Лимон

Душа — не лимон, гниль с боков срезать не получится. И лицо меняется не под действием кислоты, разве что принимать ее регулярно, так ещё и в порошке. На деле зубы сводит и без вкуса, просто по факту нахождения рядом с этим человеком. Некоторые индивиды жуют цитрус вместе с кожурой, так вот он пожирал его целиком, проглатывал косточки с надеждой взрастить внутри пустого тела лимонное дерево. Но Му Цин буквально состоял из косточек. Его дурное поведение, резко контрастирующее с отличной успеваемостью, сказывалось на отношениях со сверстниками. Пожалуй, только Се Лянь, да и то не всегда, мог терпеть его выходки. Постигнув абсолютное принятие однажды, ты должен постараться, чтобы сохранить его в себе вовек — можно было составить мнение о том, что Му Цин для того был лучшей тренировкой. Он работал в ресторане быстрого питания, несмотря на то, что стипендии хватало. Просто не мог обойтись без маленьких слабостей: лучший корм для нелегального кота в общажной комнате, качественная умывалка для лица и хорошие носки, чтобы ноги к сорока годам напоминали свежий нектарин, а не чернослив с упаковки питьевого йогурта. И даже здесь педантичность и выверенность в его характере сыграли немаловажную роль. Стоя на коктейлях, он четко следовал инструкциям, прикрепленным на стенке. И если в резервуаре не хватало сиропа, это, очевидно, была не его проблема. Гость-неудачник, на ком яркий аромат клубники притуплялся вонью мокрого металлического устройства, по мнению самого сотрудника, был виноват в том, что тому приходилось идти на склад за новым набором, искать на дрянной кухне ножницы, а затем оттирать липкие капли с кафельного пола. И ведь он оставался на уборку после закрытия чаще всего — по большей части из-за сверхурочных, которые, если набирались, обеспечивали ему достойную корзину на Вайлдберриз. Не сказать, что парень ненавидел работу. Не считая коллектива, хотя и в нем находились смышленные ребята, в запару он терял счёт времени и на автомате проживал десятичасовую смену за час, отмечался в журнале, уступал девушкам раздевалку, а затем, изредка заслушиваясь музыкой из парка, шел обратно в общагу. Несмотря на общераспространенное мнение об отсутствии личного пространства в условиях общежития, Му Цин не испытывал с этим особых проблем. Общий душ после пары месяцев перестал вызывать в нём столь яркие опасения. И пускай чужие голые тела были ему так же противны, студент не отрицал своей природы и иногда справлялся с возбуждением в отсутствие соседа, когда их комната наполнялась ароматом геля для душа и постиранного постельного белья. Фэн Синь, его сосед, приносил с собой лишь запахи пота, дедовского одеколона и затхлости. Его спортивный рюкзак, как бомба с угарным газом, всегда лежал где-то рядом с дверью, потому что, очевидно, одежда после плавания и силовых тренировок не нуждалась в стирке или хотя бы сушке. Порой Му Цин, испытывая к парню благодарность за ранний уход или одолженную флешку, подумывал о том, чтобы помочь Фэн Синю с этой очевидной проблемой, но вовремя вспоминал, кто есть кто, и возвращался к своим делам. Их отношения не заладились с самого начала, ещё в то время, когда Му Цин пришел новеньким в старшем классе, где быстро возымел друга в лице Се Ляня. Детские обиды якобы брошенного Фэн Синя быстро переросли в споры, а затем и в драки. Как сейчас, брюнет вспоминал урок английского, на котором, застигнутые врасплох водоворотом чувств, они поднялись над своими местами и разгромили стол учительницы. И ведь весь класс кричал имена двух парней наперебой, кто громче, как бы наполняя кулаки одноклассников дополнительной силой. Сейчас синяки, пусть и сошли, провалились куда-то под кожу. Они не могли объяснить друг другу нынешний смысл их вражды, природу ненависти и раздражительности. Порой всё начиналось красиво, словно в романе, Му Цин спрашивал унылого товарища: — А не могли бы вы не дышать, ведь сосредоточиться решительно невозможно? — по крайней мере подобной история представлялась Се Ляню, он ведь не мог употреблять в речи мат в тот момент, когда просил совет для этих двоих у Хуа Чэна. И отрицательный ответ с переходом на личности, мать (чего только не вылетало изо рта Фэн Синя и не приземлялось, плашмя, на оголённые нервы Му Цина) преобразовывался в долгие расприи. Как будто изначально соседи не понимали, что своими придирками ещё больше собьют собственную сосредоточенность над материалом. Оба, они получали от этой возни своеобразное удовлетворение и, кажется, сами не догадывались о том, что были наркоманами — собачий кайф в момент драки, когда руки одного нерешительно, с боязнью сжимались на шее другого; резкие перепады на спину, следующие за этим, и вновь токсичность, занюхивание пыли с ковра и острые слова, которые вместе с пожеланиями о венерических, проникали под кожу, проходились по венам и распаляли грудь ещё сильнее. Му Цин сжимает его волосы, но, пусть и находится под ним, не пользуется положением, чтобы ударить коленом в пах — необговоренный, но заведомо запретный прием. А Фэн Синь в свою очередь надавливает прямо под кадыком. Боязно. Так, словно держит в руках хрупкую иссохшую деревяшку — надавишь чуть сильнее, из нее посыпятся щепки, начнут падать страшные пауки и грязь. И вот ты остался без материала для растопки. Видишь строгий и давящий взгляд под собой, чувствуешь, как твои фантомные уши пса поджимаются к волосам и за неимением права голоса в сложившейся ситуации надавливаешь сильнее. И, словно в награду, чувствуешь, как чужое колено приятно трётся о пах. Джинсы, надетые на мокрое тело сразу после тренировки, неприятно липнут к коже. Му Цин принюхивается и довольно закрывает глаза — от его соседа пахнет как всегда, человеческим теплом, потом и дешёвыми рубашками, какой-то резиной из зала и отголосками парфюма. Это не та вонь, из-за которой он был раздражён чуть раньше, это преданность, прихоть, высказанная им однажды, когда в порыве такой же нежности Му Цин попросил его выбросить гель для душа и приходить к нему в моменте неподготовленным, настоящим. Он ощущал истинное возбуждение в момент, когда запах Фэн Синя был столь родным и безопасным, ерзал, когда слышал труды в спортзале через нос и видел чужую силу. И хаотичные движения не ускользали от чужих глаз. Фэн Синь отличался размером не только в штанах, он сам был большим, здоровым парнем, потому без проблем мог зафиксировать шею рукой. Его вторая ладонь легла поверх домашних шорт, с удивлением ощупывая очертания стояка. И хитрые глаза, и резкий вздох служили подтверждением тому, что нижнее белье отсутствовало. И вновь Фэн Синь почувствовал себя обманутым, ведомым медведем в этих играх со змеёй. И контроль над чужой шеей не ощущался в тот момент так явственно, как, парень сам с трудом сглатывал вязкую слюну, ошейник, застегнутый на пару ступеней больше, чем стоило бы. Му Цин подчинил его себе уже давно. Его трюки срабатывали лишь от того, что пёс сам желал подчиняться, попадался на одни и те же уловки. «Что у тебя с руками..?» — человек с недоумением осматривает ладони. «Они же в пальцах!» Так и Фэн Синь, осознав, что сосед подготовился к их встрече (неминуемой хотя бы от того, что они делили одну комнату вот уже два года), взглянул на него не то с удивлением, не то с довольством и гордостью. Его действия послужили причиной возникновения пятна в районе ширинки, как тут не построить лыбу? Но уже в следующий момент Му Цин вновь управляет процессом, меняя их местами. Его бедра, в частности промежность, проезжаются по чужому паху, и парень сам вздрагивает от ощущения твердой натянутой ширинки, неприятного и одновременно поразительного, отдающего в самые яйца чувства. Повторяет то же действие на пробу ещё раз и уже начинает сомневаться в том, нужен ли ему сам Фэн Синь с его закидонами? Вполне хватит его молчаливой части ниже пояса, если к ней будет прилагаться постоянная эрекция. — Выброси эти джинсы, — может показаться, что Му Цин переживает об их чистоте после грядущего, но на деле он просто ненавидит стиль Фэн Синя и считает, что его одежда на постоянке способна напугать огородное пугало, не говоря уже о женщинах (как будто проблема кроется не в его фобии). Почему-то он до сих пор не верит, что парень может засматриваться на других мужчин. Он точно не гей. Если только с ним, в этой комнате. Только для него он может сделать исключение. — А лучше сожги, а потом скорми пепел тем, кто их тебе продал. — Завались, — руки Фэн Синя опускаются на бока и давят вниз, усаживают Му Цина прямиком на пряжку обсуждаемых джинс. — И так горят, — и правда, даже сквозь жёсткую ткань из-за лёгких пижамных шорт брюнет ощущает жар и, не собираясь более терпеть, быстро расправляется с ремнем. Он не любит раздевать, намного охотнее отдает эту роль самому Фэн Синю, особенно в те дни, когда, одевшись провокационно, выставляет напоказ из под спортивок капроновые чулки или сетку. И Му Цин по большей части делает это не для соседа, он сам ведётся на вид закинутых обтянутых ног с аккуратными бантами над коленями, сам кончает, когда сосед берет его через крупную сетку, сжимая ягодицы так, что веревки больно впиваются в кожу, сам связывает руки громиллы дорогим бельем и скачет на члене до искр в глазах, когда Фэн Синь, глупый Фэн Синь, крепнет от невозможности прикоснуться. Но сегодня они обходятся без реквизита, словно играют на сцене за хлеб вместо гонорара. Сегодня чувства выступают на первый план и зрители восхищаются тем, как главный герой, отыгрывает Ромео, будучи далёким от его внешности, поведения и, что уж скрывать, будучи совершенно голым. В тот момент, когда Фэн Синь подхватывает Му Цина за талию и переносит его на чужую постель, одежда остаётся лежать на его собственной кровати. Смазка пачкает бедро, сквозняк заставляет яйца сжаться лишь на мгновение до того, как вид мятых простыней и нетерпеливого взгляда застилают остальные ощущения. Му Цин указывает на шею, словно даёт разрешение, и Фэн Синь нависает над ним и перекрывает скрип прогнувшейся постели своим вздохом. Губы проходятся по правой стороне, цепляют ухо и следуют вверх, пока не оставляют сухой поцелуй на нахмуренном лбу. Складки вмиг становятся глубже — чтобы иметь возможность так бесцеремонно трахать Му Цина, нужно следовать правилам игры, видеть и слышать чужой рой мыслей и, как в игре с гребанным пианино, выжидать момент для долгого нажатия — проявления нежности. И Фэн Синь послушно возвращается к шее, целует кадык и прикусывает крупные косточки под ним, в то время, как его рука оглаживает ровную линию от ребер до пупка. И вместо стона раздается шипение с протяжным звуком "с". Будто прохудившаяся бочка прощается с оставшимся воздухом и тем самым намекает владельцу о поломке. Так и Му Цин ломается, позволяя себе проявлять слабость. Разводит ноги в сторону и поджимает колени для того, чтобы партнёр получил возможность опуститься ещё ниже, чтобы его член был зажат между собственным торсом и навалившемся телом, но Фэн Синь, видно, не замечает этого жеста доброй воли или так же дразнится, цепляясь за соски и массируя их больно грубо для того, кто делает это всухую. Большой палец подцепляет и почти царапает чувствительную кожу, не доставляет удовольствия, а скорее намеренно стремится к дискомфорту, чтобы ощущения там, внизу, будучи противопоставленными, стали ещё приятнее. И Му Цину кажется, что на его член нанесли мыло, настолько влажно и скользко он трётся о живот, хоть сейчас черти ровную линию, возбудиться больше — просто невозможно. И Фэн Синь, которому из-за сквернословия стоило бы вымыть рот с мылом, нарочно спускается к разведённым ногам и обхватывает головку потрескавшимися губами. И жар внутри заставляет Му Цина позорно подпрыгнуть. Пальцы на кончиках ног предательски сжимаются, и в моменте парень чувствует волну накатывающего удовольствия. С каких пор кончить в рот своему врагу так быстро — позор? Гораздо больше ему нравилось изводить самого партнёра до того, что единственный оргазм за ночь становился благословением, настолько сильно в голову ударяли искры и чернь. Фэн Синь втягивает щеки, его мягкий язык трётся о головку так, как будто натирает медную монету, кончиком, как стрела, пытается проникнуть в дырку, размером с игольное ушко. И Му Цин не выдерживает. Пока парень держит его за бедра, он поднимает таз и порывисто толкается в рот, пока не достигает оргазма. Его колени тут же начинают мелко дрожать, сжимают голову бедного Фэн Синя между собой. Он невольно поворачивается на бок, но крепкие руки возвращают его в прежнее положение. Пока его член ещё чувствителен, он не может спокойно реагировать на то, как парень слизывает несуществующие остатки спермы вдоль длины опавшего стояка, поэтому бесцеремонно пихает его пяткой в лицо. И что удивительно, Фэн Синь ловит его белую лодыжку и начинает целовать ее, как будто изначально ему было плевать, что именно покрывать своими слюнями. И тут Му Цин пытается оттолкнуть его. Несмотря на маску, парень переживает о чистоте своих ног и не хочет выставить себя "каким-то странным" в глазах соседа, не хочет показать, что абсолютная нежность и самоотдача Фэн Синя возбуждают его ещё больше их драк. — Дурак, угомонись уже, — и даже эти слова кажутся мягкими. Вне контекста фраза звучит так, будто человек пытается прогнать медведя из своего сада, после того, как косолапый уже пожрал весь урожай облепихи. Оставь хотя бы верхние ветки, они хотели собрать их с помощью зонтика, не жадничай. Но делить себя Му Цину больше не с кем, поэтому с каждым разом он отдает себя их связи всё больше. — Ты будешь меня трахать сегодня, или нет? — Тебя в жопу ужалили? Хочешь, чтобы я почесал? — очевидно, что Фэн Синя раздражает его торопливость. Не зря в интернете спорят о разнице между сексом и занятием любовью. Пока один самоотверженно бросается в пучину неизвестности, доверяет себя партнеру по крупице, другой победно сидит на дереве, вкушая запретный плод, и будто в тот же момент разбирается с принципом механизма, как бы этот самый плод не взлетел вместе с деревом и с ним на воздух. — У меня нет презервативов, — как бы между делом произносит он куда-то в бок, ожидая реакции. Но вместо криков Му Цин сдавленно матерится, почему-то теперь он тоже глядит в сторону, и довершает картину "Два полудурка". — Давай быстрее, — он вновь раздражается, потому что не планирует таких резких нововведений в их отношениях, доверяет себя ещё больше. Но Фэн Синь, как будто вместо крещения его тупо топили в купели в детстве, как назло не догоняет. — Что быстрее? Нет презервативов, я забыл и проездной, и кошек дома, — парень и сам начинает закипать. Тому виной собственная забывчивость и неоткуда взявшаяся глухота Му Цина. — Нет презика, резинки, гондона. — А я как раз вижу одного, — брюнет скалится и бьёт кулаком в чужую грудь не больно, но ощутимо. — Вставь в меня уже свой член, — и пока Фэн Синь глядит на него, как на приверженца теории о плоской земле, он напряжённо вздыхает и переворачивается на живот, подгибает колени, как уже делал это ранее, и оборачивается к застывшему парню. — Я клянусь, я сейчас нахер убью тебя. Соседу приходится сглотнуть, чтобы затем наконец начать двигаться. Кажется, что в моменте он осознает значимость этого жеста, не позы, а именно секса без защиты. Новый виток доверия между ними, преданность и очевидная моногамность — Фэн Синь был уверен в том, что Му Цин, затворник и отличник, едва ли покидал их комнату без особой на то надобности. Такие люди, как он, презирали сверстников, которые предпочитают одноразовые связи. Его ответ Фэн Синю значил и то, что его преданность не ставилась под сомнение. Брюнет никогда не позволил бы кому бы то ни было коснуться своей руки, не то чтобы задницы, знай, что у него могут быть партнёры, а с ними и всякие болячки. Но вместо глупого вопроса, которого боялся и Му Цин, и он сам, Фэн Синь, как и всегда, принял ход игры и положил ладони поверх чужих ягодиц. Развел половинки в стороны, чем вызвал резкий вздох у изголовья кровати, а затем, отвергнув идею о римминге (и так было понятно, что состояние Му Цина было подвешенным из-за презервативов), вогнал в него первый смоченный в слюне палец. Смазку никто из них не покупал, обычно дело всегда обходилось с помощью смазки из упаковки с защитой. И только Фэн Синь открыл рот с целью поинтересоваться ощущениями, как к неозвученному вопросу последовал ответ: — Только попробуй спросить, как я справляюсь, — и действительно, Фэн Синь сам этого не осознавал, но подобный вопрос звучал практически всегда: в момент, когда Му Цин сидел за тестами по вождению, когда болел гриппом и листал какие-то короткие видео в Ютубе. Услышь его сейчас, неясно, с какой стороны брюнет зарядил бы ему по лицу. — Ты хотя бы подай знак, что жив. Как будто с резиновой куклой трахаюсь. — Наклонись, я отгрызу тебе язык. Лишь после того, как бедра Му Цина начали подаваться назад, Фэн Синь ввел второй, а затем и третий палец, сомневаясь в том, что и он, и партнёр выдержат четвертый. Яйца к тому моменту уже начинали болеть, и, если Му Цин уже успел кончить раз, то Фэн Синь вот уже полчаса сидел с нетронутым стояком. — Давай не так, — внезапно Му Цин, видимо, тоже решив, что с подготовкой окончено, соскользнул с пальцев и поднялся с постели, намереваясь опереться руками о матрас. Очевидно, что Фэн Синь должен был войти в него, стоя. Действительно, эта поза подходила им лучше всего. Обняв бедра парня левой рукой, правой Фэн Синь обхватил член и пристроил его аккурат возле входа, чтобы затем толкнуться наполовину. Из-за отсутствия смазки плоть вызывала колющие ощущения в местах соприкосновения с кожей, но Му Цин взял ситуацию в свои руки и, обслюнявив пальцы, наклонился назад, чтобы провести ими по чужому стволу. И открывшаяся картина запомнилась Фэн Синю надолго. Му Цин, тот самый человек, что пугал посетителей общепита хмурым видом и несладким и вовсе не клубничным молочным коктейлем прямо сейчас казался профессиональной и в то же время невинной барышней. На деле столь красивые вещи рождаются от истинных чувств, но ни Му Цин, ни мистер огромный член об этом не догадывались. В тот день каждый невольно отмечал красоту нессообразных искусству вещей — капли пота, искусанные губы, мягкое ощущение сбритых, но уже колющих волос — всё, что могут заметить друг в друге не просто партнёры по сексу, а именно что закадычные враги, проживающие под одной крышей вот уже несколько лет, те самые парни, что на людях отзываются друг о друге нелестно, а потом, скрывшись от мира в комнатке два на три с низкими стенами и слабой батареей, избавляются от всякого рода эмоций путем уже ранее описанным. Фэн Синь и сам добавляет к месту их соприкосновения слюны, а затем толкается вновь и входит уже куда лучше. Его движения неприличны и похожи на те элементы танца под кальянные песни, когда он держит обе руки перед собой, двигая исключительно тазом. И, может, Му Цин тоже имеет свое мнение на этот счёт, да вот только сказать ничего не может — давится ощущением заполненности до тех пор, пока застарелый ком в горле не проталкивается вперёд вместе с толчком, производя на свет крикливый стон. Конечно, Фэн Синя зовут большим членом, но даже он едва ли смог бы достать до горла. По крайней мере сейчас брюнет хочет в это верить, мысли не исчезают из головы, несмотря на происходящее сзади, скорее, он просто не хочет думать. Впервые теряет контроль и намеренно отключает голову, отдаваясь Фэн Синю, который отлично знает о своем преимуществе. Они плавно переходят на быстрый темп, потому что это именно то, что нравится Му Цину. Он никак не комментирует тот факт, что без презерватива все ощущается иначе, будто Фэн Синь резко потерял свой статус соседа и стал членом его семьи. Мысли настолько абсурдны, что брюнет предпочтет забыть их сразу же после оргазма. И Фэн Синь, будто бы проникая не только в зад, но и в голову, резко обхватывает его член, сжимая головку в такт движениям. Кульминация настигает Му Цина лишь после того, как партнёр изливается внутрь. Будто простого чувства полноты внутри было недостаточно, теперь к нему добавляется жар внутри живота, почти обжигающее чувство вкупе со стыдом. Только благодаря реакции Фэн Синя они падают на старую полуторку вместо деревянного пола. И Му Цин ещё переживает оргазм, вновь поворачивается на бок, но теперь уже ложится на плечо Фэн Синя, тот ничуть не лучше, глядит в потолок, пытаясь прийти в себя словно после забега. И, конечно, он не собирается признаваться в том, что в моменте забыл, каково это — дышать. Торчащие кости ребер при натяжении кожи, тонкая талия и запах клубники — то, на чем он сосредоточил все внимание. Россыпь родинок на плечах — то, что свойственно скорее Фэн Синю, нежели Му Цину, но это не останавливает его от поцелуев. Губы парня, кажется, следуют какому-то рисунку, ведомому ему одному. И, что удивительно, Му Цин не против. Он, испачканный в сперме, не беспокоится о том, чтобы помыться и поменять простыни, о том, чтобы подготовить форму на завтра и закончить тест на время, заданный профессором ещё в обед. Потому что знает, что Фэн Синь сам уберется и уложит его на свою постель, знает, что глаженная форма не сделает его работником месяца и что профессор из-за теста криками не сможет вывести его из себя так, как это делает его сосед, просто существуя. Именно по этой причине он позволяет этому чудовищу или чудику (он пока не определился) быть таким нежным, пока глаза остаются закрытыми, он не слышит шелеста салфеток и шагов. А когда просыпается на утро, вместо объятий сталкивает Фэн Синя с кровати, чтобы тот не расслаблялся. Да, душу Му Цина можно сравнить с лимоном, многие люди зажимают нос и, не чувствуя вкуса, принимают её, как любую другую. Но Фэн Синь тоже не сахар, скорее наоборот. И вот, пока одни люди ищут противоположностей и становятся целебным целым, другие, проливая свой сок и сыпля соль на рану, идеально дополняют друг друга в чем-то ином. И это здорово.