В лунном свете

В единый миг для него все перестало существовать. Мрачная, всепоглощающая темнота, окутывающая большую часть каюты, многоголосый скрип дерева от постоянной качки, отдаленные звуки веселья на нижних палубах, потрескивание огонька в нескольких настенных лампадках рядом с ложем покровителя и порою резкий шум волн, слышимый буквально отовсюду - все это стало невидимо, стало белым шумом в ушах Нико, самыми незначительными вещами на свете, когда ему позволили наконец неспешно дотронуться до макушки и распустить хвост из грубо связанных старой черной шелковой лентой десятков тонких косичек. Одна была идеальнее другой и ощущение плавно скользящих прядей между пальцами дурманило похлеще недопитой бутылки отборнейшего ямайского рома. Да, в бессмертии были неоспоримые плюсы - помимо самого факта вечной жизни, с которым, конечно, однажды пришлось смириться, приобретались удивительные функции не совсем человеческого организма. Исключительную физическую выдержку и способность не поддаваться дурману крепких напитков лишь частично можно было отнести к ним. Вот и сейчас Нико благодарил судьбу за самые темные времена вечной жизни, когда его начало одолевать проклятие амфисбены и все мирское отринуло от его души и тела. Долгие годы он страдал, десятилетия привыкал, а принял себя через такой огромный промежуток времени, наполненный жаждой мести, ненавистью и враждой, что летоисчисление стало ненадобной вещью. Тонкими нитями воспоминаний в его голове проносились уже размытые образы Льюиса - тоже сотни лет назад бывшего человеком, а сейчас находящегося в нерушимой оболочке могущественного властителя загробного мира и духов. Вражда и ненависть между ними стала чем-то вроде смысла жизни. Желание уничтожить и взять верх вопреки бессмертию. Желание подчинить. Желание стать первым. Желание околдовать. Желание оказаться рядом любой ценой. Когда его самый злейший враг и соперник, грозный и страшный покровитель всех кораблей, несущих погибель заблудшим моряцким душам, властвующий невидимой пеленой перед взором самого Дейви Джонса и контролирующий самых зловещих духов Исле Де Муэрте и Тортуги.. когда сам Барон Суббота вновь обретает человеческий облик, столь же ослепительно красивый в ночи, сколь устрашающий для всех остальных в дневное время, позволяя называть себя другим именем, мирским, особенным для него одного, разум наконец заволакивает тонкая пелена наслаждения. И нет, магические способности Льюиса здесь были ни при чем, как и дурманящий ром. Всему причиной каждый чертов раз был он. Человек дьявольски красивый, способный подчинить своей воле лишь взглядом, околдовать легким движением пальцев, загипнотизировать единственным прикосновением губ. Нико продолжал распутывать косички Льюиса, невесомо массируя макушку, поглощая его тепло и не без удовольствия отмечая готовность и едва скрываемое желание партнера в каждом почти отчаянном шевелении. Вспоминая их последнюю ночь, которую они провели в неостывающих объятиях друг друга почти сорок четыре года назад, кровь начинала медленно закипать в венах. Вспоминая такого контрастного, выгибающегося под ним Льюиса, он не старался ускорить движение своих рук, а только тихо усмехался рожденному в его голове сравнению со змеей, коей властитель тьмы извивался в темной маленькой каюте, лежа на простынях, освещаемых только редким лунным светом, что полностью не ловила обнаженная спина Нико. Эти воспоминания были единственной белой ниточкой, соединяющей Нико, его прошлое и настоящее. Тем самым, почему он до сих пор не утратил рассудок в череде жестоких и устрашающих дней в окружении таких же существ, как он. И только с Льюисом раз в несколько десятилетий он мог принять свой человеческий облик и почувствовать тепло уже родного тела, ощутить его сердцебиение и улыбнуться в ответ на улыбку. Четко понять момент, когда их взаимная ненависть стала превращаться в раздражающее бесстрастие, потом в холодное безразличие и в конце в нечто особенное, долгое время непонимаемое, было достаточно сложно. Но тот человеческий, первый по-настоящему теплый взгляд остался выжжен на сердце Нико, растопив его. Захлестнувшие чувства, будто страшной лавиной, неконтролируемым потоком обрушились на обоих и сдерживать себя не было абсолютно никакого смысла. Зародившаяся любовь оказалась единственной причиной не терять навсегда связь со своим прошлым и человеческими обличиями. Красивые ноги, так крепко обхватывающие тело, дрожащие пятки, в немом жесте упирающиеся в ямочки на пояснице и просящие наконец ускориться - все это было знаками для Нико. Он помнил каждую их близость и не позволял себе забывать предпочтения Льюиса. Потому что то, как нравилось его возлюбленному, мог делать и делал только он. Оба чувствовали, оба знали, что все последние столетия были друг у друга единственными партнерами и останутся таковыми на оставшуюся им вечность. А прямо сейчас слабый и подрагивающий свет лампадок облизывал татуированное тело Льюиса, подчеркивал каждую мышцу и шрам. Медленно и плавно стелился по каждому сантиметру обнаженной кожи, будто указывая Нико дорожки для жадных поцелуев, влажных касаний языком и ощутимых укусов. Все косточки и все выступающие части тела он считал своим долгом не оставить без внимания собственных рук. Начать с плеч, разминая буквально одеревеневшие мускулы, надавливая пальцами на верхние позвонки, заставляя Льюиса резко и громко выдыхать сквозь зубы, инстинктивно выгибаясь, но в порыве чувств придвигаясь ближе к ласкающим рукам вновь. Быть таким как он в обычной жизни - истинно устрашающим, несмотря на свою миссию, сверкать пронизывающим взглядом и каждый чертов раз демонстрировать свою безграничную силу и таинственную магию - было отнюдь не просто и столетия не стали примеряющим с обстоятельствами фактором. И почти каждую ночь Льюис отыскивал среди множества потоков мыслей свой настоящий, вспоминал Нико и себя в его полной власти, исполняющим каждое желание. Они бывают вместе слишком редко, чтобы не позволять Нико доминировать над собой тогда, когда он этого действительно хочет. По-настоящему жаждет и предвкушает при каждой новой встрече, пересекаясь со стальным, мгновенно теплеющим взглядом, отринув от всех остальных мироощущений. За плечами следует спина и руки - все покрыто мрачными, местами загадочными переплетениями татуировок, делая оттенок кожи еще темнее, но не скрывая множества небольших шрамов, россыпью разместившихся вдоль всего позвоночника до самых косых мышц, местами на ребрах, под лопатками, на пояснице и предплечьях. Какие-то из них были получены так давно, что воспоминания о причинившем этот вред навсегда терялись в чертогах разума и рисунки наносились поверх, дабы попытаться скрыть хоть что-то. Но иногда татуировки приобретали новые насечки, о чем их обладатель перестал сожалеть в одну из жарких ночей со своим обретенным возлюбленным. Запертая несколько суток верхняя палуба корабля, распахнутый иллюминатор и бесконечный морской воздух, мягкие простыни, раз за разом принимающие разгоряченные тела, ароматные масла, втираемые огрубевшими ладонями в более нежную кожу и, наконец, бесконечный шепот, прерываемый глухими стонами, но не прекращающийся часами. Льюис слышал, о... как же чертовски хорошо он слышал почти каждое любовно сказанное ему на ухо слово, передаваемое в поцелуе или касании шеи. Наконец бедра. Такие сильные и крепкие, но вместе с тем восхитительно смотрящиеся в руках Нико. Если бы их совместное время равнялось той же бесконечности жизни, то каждое прикосновение, тихий вскрик и начинавшиеся неспешные покачивания могли бы стать единственно важным удовольствием для обоих. Каждый раз, при размашистом движении, Нико вжимался всем корпусом, упирался головкой прямо в простату, вслушиваясь в те звуки, что издавал Льюис, сжимая его руку, замирал на несколько мгновений, мучительно медленно выходил и вновь резко погружался в податливое, так хорошо и правильно принимающее его тело. Они не просто занимались сексом, это был своеобразный транс, их личная любовная магия, не поглощающая, а только дарящая жизненные силы. Выходя из Льюиса, переворачивая его на спину, Нико прижимался самым ненасытным поцелуем к его губам, одной рукой лаская грудные мышцы и соски, а второй обхватывая свой член и бурно кончая тому на живот, все еще оставляя оголенным нервом под ним. Чуть отдышавшись, Нико тонкими и чуть дрожащими губами прочерчивал дорожку поцелуев от ключиц - прикасаясь невесомо к каждому шраму - до истекающего смазкой члена и обхватывал его сначала ладонью, надавливая пальцами в особенно чувствительных местах, а потом уже и накрывал губами, посылающими миллион огненных потоков по всему телу, двигаясь без остановки. Им обоим были неведомы непродолжительные услады, а потому Льюис, сбившись со счета, потерялся в пространстве и только резкие движения шершавого языка вернули его в реальность и заставили просяще потянуть Нико на себя, впиваясь кусачим поцелуем в слегка подернутые улыбкой губы. Он приходил в себя только в момент, когда расплескавшееся в ладонь Нико семя и его живот были тщательно вытерты, а кровать приведена в относительный порядок. Поправив им обоим большие перьевые подушки и задернув холщовые шторки на иллюминаторе равно настолько, чтобы лунный свет мог целовать всего Льюиса от макушки до пят в ночное время, когда этого не мог делать Нико, он осторожно перекинул простынку через его бедро, нежно касаясь пальцами тазовых косточек, и лег рядом, позволяя себе начать проваливаться в сон, глядя в эти бездонные медово-карие глаза, которые искрились сейчас самыми неземными чувствами. Почувствовав поцелуй на кончике носа, Льюис понял, что почти уснул, но так и не сказал самого главного: - Никогда больше тебя не оставлю. - Я буду любить тебя всю свою вечность.