Мысли

Этот мальчик так юн, — размышляет Карлайл, с горечью глядя на городские улочки за окном больницы. Столького он в жизни еще не видел и не пробовал.        Он вспоминает, как видел однажды его игру на фортепиано. Когда Эдвард еще не был болен.

Глубокой и дождливой ночью Карлайл наблюдает, как Эдварда трясет от лихорадки. С болью он еле слышно произносит: — Прости. Я сделал все, что мог. Больше я ничем не могу тебе помочь. Как врач. Он делает два шага к больничной койке, выходя из полумрака палаты. Карлайла разрывают сомнения. Он может остановить муки Эдварда. Может избавить его от недуга. Может подарить ему вечную жизнь… Нет. Существование. Проклясть его душу и навсегда обречь на судьбу, подобную своей. Он может! И не хочет отдавать этого мальчика, который только начинает жить, в руки смерти. Он глядит на его тонкие пальцы, которые больше не сыграют музыку. Они будут цепко держать своих жертв. На прекрасные губы, которые никогда не попробуют поцелуя. Они будут рвать на части людские глотки. Но все же… Его отрывает от мыслей болезненный стон, и Карлайл решается. Он едва слышно подступает к Эдварду и наклоняется к нему. Он опускается на локоть, осторожно касается его лба, горячего и мокрого от жара. Пока еще. Другой рукой он берет его ладонь в свою и крепко сжимает. Эдвард приоткрывает глаза. Все плывет. Вскоре он видит перед собой лицо. Такое знакомое и ставшее почти родным за последние несколько недель. — Я больше не могу этого вынести. Прошу, избавь меня от боли, — одними губами шепчет он, но Карлайл его слышит. Он наклоняется к его уху. — Скоро это пройдет, мой мальчик. Будет немного больно. Потерпи. Эдвард лишь горько усмехается. Карлайл крепче сжимает его ладонь и касается губами шеи. «Это странно», — едва промелькает такая мысль в голове Эдварда, как дикая боль прознает шею, а затем что-то ледяное растекается по венам и по всему телу. Его начинает трясти еще больше, и тогда Карлайл обхватывает его челюсть, не давая вырваться. Он с трудом отстраняется от такой манящей, истекающей кровью, глотки, и оседает на пол рядом с кроватью. Он вытирает губы, но вкус крови вперемешку с чувством вины останутся с ним еще надолго. — Прости меня.

Спустя несколько лет одиночных скитаний по материку, Эдвард возвращается к Карлайлу. Он делится с ним, что убивал. Но убивал не простых людей, а преступников. Эдвард считает, что это веская причина, и их нельзя называть людьми. Карлайл думает, что Эдвард сам в это не верит и чувствует вину, отбирая человеческие жизни даже у ничтожных из них. Он помогает Эдварду подавить в себе жажду убийства, и каждый день они охотятся на диких зверей. Их кровь не дает им того, что может дать людская, зато они оба не чувствуют вины. Со временем Эдвард начинает помогать Карлайлу лечить людей. Они странствуют по городам и странам. И спустя годы перебираются через океан. Каждый день, видя Эдварда, Карлайл рад, что спас его. Если обречение чужой души на вечные муки можно считать спасением.

Вернувшись с охоты, они проходят в особняк. Горят свечи, пылают искры в камине. Карлайл бросает взгляд на Эдварда. Волосы взмокли от дождя и прилипают ко лбу. На губах следы свежей крови. Карлайл тяжело сглатывает, пока Эдвард стягивает мокрую рубашку и вешает ее поближе к камину. Не то чтобы он мог простудиться или что-то в этом роде. Скорее, привычка. Этот мальчик еще не оставил свои человеческие привычки. Эдвард вдруг поднимает голову и пристально смотрит на Карлайла. Если бы мы еще были людьми, то дрожали бы сейчас от холода и жались друг к другу, сидя у камина, чтобы согреться. — Что? — Эдвард подходит ближе, огибая кресло у камина. — Что ты сейчас сказал? — Я ничего не говорил, — Карлайл, уверенный в том, что он еще в своем уме, чтобы говорить такое вслух, улыбается, но отводит взгляд. В последнее время ему все сложнее дается смотреть Эдварду в глаза. Тот подходит вплотную, и если бы они были людьми, Карлайл бы мог сейчас ощущать его дыхание на своем лице. Слишком близко. — Вот опять! Ты снова это сказал, — Карлайл закусывает от напряжения губу. Он не мог сказать этого вслух, не мог, но тогда как он… Он отворачивается от Эдварда и смотрит в окно на деревья и лес, из которого они недавно вернулись. Внезапно Карлайл чувствует его ладони на своих плечах, которые разворачивают его. Они с Эдвардом едва не касаются носами. Мысли в голове у Карлайла проносятся вихрем, а он не знает, куда ему девать глаза. Смотреть в чужие слишком тяжело, губы Эдварда в крови так и манят, а с его волос стекает каплями вода на рубашку Карлайла. Эдвард крепко держит его за плечи. Он слышит его мысли. Точнее, думает, что слышит. Или это какая-то душевная болезнь, когда люди слышат в голове голоса. Внезапно мыслей, что он слышит, становится так много и они настолько сумбурны, что превращаются в жужжащий рой. Он улавливает лишь их обрывки, и они складываются в такую картину, что если бы Эдвард был еще человеком, он определенно бы сейчас покрылся румянцем. Он смущенно отводит взгляд и отпускает чужие плечи. Через мгновение Карлайл находит в себе силы, и Эдвард слышит: — Что ты делаешь? — Наверное я болен. Я слышу голоса. А точнее твой голос в своей голове. Карлайл открывает рот, но не найдя, что сказать, закрывает. — Я читал в твоих книгах о душевной болезни. Человек слышит голоса, которые не слышат другие и видит вещи, которых нет. — И что же конкретно ты слышишь? — наконец собирается с духом Карлайл. Эдвард поднимает на него глаза и тут же отводит, когда думает о том, что недавно услышал. — Разное. Про людей, которых ты вылечил. И людей, которым не смог помочь. О себе… С трудом сглатывая, Карлайл пересекает зал и глядя на камин, произносит: — Есть только один способ узнать, — Эдвард решает остаться у окна. — Я буду думать о каких-нибудь предметах, а ты называй их вслух. — Хорошо. Окно. — Окно. Небо. — Небо. Камин. — Камин. Одежда горит! — Одежд… — Эдвард осекается и подбегает к Карлайлу, который пытается затушить его объятую пламенем рубашку. — Придется покупать новую, — улыбаясь, Карлайл поднимает на него свои янтарные глаза, в которых пляшут искры. — Так что, я болен? — Эдвард опускается рядом с ним на колени. — Ты не болен, Эдвард. Я думаю, это твой дар. Слышать чужие мысли. — Но тогда получается… — Эдвард обрывает себя на полуслове и встречается взглядом с Карлайлом. — Получается, теперь мне не нужно ничего скрывать, — заканчивает за него Карлайл. Эдвард снова слышит его мысли. Их так много, и их содержание настолько смущает Эдварда, что в свете огня Карлайлу кажется, что тот краснеет. Эдвард опускает голову, но чувствует, как ледяные пальцы мягко и осторожно касаются его скул. — Посмотри на меня, Эдвард. — Я… я не могу! Ты слишком громко думаешь, Карлайл! — тот с улыбкой про себя отмечает, что это впервые, когда Эдвард повышает на него голос. — И твои мысли… Они… Так непристойны. Эдвард почти выплевывает это ему в лицо и, наконец, поднимает глаза. — Тебе неприятно? — от голоса Карлайла у него бегут по спине мурашки. — Можешь меня ударить, если я тебе противен. Он убирает руки от лица Эдварда, поднимает подбородок и прикрывая глаза, продолжает вкрадчивым шепотом: — Можешь избить меня. Разорвать на части. Уничтожить. Но я ничего не могу поделать с этими мыслями, когда ты рядом со мной. Он замолкает. — Я не хочу причинять тебе боль, — Эдвард подается вперед и неожиданно для себя приникает к чужим губам. Какое-то новое непонятное чувство накрывает его, когда Карлайл мягко привлекает его к себе и углубляет поцелуй. Эдвард упирается руками в крепкую грудь, и Карлайл нехотя отстраняется. — Мы не должны, — Эдварду кажется, что он задыхается, насколько это вообще возможно для вампира. — Мы ведь оба мужчины. Таких в мое время принудительно лечили. — А в мое время, — Карлайл запускает пальцы в его волосы и притягивает ближе к себе, — таких сжигали на костре. Эдвард хочет что-то сказать, но слова тонут в поцелуе. Горячем и страстном. — Карлайл, ты говорил, что наши души прокляты. Тогда… Тот подминает Эдварда под себя и целует его в шею. Туда, куда он когда-то вонзал свои клыки, забирая его жизнь. С губ Эдварда срывается тихий стон, от которого у Карлайла темнеет в глазах. Гореть нам в аду. — Гореть нам в аду.