***
«Яндекс» — штука хорошая. Саша им пользуется даже чаще, чем «Гуглом», и совсем не потому, что хочет радовать Мишу. Однако у «Яндекса» есть один явный недостаток: он не может подсказать, что делать с любовником, который при своей сильнейшей сексуальной и психологической травме просит его трахнуть. Не нужно быть поисковой системой, чтобы понять, что в таком случае нужна очень хорошая и очень долгая терапия. Но помимо того, что Миша приверженец народной медицины — оздоровительного члена в жопу, — ему ещё и психолога не подберешь. Очень мало специалистов соответствуют главному требованию: спокойно реагировать на внезапный флэшбэк в тринадцатый век. Саша уже был готов записать к психологу себя, но вот только у него-то проблем нет, а лечить Мишину голову через свою — затея не лучшая. В четверг Питер осознал, что ничего не сделал, чтобы морально подготовиться к новому раунду с Мишиными обострившимися травмами; в пятницу решил, что и Миша, наверное, весь запал потерял. Он в ту субботу, может, просто слегка перенервничал или поспал хорошо, и его организм от такой роскоши не оправился. Поезд ушёл, никакого продолжения этой темы не будет — они просто ещё на двадцать лет сделают вид, что ничего не было. — Тебе хватило душевной прелюдии? Миша явно попытался изобразить голосом определённую эротику, но Саша его прервал, подавившись воздухом от услышанного. — Я думал, мы закрыли тему, — он упёрся ладонью Мише в грудь, слегка отдаляясь. — Мы её только перенесли. Питер мотнул головой, подставляя под Мишины губы щеку. — Почему ты так сильно увлёкся этой идеей? — А ты снова не хочешь? — Москва трогательно провел холодным после улицы кончиком носа по острой скуле. — Я не знаю, как тебе ответить на этот вопрос. — Что тебе мешает? «Ты», — заявил бы Саша, если бы всё-таки жил в идеальном мире, но он всё ещё в неидеальном и о чувствах Миши до сих пор надо заботиться. Саша нежно погладил напряженные плечи. — С чего ты внезапно начал думать об этом? Миша пожал плечами. — Просто. Саша бы схватился за голову и закричал: не может Москва просто захотеть поменяться позициями в сексе. Миша, конечно, просто хочет многое: просто захотел новую машину, просто захотел много небоскребов, просто захотел поставить гимн России на будильник. Но вот совсем не верится, что в этот раз всё тоже настолько просто. Они дошли до спальни. Там они совместными усилиями скинули с Миши одежду и вместе улеглись на кровать. — Мне бы в душ, — предупредил Москва, под давлением Сашиных рук опускаясь на подушки. — Не спеши. Питер улёгся рядом и заботливо укрыл их обоих одеялом, словно они уже хорошенько потрахались, кончили и решили перед сном о высоком поговорить. Миша смотрел на Сашу несколько растерянно, не до конца понимая, что у него в голове происходит. Но, стоит отметить, это у них было абсолютно взаимно. — Если не хочешь, то скажи, мы не будем к этому возвращаться. И только после этих слов Питер серьёзно задумался о том, чего действительно он сам хочет. Ведь он не колеблется, если точно уверен, что не хочет. Когда Миша предлагает зайти во «Вкусно — и точка», Саша не просит его подождать и поговорить. Эта рефлексия уводит его в сороковые года девятнадцатого века. Хорошее было время: ему тогда впервые приснился сон вольного характера, главным героем которого стал Михаил Юрьевич. Поскольку Александр был мужчиной и полностью соответствовал этой социальной роли, а в подробностях однополых отношений в те года не сильно разбирался, Москву он видел своей дамой сердца: хотел дарить ему цветы, писать стихи, приглашать на танец и, в конце концов, забрать к себе домой навсегда. Соответственно, сны полностью вторили мировоззрению и самоощущению Петербурга: Москва в них несвойственно себе смущался, робко вздыхал и раскидывался на простыни. В общем, как ему женщин описывали, так он Мишу и представлял. Через десять лет, когда они наконец-то решили по-настоящему переспать, Москва как-то сам всё в свои руки взял, а Саша настолько хотел близости, что не задавал лишних вопросов. В целом, он видел логику: у Миши больше опыта и знаний, а Саша даже с женщиной ни разу не был. Очевидно, кто будет вести. Ещё спустя несколько (десятков) лет Петербург осознал, что он уже вполне может считать себя искуснейшим из любовников. Решил, что он в этом союзе главный; вспомнил все свои ранние влажные фантазии с участием Московского и заимел идею их непременно воплотить. Москва лишь чудом, хитростью и манипуляциями держал Сашу на расстоянии от своей задницы до самой революции: то он не может приехать, то занят, то устал, то намеков не понимает. Ох, им в то время вообще коммуницировать сложно было. Они же совершенно не умели разговаривать: они только обменивались наглым флиртом и обрывками мыслей и даже так не умели друг друга слушать. В двадцатом веке либидо упало у обоих. У Москвы оно и не появлялось, а у Шуры спустя лет десять после блокады оно немного восстановилось, но там уже никакой интенции трахнуть Москву не было. Она была в девяностых, но это совсем другая история. Потом были нулевые, подарившие возможность заново влюбиться друг в друга. К этому времени Саша уже был посвящен во все тайны Мишиных шрамов на спине, и ему не хотелось добавлять новых. Из этого пересказа пути развития [половых] отношений, опущенного ранее, Питер сам для себя сделал вывод, что, по сути, никогда не переставал хотеть Мишу трахнуть. Он просто зацензурил эту мысль в своей голове. — Чего ты боишься? — спустя несколько секунд тишины спросил Питер. Москва от удивления прыснул. — Помимо Камалии? — Миша, я серьёзно. В сексе чего ты боишься? — Упасть с кровати? Саша приложил ладонь ко лбу, тяжело вздыхая. — Я шучу, — Миша очаровательно посмеялся. — Я не знаю, чего я боюсь. Я ничего в сексе не боюсь. — Но ведь есть причина, по которой тебе страшно быть, так скажем, «снизу». Москва невнятно то ли фыркнул, то ли прыснул. — Да мне не страшно, — он повернул голову к Саше и, встретившись с ним взглядами, сразу понял, что дал неверный ответ, надо попробовать ещё раз. — Мне просто что-то мешает. — Глубинный страх, — уверенно заявил ему Питер. — Ты боишься боли? Миша нахмурился. — Нет, я же понимаю, что после нормальной подготовки не должно быть больно. — Понимать — одно дело, а осознавать — совсем другое. Саша прикрыл глаза, очень серьёзно сведя брови к переносице. Москва мог слышать, как тяжело в его голове происходит мыслительный процесс. И он с умилением наблюдал, как периодически подрагивали пушистые ресницы, когда Питер начинал думать ещё старательнее. В такие моменты Миша очень хотел уметь читать Сашины мысли, но у него это пока что не получалось. — Если у меня правда этот подсознательный страх боли, то давай просто возьмём смазку с анестетиком. — Фу, Миша, — Саша тут же распахнул глаза, чтобы выразить взглядом своё возмущение. — Никакой смазки с анестетиком. Москва спорить не стал. В конце концов, он тоже недолюбливал смазки с анестетиком: у него же не было цели незаметно Сашу порвать. У Саши этой цели тоже, очевидно, не было. По крайней мере, Миша его пока что не настолько выбесил. Питер придвинулся ближе и устало откинул голову Москве на плечо. — Ты… Ты не расскажешь, как это происходило? Он затылком ощутил, как Миша мелко вздрогнул. — Да зачем тебе это? В голосе Москвы Саша не услышал ни понимания, ни соучастия. В целом, этот вопрос всегда был табуирован, поэтому другого можно было и не ждать. Миша всегда старался всеми силами избегать даже простого упоминания того, что ему пришлось пережить в детстве. И когда он впервые решил Саше рассказать обо всём, он говорил так скупо, так отрывисто и порой даже бессвязно, лишь бы не затягивать разговор. — Я бы тогда имел представление о том, что тебе пришлось пережить и как не напомнить тебе об этом своими действиями. Миша промолчал, ибо, кажется, если бы он решил что-нибудь сказать, то сказал бы, что Саша ему и так обо всем напомнил. — Саша, — в этой интонации мало того, что не было понимания и соучастия — в ней не было ничего, кроме холода и строгости. — Мы так и будем пиздеть весь вечер? Питер решил оскорбиться на столь вопиющую грубость. Он приподнялся, опершись рукой на подушку близко-близко к Мишиной голове, и навис сверху. — Ты хочешь, чтобы я тебя трахнул? Миша поднял на него взгляд. И он смотрел как-то флегматично, устало; белесые ресницы отбрасывали тени, и поэтому синяки от недосыпа казались только синее. Но буквально через мгновение он лукаво прищурился. — Я хочу. Саша пылко прижался к Мишиным губам. Он перекинул через него ногу, опускаясь на его бедра, притираясь сквозь одеяло. — Тогда дай мне референс. Они потрахались, как делали это обычно по пятницам.***
Саша обнаружил Мишу за чашкой кофе с молоком, как делал это обычно по субботам. (В остальное время пьет без молока). Вернее сказать, Саша был ещё слишком сонным, чтобы что-либо осознавать, поэтому это Миша обнаружил его в дверях. — Всё-таки ты меня иногда поражаешь, — заявил Москва, как только завидел помятого со сна Сашу в дверях. Он на это самодовольно усмехнулся, почему-то поначалу подумав, что это комплимент его сексуальной раскрепощенности или, как минимум, глубокому горловому с проглотом. Но потом он быстро сообразил, что, вероятнее, Мишу поразило то, как этой ночью Питер перевел его внимание и ловко наебал. — Ты меня — не меньше, — невозмутимо отозвался Саша. Он прошел вглубь кухни. Миша, шумно прихлебывая кофе, проследил весь его путь. В какой-то момент открыл рот, чтобы что-то сказать, но Питер невольно перебил его, озвучив свою мысль раньше: — Я подумал над нашей… проблемой, — несколько сонно пробормотал он. — И я думаю, мы можем попробовать, если не пренебрегать подготовкой. — Отправишь меня ещё на неделю мариноваться? Саша покачал головой. — Нет. У него созрел прекрасный план. Он правда не до конца понял, приснилась ему эта гениальная идея или он её сгенерировал, когда уже был на грани с сознанием. Сначала надо Мишу отправить в ванну. И не просто двадцать минут подержать под душем, а хорошенько расслабить в горячей воде, желательно с пеной и какими-нибудь ароматными маслами. Потом можно достать бутылочку вина для формальности: Саша пить не будет, а Мише от пары бокалов ни горячо ни холодно, включить какой-нибудь достойный фильм (главное не прогадать с выбором, а то весь настрой собьется) и потом традиционно отвлечься друг на друга и плавно перейти к долгой-долгой прелюдии и подготовке. Ещё раз. Ванна с пеной, вино, фильм, секс. Господь, да Миша же не набожная нецелованная девица, к чему этот неловкий фарс? Этому плану не хватает только букета роз и знакомства с родителями. Москва не девственница, которую нужно уломать, — он гораздо хуже. — Саш, ты чего завис? Вырванный из своих мыслей, Питер вздрогнул. — Не обижайся только, — Миша отставил чашку и лениво подпер голову рукой. — Но сегодня уже точно нет. Саша окончательно проснулся. Он ошарашенно глянул на Москву. — Ты передумал? — уточнил он, разрываясь между радостью, что эта история наконец-то подошла к концу, и злостью по той же причине. — Да нет, — Миша пожал плечами. — Проснулся без настроения. К вечеру, может, ещё захочу. Питер набрал побольше воздуха в легкие. Его Московский однажды доведет. Он потёр глаза, практически беззвучно выдав тяжелое «М-да».***
В прошлый раз всё было так сумбурно и странно. Это была такая же обычная пятница, как и все предыдущие и все последующие, с незначительной оговоркой: Миша в те года приезжал значительно раньше. Он несильно задержался в душе: дольше минут на десять примерно, но это не вызвало никаких подозрений. И они долго целовались, и долго трогали друг друга, пока в один момент Миша не отстранил от себя Сашу за плечи и не сказал ему, серьезно заглядывая в глаза: «Хочешь трахнуть меня? Потому что я хочу». Питер очень боялся думать об этом. Он достаточно навредил Москве в прошлом, когда в неведении и легкомыслии пытался найти какой угодно способ, прости Господи, нагнуть его. И внезапно — вот он. Бери сколько хочешь. Сам себя предлагает, всецело сдается Сашиным рукам. Это даже не воплощение мечты, это лучше — это подарок судьбы. Саша, конечно, честно старался не спешить и выделить достаточно времени на прелюдию, но желание наконец-то взять Мишу сводило его с ума. Он бережно уложил Москву на простыни, нависая сверху. И он едва успел раздвинуть его ноги, когда поймал мелкую дрожь на кончиках пальцев. За дрожью пришло всё остальное: Миша жмурился, пряча голову в подушках, напрягал все мышцы в теле, противясь Сашиным рукам, и дышал не жарко, а панически. «Миша…» — растерянно прошептал тогда Саша, опасливо отстраняясь. И спустя двадцать с копейками лет не изменилось ровным счетом ничего. Разве что Саша ментально был готов, поэтому совершенно не растерялся. — Миша, — он нежно дотронулся до теплой щеки, приводя Мишу в чувства. Москва потупил замыленный взгляд, делая рваный вдох. — Это с непривычки, — он мотнул головой, лихорадочно оправдываясь. Саша поджал губы, наблюдая за тем, как при каждом вдохе тяжело вздымается Мишина грудь. — Давай продолжим. — Продолжим? — у Саши невольно вырвался смешок. Миша только молча кивнул. Питер уже не вспомнит, когда в последний раз испытывал настолько противоречивые эмоции. Даже двадцать лет назад у него были менее неоднозначные мысли. Нет, это всё-таки была плохая идея. Не просто плохая, а откровенно хуёвая. Саша монотонно гладил Мишину щеку, приводя свои мысли в порядок. Пока что его голову занимали три идеи: кофеин разжижает мозги, поэтому Москву уже не спасти; всё-таки на прошлой неделе надо было записаться к психологу; и третья: — Ты боишься не боли, ты боишься, что над тобой кто-то доминирует. Питер убрал руку и отсел на край кровати, чтобы не мешать Мише рефлексировать. — Да нет. Саша прикрыл глаза. Он постарался мысленно сосчитать до десяти, но математика ему всегда плохо давалась, поэтому он просто немного помолчал, лелея надежду, что ему не придётся самому снова начинать этот разговор. Миша упорно тоже ничего не говорил; тишину нарушало лишь его сбитое дыхание. Питер подобрал брошенный ранее на пол халат и накинул его на свои плечи. Он затянул пояс покрепче, будто так почувствует больше уверенности. Или тоже начнет тяжело дышать от давления на диафрагму. За спиной зашуршали простыни — Миша приподнялся, усаживаясь на противоположный край кровати. И Саша думает, что если он сейчас встанет и уйдет, то это будет пиздец, поэтому ситуацию надо выруливать немедленно. — Тебя систематически насиловали, когда ты был ребенком. Питер обернулся и к своему огромному удивлению обнаружил, что Москва сидел не на краю кровати, а по центру, и внимательно пялился на Сашу. Он буквально споткнулся об этот холодный взгляд. — Да, спасибо, что напомнил. Саша очень постарался не повестись на эту манипуляцию чувством вины и продолжил говорить то, что Миша никогда бы услышать не захотел: — И ты ничего не мог с этим сделать. И до сих пор ты возвращаешься к этому чувству беспомощности. Когда просишь тебя трахнуть, например. Миша молчал, и было сложно понять, молчит ли он, потому что ему нечего сказать, или потому что он и не хотел ничего говорить. И он отказывался смотреть Саше в глаза. Специально отвел взгляд на пару сантиметров вбок, пялясь куда-то в висок, но никак не в серые глаза напротив. Питер посчитал это красноречивым. Он тоже из гордости решил отвести взгляд. — И потому тебе нравится доминирование. Только так ты чувствуешь себя в безопасности, — дополнил он, просидев ещё какое-то время в тишине. — А тебе не нравится? — тут же включился Москва. Питер мысленно закатил глаза. Ну конечно, обсуждать травмы мы не будем, но поговорить про доминирование — всегда пожалуйста. Саша сел лицом к Москве. Он расправил плечи и поднял брови, смотря с призывом. — Мне нравится. Мне нравится, когда у тебя дрожат руки от желания и ты рвешь одежду, ведь я точно знаю, что каждое твое движение будет идеально выверено. Ты никогда не заставлял меня чувствовать себя беспомощно. Я не хочу — тебя. — Ты не хочешь меня? — Я не… — Саша запнулся. — Я не хочу, чтобы из-за меня ты чувствовал себя беспомощным. Господь, Миша! Миша рассмеялся, беззвучно, опустив голову, и о том, что он смеется, свидетельствовали только мелко подрагивающие плечи. Питер шумно выдохнул, грозно насупившись. То, что происходило сейчас, ему вытерпеть было сложнее, чем своего губернатора. Москва поднял взгляд, смотря на Сашу с любовью, пропорциональной его негодованию. А потом внезапно притянул его за плечи к себе, прижимаясь своей щекой к его. Саша машинально обнял его в ответ. — Тебе пора научиться плакать. Выражать эмоции. — Саш, — Миша цокнул, поморщившись. — Сколько я уже раз плакал. Бесполезно это. Питер с тоской вздохнул, прикрыв глаза. — Это не бесполезно. В какой-то момент у тебя выработался блок на слёзы. Вероятно, они стали ассоциироваться у тебя со слабостью, — вкрадчиво, неспешно проговорил Саша. Миша выслушал его и ещё пару секунд не спешил отвечать, нежно и монотонно водя ладонью по спине Питера. Он делал это так серьёзно и вдумчиво, что у Саши появилась робкая надежда, что его слова всё-таки попали туда, куда надо. Самое ведь главное, чтобы Москва наконец-то осознал, что у него травма, а не просто табличка «Закрыто» на жопе. Ему надо подышать, помедитировать и сказать себе: «Да, это была травма». Он вроде это и так понимает, но как-то неправильно, постоянно увиливает и отнекивается. Чудной он. Но после осознания ему должно стать лучше, как и Саше стало лучше, когда он пришел к осознанию, что Москва всего лишь упертый и целеустремленный неудачник. Нет, в плане, Москва, конечно, намного большее. Нет никого, кто видел бы в нём так много, как видел Саша, но в этом и была проблема. Он идеализировал Москву дольше, чем с этим Москвой был лично знаком. Сначала он был всезнающий и непобедимый, потом мудрый и опытный, потом внезапно агрессивный и бесчеловечный. И только потом Саша всё же заметил, что это ещё не всё. Москва, может, и знал много, и воевал хорошо, но в первую очередь он был обиженным юнцом. Он действительно мог дать мудрый совет и поделиться опытом, но в то же время он изо всех сил старался скрыть свою уязвимость. И он, очевидно, потерял эмпатию и рассудок, но ещё потерял самого себя. В девяностых одной из главных задач Саши было осознать, что Москва никогда не был настолько хорошим и настолько плохим, каким его хотелось видеть сквозь розовые очки. И с тех пор, как эта мысль прочно засела у него в башке, стало спокойно. Это не единственное, что Питеру нужно было пропустить через себя, чтобы прийти к дзену, а вот Мише нужно только одно — его детскую психосексуальную травму. Да, больно, но лучше так, чем всю жизнь прожить с этой незажившей гноящейся раной. Миша доверчиво притёрся щекой. — Я так люблю тебя, Саш. Саша зажмурился, крепче прижимая Мишу к себе. — Я тоже люблю тебя. Всё его внимание сфокусировалось на тёплой коже, на мерном дыхании, на мягких губах, ткнувшихся ему в скулу. Грудь сдавило спазмом от щемящей нежности — где-то в горле комом застряло. Питер зарылся пальцами в Мишины волосы, ласково перебирая пряди на затылке, приглаживая их, как гладил Неву, когда тот растекался лужей на коленях. Только в отличие от Невы Москва не замурчал, а открыл рот и начал говорить: — Поэтому кому бы, кроме тебя, я доверил себя трахнуть? Саша закатил глаза под лоб и был очень рад, что Миша этого не видел, пока они продолжали крепко обниматься. Но Миша и тут решил вмешаться. Он отстранился от Питера и пронзительно заглянул ему в глаза, выжидая. Спокойно выносить эту немую мольбу и надежду было невыносимо, но и отвернуться Саша не имел права. Какой же Москва, блять, упрямый. Питер восхищался этой стойкостью и настойчивостью, пока сам не стал жертвой. Это порочный круг. Он сдастся, послушает Мишу и попытается его трахнуть; Миша поймает состояние, близкое к инфаркту; пару минут потратит, чтобы прийти в себя, а потом попросит попробовать снова. И они проведут так всю оставшуюся вечность. Однако, если он откажется, проблема тоже никак не решится, Миша продолжит об этом думать и периодически доёбывать Сашу. Надо было очень быстро подумать за двоих. — Хорошо, — холодно, флегматично хмыкнул Питер. — Ложись. Москва от такого лёгкого и бесспорного согласия в какой-то степени опешил — это всего на мгновение отразилось в его взгляде. Мише гордость не позволяла удивляться дольше: он же обязан до последнего выражать исключительно уверенность и непоколебимость, он же сама Москва, в конце-то концов. Он оперативно откинулся спиной на подушки. Саша, сохраняя какое-то тяжелое молчание, нашёл закатившийся под одеяло флакон смазки, кинул на Мишу мимолётный взгляд, подавляя желание приникнуть к крепкой груди, и отстраненно покачал головой. — Переворачивайся. В ответ он услышал смешок. Миша как-то запоздало, но всё-таки принял нужную позу. У Саши была теория, что насиловали Москву именно в коленно-локтевой. Ну не сажали же его сверху и не укладывали на бочок, да? Вероятно, такое положение сделает всю ситуацию до невозможного триггерной, но Питеру это и нужно было. Мишу было жалко до слёз, за него было очень больно, но сейчас ему придётся потерпеть. Питер достал из прикроватной тумбочки то, что ему было нужно, и, вернувшись к Москве, трепетно, даря крупицы ласки, провел ладонью вдоль линии позвоночника. Спина, как и раньше, как и всегда, была вся испещрена жуткими рубцами — напоминаниями обо всём, что гнетет Москву ежедневно. Если бы хоть один сошел, у Саши были бы причины охотно отзываться на все безрассудные предложения Миши, но увы. Саша не лишился всех своих чувств, опыта и влажных фантазий по щелчку пальцев. Перехватывает ли у него дыхание, когда он видит Мишу, покорного, всецело готового отдаться? Конечно. А у кого не перехватило бы? Да Саша, может, потратил меньше усилий, чтобы слезть с иглы, чем сейчас — чтобы от души не шлёпнуть по зазывно вскинутым бедрам. Он напряг все свои зачатки телепатии и великолепные навыки эмпатии, чтобы правильно декодировать реакции Миши: насколько нервно он уткнулся лицом в подушку, насколько долго задержал дыхание. Питер как можно тише втянул воздух в легкие, набираясь смелости, и щедро вылил лубрикант на ложбинку между ягодицами. Мишу не то что выгнуло — его подкинуло, когда Саша широко провел языком по расселине, собирая стекающую оральную смазку. — С-Саш… — лихорадочно прошептал Москва, инстинктивно дёргаясь в сторону. Саша безапелляционно сжал его бедра до белых пятен под пальцами, удерживая в том положении, в котором они ему сейчас нужны. Миша был абсолютно гладким, чистым; на языке ярко ощущался сладкий вкус смазки. Второй раз Питер мазнул языком куда настойчивее, с каким-то азартом. Москва снова вздрогнул, а до Саши только-только начало доходить: он отлизывает своему любимому Мише Московскому, к жопе которого подобраться было невозможно. В груди вспыхнул жар и рухнул к низу живота. Пиздец. Саша бы сейчас отдал всё, что у него есть, лишь бы увидеть, как вспыхнули румянцем Мишины щёки, как задрожали белёсые ресницы, как он очаровательно скомкал в пальцах наволочку или вовсе прикусил её, чтобы приглушить рвущиеся стоны. Если не брать во внимание один единственный член, который уже почти двести лет трахал Сашу, то его можно смело считать законченным девственником. Чтобы не затупить от волнения, он просто старался делать то, с чего сам обычно кайфует. Он проводил языком шов на мошонке и, проверяя Мишу на выносливость, обвел мышцы по кругу. У Москвы, как по команде, затряслись бёдра. Слюны вперемешку со смазкой было так много, что она уже начинала медленно капать на простынь. Саша на мгновение отстранился, чтобы оглядеть плоды своих трудов. Ну и убедиться, что у Миши от стресса и шока сердце не встало. Зато, что было явно хорошим знаком, встало кое-что другое. Питер, запустив руку Москве под живот, кратко приласкал изнывающий от недостатка внимания член и вернулся к прежнему курсу. Он, слегка напрягая язык, попробовал толкнуться в расслабленные ласками мышцы. И только после этого убедился, что Миша ещё дышит — он шумно вздохнул, упав корпусом на подушку. Саша, насколько мог нежно, погладил ладонями жаждущие бедра перед тем, как по-хозяйски раздвинуть их перед собой. Если бы у него не был занят рот, он бы обязательно сказал что-то успокаивающее Мише. Но, с другой стороны, римминг же не должен напоминать ему об Орде? Питер осторожно ввинчивался языком внутрь. Он старался это делать хоть немного ритмично, как бы имитируя фрикции, но сама идея переложить на язык роль члена — хуйня. Саша быстро это сообразил и потому как-то инстинктивно больше сосредоточился на том, с чем язык по своей природе идеально справляется — искренним вылизыванием. Таким, от которого напряжение таяло. Саша на мгновение отпрянул, чтобы ещё раз оценить проделанную работу. Его слюна из Миши буквально текла, как и лишняя смазка. В голове вспыхнула искрой и разожглась назойливая, совсем ненужная мысль: вместо слюны охуенно смотрелось бы белёсое семя. Оно бы скатывалось крупными каплями по коже, вытекая из растраханного кольца мышц… Эти влажнейшие фантазии Саша отгонял от себя, как мог. Во-первых, даже если он когда-нибудь и трахнет Мишу по-человечески членом в жопу, то обязательно будет использовать презерватив. Быть может, Москва сам начнет ныть, мол, да это вообще не те ощущения, но Питер прекрасно знает, что наличие презерватива на качество оргазма не влияет, а вот его отсутствие жизнь портит. Во-вторых, он не для того сейчас это всё устраивает, чтобы внезапно сойти с намеченного пути ради мимолетного физического и эстетического наслаждения (хотя он и то, и другое любил так сильно, что, если бы не любил Мишу чуть-чуть сильнее, мог бы и сорваться). Это был бы кошмар — сначала, подвергая Москву огромному страху и стрессу, показывать ему, что чужое доминирование не всегда болезненно, иногда вообще очень приятно оказаться в чужой власти, а потом внезапно натянуть его на свой член ради кремпая, который на практике даже не будет таким порнушно-красивым, каким рисуется в воображении. Саша тяжело вздохнул, но сделал вид, что опаляет дыханием влажную от слюны кожу, чтобы было приятно-щекотно. А то ведь Миша мог решить, что Питер заебался — вдруг что-нибудь себе надумает и загоняться начнет? Впрочем, надумывать и загоняться — это, скорее, про Сашу. Он вернулся к своему благому делу, — к святой миссии! — но продолжил размышлять о видах взаимодействия члена и жопы. Потому что римминг — штука в теории бесконечная. Это Саше повезло быть настолько чувствительным, что один лишь Мишин язык его может пару раз подряд довести до оргазма, однако нет никакой гарантии, что сам Миша настолько же чувствительный. Он, конечно, жарко дышит, вздрагивает, робко подается навстречу бедрами и изредка тихо-тихо стонет, но он вполне мог и устать от однотипных ласк (а вот и Сашины навыки додумывать и загоняться во всей красе). Попробовать пальцами? Нет, ещё слишком рано. Было бы славно их использовать, чтобы надавить на простату, но у Саши было ощущение, что Миша ещё не готов. В плане, ментально. Саша прислушался к рваным вздохам Москвы. По ним он определял свои рамки дозволенного. Миша глотал воздух, словно задыхался, словно никак не мог им насытиться, но Питер бы забил тревогу только в том случае, если бы иной раз в этих вздохах не проскальзывали стоны. — Миша… — негромко зовет его Саша. Ему, честно, совсем нечего сказать сейчас, но, пользуясь тем, что у него на пару секунд освободился рот, он произнёс: — Всё хорошо. То ли спросил, то ли заверил — хуй поймешь. Однако Миша ему всё равно доверчиво кивнул. Саша осторожно надавил пальцами на вход. Нет, он всё ещё был верен Москве, и, самое главное, себе, — он не планировал проникать внутрь даже на одну фалангу. Он бережно кружил, массировал, распаляя и расслабляя ещё сильнее. Вот только Миша-то о принципах Саши не знал. Он снова напрягся; повел плечами, слегка приподнимаясь на локтях, цепляясь за подушку под собой, как за последнее, что ещё удерживает его в сознании. Питеру снова стало совестно, что он подвергает его таким переживаниям. Его бедный (богатый), травмированный Миша. Саша ласково потерся щекой о крестец, мягко, но уверенно, держа Москву. Он выпрямился и толкнулся, пристроив член между ягодицами. От неожиданности Миша дернулся, шумно ахнув. — Тише, всё хорошо, — лихорадочно повторял Саша нежным вкрадчивым шепотом. Он, прижавшись со спины, нырнул руками под Мишу. Одной ладонью он накрыл головку, отвлекая его приятной стимуляцией, а вторую положил на грудь, чтобы уловить его часто-часто бьющееся сердце. Саша прижался губами к рубцу одного из многочисленных шрамов. Он замер, давая Москве время успокоиться, привыкнуть, словно было бы к чему. Через пару секунд он действительно расслабился, снова упал грудью на кровать, вскинув бедра, и спрятал лицо в подушке. Саша решил трактовать такую реакцию не как покорное смирение с судьбой, а как призыв продолжить начатое. Сашу такая нежная гордость охватила за Мишу. Он крепче стиснул его в объятиях, рассыпая поцелуи по спине, спускаясь ниже. Он переложил ладони на его ягодицы, сжимая между ними свой член. Его взгляд был намертво прикован к тому, как головка проезжает вверх-вниз по ложбинке. Миша тоже так иногда делал в качестве прелюдии, чтобы подразнить Сашу. Вот только член у него был немного короче и крупнее, а задница у Питера — меньше (хотя Москва любил повторять, как он кайфует с того, как она ему ровно в ладошку помещается), поэтому он не мог прочувствовать то, что чувствует Саша, скользя меж плотно прижатых к его стволу бедёр. Неопровержимое доказательство, что они всё-таки подходят друг другу, как кусочки пазла. Питеру показалось, что и Москва как-то успокоился. Сквозь выученное чувство беспомощности и страха он осознал, что здесь и сейчас ему ничего не угрожает, и подался навстречу. Саша скользил ритмично, уверенно, оставляя капли смазки на копчике. Иной раз давил головкой на вход, завороженно наблюдая, как раскрываются для него щедро смазанные слюной и оральным лубрикантом мышцы, и вновь тёрся о копчик, где было безопаснее и спокойнее Мише. Он навалился сверху, зажимая Москву между собой и кроватью, с нажимом потираясь о ложбинку головкой. К разрядке он из-за недостатка стимуляции приближался до ужаса медленно, но как же жарко было внизу живота от этого настойчивого трения. Питер уткнулся Мише в спину, приглушенно застонал. Он чуть замедлился, решив сначала довести до пика Москву. Обхватив его пальцами, он двигал рукой от основания до головки, резковато, как обычно и нужно было, чтобы Миша очень скоро излился ему в ладонь. Он, откинув голову, прикрыл глаза и выдохнул, обессилено обмякая. Саша дал и ему, и себе время перевести дыхание, лениво раскачивая бедрами, продолжая плавно тереться. Однако он скоро отстранился, догоняя себя, как и Мишу, рукой, кончая ему на бёдра. И он так невнятно, сквозь послеоргазменную негу подумал, что вид стекающего по сочным бёдрам семени — хорошая альтернатива кремпаю. Гештальт временно прикрыт. Миша, устав удерживать себя в подобии коленно-локтевой, упал на бок, удовлетворенно жмурясь. Питер, ощущая себя джентльменом и Мужчиной как никогда раньше, достал влажные салфетки и бережно вытер с него свою сперму. Москва, вздрогнув от контраста холодной салфетки и разгоряченной кожи, снова приподнялся, оборачиваясь на Сашу. — Это же ещё не всё? Питер заметно растерялся, хотя ему казалось, что он не подал виду. — Нет, это всё. Миша сначала нахмурился, а потом как-то иронично изогнул брови. — Ты меня не трахнул. — Как? — Саша нарочито театрально ахнул. — Я трахнул. Орально. Москва устало плюхнулся головой обратно на подушку. — Это не считается, — фыркнул он. — Минет тогда тоже отныне не считается, — парировал Саша. Он подтянул соседнюю подушку к изголовью и улёгся на неё. Миша засопел в подушку и заворочался, поворачиваясь к Саше лицом, смяв ногами одеяло. — Для чего это всё было тогда? — отстраненно спросил Москва, трогательно обняв подушку руками. — Сам ума не приложу. Зачем я так часто баловал тебя, если оральный секс, оказывается, и не секс вовсе. Саша улыбнулся уголками губ и, закончив свой непродолжительный иронический перформанс, глянул на Москву. Миша ловить эту волну комедии явно не собирался. Он хмыкнул, но этот звук даже самый неэмпатичный человек вряд ли бы принял за смешок. И в голове Саши, теперь уже свободной от вожделения, пронеслась мысль, что он, видимо, всё-таки где-то ошибся. С другой стороны, а что ему ещё надо было делать? Навскидку тяжело вспомнить, когда ещё Москва транслировал что-то кроме напускной невозмутимости или в крайнем случае раздражения. Сердце болезненно сжималось от того, как много тоски и усталости было в его взгляде. Даже злости там не было, хотя, казалось бы, Мише свойственно злиться, когда что-то по его меркам незначительное встает у него на пути. Но, видимо, он устал злиться на себя, на Орду. Это же так просто — потрахаться. Особенно со своим постоянным любимым партнером. Но даже это у Миши не получается — расслабиться и получить удовольствие. Саша его ни разу не осуждает, напротив, очень хорошо понимает. Москва в период своего безумия его не бил, не насиловал, а Питер всё равно от него ещё несколько лет шарахался, словно его до этого только и делали, что пиздили. Откинуть болезненный опыт порой очень тяжело, а если ты с ним один на один — ещё сложнее. Саша лёг ниже, чтобы быть с Мишей на одном уровне. — Это был первый шаг, — ласково произнес он, бережно погладив костяшками щеку Москвы. Миша на это только скептически глянул, но Саша был готов к такой реакции. — Ты сам понимаешь, что ещё рано. Миша открыл рот, чтобы возмутиться, — не иначе, — но, так ничего и не сказав, поджал губы, кратко кивнув. Но и такая реакция Сашу устраивает. Более того, он ей вполне доволен. Москва, пусть и упрямый до ужаса, но далеко не глупый. Вполне в его духе — не обращать внимания на «лёгкий дискомфорт» в угоду своей цели, какой бы она ни была, но главное, чтобы он сам себе в этом отдавал отчёт. И, кажется, «легкий дискомфорт», который он испытал от обыкновенного петтинга, наконец-то начал его напрягать. — Хорошо, доктор, какие будут указания? — шутливо спросил он, хотя от него на самом деле веяло смирением и готовностью внимать всем словам Саши. Питер улыбнулся уголками губ такой невинной язвительности. Он заглянул Мише в глаза, вникая, захватывая всё его внимание. Ещё несколько секунд он молчал, обдумывая, как бы преподнести свои невероятные идеи Москве, чтобы он не послал Сашу сразу. — Для начала… — он перевернулся со спины на живот и приподнялся, опираясь на локти. — Мы внесём некоторые коррективы в наш секс. Разнообразим его определёнными экспериментами. Миша заинтригованно вскинул брови. — Начнём с того, что ты будешь беспрекословно следовать каждому моему указанию, — чарующе проговорил Саша, проигнорировав возмущенное «А я так не делаю?» под рукой. — Если я говорю «Поцелуй меня в шею», то ты целуешь меня в шею. Если говорю быть жестче, то ты будешь жестче. — Мне кажется, ты лоббируешь. Саша шикнул. — Тебе придется научиться полностью доверять себя моей воле. Мы будем связывать тебе руки, потом, к тому же, завязывать глаза… — Потом ты оставишь меня дома, и я буду верить, что ты и без меня тут сам справляешься, — хехнул Москва, перебив Сашу на полуслове. Питер красноречиво нахмурился. И не для вида, и не злобно, а разочарованно. Он тут волнуется, напрягает голову, думает, чтобы Миша опять и опять сводил всё к своим шуточкам. Саша устало вздохнул и подпер голову рукой. — Миша, я понимаю, что тебе нелегко. Но в этом… — на мгновение он замялся, подбирая слова, — деликатном вопросе мне нужно твоё соучастие. Пожалуйста. Выражение лица Москвы не изменилось, но нельзя было не заметить, как в его глазах снова залегла какая-то болезненная печаль. Сердце Саши неизбежно трескалось от осознания, что напускное веселье — единственное обезболивающее для Миши. Он внезапно очень спокойно и вкрадчиво произнёс: — Всё, что ты предложил, мне нравится. Если ты считаешь, что это необходимо, то я тебе верю. У Саши отчего-то жаром смущения залило щёки. Это всё Москва со своим тихим голосом и тяжелой судьбой, действительно вверенной в руки Саши. Питер приник к нему как можно ближе, прижимаясь губами к щеке. Он обвил его руками, цепляясь как-то уж чересчур самозабвенно, и Миша обнял его в ответ, прижимаясь ещё теснее. — Только, умоляю тебя, не веди себя так, будто у меня инвалидность, — пробубнил он Саше в шею и тут же невесомо поцеловал. — Я не веду себя так. Я лишь стараюсь быть осторожнее, зная, что тебя насиловали в детском возрасте. Он выпалил последнюю фразу и на мгновение зажмурился от того, как тяжело эти слова ему дались. Будто каждый раз, когда он напоминает о травме, Мишу фантомно бьют плетью. Да и Сашу тоже. — А кого нет в то время? — флегматично поинтересовался Москва, хотя этот вопрос можно считать риторическим. «Просто все смогли отпустить, а я не смог», — так и повисло в воздухе. Мише не нужно было утруждаться и произносить это вслух, чтобы Саша уловил мысль. — Мы не говорим о других, — важно произнёс Питер. — В конце концов, им же не хватило сил, усердия и ума стать столицами. А у тебя должен быть хотя бы один недостаток. Миша невесело улыбнулся и отвел взгляд, отстраняя Сашу от себя. Питер, хоть и хотел ещё вечность прижиматься к Москве всем телом, принял его потребность в личном пространстве. Откинув голову на подушку, Миша задумчиво уставился в потолок. Саша, наверное, впервые с начала всей этой ебаной истории мог с полной уверенностью угадать мысли и сомнения, терзавшие прямо сейчас Москву, но он не стал ничего говорить. Они оба всё слишком хорошо понимали.