Франкенштейн

Всякие попытки угомонить собравшихся детей обречены на провал. На родителей смотреть также злобно миссис Картер неловко, поэтому она мечется как шаровая молния, гоняя опоздавший оркестр. В спортивном зале возвели сцену и навесили декораций. Убрали баннеры и баскетбольные кольца, сняли сетки с окон. Вот-вот должна хлынуть музыка для торжеств. Первый ряд на трибунах, отведенный для выпускников, забит под завязку. Сидя с Хендерсоном чуть позади, Стив поправляет то волосы, то синий пиджак с заплатками на локтях. Никто из присутствующих здесь не верил до конца, что этот день наступит. Что Эдди Мансон закончит старшую школу. — Может быть, я сплю и это все нереально? Массовый гипноз или что-то вроде? — Не думаю, — обращаясь к Хендерсону, Стив сдерживает поднимающийся как прилив трепет. Он говорил Мансону, что придет, но не был уверен насчет Дастина, Макс, Майка, Лукаса, Уилла и Одиннадцать. Они все здесь — Эдди мог бы обернуться и поискать их глазами. Но Эдди не оборачивается. Он сидит в первых рядах, рассматривая выбитый годами упорной работы артефакт. «Фрик». «Надеюсь, ты сдохнешь». «Досвидос, убийца». Выпускной альбом Эдди исчеркан и более увлекательными надписями. Один баскетболист, которому он особенно докучал («Эй, чувак, мы столько лет ненавидели друг друга, черкани что-нибудь на прощание!»), пририсовал его фотографии рожки — именно к этим двум треугольничкам, намалеванным на его роже с высунутым языком, Эдди возвращается чаще всего. Из рукава его выпускной мантии высовывается голова вшивого создания с облысевшим боком. Мордочка показалась и юркнула обратно — теперь наружу лезет драный хвост. Одноклассница Синди, недоумевая и морща хорошенькое личико, косится на них с отвращением. — Боже. Ты пойдешь с этим на сцену? — Предпочитаешь, чтобы я оставил его рядом с тобой? Синди чуть ли не рычит, и в этом звуке можно узнать настроение целого класса: никто не хотел оказаться в выпуске с Эдди Мансоном. Никто не хотел, чтобы его рожа пялилась на них с альбома. Многие наверняка ее замалюют. — Начинается! — восклицает какая-то девчонка в соседнем ряду, словно в кинотеатре. И все затихают. Всем не терпится, чтобы это быстрее началось и поскорее закончилось. Выходит Ченс. У него хорошие оценки и большая выслуга перед школой, и он толкает речь, которая не слишком трогает собравшихся, возможно, причина в бумажной интонации, которую Ченс считывает вместе с написанными на тетрадном листе словами. Только микрофон противно скрипит. После открывающей речи приходит черед вручения. Мистер Хиггинс выступает вперед. Ладони Эдди потеют, и он прячет их к когтистому созданию, шумно втягивая воздух. Черт, он ждал этого так долго, но до последнего не верил, что это может случиться. Словно и в шестьдесят, и в семьдесят лет он продолжил бы дряхлым стариканом сидеть за той же самой партой слева у окна. Фрик Эдди Мансон. Фрик Эдди Мансон слышит свое имя, неуклюже поднимается, и все его причудливые украшения дребезжат в переливе нот. Вдруг ноги намертво влипают в пол. Все смотрят. Эдди нервно глотает, мечась взглядом исподлобья по своим одноклассникам, многих из которых он даже не знал по имени. От одной рожи к другой, от перешептывающихся учителей до хихикающих спортсменов. Эдди любит шоу, но сейчас от этих взглядов хочется уползти. Играет музыка, грохочет из колонок с человеческий рост. Кто-то уже забрал свой аттестат, и теперь его очередь. Эдди стоит. Секунду, две. Пять, без движения. — Что это с ним? — недоумевает Дастин. — Не знаю, — отвечает Стив. Эдди создан для сцены, не мог же он… На трибуне начинают шушукаться. Неприятно посмеиваться. — Кажется, кому-то захотелось на второй год остаться. — Не очень-то ему нужна корка! Да и зачем, что он с ней будет делать… — Поглядите, фрик испугался! — Эй, фрик! — Ты уделал их всех! Чей-то сильный голос перекрикивает музыку и окружающие голоса. Эдди отмирает также внезапно, как замер, и делает то, что не смел, боясь разочароваться: он оборачивается. И сразу же видит собравшуюся толпу обыкновенных людей, среди которых Стив, сложив руки рупором, кричит: — Это твой год, Эдди! Хендерсон кричит: «Да, чтоб меня! Именно так!». Его подхватывают остальные неудачники. Кричат, хлопают, воют и улюлюкают, когда музыка стараниями диджей Макс становится потише. Они все здесь. — Давай, Эдди! Иди! — Вперед! Чего встал! — Ты лучший, мужик! И Стив — вместе с ними, даже громче их, подскочив с места, хлопает и кричит, как дикий школьник. Все они — кучка фриков, страстно болеющая за своих. Сидящий с самого края трибун Уэйн Мансон хоть и не кричит, но легкая улыбка на его лице выражает куда больше, чем способны любые слова. Губы Эдди Мансона расползаются в жирнющей самоуверенной ухмылке. Он шлет воздушный поцелуй, по-детски машет Уэйну и вылетает на сцену, чтобы встретиться с масляными глазками мистера Хиггинса. Пальцы старикана, держащего аттестат, дергаются — о, неужели Эдди Мансон так страшен? Не бойтесь, сегодня он не кусается. Он просто пришел забрать диплом. Но стоит директору разинуть рот, чтобы объявить следующего ученика, Эдди резко выхватывает со стойки микрофон. — Не так быстро, Хигги — я же могу называть тебя “Хигги”, мы теперь на одном уровне, так? Кокетливые шажки вприпрыжку изящно сворачивают Эдди в сторону, прежде чем у него успеют отобрать микрофон, и он с улыбкой оборачивается к толпе. Хиггинс покрывается пятнами и выпучивает глаза. — Не знаю как вы, а мне на речи Ченса хотелось сдохнуть. О, кстати, мне этого пожелали в альбоме, так что рыжий чувак, который это написал, да-да, вон, ты, слева. Твоя мечта почти исполнилась! Публика понемногу мягчает, глядя на то, как директор юливо семенит за Мансоном, пытаясь добраться до микрофона. Безуспешно. Эдди — изворотливый черный кот, а Хиггинс — неповоротливый бульдог на косолапых ножках. У Стива внутри растекается почти отеческая гордость и обтекает краеугольный камушек его души. Сегодня Эдди Мансон источает сияние, которое замечают все. Пусть. Стив хочет видеть свет, в котором купается его любимый человек. — Кончай, фрик! — выкрикивает кто-то из спортсменов. Но Эдди и не думает останавливаться. Он лезет рукой в черную мантию и бережно вытаскивает беззвучно разевающее рот блохастое создание. Чернее ночи, грязнее асфальта после слякотного дня, оно рвет когтями запястье Эдди. — Я должен был выкарабкаться из этого ада еще четыре года назад, — продолжает он, морщась от котячьей любви. — Но из-за этой заблудшей овечки, с которой мы должны были встретиться именно сегодня, пришлось задержать свою музыкальную карьеру. Смотрите, какой хорошенький. Я назвал его Покровителем Мышей Летучих и Нелетучих! Синди стыдно просто за то, что недавно они с Мансоном сидели рядом. Все пялятся на облезлого кошака, совсем позабыв о том, в чьих руках оказался микрофон. — Похож на меня, правда? Такой же идеал. И это у него еще не отрос член, чува-ак, где твой?.. А, это девочка. Короче, я это к тому, что… Вы все еще настрадаетесь от жизни, чуваки и чувачессы. Но не забывайте — это все к чему-то приведет. Возможно. Глаза устремляются на верхние ряды. На Стива. Не сводя с него взгляд, Эдди похлопывает котенка по плешивому боку. — Возможно, только так вы встретите свой идеал. Мирный перформанс завершается поклоном на публику и вслед за ним реверансом, вызвавшем смех. Но, возвращая микрофон в загребущие руки директора, Эдди успевает в него рыкнуть: — Восемьдесят восьмой, детка! Стив глядит на Эдди с теплющейся лаской и нежностью. Если бы они понимали его, то обязательно полюбили бы. После церемонии в выпускном альбоме Фрика-Эдварда-Мансона появится еще несколько записей. Кто-то приукрасит рожу Карвера, нарисовав ему клоунский нос и прореху в зубах. Кто-то напишет забавные пожелания. Хендерсон сочинит целое письмо в будущее, а Стив оставит одну короткую фразу, несколько слов: «Ты мой герой».

***

Школа стоит на ушах: в спортивном зале грохочет выпускной бал. Каждый развлекается как может. Но сегодня неудачники в стенах «Адского Пламени» займутся чем-то веселее тупых тусовок: в честь нового статуса не-школьника и скорого отъезда в Нью-Йорк Эдди организует им последнюю партию в ДнД. — Ты тоже идешь? — спрашивает Дастин у Стива, пока они идут по коридору. — Ну, да. Должен же я хотя бы раз увидеть ведущего при исполнении обязанностей. — Это называется Мастер. Мастер Подземелья. Ты бы знал, если бы пришел хоть раз раньше. Тебе бы понравилось. — Я не по таким вещам, — грабля Харрингтона опускается на нахлобученную кепку, встрепывая ею кучерявые волосы. — Это все ваши задротские штучки. — Стив! Стив! Прекрати, укладка! Стив четырехлетней давности такой досуг бы не одобрил. Зря, что ли, он все школьные годы строил репутацию развязного заводилы? И правда зря. Об этом вообще кто-нибудь еще помнил? О вечеринках у бассейна, реках пива, попорченных коврах и случайных связях в родительских спальнях? Да едва ли. Год назад, глядя на то, как весело ребятня уносится в этот их клуб за Мансоном и его штучками, Стив чувствовал себя за бортом. Когда-то их объединяло общее зло, а теперь он делал все, чтобы не быть забытым, как отгремевшие тусовки. Теперь они все здесь: основной игровой состав, а также пришедшие «просто просмотреть» Макс и Робин. А еще мисс Покровитель, лакающая йогурт из крышечки. Робин подхватывает ее под живот, и кошачье отродье идет по рукам. — Ты не можешь взять с собой в Нью-Йорк кошку. — Она мелкая. Суну в чемодан между трусами и наручниками, никто и не заметит. — У тебя есть наручники?! — И где ты ее будешь держать, скормишь местным бомжам? — Реально, чувак. — Мисс Покровитель получает от Гарета почесывания, а Эдди — неутешительный скептицизм: — На что ты вообще собрался жить? — Вообще-то, я не сидел сложа ручки этот год, — оторвавшись от обустройства поля, Эдди многозначительно стучит кубиком по виску. — Я наработал себе приличное состояние, чтобы безбедно существовать у Мэгги минимум три месяца и даже не воровать ее еду. Она как раз ищет соседа в четвертую комнату. — И Мэгги это… — Да, да. Та самая актриса-выскочка, которая вас всех бесит. — Ты говорил, ее дом кишит людьми. — Именно поэтому они с радостью готовы меня принять! — Делаем ставки, когда он вернется в Хоукинс? Джефф со смешком толкает Гарета под локоть. Эдди не обижается. У него самого от скорого расставания под ложечкой посасывает тоска: весь его мир здесь — в этой комнате. Робин хлопает его по плечу. — Мне кажется, это круто. Ты наконец-то выбираешься из этой дыры, как мечтает каждый ее нормальный житель. Я вот всегда хотела свалить. — В Нью-Йорке отличные колледжи. — Эдди картинно прикладывает ее ладонь к своей щеке. — Ха-ха. В отличии от тебя, Мансон, я не гребу золото с наркотиков. К тому же… — Робин насмешливо ведет бровью, шустро бросив взгляд на Стива. — У тебя есть кандидатура получше. Эдди бросает ее ладонь. Со Стивом они этот вопрос обсуждали примерно никогда. Кажется, его первая и последняя попытка была, когда он влетел с ноги в «Фэмили-Видео» и обнаружил там лишь одну уснувшую за кипой книг Робин. Тогда собрался пазл настоящего спонсорства его колена. Сложились в кучку жертвы, на которые Стив пошел. Слишком много жертв. Эдди решил: этот вопрос он не поднимет. Предлагать Стиву жертвовать собственными планами ради его дурацкой мечты? Чудовищнее не придумаешь. — Может, начнем уже играть? — Майк стонет, и Эдди хлопает обеими ладонями по столу. Фигурки подпрыгивают и дрожат, а игроки занимают места: на лице Мастера выступает хищная улыбка, не предвещающая ничего хорошего. — Располагайтесь, смертники, у вас остались последние минуты тихой жизни! Игра начинается. Стив помалкивает в стороне, глядя на них. Он думает о будущем, думает об этом больше, чем когда в жизни появлялась симпатия к очередной девчонке. Он их отпугивал этим. Планами. Даже если они не говорили вслух, то точно чувствовали, что Стив Харрингтон, без своего жилья, достойной работы и образования, с нелепой претензией на семью, — не то, что им нужно. Что будет дальше? Эдди уедет? Эдди уедет. Вырваться из этой дыры и правда мечтает каждый. Но кто Стив Харрингтон вне Хоукинса? Не тусовщик и не сынок богатых родителей, не король и даже не Стив-гроза-демопсов. Просто Стив. Боже, почему это так пусто звучит? — Лучшие места, да? Робин облокачивается на подоконник рядом со Стивом и всучивает ему котенка. На сложенных руках животное быстро пригревается. Часто и мелко трепыхаются бока, а из мордочки наружу торчит розовый язык, как у собаки. — Не мог отпустить его, так ни разу и не побывав здесь, — негромко говорит Стив, опустив лицо и глядя на животное. Концы пальцев поглаживают между обкусанных ушей, почесывая мордочку. — Он уедет уже через неделю. Я давно знал, что так будет, но не думал, что так скоро. Внутри что-то сворачивается как подожженная бумага. Стив тихо вздыхает, скатываясь пальцами на плешивый бок. Робин понимающе хмыкает: — Да. Через неделю он растворится в одном из самых крупных городов Америки с одним из самых высоких процентов безработицы, жизнь прокрутит его через мясорубку и выплюнет в Атлантический океан. И только вот этот котенок будет его поддерживать, пока мы продолжим вести наши бренные жизни в Хоукинсе, стараясь не помереть со скуки. Изо рта Робин Бакли часто вылетает чушь, но в этот раз Стив успевает за ходом ее мысли и, словно мираж вдалеке, видит картинку: вот Эдди на улицах ночного мегаполиса, населенного бедными и богатыми, пьяными и укуренными, грубыми, шумными, равнодушными людьми. В городе, которому совсем нет никакого дела до вот таких вот юных энтузиастов. Там всем все равно, какие репортажи снимали в провинциальных городках. Может, это как раз-таки к лучшему. — Да, это… Это большой риск, — соглашается Стив, хотя сказать хочется вовсе не это. Он смотрит, как полным ходом разверзается игра, ввергающая своих участников в панику. Сколько криков. Они погружены в процесс подчистую, и Эдди — Стив переводит взгляд, — вместе с ними. Во главе бедлама. Как он может оставить это все? Оставить их на волю взрослению? — О, мои маленькие храбрые путники, вы сразили всех орков, победа на расстоянии вытянутой ладони! Только вот… Помнится, это ты, Майки, нашел драконье яйцо? И был достаточно жаден, чтобы забрать его с собой? — Я… стоп, я… Нет, не надо, ну, Эдди! — Трепещите все! Ведь именно сейчас этот малыш хочет расправить крылья и как следует полыхнуть огнем… — Я думала это преувеличение, но у Эдди правда все крутится вокруг яиц, — Робин вскрывает чипсы. Стив усмехается. А потом его лицо снова возвращает загруженный вид. Нет, Эдди не передумает. Не захочет навсегда оставаться чуваком, переросшим жизнь. Но они практически не обсуждали, как быть дальше. Не считая того, одного раза. Когда Эдди сказал: Нью-Йорк. И все. Если бы Стив спросил, что дальше, а Эдди бы вдруг сказал: «Принцесса, ты же и так все понимаешь, да?» — у Стива бы лопнуло раздутое чувствами сердце. Если это останется на уровне школьного романа, то оно того стоило? Разве такое может случиться? Вряд ли. Стив думал, у них не просто интрижка. Что все серьезно. Но почему тогда он мнется, трусливее облезлого котенка? — Слушай, раз ты такая классная нянька, может, придержишь кошку у себя? — хмыкает Робин. — У тебя талант заботиться о нищих и обездоленных. К тому же, я не доверила бы ее Эдди. Он не умеет заботиться даже о себе. — Ты права, отпускать этих двоих — не лучшая идея. Судьба яйца решается воплями. Робин отправляет горсть чипсов в рот. А потом кладет ладонь Стиву на рукав. Тот поворачивается. С ней они начинали как коллеги, оба в такой днищенской ситуации, что лучше не придумаешь. Матроски, шортики — умора. А потом общие секреты, подколки, приключения и синяки, трипы и новая работа, советы, проблемы, поездки. Дружба протащила их через много передряг, оставляя вереницу несмываемых следов. — Я буду скучать по тебе, — говорит Робин. — Очень сильно, Стив. Я даже злюсь на Эдди. Серьезно. Злюсь. Потому что я буду ужасно скучать, когда мой лучший друг наконец-то поймет, что должен ехать с ним. Стив никогда бы не подумал, что услышит от язвы-Робин такие слова. — Робин, — он вздыхает, — я не знаю. Нас никто там не ждет, понимаешь? Конечно, я думал о том, чтобы поехать с ним, просто… словно это другой мир? Не такой, как здесь. Но ты права, он будет там совсем один, и я не хочу этого: чтобы он чувствовал себя оставленным среди каких-то там знакомых, которым до него не будет дела. Это дерьмово. Очень. Но что, если ему это не нужно? Если я буду тащить его на дно, взгляни на нас. Эдди Мансон выбирался из дерьма и похуже. А я привык решать проблемы из папиного кошелька. Даже в этот раз другого выхода не было, Робин, мне пришлось пойти и попросить взять меня. После стольких лет, что я избегал этого. Пока не расплачусь с отцом, ни о какой поездке речи нет, если я еще планирую идти в колледж. Затылок мнется вместе с воротничком рубашки о холодную стенку. Нужно быть оптимистом, особенно когда всем вокруг так радостно и весело. — Если буду там, пришлю тебе открытку, — открыв глаза, предлагает он. — С подписью вроде “конечно же, ты скучаешь по мне, это же я”. Как тебе? Идиотская улыбка проглядывает на лице Харрингтона. Она отражается на лице Робин. — И, да, я тоже буду скучать. Игра заканчивается, когда Стив и Робин, отсидев задницы на подоконниках, начинают слоняться вокруг, трогая реквизиты, задротские журналы, кубики и фигурки. Судя по вою участников, все и каждый в восторге от партии, но и разочарованы тем, что, согласно объявлению по громкой связи, двери школы будут закрыты ровно за сорок минут до полуночи. А это означает, что у членов клуба остается чуть больше десяти минут, чтобы свернуть лавочку и отправиться на выход. Напоследок Эдди Мансон отправляет мисс Покровителя прогуляться по игровому полю и позволяет ей самостоятельно распорядиться с судьбами фигурок. Кто-то оказывается пожеван, а кто-то бесцеремонно сброшен в адскую пропасть. — Охренеть, ты завалил этого великана. Он тебя чуть не прихлопнул!.. — В следующий раз будешь знать, как брать чужое. И верни мои комиксы в следующий раз, уже месяц прошел!.. — Да нифига! — Фига! — Ребят… Возня за столом смещается из-за стола ближе к дверям. Но уходить никто не торопится, слишком давно не собирались за одним столом, чтобы вот так сходу унять пыл после игры. Стив подходит поближе. — Было круто, — говорит он, опираясь рядом с Эдди задней поверхностью бедер о крышку стола. Он похож на учителя, ждущего пока класс угомонится. — Еще будете собираться или это была последняя игра? — Последняя, да, — Эдди чуть задирает подбородок, и краешек губ дергается в печальной улыбке. За дверью слышна неторопливая музыка медляка. В голове Эдди автоматически отбивается ритм трех четвертей. Видя, как они лупятся друг на друга многозначительными взглядами, Хендерсон тут же берется шепеляво выпроваживать остальных на выход. — Погнали, ребят, там ща будут разливать остатки пунша… Как вода утекает через песок, участники утекают за дверь. Праздничное чириканье на выходе, переходящее в коридор, затихает совсем. Уже на днях, когда дом Харрингтонов в снова опустеет и сможет принять в своих стенах толпы гостей, состоится настоящая тусовка, о которой Стив иногда распинался, приходя к Эдди в больницу. Описывал потоки алкоголя в дурацких одноразовых стаканчиках, выбирал вместе с Эдди музыку, мотая через плеер треки с кассет, составлял список гостей. Вечеринке быть. Все, чтобы этот чувак запомнил этот год таким. Они остаются одни. Последний миг их тайной обособленности в стенах школы — это нечто особенное. Такое больше не повторится. Стив наклоняется вперед, упираясь одной рукой в свое колено, а другой накрывая плечо Эдди, сидящего по-прежнему за столом. — Поедем сегодня к тебе? — Шутишь? Конечно поедем, чувак. О, и я сегодня без колес, так что, надеюсь, ты меня подвезешь. — Конечно, не вопрос. Мои колеса — твои. Стив хочет игриво добавить: «И если ты меня как следует поцелуешь сейчас, так и быть, сможешь прыгнуть за руль», но Эдди опережает: — Потанцуем? Предложение порулить меркнет перед внезапным предложением отозваться школьной романтике. Стив пораженно молчит. — Так что, хочешь? Эдди с грохотом вылезает из-за стола. Облизывает губы и понимает, что нервничает. Тупится в пол, ожидая ответа. Это не наигранное кокетство, это — те редкие проблески смущения, которые иногда случаются даже у Эдди Мансона. Просто мужик в блестяшках и побрякушках, стоящий рядом с другим таким же мужиком, и сдержанно выжидающий, пока внутренности съеживаются, потому что, как правило, мужики не приглашают других мужиков на медляк. Эдди боится, что этот момент никогда не вернется, если Стив откажет. Особенные моменты слишком ценны, чтобы не сохранить их в шкатулке памяти. — Предупреждаю, последний раз я танцевал вальс в средней школе. Стив протягивает руку и берет кисть Эдди в свою ладонь, умиротворенно прикрывает глаза и обнимает под лопатки, привлекая к себе. Эдди выдыхает с очевидным облегчением. Поддерживая его руку на весу, как хрустальную, Харрингтон усмехается, низко-низко опуская голову над плечом Эдди. Тот подмигивает. — Не парься, чувак, я — вообще никогда. Ни в начальной, ни в средней, ни в старшей школе. Ни на зимнем, ни на весеннем, ни на выпускном балу. Но, что важнее всего — не с любимым человеком. Эти три фактора, таких простых и очевидных для большинства, соединяются воедино впервые для Эдди, и внутри что-то волнительно трепещет. Никогда, даже в самых сакральных мечтах, он ни разу не позволял себе думать, что тоже может испытать такой опыт — потанцевать с кем-то на школьном балу. По коридорам, как вода по трубам, долетает мелодия из спортивного зала. Глухая и невнятная, скорее просто мотив, рождающий смутное узнавание. Вальс — в самый раз, чтобы топтаться на месте и покачивать друг друга на волнах колыбели. Медленно и плавно. Раз, два, три. Раз, два три. Из движения, зажатые и бесформенные, приходят в синхронное колебание. — Если не наступишь мне на ногу, решу, что ты профессиональный танцор. — Волосы Мансона кружевным пухом щекочут Стиву щеку. Он не придвигается ближе, пока их щеки не соприкоснутся, словно они только что вернулись с войны, истосковавшиеся по человеческому теплу. Эдди вздрагивает, трется также нерешительно, как когда-то очень давно неуклюже обласкивал губы Стива. Пальцы, как четыре крабика, сгребают его под спину. Эдди все-таки наступает ему на ногу, но это не страшно, он просто расставляет ноги шире, чтобы между уместились кеды. — Хочешь, я оставлю пока котенка у себя? А потом мы приедем вместе к тебе в Нью-Йорк, когда немного освоишься? — спрашивает Стив почти шепотом. Эдди останавливает танец. Сердце подлетает к горлу. Расправляет в нем крылья, хлопает шумно и щекотно, безуспешно стараясь выкарабкаться из тела. Стив ждет. Ему кажется, вот сейчас, сейчас Эдди усмехнется уголком рта, осадит рвение спортсмена финишировать в большом городе лаконичной и понятной фразой, чтобы ее не пришлось повторять дважды. Фразой, на которой все и закончится. Грудная клетка вздымается, встречаясь грудью с Эдди. Боже, хоть бы он не заметил, как сильно и быстро в груди колотится от страха. Эдди отстает от него с пугливой улыбкой. Чувства оголены до искрящихся нервов. Их воткнули обратно в розетку одним вопросом, и тело Эдди пробивает ток. — Типа… в гости? — Да, думаю. Для начала. Электричество наполняет Мансона до предела, плещется в уголках застывшей улыбки и отдает вибрацией в груди, там, где качающий кровь моторчик резко подрывает темп. Стив останавливается тоже, перестав раскачивать умиротворяющую колыбель танца. Они застывают, как отстающий от звуковой дорожки видеоряд. Не слишком ли самонадеянно? Не навязывается ли он? Не выглядит ли идиотом, верящим в сказки о том, что школьная любовь живет дольше любой другой? Стив поспешно добавляет: — Если ты хочешь, конечно. Я должен проработать у отца еще месяц или около того. А позже, может, попытаюсь поступить в колледж большого города. Кто знает, вдруг получится? — Он сжимает чуть крепче руку Эдди. — Тогда у нас появится шанс продолжать в том же духе. Глуповатый, нервный смешок рвется из Эдди. Он нервно облизывается и смотрит на Стива из-под взлохмаченных волос. Молчит. Пару секунд спустя — липко разлепляет рот: — Знаешь, у меня была дурацкая фантазия, что в день отъезда я просто прикую тебя к себе наручниками и заставлю поехать с собой, хочешь ты того или нет, но потом я вспомнил, что обещал себе не пугать тебя в первый год наших отношений… Боже, Стив, конечно я хочу, я вообще не хочу от тебя уезжать! — голос Эдди пробивают смешливо-сердитые нотки. Ладонь на плече сжимается в кулак. Каждое его слово звенит, словно лунная флейта в заснеженном, искрящемся лесу. Тихо-тихо. Примерно так же расцветает на лице Стива улыбка. Эдди целует его, потому что поцелуй точно должен послужить лучшим разубеждением дурацких страхов. — Ты не пугаешь. Никогда не пугал. Эдди разъединяет руки, чтобы ухватить лицо безнадежного качка за ушами и притянуть к себе близко-близко. — Чувак, я не хочу расставаться с тобой вообще, никогда, ни за что, и, поверь, я буду считать дни до твоего приезда, поэтому чем раньше это случится, тем лучше. Стив испускает вздох облегчения. Похоже, несмотря на доверие им обоим все еще есть, о чем тревожиться. И пока они беспокоятся о будущем, о настоящем, Стив чувствует, что он не один в этой гремучей каше чувств. Чувствует, что Эдди не безразлично, что с ними будет дальше. И это понимание вселяет силы, дает способности ждать и терпеть, стараться и добиваться. Оно окрыляет. Кончики длинных пальцев Эдди ныряют ему в волосы, скребут и почесывают за ушами, даря умиротворение. Эдди любит трогать его здесь рано утром, когда Харрингтон еще дрыхнет, а одеяло сползает до лопаток, демонстрируя ворох родинок на спине. Потом зацеловывать каждую из них. Как жить без этих пробуждений — Эдди не знает. Как существовать в Нью-Йорке без этого — Эдди не знает. До Стива Эдди не знал, что такое настоящие отношения — те, в которых можно танцевать. — Я приеду так скоро, что ты даже не заметишь, как пролетит время. — Стив говорит это не только потому, что хочет убедить Эдди, глаза которого мгновенно светлеют. Он говорит это и для самого себя. — Как только смогу, сразу приеду. Я напишу тебе. Нет, позвоню. Дашь мне свой новый номер? Я буду звонить каждый день… — Эй, придурки, или вы прекратите свои лобызания, или я забираю эту красотку! Робин с котенком на руках не испытывает ни капли смущения от бесцеремонного вторжения в чужое личное пространство. Наверняка грела уши в коридоре неподалеку, охраняя проходную в чертог «Адского Пламени». Стив прыскает, и с неохотой, ленивой и тягучей, отстраняется. Эдди тоже отлипает нарочито медленно. Обернувшись, сразу сталкивается с немым вопросом: «Предложил? Он согласился?» Оттопыренный большой палец вверх говорит все за Эдди. Сунув котенка себе под куртку, он торопится за Стивом на улицу и старается, так старается не улыбаться до ушей. Двери школы для них закроются навсегда, а впереди ждет не менее приятное продолжение вечера. Зря Эдди, что ли, старался с сюрпризом?