Потому что любит

      Сатору Годжо — Сильнейший.       Сатору Годжо — омега.       Сатору Годжо самый красивый человек, которого Юджи встречал в своей гребаной жизни. Он невероятная личность, сотканная столь искусно и сложно, что в этих хитросплетениях другие не всегда могут разглядеть, где начинается правда и где кончается ложь. Сатору Годжо вскружил светлую голову, одурманил чистую кровь всего за пару судьбоносных встреч, после которых жизнь разделилась на "до" и "после".       Итадори Юджи — альфа, по уши влюбленный, окрыленный самой мыслью, что повстречал такое прекрасное создание, как Сатору Годжо.       Итадори Юджи — идиот. Наивный парень, решивший вдруг, что Сатору позволит быть рядом, позволит больше, чем предполагает осточертевшее учитель-ученик. И пусть ему уже восемнадцать стукнуло давно, это не меняет к нему чужого отношения.       Однако Итадори Юджи — упертый баран.       Однако Сатору Годжо — патологический лжец.       Древние инстинкты Итадори Юджи никогда не врут и не подводят, он первородный. Он подавляет, назидает и контролирует все в зоне досягаемости. И Годжо Сатору у него на ладони, едва сожми — рассыпется под ноги белой пылью. Но давить и дожимать его не станет, потому что очень любит, не хочет терять доверие, появившееся между ними тонкой алой нитью. Сатору Годжо говорит, что альф не хочет, у него цель иная — исправить мир, спасти близких, не допустить ещё больше смертей, чтобы снова не страдать. О, он не пацифист, не идеалист.       Сатору — эгоист.       Сатору — нарцисс, неспособный в полной мере себя любить человек. Ошибся однажды — теперь ненавидит в себе каждую черту характера, каждый неверный шаг, вздох.       Юджи любит-дышит-живет-рыдает за двоих. Оберегает чужой сон и покой. Выхватывает каждый чужой шаг, подаёт руку, когда тот оступается, поддерживает в самые дерьмовые минуты. Юджи уважает личные границы, но неустанно бдит, стоит рядом, чтобы вовремя подхватить, чтобы не упал, чтобы не оставался один, чтобы просто был с ним.       Потому что Юджи любит.       Потому что Сатору нужна помощь.       Итадори Юджи защищает, чтобы будущее этого омеги было счастливым, уступает там, где не уступил бы никому и никогда, отстаивает честь и терпит порой несносный характер и редкие истерики.       Юджи дарит эмоции и улыбки; незаметно кладёт конфеты в чужие карманы, пока тот не видит; готовит любимые блюда и сладости; покупает подарки и безделушки; убирает беспорядок на учительском столе; накрывает пледом, когда он засыпает на неудобном диване перед телевизором; водит в кино на очередной "очень интересный" фильм; настаивая, оплачивает счёт за двоих в кафе.       И любит-любит-любит.       Потому что Сатору Годжо этого достоин.       Потому что Сатору Годжо никогда в жизни не признается, что его одинокой омеге это нравится. Что ему это нужнее глотка кислорода.       Задолбавшая тропа учитель-ученик идёт к черту, Юджи построит на её остове новую. И начнёт он...       — Сатору, я...       — Для тебя я сенсей. Юджи, прошу, соблюдай субординацию.       Какая к чертям субординация, когда он кипятком от него ссытся? Какая нахрен субординация, когда каждый миллиметр между ними искрит, и ещё бы немного — все взлетит на воздух? Ни о какой субординации не может быть и речи, потому что чужой природный магнетизм припечатал его к себе намертво, как бабочку, нанизанную на иглу.       Юджи пленён им, восхищен. Юджи не может даже взгляда оторвать от ореола пушистых белоснежных ресниц и притягательных голубых глаз, в которых так по-наивному глупо тонет каждый раз, как смотрит в них. Они блестят голубой каймой, зазывают окунуться в чернейшие огромные зрачки. Там не черти пляшут — там разверзнут сам Ад, горячий, как пламя в груди Итадори. Сатору перед ним серьезен и строг, но внутреннее чутье подсказывает, что если прикоснуться кончиками пальцев белоснежной шеи, огладить стриженый затылок, то он непременно оттает. А если совсем обнаглеть и уткнуться носом в бьющую жизнью, пахнущую кокосом жилу и провести так до самого подбородка, то ледяные стены падут.       Юджи выбирает податься вперёд и проверить атмосферу на наличие Бесконечности жгучей и острой, говорящей: "не подходи, я опасен". Он не боится столкнуться с ней снова, но так надеется на её отсутствие, потому что трогать мягкое податливое тело гораздо лучше, чем скрести ногтями по сгустку отрицательных чисел.       — Са... сенсей, Вы меня боитесь? — в воздухе отчётливо висит запах сомнения и... страха? Он ведет носом и хмурится, напрягая чуйку, омега перед ним раним и нежен, но не Сильнейший, потому что у него так на коже выгравировано, на обратной стороне черепной коробки набито "нельзя давать слабину. Только не снова".       Потерявший своего альфу, теперь не доверяет никому и на все ухаживания кривит лицо, отшивая одного за другим. Юджи тоже мог бы быть в пролёте, если бы не природные упертость и обаяние. Он осаждал крепость Сатору целых два года, втирался в доверие и располагал к себе, был правой рукой, другом.       Старался-старался-старался.       Но одиночество все чаще сопровождало Годжо, молчаливым любовником оплетало в душащих объятиях, ограждало от чужаков. Казалось, омега был предан одному, кого потерял двадцать четвёртого, кого любил и кем был любим. Сугуру Гето призраком ступал за Сатору всегда и везде, и Юджи так тупо ревнует к тому, кого нет уже давно, но маячит на периферии, раздражая одним своим напоминанием. Юджи не может конкурировать с ним, знает прекрасно, но инстинкты велят завоевать омегу, чтобы даже мысли не было о ком-то другом кроме него.       Так эгоистично.       Внутренний первородный голоден, Итадори держит его на цепях подальше от Годжо, стараясь не навредить. Только чужие резкие слова будят в нем что-то ненормальное, далёкое от разумного, не то, чего он обычно придерживается — Юджи хочет возразить, подойти ближе и показать истинные намерения.       Итадори Юджи определённо сходит с ума и запах кокоса с радостью этому сумасшествию потворствует, мягко лижет рецепторы, дразнит обоняние. Ему душно и чуточку дурно. Как бы не сорваться.       — С чего ты решил, что я боюсь тебя? — а сам отступает на шаг, выдавая нервозность, прячет трясущиеся руки в карманы, шелестит обертками от конфет. Сатору от стыда глаза прячет, почти скулит в неверии — он, Сильнейший, пасует перед этим мальчишкой.       Перед первородным, подсказывает омега, с содроганием и вожделением расстилаясь позорной шавкой. Внутри него отчаяние пополам с трепетом борются за место в сердце — Годжо польщён чужим вниманием, Годжо хочет чего-то. Сатору, кажется, сдаётся силе и воле Итадори Юджи, его ласке и любви.       С Сугуру все было иначе — там боль и недопонимание. Там отчаяние и робкая надежда на будущее, о котором тайно грезил, глядя в любимые карие глаза. Там слезы и скандалы из-за пустяков, потому что уступать не хотел никто — Сатору был молод и глуп, он хотел равноправия. Сатору был монополистом чужого времени, хватался за обреченные отношения так, словно от этого зависела его жизнь. С ним куча бесполезных пустых сообщений, на которые тот не отвечал, и пропущенных звонков, пара фотографий на старом мобильном и гробовое молчание наедине. Он миллион раз извинялся, его миллион раз прощали. Он спотыкался о лицемерие и ранил себя чужим безразличием после.       Сатору любил искренне, Сугуру любил больно.       Их неидеальный мир посыпался бетонным крошевом в то ненавистное ему лето, а обернулся прахом зимой спустя десять лет в день всех влюблённых, когда Судьба станцевала на останках их общего горя ламбаду.       Сатору поклялся себе не влюбляться, но сейчас перед ним стоит причина его аритмии, невероятной нежности и тепла в животе, куда когда-то вонзили острый нож. У Сатору бабочки порхают и кружится голова от мысли, что сейчас он любим столь сильно. Что он нужен.       Юджи делает новый шаг и поднимает руку, резко выдыхая от неожиданности, там, где должна быть Бесконечность, пусто и свободно — ему разрешают шагнуть на территорию комфорта, ему робко позволяют присоединиться, коснуться. Глаза отчаянно щиплет от непролитых слез, потому что доверие Годжо стоит многого: от разбитых в кровь кулаков до содранных в мясо коленей, когда падал, чтобы поймать и не дать провалиться во тьму. Ещё шаг, и он сможет дотронуться до нежных алых щёк, претворить в жизнь все то, о чем мечтал так долго.       — Юджи...       — Сатору, — усмехается он и осторожно с чужого разрешения тянется рукой, стискивая в кулаке гакуран. — Я не наврежу, — в башке муть, первородный воет от восторга, Юджи готов выть следом, когда видит в таких родных голубых глазах намёк на доверие. Два года того стоили, стоили и все бессонные ночи, проведённые в тоске и агонии. Юджи невероятно скучал по их рандеву наедине друг с другом, пока в кружках стыл кофе, до которого оба так и не дотронулись. Скучал по звонкому смеху от глупых шуток, переглядываниям во время фильмов, чтобы оценить чужую реакцию. Это не банальное общение между учителем и учеником — это симпатия и тайные желания. Это глубокая сердечная любовь, отрицая которую причиняли себе боль. Сатору нагло лжет им, прикрываясь благими намерениями.       Потому что любит.       — Ты мне веришь? — омега в его руках трясётся то ли от страха, то ли от предвкушения, сминает в ладонях фантики и неловко кивает, оступаясь — тело подводит, не выдерживает напряжения, но его снова ловят, подхватывают, чтобы не упал. Юджи никогда не позволит этому случиться, потому прижимает крепко и трепетно, зарываясь носом в белоснежную макушку. У него волосы мягкие и гладкие, как шёлк, невозможно оторваться.       — Почему? — в вопросе нет подвоха, там напрашивается банальное: "за что ты любишь?". У Сатору миллион сомнений и неразрешенных проблем, прежде всего с самим собой — будто все еще не верит, что это реально.       — Ты хоть сам знаешь, какой замечательный человек? — Юджи улыбается и наклоняется, вылавливая в зрачках свое отражение, внутренне восторгаясь мелкой дрожи и беспомощности — Сильнейший в его руках стал простым уязвимым омегой.       — Юджи, я дерьмовый человек, ты, кажется, придумываешь.       — Но я знаю правду, — и мажет по лбу пальцами, смахивая длинную чёлку. — Ты можешь быть лучше, ты хочешь таким быть, — поднять на руки проще простого, Сатору худой и гибкий, нежный на ощупь, где ни прикоснись, мягкий и гладкий, особенно, если не выпускает колючки. Сатору похож на прекрасную белую розу, такой же недоступный, если должным образом не ухаживать за ним и не срезать осторожно шипы. Юджи любовно срезал каждый, чтобы сейчас держать его в руках и прижимать к себе, оберегал, чтобы не завял. — За это я тебя ценю, — лёгкий поцелуй в горячий лоб. — И люблю, — следующий — в щеку. — Обожаю, — утыкается носом в место за ухом и с хрипом выдает следующее: — Хочу, — от запаха пьянеет и наглеет, шаря ладонями под надоевшей одеждой.       — Юджи...       — Что, Сатору? — чужое имя на вкус, как солёная карамель, по ощущениям, как самый лучший секс, на звук, как шелест листвы, как нечто сокровенное, он тянет гласные, почти мурчит от восторга и падает лицом в ключицы, согревая своим дыханием. — М? Сатору? — кайфует, лаская поясницу, и облизывается голодно, потому что реально хочет, но терпит, ожидая, когда подадут сигнал. Хоть какой-нибудь ответ на наглые поползновения.       — Ты такой идиот, — отвечают совсем не то, что хотелось услышать, но он хохочет и целует в запястье, переплетая пальцы. Любуется — у Сатору они длинные, красивые, изящные. В дурную голову лезут мысли совсем пошлые, картинки одна извращеннее другой. Альфья кровь вскипает, проливает в вены горячие окситоцин и дофамин. Юджи на пике удовольствия.       — Ага, — соглашается, одурманенный счастьем. — Готов согласиться со всем, что ты говоришь, лишь бы говорил — у тебя до безумия приятный голос, Сатору, — слова сочатся сладким медом, аж зубы сводит и чешутся клыки, Годжо вздрагивает, хлопая глазами, кажется, начинает понимать, что происходит, и громко вздыхает. Зрачки то расширяются, то сужаются в тонкую нить, как у кошака — омега реагирует, омега ждёт альфу. Омега хочет альфу. — Скажи, ты готов... м-м-м-м, Сатору, черт возьми, скажи что-нибудь, я сейчас умру.       Внезапная мысль о том, что его могут оттолкнуть, пугает, пугает сам факт, что реакция тела — не равно истинное желание, и Сатору очнется, а потом оттолкнет, как отталкивал миллион раз до, и их откатит назад, в то время, когда омега был пугливым и закрытым, когда Юджи был юным и наивным. Если придётся начинать все сначала, он не выдержит, его первородный озвереет от злости, сорвётся с цепи, погребая под своей силой и подавляя чужую волю. Несчастного омегу просто раздавят.       — Прости, слушай, я зря это начал, если ты не хочешь, то я...       — Хочу, — Годжо хватается руками за запястье и сжимает до боли, не осознавая, похоже, что уже начал сходить с ума, его запах усилился, стал почти осязаемым, сладким. К кокосу примешались ноты ванили, выдавая нетерпение и полное подчинение. Сатору влюблён, Сатору чувствует себя свободным в крепких руках, впервые за десять лет ему не страшно отдаться тому, кого начал ценить. Снова.       Пусть Гето был первой любовью, пусть она все ещё первая, но та нежность, наполняющая лёгкие, как воздушный шар — гелий, рядом с Юджи не идёт ни в какое сравнение. Рядом с Юджи хочется жить, не страшно мечтать, ему хочется доверять.       Потому что его любят.       Потому что он тоже любит.       — Хочу, Юджи, — и улыбается, чувствуя чужое сердцебиение своей грудью — там бьётся любовь, отстукивает неровный бит, сбивается с ритма. И причина этому он сам. — Думаю, я готов.       — Я рад, боже, я так рад, — прилив нежности мощнейший, он давит под собой, заставляет пасть на колени и взмолиться от счастья, Юджи чувствует глубокое удовлетворение и взрыкивает, уподобляясь первородному. — Можно, я..?       — Целуй уже, — смеётся неловко, прикрывая глаза.       Их первый поцелуй со вкусом мятной жвачки и бальзама для губ, но он слаще пирожных, уминаемых Сатору, вкуснее моти, которые он покупает в местном комбини, ярче салютов в Танабата, волнительнее и лучше чем были до. Юджи разбивается о чувства и осыпается весь нежностью, и, чтобы окончательно не пропасть, цепляется пальцами за чужие волосы, вплетает в пряди, ощущая под ногами бездну — ещё немного и он полностью исчезнет. За рёбрами отчаянно клубится что-то невероятное, неизвестное доселе чувство полного спокойствия, словно, наконец, выполнил свое предназначение.       Так обычно называют Судьбу.       Соулмейтами.       Истинными.       Как угодно, когда угодно. Лишь бы навсегда, лишь бы вместе.       Сатору в руках тает, мычит от удовольствия и подаётся навстречу, не давая даже воздуха глотнуть, прижимается всем телом и дрожит, облизывая губы. Кажется, их накрыло одинаково. Длинные дрожащие ресницы щекочат кожу, когда он мажет ими, носом проводя до уха, там и замирает, вдыхая полной грудью запах сандала.       — Юджи, давай ко мне, а?       — До меня ближе, — он слегка оттягивает за волосы и вглядывается в полностью обезумевшие глаза, тихо усмехаясь — Годжо в ауте и почти не осознает происходящее.       В полностью опустевшем крыле техникума они застряли в лабиринте длинных коридоров, где черт ногу сломит, и если бы не свет ламп, то по пути точно навернулись, потому что омега не отлипает ни на минуту, занимает собой все мысли и обзор. Юджи подхватывает на автомате, впиваясь лопатками в холодную стену и больно ударяясь затылком. Ещё пара поворотов и они окажутся возле его комнаты, ещё несколько метров, еще пара сотен шагов, ещё...       Сатору такой горячий, боже.       — Полегче, дай хоть дверь открыть, — если честно, где разложить это создание, ему без разницы, он был готов завалить его на пол ещё тогда, но нарваться на нежеланных свидетелей не хотелось. В конце концов весь вид на него Юджи заберёт себе, присвоит каждый изгиб и стон, на подкорке запечатлит, высечет на коже чужими зубами, а потом будет хвастаться меткой, выставляя напоказ свое счастье. Он пометит в ответ, впиваясь клыками так глубоко, как сможет, чтобы наверняка.       Чтобы навсегда.       В комнате чертовски холодно — он забыл закрыть окно перед выходом, Годжо зябнет, льнёт горячими ладонями к коже под футболкой и что-то шепчет, то ли злится на лишнюю одежду, то ли сам ждёт, когда разденут. Юджи исполняет немой приказ, сдирая гакуран, а за ним и рубашку, резко темнея глазами от злости и сжимая челюсть — на белоснежном плече, где должно быть пусто, где должно быть место только для него, уже красуется уродливый след другого альфы. Там неровный шрам от клыков, которого быть не должно. Там уже есть вязь принадлежности, зажившая, забытая, но насмешливая. Сатору вздрагивает от горечи феромонов, раскрывает глаза шире и замирает под прицелом алых радужек — первородный зол.       — Юджи?       — Это он, да? — Итадори закусывает щеку изнутри до крови, осадить пыл не выходит, его эго задето. Его альфа в бешенстве, потому что Сатору уже помечен. — Твой предыдущий, я верно понимаю? — в груди зарождается ревностное, грозное и чёрное, как тьма. Он мажет пальцем по шраму, желая выцарапать его когтями, содрать кожу вместе с мясом, чтобы не видеть этого уродства. Этому не место на Сатору.       — Юджи, ты же знаешь, что это в прошлом, — усталость накатывает неожиданно, похоть сменяется обидой — Юджи зря так злится, зря направляет свой гнев на того, кто давным-давно ушёл из его жизни. — Прекрати.       Метка мозолит глаза и мешает концентрации, он словно забыл истинную цель за ревностью, не хочет даже отпускать эту ситуацию, ведь в ярости.       — Просто давай успокоимся, а? Я могу... — Сатору договорить не успевает, распахивает рот от шока и вскрикивает, когда чужие клыки впиваются в плечо, перекрывая метку предыдущего альфы.       Он чувствует, как что-то обрывается внутри него. Он чувствует, как что-то образовывается. Старая связь с тихим звоном тонкой струной лопается, а на её месте завязывается новая, ещё крепче, ещё лучше, ещё надежнее. Стальной цепью тянется к сердцу Итадори, охватывая его тисками, ему почти больно от восторга. Ему хорошо настолько, что он стонет, раздирая ногтями чужую спину, рыдает в приступе приятной агонии, каждая часть его тела наливается лёгкостью.       С Сугуру никогда такого не было.       С Юджи намного лучше. С ним приятнее и ярче. С ним горячо. С ним свободнее.       Новая метка пылает агрессивно, наливается кровью, а в душе что-то отзывается на грубый укус, учтиво уступает и бьётся в судороге — омега реагирует стремительно, взвывает, довольно заурчав, и преклоняет голову перед тем, кто сделал его частью своей жизни. Новой жизни.       Теперь все будет иначе.       Теперь они одно целое, единый организм, работающий без сбоев и отклонений.       И все-таки с Юджи идеально.       — Юджи! — с губ срывается покорное рычание, он мякнет в чужих руках и позволяет прокусить плоть глубже, чтобы оставить свой след. Метка Юджи будет с ним навсегда, не сотрется временем, как стиралась метка Сугуру, с каждым годом становясь бледнее и ненадежнее, а после смерти перестала нести смысл. У Юджи укус сильнее, больнее, глубже, но, тем не менее, приятнее и ярче. Чужеродный след стёрся под напором острейших клыков, под напором сильнейшего альфы в его жизни, потому что перед ним первородный. Сатору готов пасть на колени, но не дают все те же горячие ладони, прижимающие безвольное тело к себе.       Юджи никогда не позволял ему упасть. Юджи держал крепко. Сатору в исступлении льнёт ближе и зарывается в волосы на затылке, расцеловывает висок и лижет за ухом, принимая на себя всю злобу и ярость, задобрить пытается, успокоить своими феромонами, и все шепчет как любит и обожает.       — Юджи... Юджи, Юджи, Юджи, Юджи, — его имя такое мягкое, сладкое на вкус, искрит на рецепторах нежностью и обожанием, теплом и восторгом. Юджи — это дом и уют, защита и любовь. С ним все не так, он такой необычный юноша. Сердце Сатору пропускает удар за ударом, замирает в неверии и шоке. — Все хорошо, слышишь? Я с тобой. Я буду с тобой. Я твой, Юджи... я только твой.       Сатору сам не до конца осознает, как шепчут губы эти слова, как сам шаг за шагом открывается ему. Сатору не знал, что молодой альфа перед ним, его ученик, станет чем-то бóльшим. Сатору был глупцом, отвергая такие сильные чувства, а сейчас его погребает под их лавиной, сметает собой и уносит в пучину немого обожания.       Юджи восхитительный.       Его валят на кровать неожиданно, и так же неожиданно снимают остальную одежду, сантиметр за сантиметром раскрывают наготу и красоту тела. Под взглядом алых не скрыться и не сбежать, он теряет всякий стыд, когда в зрачках начинают плясать искры от того пламени, запечатленного в радужке когда-то карих и нежных глаз — альфа обезоруживающе улыбается и мажет пальцем по своей метке, довольный тем, что старая исчезла окончательно. Теперь Годжо Сатору его омега, теперь они будут вместе, о чем мечтал все это время. Итадори слизывает засохшую кровь с губ и припадает ими к дрожащему животу, в котором роем порхают бабочки, языком чертит мокрую дорожку до груди, так и зависает, бросая взгляд на алое от смущения лицо.       — Сатору, — зовёт он и носом тычется в ключицы. — Как давно...       — Очень давно. Я не мог... просто не мог после всего, что произошло, — шепчет в ответ и пальцами поднимает за подбородок, увидев в глазах лёгкий испуг и нерешительность. — Но я сказал, что готов. Тебе можно... тебе я позволю все, — тянет руками к себе, целует отчаянно, не давая пасануть, потому что все для себя решил — отныне Юджи его пара, теперь они вместе. Сатору готов отдать ему всего себя по частям, отдать свое поломанное израненное сердце, потому что его соберут и сберегут.       Потому что Сатору доверяет.       — Черт, я тебя обожаю, знаешь?       — Знаю, — смеётся и оставляет лёгкий целомудренный поцелуй на лбу, показывая тем самым, что знает, видит и слышит. — Прошу, давай же, не медли.       Юджи с ним нежен и осторожен, он гладит ладонями напряжённые бедра, целует там, где не прикасались так давно, доставляет удовольствие губами и доводит до слез, до сорванного судорожного дыхания и просьб не останавливаться. Сатору хочет продолжения, хочет почувствовать в себе чужие пальцы, чтобы кричать от счастья, забыться. Сатору хочет любить и быть любимым, хочет восхитительный секс с тем, кто так долго и преданно его ждал. Сатору хочет Юджи.       Он сжимает в руках сбитые простыни, извивается всем телом и раскрывается лучше, до упора разводя бедра в стороны, пока Юджи между ног вытворяет что-то невероятное, заглатывая его член до конца. Его выгибает неожиданно до хруста позвонков, Сатору хватается пальцами за мягкие розовые волосы и сжимается весь, закидывая щиколотки на чужие плечи. А в голове так пусто-пусто, гребаный вакуум, все мысли смыло волной щемящей благодарности и любви. Он может только кричать и звать урчанием своего альфу, который отзывается на зов громким рычанием. Сатору с содроганием изливается в горячую глотку, пару раз толкнувшись навстречу, а потом глубоко целует, утягивая на себя, благодарит так.       — Хочу тебя в себе, Юджи, хочу... очень сильно хочу, пожалуйста, — умоляет он, просит решиться на большее, пока не потёк сильнее, пока тело ещё слушается, пока не свихнулся окончательно. Годжо тонет в горящих глазах, обжигается о взгляд и медленно направляет его альфу, подбивает действовать. Юджи подчиняется охотно, слушается безропотно — ласковый голос Сатору вводит в гипноз, уничтожает последние страхи и барьеры, заставляя плыть и разваливаться на части от любви, чтобы его снова собрали нежные руки, которые сейчас гладят скулы, опускаются ниже, к шее, где бьётся участившийся пульс. Сатору низводит его в бездну похоти и желания, своим запахом сводит с ума, порабощает и пресмыкает. Юджи позволяет делать все, что тому заблагорассудится. Смотрит на такую любимую улыбку и медленно умирает, наконец, толкаясь бёдрами навстречу раскрытому.       У Годжо замирает дыхание, он задыхается от лёгкой боли с непривычки, охает тихо и крепко обнимает. Кажется тяжёлая цепь между ними звенит, натягивается ещё туже, сплетает души, метка горит сильнее, все еще кровоточит, роняя на белое постельное алые капли. Связующий пакт между ними сильнее проклятия, это власть, переданная друг другу в руки, это безусловное доверие, это крепчайшая любовь.       — Еще! — Сатору скулит на выдохе, дрожит весь мелко, струной вытягиваясь на кровати. Он слышит скрип матраса под собой, забываясь, кричит громче, когда член вгоняют глубже. Он слышит чужой стон и закатывает глаза в блаженстве, раздирая плечи ногтями, чувствует, как мышцы поддаются напору, расходятся легко, ощущает влагу на бёдрах и грубость чужой кожи. Его размазывает о реальность жесточайшим желанием обладать и быть обладаемым, животная часть его сущности стенает и мечется, рвётся наружу. — Еще, Юджи! — ему нужно что-то сделать, чтобы освободиться полностью, унять внутренний зуд. Он хочет...       — Кусай, давай, — вот оно — Сатору нужно пометить в ответ, чтобы связь стала нерушимой. Рот наполняется вязкой слюной, она течёт с языка и её собирают жадным поцелуем. Юджи решительно наклоняет голову в сторону, позволяя примкнуть губами, собрать острый запах сандала, клыки его, такие же острые, удлиняются, он шипит и впивается в шею, проглатывая все, что льётся в рот, мычит довольно, пока в него входят ещё раз и ещё, доводя их до ярчайшего в жизни оргазма. Итадори сжимает его талию и покорно ждёт, когда довольный Сатору ослабит хватку и выпустит из объятий, чтобы накрыть одеялом. Узел внутри тянет стенки, приводит в восторг, омега полностью доволен, разглядывает след от зубов и слизывает кровь, унимая боль от укуса, порыкивает счастливо.       — Эй, Юджи.       — Что?       — Если бы не твоё упорство, то я бы никогда в жизни не получил таких эмоций, — он мягко целует свою же метку на загорелой коже и улыбается. — Спасибо, что не оставил меня.       Юджи смеётся громко, довольно, он счастлив как никогда. Два года назад и представить не мог, что в его объятиях будет мечта всей его жизни, человек, ради которого не страшно было умереть и родиться заново, чтобы дальше защищать. Юджи бы сам себя проклял, обернулся бы проклятием, лишь бы быть рядом. Он бы мир на колени поставил, уничтожил бы любую угрозу.       — Даже если бы ты меня не принял, я бы тебя не оставил. Никогда в этой жизни. И в следующей тоже.       Потому что любит.