У всех на виду

Трудно вспомнить, когда именно это началось. Когда они были подростками, еще ничего не произошло, Утахиме могла вспомнить только пристальные взгляды за столиком в столовой, которые длились слишком долго. Это были единственные недостатки в безупречной вежливости Гето Сугуру с ней. Утахиме вспомнила, как напрягся ее живот, как бунтовали движения, когда она подумала, не привиделось ли ей это. Когда она стала старше, ей казалось нелепым, что когда-то она боялась, что он увидит, как она краснеет под тяжестью его глаз, прежде чем они исчезали. Порой ей казалось, что он - единственное, что она замечает. Первый раз они поцеловались во время миссии. Они были втроем - Годжо, Гето и она - в одной команде, и она завороженно наблюдала, как Сугуру, гибкий и элегантный, двигался сквозь толпу проклятий. Он был таким красивым, таким искусным в своей технике, когда она ее совершенствовала. Он был так уверен в своем теле и мастерстве, но она никогда не слышала, чтобы он хвастался. Она знала, что была до неловкости влюблена в своего младшеклассника, но в тот день обнаружила, что это было скорее увлечение. Она задалась вопросом, почувствовал ли он эту перемену в ее чувствах, когда дым развеялся. Когда она задыхалась в пыли обломков, а ее техника отходила от его проклятой энергии и возвращалась к ней, он подошел к ней, не сводя с нее взгляда. Она приоткрыла губы, чтобы спросить, все ли в порядке, но он увлек ее за разрушающуюся стену проклятого здания. Он наклонился к ней, и ей показалось, что он собирается прошептать какой-то вопрос. Вместо этого он прижался к ее губам. Это было так неожиданно, что она не могла не ахнуть. Но поцелуй затянулся, не давая опомниться, и тогда Утахиме с бурлящей кровью закрыла глаза и ответила на поцелуй. Это было кратко и почти целомудренно, но заставило ее почувствовать, как будто ее внутренности были жидкими, приятная дрожь, восхитительная, чувственная тайна. Она покраснела, когда он отстранился, ее глаза открылись, чтобы встретиться с его пристальным, темным взглядом. А затем, без улыбки и комментариев, он отступил назад и позвал Годжо, чтобы предупредить его, что они изгнали проклятие и миссия окончена. После этого она не могла смотреть на него. Она даже не могла смотреть на Годжо, когда он прибежал за ними. И все это было так нелепо - она чувствовала себя не студенткой последнего курса школы, а глупым ребенком. Годжо возбужденно болтал всю дорогу домой на переднем сиденье машины, а Утахиме смотрела в окно на легкую кисть города, проносящуюся мимо ее глаз, и прижимала пальцы к губам, чтобы навсегда запечатлеть там свой первый поцелуй. Она задавалась вопросом, будут ли они говорить об этом, но Гето всегда был более молчаливым, чем ей хотелось бы. Слишком скоро это стало казаться им естественным. На прогулках он оттаскивал ее от группы, чтобы прижать к стене и вглядываться в ее лицо, ничего не говоря, мягко улыбаясь - все означало, что он молча, с нежностью следит за ее выражением. Он без слов проверял, чувствует ли она то же самое. Конечно, они никогда не оставались наедине, но каким-то образом выкраивали небольшие моменты, которые волновали и смущали Утахиме. Пальцы Сугуру были длинными, теплыми и мозолистыми. — Почему? — спросила она, затаив дыхание, когда он провел кончиками пальцев по ее губам, трепетно касаясь ее лица в пыльном, полуосвещенном спортзале. Между библиотечными стеллажами он проделывал пальцами и другие вещи, которые не давали Утахиме спать по ночам и заставляли краснеть в темноте ее спальни. — Потому что я влюблен в тебя, — прошептал он безобидно откровенно. Она не знала, что на это ответить. — Ты любишь меня? — тихо спросил он. — Химэ? И она могла только кивнуть, облегченная его тоном, произнесенным по имени, которым ее никто раньше не называл. Его глаза слегка расширились, а рука замерла: — Ох. Хорошо. Когда он поцеловал ее, Утахиме почувствовала, что теряет голову. Она трепетала под его прикосновениями, становилась мягкой и расплавленной, открывала рот для его языка, погружаясь в ощущение его теплых губ, его ласковых рук. Ей нравилось, что его лицо тоже краснело, когда они целовались, и он выглядел таким по-мальчишески довольным, что она едва могла этого вынести. Он всегда был таким красивым и таким суровым, и видеть его таким было своего рода чувственное любопытство. — Почему тайно? — спросила Утахиме, сглотнув и покраснев. Сугуру мягко улыбнулся, его длинные ресницы скользнули по щекам, и он опустил глаза: — Опасно любить кого-то в нашем мире. Утахиме снова сглотнула. После инцидента со Звездной плазмой это казалось еще более правдивым. Утахиме с ужасом увидела их обоих, окровавленных... раненых. Но они оба были живы, хотя на груди Гето теперь красовался большой шрам в форме буквы "Х" - лучшее, что смогла сделать Сёко. В ту ночь они впервые трахались. Она забралась в его постель и позволила ему поцеловать себя, позволила ему прикоснуться к ней, словно он тянулся к чему-то, что ему было нужно. Это не было нежно, но по-своему отчаянно сладко. Она была девственницей, а в нем не была уверена. — Прости меня, — дышал он ей в ухо, крепко прижимая ее к себе, и она хныкала, пока он входил в самую глубину ее тела, и ее сердце колотилось от резкой боли. — Прости меня. Ни презерватива, ни порицания или предосторожности. Утахиме была довольна, как она поняла позже, рада, что это был он, рада, что это было так важно, так беспорядочно и неромантично. Во второй раз все было по-другому. Однажды субботним вечером Утахиме потеряла дар речи из-за горячего взгляда Гето во время случайной встречи в комнате Сёко в общежитии. Когда все были пьяны и задремали, он взял ее за руку и потащил в свою комнату, где они раздевались и трахались медленно и тихо при тусклом свете настольной лампы, с задернутыми шторами. Он встал перед ней на колени и лизал ее, пока она не задрожала, а ее руки запутались в его длинных темных волосах. После этого так было каждый раз - странный, личный экстаз. Иногда он был нежным. Иногда он был грубым, но он всегда принадлежал ей больше, чем кому-либо другому.

***

Киото был окутан теплыми оттенками осени, листья переливались красными, золотыми и янтарными тонами, и Утахиме решила, что ей это, пожалуй, понравится. Когда Утахиме стояла в дверях своей новой квартиры, легкий ветерок трепал ее темно-каштановые волосы и играл с подолом платья. Квартира была излишне роскошной для одного человека, и именно так она убедилась, что это если не откровенная взятка, то утешительный приз. Она глубоко вдохнула и закрыла глаза, пытаясь успокоить кипящую тревогу, которую она чувствовала с тех пор, как высшее руководство сообщило ей, что назначает ее на должность преподавателя школы в Киото. Она до сих пор не знала, было ли это назначение связано именно с ее преподавательскими способностями или с тем, что ее хотели убрать подальше от определенных лиц в Токио. — Утахиме, — раздался сзади знакомый голос Годжо, — это чертовски тяжело. Куда его деть? Она вздохнула и открыла глаза, повернувшись, чтобы посмотреть на Гето и Годжо. Они несли последний предмет мебели, по одному с каждой стороны, и хотя Годжо мог бы поднять его и сам, он заставлял Гето нести основную тяжесть. Она закатила глаза и, положив руки на бедра, направилась внутрь. — Не знаю, Годжо, — раздраженно ответила она. — Куда обычно ставят прикроватную тумбочку? — Не смотри на меня так, Утахиме, — рассмеялся он, его ярко-голубые глаза сияли от удовольствия. — Меня это заводит. — Заткнись, извращенец, — огрызнулась она. — И не затягивай с этим без необходимости. Ты сильный. Ты можешь просто поднять мебель как следует и поторопиться? Гето поднял голову и встретился с ней взглядом, его рот изогнулся в ухмылке. Между ними всегда оставалась мягкая телепатия. Даже сейчас, после стольких лет, это заставило её почувствовать спазм в животе. Конечно, Высшее руководство ошиблось. Но это новое течение под назойливым вниманием Годжо беспокоило и ее. — Это похоже на разговор, который можно вести во время движения, — сухо прокомментировал Гето, перемещая вес мебели. — Ты прав, — согласился Годжо. Он также передвинул мебель, и стало ясно, что он больше не помогает. — Просто иди и положи его в спальню, — вздохнула она. Годжо был не настолько бестолковым, чтобы не заметить напряженность в отношениях между лучшим другом и его сенпаем, но он никогда не говорил им об этом прямо. Значит, там было что-то еще. Утахиме было интересно, обсуждали ли они это когда-нибудь. Все имело тенденцию к развитию. Совсем недавно между ней и Сугуру все было по-другому, потому что их занятия любовью приобрели другое страстное, снисходительное отношение. Скрытый, исследовательский секс их подростковых лет отпал и был заменен чем-то более интенсивным и насущным. Все еще в тайне, все еще в темноте. Они всегда были связаны друг с другом, прятались у всех на виду, всегда были доступны, но никогда не были достаточно одиноки. А потом внезапно ее назначение произошло совершенно неожиданно, и что-то изменилось между ними, когда они поняли, что волна может их поколебать. Сугуру трахнул ее на полу в классе, когда узнал, что она уходит. Он держал ее лицо так, что она не могла отвести взгляд от его лица, его глаза были в слезах, но не плакали. Утахиме беспокоилась по поводу отъезда из Токио, и это беспокойство проявилось в отчаянной чувственной привязанности, из-за которой они оба были изнурены, но все еще жаждали, все еще ненасытны. Секс теперь был требовательным, нежным и потным, поскольку часть их разочарования вылилась в то, как они тайно совокуплялись. И, возможно, эта новая нотка в голосе Годжо была чем-то таким же. Это осознание заставило ее кожу покалывать. Утахиме смотрела, как они выходят из ее спальни, но не успела она исправить выражение лица, как улыбка Годжо застыла. Она попыталась быстро отвернуться, но он схватил ее за ленту бантика и мягко потянул назад. — Эй, эй, — сказал Годжо, и все трое остановились в коридоре. — Что? — спросила Утахиме, щеки раскраснелись. — Ты не уходишь навсегда, — сказал он, и в его тоне прозвучала мягкость, которой она никогда не слышала в его голосе. — Нет, — пробормотала она, недоумевая, что Годжо может так говорить. — Хорошо, — ответил он, отпуская ее ленту. — Потому что без тебя моя бумажная работа просто не будет сделана. — Засранец, — пробормотала она, закатывая глаза. — Как будто ты не заставишь меня делать это в любом случае из Киото. Годжо фыркнул, засунув руки в карманы. — Видишь, вот почему она мне нравится, Сугуру. Гето лениво улыбнулся, прислонившись плечом к стене и глядя на нее горящими глазами. — О, я знаю, почему она тебе нравится. Годжо ухмыльнулся и подмигнул ей, пропустив мимо ушей мрачные нотки в голосе Гето, из-за которых Утахиме забеспокоилась, что именно сегодня Годжо все узнает. Она была уверена, что ее щеки слегка покраснели, но быстро отвернулась, моргая. — Хочешь чего-нибудь выпить? Это работа, требующая жажды, — пробормотала она. Годжо мог бы и сам сделать большую часть переезда, быстро телепортировавшись с первого этажа в ее глупо большую квартиру, но им с Сугуру показалось важным сделать все как следует. Труд казался важным. Он не хотел торопиться. — У тебя есть содовая? — спросил Годжо, его голос приближался к детскому жалобному плачу. Гето шел позади, его взгляд был прикован к шее Утахиме. Она чувствовала на себе его взгляд. — Конечно, — сказала она и открыла холодильник, доставая банку, которая пролежала там не так долго, чтобы стать совсем холодной. Годжо взял банку с газировкой, и его рука на мгновение сомкнулась на ее руке. — Спасибо, Утахиме, — сказал он, и ей пришлось моргнуть. Она еще никогда не испытывала такой остроты ощущений, когда вся наглость Годжо снижается до такого низкого рокота. Он не сразу убрал ладонь. — Не за что, Годжо, — пробормотала она, отдергивая руку. Да, начальство знало об этой новой вещи в голосе Годжо и сослало ее в Киото, потому что боялось. Они опасались, что это значит, что самый могущественный шаман за четыреста лет вдруг стал так увлечен послушной молодой женщиной, чья врожденная техника позволяла усиливать проклятую энергию окружающих. Это была единственная логичная причина, не так ли? Но они не знали. Никто не знал. Сугуру, вероятно, был прав в том, что здесь никогда не было по-настоящему безопасно. Им всегда было проще любить втайне. Он тоже был Особым классом. Возможно, это изгнание наступило бы гораздо раньше, если бы она и Сугуру когда-нибудь вышли на свет, рука об руку. — Пойдем, — тихо сказал Гето. — У нас много дел. — Точно, — пробормотала Утахиме, отодвигая в сторону мысли. Распаковывать нужно было совсем немного коробок, а расставлять мебель - еще меньше, но в итоге они втроем спокойно распаковали всю ее крошечную жизнь на слишком большом пространстве. В какой-то момент Утахиме в затишье открыла бутылку дешевого вина. Годжо воротил от этого нос, но они с Сугуру молча пили вино, собирая книжные полки и расставляя немногочисленные фотографии и безделушки, которыми она владела. — Тебе действительно будет хорошо в этом месте? — спросил Годжо, оглядываясь по сторонам с выражением, которое можно было бы назвать только ухмылкой. — Да, — сказала она, выходя из ванной с бутылками в обеих руках. — Оно в три раза больше моего дома в Токио. — Ну что ж, значит, ты будешь здесь греметь, — сказал он, и его тон стал ярче, когда он плюхнулся на маленький диванчик. — Нам придется приходить в гости. — Конечно, — ответила она, мягко улыбаясь. Утахиме снова почувствовала это — перемену в настроении. Гето стоял в дверях ее спальни и собирал заказанный ею комод. Она снова почувствовала его взгляд на своей шее, вспомнила, как он открыл рот, обжигающе жаркие поцелуи, в пустой комнате для персонала в Токио перед их отъездом, и вспомнила, как колотилось ее сердце, потому что она слышала студентов во внутреннем дворе. Всегда на виду и никогда не замечены. Но взгляд Утахиме всегда был проблематично устремлен на него. — Ута-хи-ме, — заскулил Годжо из гостиной, — Я умираю от голода. И хочу пить. — Иди, — внезапно вмешался Сугуру, встав в дверном проеме её спальни, пересекающей узкий коридор. — А? — Сходи в магазин, — продолжал Сугуру ровным, низким голосом. — Купи еды. Годжо сел и посмотрел на Сугуру через дверь из гостиной, его брови нахмурились в замешательстве: — Сам? — Да, если только ты не хочешь помочь нам убрать ванную, — огрызнулся Сугуру, указывая подбородком на Утахиме, стоящую в дверной раме ванной комнаты, и ее тело напряглось от нового вихря опасений. Годжо закатил глаза и театрально вздохнул: — Фу, нет, — пробормотал он. — Там мерзко и тесно. — Тогда сходи за едой, — приказал Сугуру, его голос был ровным. Утахиме наблюдала за происходящим, ее тело напряглось, и она сглотнула комок, внезапно образовавшийся в горле. — Хорошо, — сказал Годжо. — Пришлите мне сообщение, что вы хотите. — Так и сделаем, — сказал Сугуру. — А теперь иди. — Да, да, — сказал Годжо и поднялся с дивана. — Я ухожу. Пока, Химэ. — Пока, — пролепетала она, недоумевая от прозвища, которым называл ее только Сугуру. Они оба стояли и слушали, как затихают звуки его шагов, когда он идет по коридору, не телепортируясь, потому что не так хорошо знал местность. — Сугуру? Ей не нужно было задавать этот вопрос, потому что ответ был очевиден, но она все равно его задала. Гето шагнул к ней через дверной проем и втолкнул ее в ванную, его лицо потемнело от непонятных эмоций. Он захлопнул за ними дверь, схватил ее и прижал к закрытой двери. — Тебе нравится, когда он так с тобой? — потребовал он, стягивая с неё одежду, прежде чем она успела ахнуть от мягкого удара дерева по спине. — Н-нет, — ответила она, озадаченная чем-то вроде ревности в его намеке, когда, по праву, у нее обычно было больше причин ревновать, чем он. Он поцеловал ее, и поцелуй был резким, сплошь зубы и язык, когда его руки сдернули ее трусики под платье, и она услышала, как резинка слегка порвалась. Утахиме вздрогнула, ее кровь вспыхнула внезапным пламенем, потому что его руки были на ее заднице, приподнимая ее, а его губы все еще были прижаты к ее губам. Он уже был твердым, она чувствовала это через джинсы. — Посмотри на меня. Я хочу, чтобы ты думала обо мне, — прорычал он. — Не позволяй своим мыслям блуждать, Химэ. Она застонала и кивнула, а ее руки потянулись к пряжке его ремня, потому что она знала, что он имел в виду. — Обязательно, — вздохнула она. — Я всегда так делаю. Она почувствовала, как его член освободился, и ее стенки сжались, вспомнив его форму. Она знала его лучше всех, она помнила его форму. — Хорошо, — сказал он и задрал ее платье, пальцы впились в ее бедра, чтобы прижать ее к деревянным панелям двери, а толстая длина его эрекции скользнула между ее влагалища, покрывая себя ее слабым возбуждением. Может ли это быть последний раз на какое-то время? — С-сугуру, подожди, — прошептала она, пытаясь осознать смысл происходящего. — Годжо сейчас вернется... — Пусть слышит, — шипел он. — Я устал. — Я не хочу, чтобы он слышал, — сказала она, но Сугуру вошел в нее одним толчком, заглушив ее слова вздохом. Ей было больно, она не была полностью готова к тому, чтобы ее трахали, а он был толстым, а она - маленькой. Ее дыхание было прерывистым у его виска, когда она сжалась вокруг него, почти скуля от глубины, на которую он вошёл в нее за один раз. Он вышел из нее совсем чуть-чуть, дрожащим движением отступив назад, а затем снова вошел, заставив ее стонать, плавное, мощное скольжение к самой глубокой точке ее тела, месту, которое когда-либо занимал только он. Утахиме всегда чувствовала Сугуру в своей душе. — Не хочешь? — спросил он и начал трахать ее, прежде чем она успела перевести дыхание. Звук его тела, врезающегося в ее, был почти слишком громким для тесного пространства. — Нет, — сказала она, качая головой. — Пожалуйста, только не так. — Прошло уже достаточно времени, — простонал он, задыхаясь, трахая ее жестко, но медленно, толчками, от которых дверь за ее спиной задребезжала. — Он должен знать, что ты становишься мокрой только для меня. — Ему все равно, — захныкала она, и внезапно мысль о том, что Годжо подслушает это, мысль о том, что ее разоблачат, заставила ее сердце биться чаще. Противоположность секретности — что-то вопиющее, что-то похожее на зрелище. — Ему будет не все равно, — мрачно усмехнулся Сугуру, у которого теперь тоже перехватило дыхание. Его толчки были долгими, его хватка на ее теле оставляли ей синяки, и она задыхалась, чувствуя, как он снова входит в нее слишком глубоко и слишком быстро. Ее мышцы болели, слишком напряженные, потому что она тоже хотела того, что давал ей только Сугуру, особенно если это был последний раз на какое-то время. Ее руки крепко вцепились в его плечи, дыхание выбивалось из нее с каждым толчком его члена. — Ты хочешь его? — спросил Сугуру, его глаза внезапно расширились и стали темными, как яблочные семечки. — Я- — Отвечай, — прорычал он. — Ты хочешь Сатору? — Нет, Сугуру, — заикалась она. Только ты. — Ты любишь меня? — прошептал он, как в спортзале, в игровом зале, в библиотеке, в темноте, в классе, в поле. — Да, — прошептала она, кивая, ее руки сжимали его крепче, находя заманчивое удовольствие в ритмичных, изнуряющих его толчков. — Хорошо, — выдавил он, покраснев. — Слава Богу. Сугуру зарылся лицом в ее шею, его дыхание было почти рыдающим, даже когда он трахал ее так, словно был в ярости, его тело содрогалось, когда он приближался к разрядке. — Это я люблю тебя, — сказал он сквозь зубы. — Я. — Да, — задыхалась она, — Ты. Он немного замедлил толчки, между ними скользила влага, пот и ее возбуждение, а его взгляд был прикован к ее лицу. — Только ты, — сказал он, задыхаясь. — Только ты, обещаю. — Ах, — простонала она, ее тело дрожало, глаза закрывались, потому что он сделал с ней что-то такое, что нельзя было исправить. Она кончила, прижавшись спиной к двери, и он проглотил ее стон поцелуем. Его пальцы впились в ее плоть, а толчки стали беспорядочными, и дверь задребезжала. Сугуру застонал, тело напряглось от удовольствия, а затем она почувствовала, как он изливается, как глубоко внутри нее зарождается теплая пульсация, и от центра ее тела распространяется жар. — О Боже, — выдохнула Утахиме, беспокоясь о том, как сильно она теперь жаждала этого чувства. Он засмеялся, низкий звук, который она почувствовала в его груди, сотрясаясь от толчков. Он прижался губами к ее, не целуя, а просто дыша друг другом, как будто они не умрут от этого. — Я хочу остаться, — прошептал он ей в губы. — Я хочу переехать в Киото. Сжав хватку на его широком плече, Утахиме почувствовала, что ее щеки стали влажными, прежде чем она поняла, что он довел ее слёз. — Не плачь, Химэ, — прошептал он и поцеловал ее в щеку, останавливая поток слез. В такие дни он никогда не выходил из нее сразу. Ему нравилось быть мягким внутри нее, и его настроение тоже становилось нежным. Иногда, если у них было время, она чувствовала, как он снова твердеет, и он трахал ее медленно, влажно, нежно, пока она хныкала и вздыхала под ним. Сейчас у них не было на это времени, но он все равно не отстранился. — Сугуру, не надо, — прошептала она, чувствуя тяжесть того, что он предлагал. Его глаза скользнули по ее лицу, увидев ее, а затем напряжение и протест исчезли из её выражения. — Я знаю, — сказал он и вздохнул. — Это была просто глупая идея. — Без него ты остался бы один в мире, — сказала она, и сердце ее сжалось. — Ты бы не справился. Он бы не справился. — Да, — пробормотал он и наконец вышел из нее. Утахиме почувствовала, как его сперма вытекает из нее, когда она немного сползла по двери, и момент угас. — Особенно если он поймет, что у него нет и тебя. Утахиме, снова опустившись на ноги, яростно вытирала слезы. Гето засунул член обратно в джинсы, а затем обхватил ее щеку и, наклонившись вперед, нежно поцеловал. Отмахнувшись от эмоций, Утахиме снова подумала о том, что он такой красивый, такой гибкий - такой уверенный в своем теле и в том, на что оно способно. — Не плачь, Химэ, — сказал он снова. — Однажды мы просто уйдем. Мы все вырвемся на свободу. Она не могла представить, как ему пришло в голову организовать такое восстание. У Годжо, самого сильного, были свои обязательства. Но, возможно, вдвоем они могли бы выстоять, и, возможно, она была тем рычагом, который им был нужен. Может быть, именно поэтому Высшее руководство так их разделили? Они не знали, что в них троих уже заложен катализатор их собственной катастрофы. Утахиме кивнула, и Гето улыбнулся, мягко и быстро. — Я напишу Годжо, что мы хотим пива и закуски, — сказал он и поцеловал ее в лоб, прижавшись к ней губами. Она слегка рассмеялась и кивнула, открыв рот, чтобы ответить. Но тут снаружи раздался тихий звук, заставивший Утахиме замереть. Гето поднял голову и напрягся. — Черт, что это было…? — Утахиме заикалась, широко раскрыв глаза. Но Гето просто положил руку ей на щеку, слегка улыбнувшись, когда его взгляд снова скользнул к ее лицу из состояния повышенной готовности. — Только квартира сверху, — успокоил он ее, погладив большим пальцем по щеке. Он поцеловал ее в щеку, нежно и целомудренно, как часто бывало, когда его захлестывали теплые эмоции. Утахиме кивнула, поправляя платье, ноги покалывало. — Я принесу тебе другое нижнее белье, — сказал он и протянул руку, чтобы забрать у нее порванное и мокрое бельё. — Я знаю, в какой коробке оно находится. — Спасибо, — прошептала она, положив руку на ручку двери ванной. Она услышала, как открылась и закрылась входная дверь ее квартиры, и громкий голос Годжо возвестил о его возвращении. — Вы, ребята, не прислали мне то, что хотели, — кричал он. — Я только купил мороженое. Утахиме сглотнула, подтолкнув Гето подойти к нему и уладить все, как он обычно делал с Годжо. — Скоро, — прошептал Гето. — Думаю, нам следует поскорее сказать ему, Химэ. Взгляд Утахиме поднялся к его лицу, задаваясь вопросом, правда ли это, и если да, то что изменило мнение Гето после всех этих лет. Они смогли сделать это, скрытые невероятностью, любя на виду, но оставаясь невидимыми. Она не понимала, каково это - внезапно оказаться в остроте под чужим взглядом. — Чего мы ждали? — Утахиме пробормотала в ответ, ее тело начало немного болеть от грубости его траха. Гето слегка остановился, положив руку на дверь, возле которой он ее трахал. Он улыбнулся - спокойной, приятной улыбкой, которая должна была успокоить окружающих по поводу того, что внутри него бушует тьма. — Чтобы это было безопасно, — мягко сказал он. — Я собираюсь сделать его безопасным для нас.