Разговор с огнем

На заседании суда Тесей не присутствовал, были вещи, гораздо более важные, чем процесс над главарем мятежников — все внимание Архонта было обращено на проблемы города: паника и агрессия жителей, разрушения, поврежденные и отказавшие системы… Только вечером, оставшись в одиночестве в своем кабинете, он включил запись с видеокамер. Тесей едва мог узнать в растрепанном тощем парне, сидящем на скамье подсудимых, того, кто еще несколько дней назад выкрикивал лозунги с баррикад и храбро кидался в драку. Бродяга выглядел потерянным, почти безучастным. Сидел, ссутулясь, глядя на стиснутые на коленях руки, только изредка поднимал взгляд на судью. На вопросы он отвечал односложно и, к удивлению Тесея, принял свой приговор с той же покорностью, не бросаясь оскорблениями и не умоляя о помиловании. Только когда его выводили из зала суда, он будто очнулся. Оглянулся на амфитеатр, пытаясь увидеть кого-то среди людей, но не успел — конвоир толкнул его в спину и заставил шагать быстрее. Тесей знал, кого он искал взглядом — свою сестру, с которой его разлучили при аресте, но, конечно, Музы в зале не было и не могло быть, Тесей не хотел лишних волнений, Пусть все пройдет тихо и быстро. Ему не было надобности посещать камеру Бродяги, но тот все не шел из головы, и на следующий день — день казни — Архонт сдался. Он сам не знал, что хотел увидеть — страх, раскаяние? Или еще раз почувствовать свою силу и надежность системы, выстоявшей после случившегося? Одетый в серую форму охранник провел его по коридору к металлической двери с небольшим окошком на уровне глаз. — Пуленепробиваемое стекло, — пояснил он. — Смотрите сколько угодно. Бродяга сидел на койке, прислонившись спиной к стене. Его глаза были закрыты, руки в наручниках — сложены на коленях, лицо казалось бы умиротворенным, если бы не складка, пролегшая между бровями. — Я хотел бы поговорить с ним, — произнес Тесей. Охранник недовольно поморщился, но все же кивнул и потянулся за картой-ключом. Услышав звук открывающегося замка, Бродяга вздрогнул и открыл глаза. — Уже время? — спросил он, и Тесей с легким удовлетворением отметил дрожь в его голосе и побелевшие костяшки пальцев. — Нет, пока рано, — и вдруг ему в голову пришел предлог для этого странного визита. — Я здесь для другого. В старые времена осужденным на смерть разрешали последнее желание. Бродяга пристально смотрел ему в глаза. — Подавись, — сквозь зубы выдохнул он. — Мне не нужны подачки. «Огрызается, как попавший в ловушку волчонок», — мелькнула мысль у Тесея. — Это не насмешка, а знак уважения, — развел он руками. — Уверен, Бард рассказывал тебе, — имя далось с трудом. По лицу Бродяги пробежала тень. Какое-то время он молчал, борясь с собой, и наконец кивнул. — Хорошо. Свечу и спички. Его слова удивили Тесея, тот ждал просьбы — невыполнимой — о свободе, или о встрече с сестрой. На худой конец, о чем-то, что могло помочь забыться, но Бродяга попросил о вещах, абсолютно бессмысленных и бесполезных в камере, где были только металл и бетон. Тесей сделал знак охраннику, и тот послушно удалился и вскоре принес свечу и коробок спичек — с недавнего времени они были под рукой на случай перебоев с электроэнергией. Тесей взял их и вошел в камеру. Охранник попытался остановить его, но поспешно отступил назад, стоило встретиться с ним взглядом. — Бери, — предложил Тесей, но Бродяга покачал головой. — Не марайте руки, Архонт, — в последнее слово он вложил столько презрения, что Тесей с трудом подавил желание схватить и встряхнуть наглого мальчишку. Он разжал ладонь, и предметы со стуком упали на пол, Бродяга проследил за ними взглядом, и вновь откинулся к стене, показывая, что больше не скажет ни слова. В дверях Тесей обернулся и бросил насмешливо и зло: — Ты говорил, что мир — это порох, и одной спички хватит, чтобы его поджечь? Ну что же, действуй. *** Когда дверь затворилась, замок щелкнул и шаги в коридоре затихли, Бродяга спустился с койки на пол. Свеча укатилась к стене, коробок лежал там, где Тесей уронил его. Бродяга подобрал их и, немного поколебавшись, поставил свечу вертикально на пол. Зажечь спичку со скованными в запястьях руками оказалось непросто. Первая и вторая сломались, третья зажглась, хоть и не с первого раза. Он поднес спичку к фитилю, дождался, пока на его конце не загорелся огонек, и заслонил его руками от сквозняка. Пламя было почти потухло, но все же разгорелось вновь, уже более ярким и ровным. Огонь появляется из ничего, рождается, как человеческая душа. В первый раз Бродяга увидел обряд прощания, когда ему было семь. Изгои, ушедшие исследовать один из ближайших городов, вернулись раньше, чем было условлено. Из семи человек, покинувших лагерь, пришли только пятеро. Один из них едва держался на ногах, его лихорадило, одежда на боку промокла и потемнела от крови. Бард тогда провел у его постели несколько бессонных ночей, а Бродяга ходил по лагерю, предоставленный самому себе, смотрел и слушал. Трупоеды. Едва отбились. Кошмарные твари. Догнали. Разорвали на части. В один из тех вечеров он увидел, как Пенелопа, сестра одного из погибших, говорит с огнем свечи, обращается к нему, как к своему брату. Бард недовольно поморщился, когда Бродяга спросил у него, зачем она это делает, но все же ответил. Рассказал, что так некоторые люди пытаются смириться с болью и горем потери — верят, что умерший может услышать слова, сказанные огню, слова, которые не успели сказать ему при жизни. За куполом смерть часто была нежданной гостьей — звери, ледяные дожди, под которыми вдали от укрытия можно было замерзнуть насмерть, несчастные случаи, случавшиеся во время походов к соседним разрушенным городам. Вернувшись домой следующей ночью, Бард увидел, что лицо недавно уснувшего Бродяги мокро от слез, а на металлическом столе рядом с кроватью стоит огарок свечи. *** Бродяга отодвинулся к стене и взял свечу в руки. Пламя трепетало, он поднес его к лицу так, что почувствовал кожей тепло. Пожалуйста, пусть никто сейчас сюда не придет. Он закрыл глаза и представил себе Барда — не изломанное мертвое тело на мостовой, а живого, с улыбкой что-то рассказывающего Музе. Глаза защипало от слез. — Это моя вина. Он вспоминал свои разговоры с Бардом, и каждое воспоминание отдавалось тупой болью в груди — так много обличительных слов, злости и обиды, брошенное в пылу ссоры «я тебя ненавижу». Бард всегда был рядом, сколько Бродяга помнил себя. Умный, терпеливый, с доводящей до белого каления убежденностью, что именно он знает, как лучше поступать, и — надежный. Только с его смертью Бродяга понял, насколько неизменным был Бард в его мире. Могло произойти что угодно, но всегда был человек, одинаково готовый помочь и поспорить о чем-то. — Так не должно быть, — Бродяга почувствовал, что слезы потекли по щекам. — Ты не мог уйти просто так. Не мог. Я… я так скучаю по тебе. В нем будто надломилось что-то, сдерживающее все чувства в течение последних дней, и слова прорвались наружу сбивчивым шепотом. Все то, чего он никогда не говорил Барду, то, что хранил для каких-то будущих дней, которые не наступили и уже никогда не наступят. Он потерял счет времени, мир сжался до него самого и свечи в его руках. Парафин несколько раз капал на кожу, но Бродяга даже не вздрагивал, эта боль была привычной и неважной. Он не заметил скрипа отворяющейся двери и пришел в себя только тогда, когда охранники подошли к нему вплотную. — Еще минуту, прошу… — но его слов будто не слышали. Прежде, чем его грубым рывком подняли на ноги, Бродяга успел только положить на пол не успевший догореть огарок. Один охранник крепко взял его за плечо и вывел из камеры, Второй последовал за ними, чуть задержавшись, и, даже не почувствовав этого, наступил на свечу. Ее огонек потух под подошвой форменного ботинка.