В тени лиственницы

***

Я помню каждый миг своей жизни. Когда мазки меня только планировались, я как идея уже существовала. Каждый новый штрих моего родителя формировал меня. Она очень любила меня. С какой любовью она раскрашивала каждый блик зелёных глаз, которые теперь принадлежат мне, как она вкладывала душу в каждый мой вздох, в светлую обитель мою. Она наделила меня своей душой, сердцем и наградила именем: «Адриана». Она меня создала ангелом, коим я являлась для неё. Нежные волосы цвета платины, тёмно-зелёные глаза как болото затягивали смотрителя, белое платье простого покроя с золотым ажурным поясом с аккуратными узорами на талии. Голубые сапфиры на кольцах из серебра и алые лепестки моих губ. На голове венок с васильками. Своим воображением она создала мне большой бесконечный мир со всеми человеческими знаниями, сама того не ведая, даже те, которые были утеряны. На картине для других я всегда сижу смотря в пустоту, рассветное солнце освещает мои локоны, делая их похожими на блики в море, на снежные вершины высочайших гор. Я всегда в окружении книг, благодаря чему я знаю всё об этом мире, даже больше, чем его обитатели. Каждую секунду моего времени занимает исследование человеческих душ, я как ребёнок пытаюсь понять, кто мой родитель и кто родственен ей. Я с упоением смотрю на произведения искусств в книгах. Особенно мне понравились картины Ван Гога, Айвазовского. В моём сердце играет колыбельная Чайковского, сонеты Моцарта, а на душе райский сад. К сожалению, ничто не вечно. Родитель, породивший меня на свет, вдохнувший в меня жизнь увял, как бутон паучьей лилии на закате своего сезона. Даже Шекспир не смог бы передать своими трагедиями всё, что я чувствовала. Моё сердце словно раскололось наполовину, потеряв ту навсегда. Я была опустошена, у меня больше не было смысла жить. Дар моей матери стал для меня проклятием, от которого я не могу избавиться. Я заполняла свою пустоту наблюдением. За этим миром, за людьми и лесами через своё оконце. Я видела много прекрасных чарующих мест и не менее чарующих душ во время путешествий по музеям и галереям. Все они были разными, но я помню их всех. Кто-то был болен, но находил исцеление в моих глазах, чья-то душа успокоилась. «Моя дорогая, твой дар — дарить другим исцеление, радовать взор. Ты — моя отрада, порождение моей души и сердца, любовь, которую я хранила в сердце и без остатка отдала тебе. Ты — вершина моего искусства, моей жизни. Меня скоро не будет, но тут останешься ты, продолжение моей руки, моё вдохновение, ты будешь дышать совсем как человек, когда встретишь её — свою родственную душу. А я всегда буду с тобой, жить в твоих вдохах и вздохах, буду прекрасным воспоминанием в твоей памяти.» Моя душа стала пахнуть белыми камелиями и маком. Как несбыточная мечта, как сон наяву. Я могу лишь бредить и сходить с ума от горя. Картины не могут умереть, они не могут болеть. И некоторые из картинных знакомых, которых я знала — сошли с ума. Они давно потеряли себя и перестали быть похожими на себя. Чаще всего сходят с ума те картины, которые были в одиночестве — на них было некому смотреть, некому восхищаться. Их не воспевали веками поэты Ренессанса, о них не думали ночами напролёт. Через сотни лет я уже перестала верить в чудеса. Казалось, что во мне всё умерло с того дня. Я уже видела тысячи душ, но ни одна из них не покорила меня, ни одна из них не была мне настолько важна, чтобы продолжать дышать с ней в унисон. Может, так и размышляют обезвоженные путники в пустыне за мгновения до смерти? Я не знала, но и сдаваться не собиралась. И я дождалась. Холодный свежий утренний воздух проник в стены музея, как вор в богатый дом. Наступило утро и для зимнего утра была необычайно ясная и тёплая погода. Словно десятым, двадцатым чувством я ощутила: Сегодня всё точно изменится. Будут серьёзные перемены и рядом со мной пройдёт ураган. Я с нетерпением ждала. Моя душа схожа с засохшим деревом ивы, когда наконец-то начал накрапывать апрельский дождь. Такой освежающий смотря на предыдущие дни засухи. Только для меня прошли годы, целые века, ушло множество поколений. Я наблюдала за изменениями фасонов одежд у других, видела, как проходили целые эпохи, но я не могла стать их частью. Видела различные государства и империи — их рассвет и закат. Только солнце никогда не менялось, оно всегда освещало землю. Только океан продолжал сиять своей голубизной так, что ничто не могло с ним сравниться. Я сперва не увидела, а почувствовала её. Прекрасную как закат и с мимолётной как рассвет улыбкой. Её рыжие волосы с глазами цвета глубокого радостного океана ярким огнём изменили представление всего, что я знала о глубинах людских душ. Она — свет, огонь. Она не похожа на других. Она — солнце посреди звёзд и луны — яркая и неповторимая. Судьба остальных — отражать её свет. Заставляла погружаться в себя как чёрная дыра — без шанса на спасение, не оставляя даже желания на него. Я ощущала себя безвольным рабом, готовым целовать землю, по которой ходила его богиня, той, которая ласково гладила нежной рукой, даруя покой и уют. Этот тайфун чувств захлестнул меня, почти заставив удивлённо дёрнуться, когда та посмотрела на меня. Я впервые ощутила такое. Впервые готова была на всё только ради мимолётного взгляда, касания к её одеждам. Она посмотрела на меня, словно могла видеть мою душу, что я — не бездушная картина, как многие думают, что у меня есть душа. Я как в забытье прошептала «Лаверна». Её имя римской богини. Мы как весна и лето. Она весенняя и яркая, живая и даже не заставляя, пробудила меня от глубокого летаргического сна. Я словно в бреду шептала «Alma de mi vida» и она подошла поближе, словно ощущая напряжение между нами обеими. Если я была бы жива, то, я ощутила бы аромат её ягодного парфюма и морской соли в волосах. Меня бы напугали мои чувства если бы не знала на периферии своих мыслей, что всё это — правильно и так и должно быть. Что слияние наших душ — это не ошибка. Это то, что даровано нам судьбой, самой Фортуной. С тех пор она приходила сюда каждый день и однажды, забрала меня с собой. Она не сказала мне имени, ведь это не имеет смысла, я знаю её имя, даже не знаю, а чувствую — это было видно по блеску в её глазах. Лаверна купила мой портрет и повесила в отдельной комнате, словно я другой человек. Мы много беседовали обо всём на свете и наши мнения совпадали. Мы проводили жаркие дискуссии и понемногу узнавали будущее. Затем, я вышла из портрета, стала живым человеком. Тот день мы отпраздновали вдвоём. Затем мне сделали документы на имя Адрианы Картрейн. Я заочно поступила на биотехнологический факультет и закончила на высший балл. Всё-таки мои знания выше, чем у людей. Так странно осознавать, что я могу видеть мир не со стороны, а рядом, будучи его частью, рядом с той, кого я люблю и кто любит меня в ответ. Потом мы сыграли в свадьбу и в тот день я нарисовала её портрет, повесив рядом со своим. Хоть я и вышла из него, я в любой момент могу вернуться. Сейчас он выглядит также как и должен — как выглядел бы портрет без души. Так, как обычно рисуют художники. Когда она умрёт, то она тоже станет портретом и мы всегда будем рядом. Потом мы сможем войти в портрет и начать новую жизнь. Я не боюсь смерти — ведь она начало старого и конец нового. Мы умираем и рождаемся. Наша душа не исчезает в никуда, даже, если человек умирает, он сегда остаётся в памяти остальных. Я стараюсь не часто упоминать об этом перед Лаверной, душой моей жизни, ведь люди крайне хрупкие и пугаются того, чего не знают. Я знаю — ей страшно понимать, что когда-то её сердце больше не будет качать кровь и она испустит свой последний вздох. Её время ещё не пришло, а моё не наступит никогда. С тех пор, она стала моим искусством, моей поэзией и той, кому я посвятила свою душу.