонько то сжимала, то разжимала его собственную ладошку. А где-то над ними стоит злая кондукторша, которую уже пятую остановку, вероятно, случайно игнорируют. Сейчас же Джисок сидит один, но на тех же задних сидениях, рядом пустой рюкзак, но на следующей остановке никого. «Может, опаздывает или раньше уехал», — Квак хмыкает и во дворы зачем-то смотрит. Из них никто так и не выбежал, что было слишком ожидаемо. Их переписка пустовала уже несколько лет, но от чего-то хотелось думать, что один из них узнает, почувствует и прибежит к этой несчастной остановке. В причинах возвращения домой ничего не помогало разобраться. Даже знакомый дядечка с собакой, который крайне удивился снова увидеть Джисока. — Ох, здравствуй. Давненько мы тебя не встречали, да, Принцесса? — собака согласно тявкнула и потянулась к парню. — Я как переехал, ещё не приезжал, а сейчас вот решил проведать родные места, посмотреть, может, изменилось что-то, — Джисок потрепал собачью макушку, за что получил мокрый тык носом от овчарки. — А ты с дружком уехал своим? А то, его что-то тоже не видно, не слышно всё. — Нет, Джу тут остался, не уезжал, — как розочкой от бутылки по сердцу, — Ну ладно, мне тут выходить нужно. До свидания. — Давай беги, молодежь. И не пропадай больше, да, Принцесса? Собака тявкнула, а Квак уже спрыгнул со ступенек автобуса и побрел к магазину старому. Икры уже забились от ходьбы, а ноги были чуть ли не до колена в грязных брызгах луж. В кармане не больше ста рублей, а Джисок всё равно бежит в старый магазин. В этом продуктовом было всё, и каждое из этого «всего» напоминало о Джуёне. Вот сигареты, которые ему только чудом продавали, а вот шоколадки, которые он стаскивал в рукаве огромной куртки. Вот жвачки мятные, от которых Квак не отказывался, даже если от их ядрености глаза слезились. Даже дурацкий сок апельсиновый остался, всё так же на самой верхней полке. Джисоку не достать. «Тогда Джу за меня доставал», — вспоминает Квак и на кассу бредет, так и не добравшись до сока. Кассирша как будто тоже не изменилась. Всё так же ворчливо буркнула что-то про пакет, товары по скидке предложила, бросила будничное «до свидания» и тут же поздоровалась со следующим покупателем. На выходе из магазина Квак посмотрел на порожек, об который Джуён запнулся в день отъезда Джисока. Казалось, Ли тогда нервничал побольше друга, хотя не ему же переезжать с матерью чуть ли не в другой край страны. С той же мыслью Джисок в проулок темный зашел. Здесь они последний раз поцеловались. — Ты точно не можешь остаться с отцом здесь? — тихий вопрос вновь вырвался и тут же врезался в чужие губы. — Не смогу, — рвано и грустно вылетела эта фраза, — Прости, не смогу. Руки прятались в чужой шевелюре, будто это может укрыть от всего: от мамы, которая ждет с уже собранными чемоданами, от наступающего вечера и от отъезда, который уже совсем дышит в спину. — Тогда пообещай вернуться хотя бы через год, — дурацкие колечки царапают щеку Джисока, но обоим все равно. — Обещаю, — утыкается носом в шею чужую и старается заблокировать голову от всего, что не любовь, и от всех, кто не Джуён. «Обманул, получается», — осознание карябает по душе похлеще любых кошек, а ноги сами подбредают к дворам пятиэтажки. Если бы мог, дом бы уже начал здороваться с парнем, больно часто он видел его в компании с ещё одним чудаком. — Может, убежать? — от чего-то вслух спрашивает Джисок и по сторонам оглядывается. А ответ последовал от дома. Старые балконы глазели будто с прищуром, брали на слабо, манили зайти, да на черепицу старую подняться. Мелькнуло что-то на крыше пятиэтажки. Той самой, на которой легкие впервые так сильно наполнились чистым воздухом и чем-то ещё.. Чем-то, что напоминало окрыленную влюбленность и пустые теплые разговоры. Сидеть на самом краюшке дома было так же нежно, как и тревожно. Пыльную обувь обдувал колючий ветер, а коленки в рваных джинсах начинали подмерзать. Казалось, что вечер хороший и абсолютно бесконечный, было боязно, что завтрашний день будет в разы короче. Но пока не важно. Джуён смотрел куда-то вдаль, в глазах отражались звёзды немногочисленные, что вот-вот исчезнут, испугавшись утра, губы лепетали какие-то вопросы глупые, а может, это и вовсе песня была. Джисок тоже смотрел, но не на город. Глаза как-то совсем глупо прилипли к лицу друга. — А ещё я сегодня такую штуку на гитаре придумал, потом тебе покажу, но если скажешь, что было не слышно, я тебя к себе больше не пущу, — шутливо говорит Ли и выдыхает облачко теплого пара изо рта. — Я тебя даже на полном стадионе услышу, — как-то слишком зачарованно ответил Джисок, но тут же опомнился, — И вообще, как я буду клеить новые наклейки на твои стены, если ты меня перестанешь пускать? — От тебя не отделаешься, но я не пытался, — болтая ногами, смеётся Джуён, смотрит на крыши домов напротив, смотрит на небо, смотрит в глаза Джисока. — Невыносимо, когда ты так смотришь, — дуется, наконец отрывает свои глаза Квак и смотрит куда угодно, лишь бы не на друга. — Как «так»? — тихонько смеётся Джуён, снова смотрит на Джисока и руку его почти незаметно поглаживает. Отвратительная привычка, от которой Квак думал лишь о том, чтоб на мельчайшие кусочки раскрошиться, а потом расцеловать лицо напротив сидящего. Было бы славно придушить того объятиями, даже если из-за этого придется с пятиэтажки упасть. Вот «так» смотрел Джуён. Со слишком большой любовью. — Джу. — Чего? — А если я сейчас тебя поцелую, ты что сделаешь? — голос совсем исчез, даже шепот был едва слышен. — Отвечу, — Ли, напротив, говорил громче ветра, что начинал только сильнее и сильнее завывать, — А потом с крыши грохнусь. — Почему? — будто игрушечный болванчик хлопает глазами Квак. — Да какая разница? — отвечает Джуён и целует первым. Наверное, они тогда и вправду упали с крыши и напрочь отбили свои головы, иначе как объяснить улыбки идиотские на их лицах? Наверное, они тогда так сильно упали, что руки друг друга не отпускали ни на секунду, видимо, снова грохнуться боялись. Проморгаться заставили слишком соленые воспоминания и скверный дождь, начавшийся абсолютно в неподходящий момент. Только сейчас Джисок понял, что именно он заметил на крыше. — Привет, — какая-то глупая надежда на то, что крик дойдет до крыши пятиэтажки, тешилась и заполоняла собой каждую клеточку Джисока, — Джу, это я, подожди пару минут! Казалось, сердце вот-вот выпрыгнет, но Квак не думает — залетает в пахнущий сыростью подъезд и несется к крыше, будто дом наполняется водой, и только там он сможет найти спасение. Легкие вот-вот разорвутся, но в голове и не мелькает мысли остановиться и передышать. Джисок только бежит вверх по подъездной старой бетонной лестнице. Спотыкается на каждой ступеньке, но не думает замедляться. Двумя руками выталкивает дверь на крышу, что и без того еле-еле держалась на ржавых гвоздях, и тут же как вкопанный застывает. Перед ним снова стоит Джуён: длинноногий, промокший от мелкого дождя, в растянутой поношенной футболке. — Привет, — между рваными вдохами повторяет Джисок и сгибается пополам от боли, колющей бок, — Было нелепо, находясь внизу, кричать тебе это глупое «привет», но я надеялся, что ты услышишь. — Привет, — словно завороженный отвечает Джуён, пропуская большую часть слов друга, — Мы не виделись будто сто лет, но ты как будто совсем не изменился. Ни один не решается подойти, но обоих тянет невероятно сильно. Противная морось заливалась в глаза и не давала разглядеть чужое лицо, но с с каждым мгновением, размытые черты превращаюсь в такие родные и четкие линии. Мыслями парней отбросило куда-то на пять лет назад, когда они так же стояли под дождем на крыше той же пятиэтажки. Квак только-только почувствовал мелкие капли на своей коже, а Джуён, наоборот — стоит уже до ниточки промокший, сырые длинные волосы на ветру путаются, а глаза блестят как раньше. Что говорить? О чем спросить? Имеет ли Джисок право хоть что-то делать после дурацкого расставания на такое страшное время? Но Джуён натерпелся за эти пять лет и теперь, когда Квак уже совсем близко, не собирался терпеть ещё. Он имел полное право взять и стиснуть в объятиях человека, которого любил и любит до сих пор. Ли делает шаг навстречу Джисоку, Джисок — к нему. Трёх секунд хватило, чтобы оба очнулись от остолбенения и, наконец, прижались друг к другу как два маленьких магнитика, что поставили противоположными сторонами. Руки так сдавливали чужое худое тело, что ребра норовились раскрошиться и разрезать собой сердце. — Это ведь правда ты, — как-то совсем неуверенно прошептал Квак, зарываясь пальцами в высветленные и еще сильнее отросшие волосы Ли,— Самый настоящий ты. — Конечно это я, такого второго нет в этом захолустье, — смеется парень, но тут же закашливается и хрипит от рук, сильнее сдавивших его, — Как нашел меня? — Просто почувствовал, — на выдохе отвечает Квак, будто любое слово давалось ему слишком тяжело. — А чего так бежал?, — тихо-тихо спрашивает Джуён, а капли, разбивающиеся о крышу, перебивают нещадно. — Боялся, что ты уйдешь. Дождь же, а ты как всегда не по погоде одет, — руки перемещаются по чужой спине, стараясь хоть как-то согреть чужое тело сквозь холодную сырую ткань старой футболки с Фредди Меркьюри. — И что? Все эти месяцы тебя ждал, смог бы и эти несчастные пять этажей подождать, — соприкасается своим лбом с чужим, как делал это пять лет назад, — Я всегда буду готов подождать. После этого разговора не было. Сердца слишком бешено колотились о грудную клетку, вырваться норовились, а то и вовсе разорваться могли. Поуспокоившись, эти сердца все же позволили людям поговорить. Всё-таки не виделись они слишком долго, чтобы молчать, находясь так близко друг к другу. Джисок рассказывал, как в новом доме прижился, что скучно там, но зато мама наконец разрешила ретривера завести. Тот, как говорит Квак, абсолютно добрый, совсем глупый и на Джуёна похож. Рассказал про нового знакомого, который, вроде как, на барабанах играет и пообещал познакомить его с Ли. Младший дразнил, что все ещё выше Джисока на несколько сантиметров, пересказывал все эксперименты с волосами, рассказывал, как с родителями поссорился, потом снова помирился, потом опять поссорился. В конце концов к бабушке сбежал, так до сих пор у неё и живет, только периодически на пять минут к родителям забегая, лишь бы новыми цветными прядями засветить, получить тяжелый вздох отца и тут же убежать. — Ты совсем не меняешься, Джу. — А вот и нет! Я вытянулся и набрал немного, теперь ещё круче выгляжу, скажи же. — Не-а, все равно не меняешься. Такой же глупый ребенок, как и был. Но вытянувшийся, — легко улыбается Джисок. — Сам ты занудный взрослый, — совсем по-детски ведёт себя Ли и показывает язык. — Я скучал, знаешь? — А я влюблен, знаешь?, — напуганный и хитрый взгляды слиплись, а Джуён тут же тепло улыбнулся и карие глаза в тонкие полосочки превратил, — Не переживай, я в тебя влюблен. «С ним всегда было так нежно и самую малость тревожно. Будь то пять лет назад или три минуты после», — думается Джисоку, но говорит он все же другое. — Спасибо. Спасибо, что ждал, — руки наконец переплетаются вместе, и город снова становится на все проценты таким, как раньше. — Мы просто рядом стоим, а ты уже светишься и кажешься таким цветастым, будто кто-то врубил яркость на самый максимум, — смеется Ли, а у самого желудок от стаи бабочек скрутило, — Я же сказал, что могу всего на свете дождаться. Даже когда ты согласишься поцеловаться, стоя на крыше у крыльца, дождусь. Джисок прыскает и говорит что-то про то, что его друг беспросветный балбес, а сам готов растаять и подарить сотню тысяч поцелуев хоть на крыльце, хоть в подъезде, хоть на Марсе. Не важно где, главное, что с ним. Джуён ведь действительно местами глупость, местами идиот, а где-то и вовсе похож на плохой анекдот, но он все также оставался собой. Немного странным, немного придурком и до ужаса любимым Джисоком.