Чёрное солнце

            Джисок слышит из кухни щелчок механизма входной двери и тихое шуршание в коридоре. Переложив поскорее оставшиеся в мешках продукты в холодильник, парень радостно выглядывает в прихожую и, к своему удивлению, никого там не обнаруживает. Очень тихо и темнота режет хрусталик, отпечатывая на глазном дне жуткие образы. Но он же точно знает, кто пришёл. Чужие обувь и сумка безвольно тлеют и испускают уличную прохладу в воздух прогретой квартиры – их разбросали подле входной двери так, будто они больше никогда не понадобятся их владельцу. Парень подходит к бедолагам, укладывает их на положенные места и слышит из всепоглощающего мрачного прохода в спальню тихий всхлип. Ему же не показалось? "Что-то не так," – вьётся на подкорке тревожной бабочкой мысль и щекочет разум. Он медленно и, подобая вошедшему, бесшумно прокрадывается к их спальне, чтобы лицезреть из прохода своего, ставшего столь родным, человека, который сейчас отнюдь не сияющей звездочкой распластался на кровати. Ноги без тапочек, берет и тёплое пальто молодой человек оставил на себе – вероятно не хватило сил сбросить как ботинки.             "Здесь точно что-то не так," – вновь проносится в голове у домашнего Шерлока Холмса в дверях.             У Чонсу же в голове тысячи и одна мысль кружатся в воспалённом сознании в ритме венского вальса и, в тоже время, мимо этого завораживающего праздника жизни прокатывается суховей перекати-поле. Он думает обо всём и ни о чём сразу. Проблемы яркими всполохами появляются на экране опущенных век. В ушах гудит иерихонская труба, на которой играет навалившаяся на его плечи титаническим грузом усталость. Его единственным желанием последние пару часов было прийти, просто лечь в свою постель и раствориться в ней, подобно приведению. Он даже не снимал пальто, лишь разулся, потому что будучи взрослым хорошо понимал, как потом задолбается отмывать пол от ошмётков ненавистной весенней грязи. Ботинки скинул, пустив их в рассыпную разбегаться по коврику в прихожей, лицо окунул в мякоть одеяла, лежит и старается дышать медленнее, успокаивая сам себя на уме. Как же он себя ненавидит в данный момент.             "Ты же ни в чём не виноват, иногда люди – это полное дерьмо? Ты имел когда-нибудь дело с дерьмом? Такое себе, хочу тебе сказать, конечно..." – отстранённо думает он, даже не вслушиваясь в окружающую обстановку квартиры. Он обычно приходил первый, но совершенно не учитывал, что сегодня полз в своё гнездо словно уж между травы. И белый шум вокруг не рассеивается, пока второй житель не подаёт голос.             – Чонсу-я... Всё нормально? – светлая голова Джисока отлично понимает, что ничего не нормально, но нужных слов он пока подобрать не может. Сознание рисует лишь его страхи на стенах. От беспокойства покалывает в пальцах. Да и возможно ли сейчас поддержать словами? Он и сам прекрасно видит, что случилось с его любимым, точнее догадывается, откуда тут ноги растут. Сердце сжимается от боли за близкого человека до размера атома и сочится едкой плавиковой кислотой, обжигающей и растворяющей стеклянные внутренности. Давно он не видел Чонсу настолько уставшим и... расколотым изнутри?             Тело на кровати в ответ слегка подрагивает и предпринимает попытку поддержать диалог.             – Пойдёт, – говорит виновник беспокойной атмосферы не поднимая головы, из-за чего звук выходит очень невзрачным и ещё более жалким отражается в его мыслях. Он судорожно вздыхает. У Чонсу совершенно нет сил даже чтобы продолжать дышать, все мышцы и связки заливаются адамантием и давят на пружины матраса под ним, не давая ему сделать и малейшего повода для движения.             – Тебе же наверняка там уже нечем дышать, – Джисок рассекает скованную плотными шторами мрачность комнаты и подсаживается на свободный край кровати так, чтобы повернуть мальчика-тряпочку за плечо лицом к себе. У того стеклянный взгляд, который он с трудом фокусирует на оппоненте, дрожащие зрачки и красные всполохи рваных сосудов вокруг карамельной радужки, душа как будто просматривается насквозь через эти зеркала в глазницах. На деле же это глаза человека, который выплакал солёное озеро Байкал и поселил там морских зверей. – Боже, что же у тебя случилось, хороший мой...             Чонсу берёт себя в руки и медленно сворачивается клубочком практически на руках у парня. Голова его покоится на коленках, периодически подрагивающие руки обхватывают талию. Лицо он поворачивает так, чтобы взгляд было меньше видно, носом зарываясь куда-то в область мягкой ткани на животе. Он не хочет смотреть сейчас даже в самые любимые глаза. Вероятно, потому что отёкшие веки болят и зудят, словно пустили обитателей слезного озера прорыть норы в белках глаз, а слезы катятся уже непроизвольно, мешая различать хрустальному взору черты ставшего ему родным лица. – Я так больше не могу, – по мелкой дрожи на плечах даже через плотное кремовое пальто видно, как его потряхивает от гасимой им же истерики. – Я такие усилия прикладываю, чтобы вставать каждый день, а они об меня лишь ноги вытирать желают. Почему я? Я не способен выносить такой стресс от этой работы и дураков оттуда, это за гранью фантастики, мне ещё не было так тяжело кажется никогда... – он всё же собирается с силами и поднимает снизу вверх вновь блестящие от горячих слез глаза, когда чувствует лёгкие прикосновения ладоней Джисока к своему плечу. – Почему нельзя вести себя если уж не профессионально, то хотя бы по-человечески, – он поджимает мелко рябящие губы и зажмуривается, погружаясь в мир, где существует только гладящая его рука и чужие тёплые колени. Хочется, чтобы они оба улетели сейчас за границы видимой вселенной и растворились там в звёздах, которые так любил рассматривать сам Джисок. "Я дома, наконец-то," – проносится ласточкой в его голове мысль, отгоняя приступ истерики от владельца туда же, куда он секундой ранее желал улететь сам.             Пара неровных вдохов и парень находит в себе силы и берёт управление сознанием в руки, начиная успокаиваться и дышать значительно ровнее. Он ненавидит то, что разучился просто плакать. Его сознание всегда балансирует между двумя полярными точками – либо ты не плачешь никогда, либо ты плачешь так, что родственники и друзья начинают набирать номер скорой, спасателей и сами плачут в трубки.             Молодой человек чувствует боль и тяжесть, ложащихся на его душу всё новыми и новыми слоями, и каждый такой пласт – тяжелее предыдущего в несколько тысяч раз. Каждый пласт замыкает его способность поверить в то, что он начнёт жить и не будет срываться в бездну всякий раз, когда добавляется новый лоскут. Он прекрасно понимает, что должен отпустить эти негативные эмоции, но слёзы сами шли когда не нужно. Глаза смиренно и мягко закрываются, уставая различать ворсинки на чужой кофте, мелкие капли сверкают росой на дрожащих ресницах.             Джисок редко видит Чонсу плачущим, он знает, как тяжело это даётся его парню из-за душащего его заболевания. Чонсу на его коленках в такие моменты из здорового взрослого парня превращается в маленького, потерянного котенка, пушистого и до глубины души напуганного своим положением. Он приоткрывает губы, чтобы втянуть побольше воздуха, так как нос налит свинцом, глубоко вздыхает и решается на то, чтобы рассказать о своём дне.             Его рассказ начинается с того, что он держался как мог сегодня – абсолютно всё шло наперекосяк и постановка нового эксперимента на установке в их отделении была под угрозой полного срыва. Если быть точнее, полного нервного срыва у Чонсу, как у руководящего лица. Люди как-будто сговорились вокруг него с целью свести его с ума и выбить из него остатки желания жить и двигаться, и у них это прекрасно получилось – мало того, что они запороли свою работу целиком, так ещё и человек, которому Ким смиренно доверял эти года, накричал на него после того, как уничтожил все труды Чонсу своими руками. С его приказами не считались, его не слышали, его как будто не существовало. И хотя право на крик в данной ситуации было лишь у самого Чонсу, казалось бы, ведь это не он всё испортил – виноватым перед самим собой в итоге оказался сам Ким. Его товарищи по работе внимали его возмущенной речи в офисе, после чего готовность держать себя в руках окончательно покинула своего владельца.             После того, как он в панике выскочил на лестницу рабочего корпуса, коллеги его лицезрели там уже с курантами и криками. Друзья нашли его среди ступеней спустя пару минут от офисного разговора. Фигура, сидящая у стенки на кафеле, вся в слезах и с красными щеками, после неудачных попыток успокоиться и растереть лицо, заходилась в беззвучных рыданиях. Он отгонял эти слезы как только мог, то качался вперёд-назад и пытался дышать по счёту, то снова трясся, как безумный. Он многие месяцы боялся вновь потерять нить, он боролся с настроем и учился заново пропускать через себя счастье и радость. Учился покидать свои комфортные четыре угла дома и постель. Чтобы потом как по щелчку откатиться к старту. Пока другие даже такую простую работу выполнить не смогли. Знакомые безуспешно утешали его и говорили успокоиться, а он думал только о том, что ему не становилось легче ни на минуту. Никогда не работает призыв к успокоению, пора бы уже всем наконец-то это понять.             – Я чувствую все твои переживания, насколько это возможно, и безумно тебе сочувствую, – Джисок легонько гладит сердечного друга по плечам и спине, так осторожно, будто бы боясь задеть рычаг, который отвечает за целостность сознания его партнёра. – Я все понимаю, это нормальная реакция в твоём положении. Чонсу, только пожалуйста, услышь меня сейчас – всё нормально, ты дома со мной, и ты не запустишь своё состояние одной новой истерикой, просто нужно было избавиться от накопившегося напряжения. Иначе твоя хорошенькая головушка бы взорвалась, – говорит он тихо, лишь бы не потревожить хрупкую грань уже своего спокойствия. Тяжело оставаться в стороне, когда ты знаешь глубину проблемы дорогого тебе человека, тяжело не принимать всё близко на душу.             – Я дома... – через вновь скользящее на встречу рыдание выговаривает Чонсу. – Дома, – зажмуривается ещё сильнее. Перед закрытыми веками всё ещё стоит сцена, как он кричит на лестнице от безысходности и злости, как пытается объяснить коллегам, что он не хочет, чтобы его видели и утешали в данный момент. Старший по званию и по совместительству его старый друг Гониль на душераздирающие крики лишь спокойно обнимает и гладит его по голове, говоря, что такая ерунда не стоит его столь горьких слез. Но это не ерунда! Это пуленепробиваемая тупость других его напарников, менее осведомленных, как нужно вести себя в обществе и видимо, не боящихся за свою жизнь и жизнь других людей. Все могли погибнуть, будь судьба сегодня нацелена на это, но она погубила лишь невиновного ни в чем и эмпатичного Чонсу. Это отношение сотрудников к нему и их общему делу, оно бесит настолько, что злость сочится их глаз солью – он ненавидит, когда его не слушают, не слышат и ни во что не ставят. Он говорил, предупреждал сто раз их и старшего по смене, что так делать нельзя, но они все равно сделали и поплатились. Не первый раз. Кроме как кричать там уже ничего не оставалось.             "Тссс, дыши, мой друг, да, они идиоты," – говорит старший ему совершенно умиротворённым и спокойным тоном, хотя, если бы Чонсу видел его лицо в тот момент, то он бы с лёгкостью понял, как напарник за него в действительности переживает. "Они идиоты и ты не сможешь их переучить или написать для них такую инструкцию, которая бы работала в каждой жизненной ситуации," – Гониль достаёт из кармана рабочей рубашки платок и осторожно вкладывает его в трясущуюся руку плачущего.             Сидящий ступенькой ниже лицом к ним Сынмин лишь выдает: "Да они конченые уёбки, что с них взять."             Гониль на него лишь злобно зыркает.             "От твоих душевных порывов ему легче тоже не будет, так что не смотри на меня так, праведник," – фыркает на вышеупомянутого их младший сотрудник. "Да, они полные идиоты. Идиоты всегда профессионально доводят хороших людей до ручки, но мы твои переживания прекрасно понимаем, и нужно успокоиться, иначе у тебя сейчас лопнут глаза. Вообще, всё это случилось из-за твоего тупого напарника, возомнившего из себя важную фигуру, коей на деле всегда являлся ты. Он ещё и в отпуск свинтил, ну точно тебя подставил. И никто бы не допустил таких ошибок, если бы не он, и если бы у людей вокруг были мозги, а твои нервные клетки не умирали бы сейчас легионами. У тебя есть с собой успокоительное, кстати?"             "Кажется моя идея с корвалолом и тонометром на самом видном месте собирает всё больше подтверждений в срочной необходимости," – Гониль грустно улыбается своим словам.             "Я уже их выпил, у меня есть средство посильнее всех ваших корвалолов и чаёв," – отвечает заходящийся рябью Чонсу и выдаливает из воспаленного горла новое рыдание. Гониль обнимает его посильнее.             "Значит скоро отпустит!" – бодро отвечает ему Сынмин, похлопывая его по предплечью. "Давай, кисуль, бери себя в руки!"             Но Чонсу уже миллион раз убеждался, что легче не становится Н И К О Г Д А. Даже лёжа дома рядом со своим добрым, умным и солнечным Джисоком, он не чувствует спокойствия и умиротворения. Будь она проклята, эта болезнь F32.2. Слёзы всё ещё льются против его воли, подобно морским приливам, мерзкие скользкие крысы скребут по задней стенке гортани, вызывая хриплые покашливания, наконец забитые носовые пазухи портят и без того сбитый ритм дыхания. Больше всего он боится вновь потерять себя, как тогда ранее, когда уходил в истерики с бесконечным потоком слез, соплей, слюней и отдышкой. Ему плевать на себя, он просто не хочет пугать и напрягать Джисока. Сейчас он уже решает эту проблему и таких приступов давно не было, но психика всё равно перегружена и напряжена настолько, что, кажется, он электрическими разрядами заряжает все вещи вокруг этой статикой.             Он ужасно от этого всего устал.             Чужие пальцы вырисовывают на его макушке незамысловатые узоры, пока Чонсу продолжает вполголоса вещать о том, что же конкретно так выбило его из колеи. Собеседник лишь тихонько угукает и изредка отвечает, чтобы не отвлекать поток сознания. Терапия срабатывает, рассудок борется и берёт верх.             – Спасибо, что поделился со мной...             – Это тебе спасибо, что смог меня выслушать, – даже воздух вокруг становится легче, ведь домашней кошке на коленках солнечного мальчика стало немного спокойнее, вопреки его страхам.             – Давай мы с тобой сейчас поднимемся, очень осторожно, и пойдем умоемся, а потом ты посидишь на диванчике, попьешь чай, пока я нам что-нибудь приготовлю, договорились? – вкрадчиво предлагает Джисок, одновременно слегка наклоняясь и целуя травмированного сожителя в лоб, покрытый лёгкой испариной, после чего легко соскальзывает с края кровати и протягивает руки Чонсу.             Кажется весьма удивительным то, как тому удаётся так легко утянуть Кима за руки прямиком к раковине, но уже через пару минут – и пальто на вешалке, и контейнер из сумки телепортируется на кухню, и в квартире стало светлее и веет весенним тёплым вечером. Чонсу сидит на краю ванны, пока ему осторожно вытирают раскрасневшиеся глаза салфетками и капают капли для устранения дискомфорта от лопнувших капиляров. Джисок уже хотел умыть его сам, как мама маленького ребенка, но парень замахал руками и встал умываться самостоятельно. Его слегка шатает от былого недостатка кислорода, а голова начинает трещать по швам стоит ему наклониться ближе к воде. Однако как только вода растекается по ладоням – внутри него что-то щёлкает и тут же отдает покоем и светом. Умываясь, он думает, что ему стоило ползти в ванну сразу, как он зашёл в дом, но тогда потом Джисоку было бы сложнее его отсюда выковырять. С другой стороны, он надеялся, что тот ещё не пришёл и что он успеет малость прийти в себя, да и винить себя в такой слабости ему было тяжело. Ему не нравилось не то, что он может выглядеть слабым, как скорее умалишённым. Но для Джисока всё это было понятно, как ясный апрельский день – это физический недуг и его любимому человеку просто нужны время и помощь.             – Может тебе ванну теплую с маслами набрать? Полежишь, погреешься, отмякнешь, – говорит уже более радостно главный помощник в жизни Чонсу.             – Нет, солнце, я так усну и останусь превращаться в русалку, – тот выныривает из потока воды и поворачивается прямиком в мягкое полотенце, дергаясь и пугаясь внезапной преграды из хлопка и чужих рук, вытирающих воду с лица и волос. – Квак Джисок, я не маленький, дай я вытрусь сам.             – Да что ты говоришь, родной? – по-матерински наиграно вторит тот, – А в моих глазах ты сейчас выглядишь разве что как маленький котёнок, испачкавшийся молоком, – вытряхивая мягкой тканью последние капли из чужой чёлки, он кладёт полотенце на сушитель и уводит Кима из ванны на светлую кухню.             – Посиди немного так, – слышит удаляющийся голос сквозь непрекращающийся гул в ушах Чонсу. Через пару секунд он чувствует вибрацию от приближающегося топота и затем резкое прикосновение массажной расчёски к воспаленной от бесчисленных попыток вырвать вместе с волосами и все свои страхи, тревоги и надежды голове. Волосы потихоньку возвращаются в свой приличный и ухоженный вид, а туман вокруг становится яснее.             – Вот теперь ты хотя бы на пару процентов больше похож на человека, – Джисок обходит его со спины, где только что приводил причёску в порядок, и его шебутные ладони находят покой на чужих опухших щеках. – Ну, и кто это тут у нас такой молодец? – он осторожно оглаживает мягкую кожу и смотрит своими светящимися глазами, будто зашивает так все раны на душе.             – Ты, вероятно, – с самой нежной улыбкой отвечает ему Чонсу, медленно моргая. – Иначе благодаря кому я ещё держусь на плаву, – он ластится к родным рукам, как будто они могут с минуты на минуту испариться.             – Да нет же, это всё ты! – тот лишь продолжает светиться. – Посмотри, как хорошо ты работаешь над собой, я лишь нахожусь рядом и приглядываю, как быстро ты успокоился, – тонкие руки плавно перетекают с щёк на спину и плечи, и парень обнимает свою большую кошку, поглаживая вдоль лопаток. Становится так тепло, что Чонсу остаётся лишь начать дышать, как раньше, что-то внутри тянется к свету другого человека и не собирается его отпускать. – Всё нормально, не ругай себя за то, что переживаешь за других людей, не ругай себя за свои слабости и прекрасные черты, ты пережил этот день, ты настоящий герой! Скоро пойдём с тобой отдыхать. А пока, – Джисок нехотя отрывается от тёплой фигуры и следует к холодильнику, – у нас есть соусы и заготовки для твоих любимых токпокки. А пока я разогреваю нам еду, может, подумаешь, что бы нам посмотреть?             – Счастье.             – Что, родной?! – Квак обеспокоенно поворачивается на душевного соседа, думая, что тому стало дурно и он зовет на помощь.             Чонсу удивляется, пока с осознанием ситуации в его горле впервые за день приятной щекоткой рождается смех и горькие когти перестают царапать его изнутри. Они вырвались, боясь остаться в темноте, но сейчас им уже не страшно.             – Дораму "Счастье", а ты о чем подумал? – он добродушно улыбается на чужой смущенный взгляд и медленно поднимается с теплого стула. – Но самое настоящее счастье тут действительно ты, – свои слова, убеждения и страхи он запечатывает на чужих губах.