***
К соревнованиям ободранная кожа на коленях успевает зажить, однако прямо перед прибытием в столицу на его шее с почти неощутимым покалыванием образовывается ещё одна фиалка. Совсем крошечная, она красуется на пару сантиметров выше правой ключицы: в таком месте, которое не прикроет ни один ворот футболки. Видимо, избавиться от неё не получится, пока они не дойдут до гостиницы: в автобусе со всеми сокомандниками её отрывать вовсе не хочется. Очень невовремя цветок попадает под взор Феликса — питч-подающего и души их команды. — Ты всё ещё отрываешь эти цветы? — уточняет он, с некоторым сожалением глядя на фиалку. Чонсу сухо кивает. Везёт, что голос собеседника достаточно тихий, чтобы в общем шуме остаться неуслышанным. — Зачем ты это делаешь? — спрашивает Феликс, действительно беспокоясь. — Хочешь, чтобы все думали, что ты слишком крут для всего этого «бреда» с соулмейтами? На его лице улыбка, а шея прямо под подбородком покрыта плотным слоем первоцветов — результат недавней травмы их капитана Криса. И как только ему не мешает? Кажется, будучи способным на заботу и любовь, Феликс способен даже прорасти цветами насквозь и не заметить. Он улыбается устало, но всё так же заботливо, и Чонсу остаётся только кивать. Ведь он в праве выбирать свою судьбу самостоятельно, разве нет? — Знаешь, кстати, что цветы эти не просто так? Они на языке цветов обязательно что-нибудь значат, — продолжает Феликс, всё так же тепло и задумчиво. Не то, что Чонсу хочется это обсуждать: он планирует вежливо закончить разговор через минуту, если к этому моменту собеседник не захочет замолчать сам. Он ведь абсолютно точно не хочет слушать о связи между растущими из его кожи растениями и языком цветов. Ибо эта тема для него далеко не новая. — Например, первоцветы обозначают тихое счастье, а колокольчики — постоянство, — продолжает Феликс, почти ненавязчиво пытаясь разговорить Чонсу. — А вот фиалки — это то же самое, что сказать… — «Подумай обо мне», — перебивает он, заведомо зная всё, что связано с его ненавистными цветами. Собеседнику этот ответ очень нравится: — Всё-то ты знаешь… — говорит он, но в тоне слышится воодушевлённость. — Снова очень символично, видишь? Где здесь Феликс нашёл символичность, Чонсу остаётся только гадать. Он ведь и так все мысли этому бедолаге с исцарапанной кожей посвящает, куда о нём больше думать? — Не вижу, — отвечает он и продолжает смотреть в окно. Город встречает тёплым ветерком, дешёвой гостиницей и кучей неприятно знакомых лиц: тут и там маячат бывшие, нынешние и будущие соперники. С кем-то из них Чонсу даже здоровается: например, с Джуёном и Хёнджуном из Тэгу, с которыми они играли в прошлом году, и с ребятами постарше, одногодками Криса и Феликса. Лиц много, и почти так же много голосов — громких и болезненных для его ушей — но он продолжает идти за капитаном, как и учили. Сегодня им дают время отдохнуть и освоиться, а уже завтра начнут выжимать все соки. Чонсу уверен, что город только на первый взгляд дружелюбный: на самом деле он планирует втоптать в грязь каждого недостойного, опрокинуть самооценку любого самоуверенного. И даже фонари на улицах, по которым вечером они идут прогуляться с Сынмином, кажутся угрожающими. Чонсу не боится играть, Чонсу боится остаться без единого свободного места на теле.***
Игра начинается тихо и спокойно, как и обычно. Команды привыкают друг к другу, отмечают особенности и запоминают слабости, чтобы дотянуться до прохода в четвертьфинал. Вылететь на первой же игре не хочет никто. Зал слишком просторный: в одно время с ними проходит ещё несколько игр, и поначалу это сводит с толку и жутко отвлекает, но со временем игра обволакивает целиком, забирает всё их внимание, и кроме победы ни о чём думать не получается. Там — за сеткой — шесть пар самоуверенных глаз, но выделяет Чонсу капитана. Невысокий доигровщик с мягкими чертами лица и подчёркнутой цифрой «2» на чёрной форме с самого начала игры, с самого рукопожатия заставляет Чонсу закатывать глаза и поджимать губы: они даже не знакомы, а этот парень уже подмигивает и ухмыляется, глядя на него. Вот тебе и команда из столицы. Чонсу раздражается, но на игру это никак не влияет: ладони с многочисленными пластырями на пальцах блокируют одну атаку за другой, не давая противникам вырваться вперёд. Где-то в конце первого сета в нём наконец просыпается азарт. Может, это из-за счёта, складывающегося не в их пользу, а может, на тайм-ауте капитану противоположной команды не стоило поддразнивать центрального блокирующего. В любом случае, пять очков, на которые их обгоняют соперники, уже кажутся нужнее воздуха. — Сынмин-а, пасуй и мне тоже, — невзначай напоминает Чонсу, всё ещё вражески испепеляя взглядом чужого капитана. — Как же они меня раздражают. Крис добродушно смеётся: — Наш Чонсу наконец проснулся? — он одобрительно хлопает сокомандника по плечу. — Я уж думал, ты не попросишь. Их защита всегда на высоте — не зря ведь они на национальных — но атаки, которые легко даются только трети всей команды, всё ещё оставляют желать лучшего. Они стараются, как могут: Сынмин у сетки сосредоточенно пасует всем по очереди, но очки получается заработать только через раз, и то не всегда. На их фоне команда за сеткой кажется едва ли не безупречной. От внезапного воодушевления Чонсу даже забывает, что сейчас он должен сидеть на скамейке и ждать: переход именно тот, после которого на поле выходит либеро. Джисок чуть ли не сбивает его с ног, выбегая вперёд и становясь на своё место позади остальных ребят. — Если сейчас не проиграем, то обязательно дам тебе пару пасов, хён, не волнуйся, — уверяет его Сынмин, хлопая по спине. Чонсу сухо благодарит связующего и возвращается назад, к Феликсу и остальным запасным игрокам. Он не хочет отдавать ни первый сет, ни победу в целом команде противника. Конечно, такое нежелание проигрывать посещает каждого из них из игры в игру, но в этот раз Чонсу особенно серьёзен: он жить не сможет, если вдруг пройдут дальше не они, а эти наглые и непредсказуемые столичные парни. С лица их капитана хочется стереть эту глупую улыбку. И, как назло, он сейчас тоже на скамейке, ждёт ещё пары переходов, чтобы вернуться на поле. Или не ждёт: ему как будто только в радость лыбиться, глядя на Чонсу оттуда, без преград и отвлечений. Он поклясться может, этому капитану не так интересно наблюдать за игрой, как играть с Чонсу в гляделки. — Он меня бесит, — говорит он Феликсу, на что тот направляет взгляд в ту же сторону и замечает человека, которому эта фраза и посвящалась. — В чём смысл мне улыбаться с начала игры, ему делать больше нечего? Капитан замечает взгляд Феликса, и его улыбка по-странному смягчается. Он машет их питч-подающему, а затем отворачивается вместе с сигналом свистка. — А, ты про Гониля? — тот машет в ответ, но уже поздно. — Это да, он… умеет раздражать людей. — усмехается Феликс. — Может ты заметил, при рукопожатии Крис ему чуть ладонь не вырвал, так что я не удивлён, что он и тебя сумел начать провоцировать. Ты не ведись, а то всё будет, как он захочет. В последний раз взглянув на капитана, Чонсу кивает и возвращается к игре. «Красивый, зараза. Ещё бы не улыбался, как придурок…», — думает он. Пожалуй, в Гониле больше всего раздражает его почти абсолютное соответствие с типажом Чонсу.***
Столица действительно дружелюбная только в начале, вместе с её завышенными стандартами и высокомерными людьми. Чонсу от неё уже устал, из-за невозможности взять ни первый, ни второй сет, из-за надменных насмешек со стороны соперников, из-за нервного шага Криса, проходящего мимо с командой: «построиться». Они вновь жмут друг другу руки, на этот раз с гораздо меньшим энтузиазмом. Уже покидая поле, Чонсу чувствует чужую руку на спине и уже хочет отмахнуться от неё, думая, что это Сынмин или Феликс, собирающиеся вновь дарить ему ненужную и незаслуженную поддержку. Он понуро оборачивается, но тут же отскакивает на полметра, вместо сокомандника видя капитана победившей их команды. Он едва не врезается в кого-то позади. — Эй, аккуратно-аккуратно, — тянет к нему руки Гониль, отодвигая от потока проходящих мимо людей, — всё нормально, это я. Чонсу был готов стереть эту улыбку с лица своей победой, но засматриваться на неё он явно не готовился. Она добрее и приятнее, чем на поле, Гониль словно правда хочет подружиться. Теперь. — Хотел сказать, что ты круто играешь. Я ещё в прошлом году смотрел ваши игры, тебе идёт твоя позиция, — несмотря на то, что у этих слов определённо был потенциал прозвучать высокомерно и оценивающе, звучат они как комплимент. Причём настоящий, искренний. Чонсу даже удивляется. — Спасибо, — коротко благодарит он, не напрягаясь, чтобы похвалить в ответ. — Как тебя зовут? — спрашивает Гониль. — Через пару лет буду хвастаться, что познакомился с тобой ещё в школе. Недоверчиво хмурясь, центральный блокирующий не успевает даже подумать, хорошая ли это идея — заводить дружбу с самоуверенным столичным парнем, ведь со спины его касаются уже вполне знакомые ладони. — Чонсу-я, всё в порядке? — Крис игнорирует его собеседника, явно намереваясь отвести Чонсу куда подальше от неприятного им обоим человека, за что тот ему невероятно благодарен. — Пошли, все наши ребята уже далеко впереди. Гониль мычит что-то себе под нос, но задерживать их не собирается, только кричит вслед уходящему Чонсу, что ждёт его на следующих своих играх. «Ещё чего», — думает парень. Ни на какие игры Гониля он ходить не станет — это только напомнит о его собственном поражении и ударит по самооценке, как доигровщик по мячу, со всей силы. Крис его отпускает, и просит с Гонилем не связываться — скользкий тип, слишком неопределённый и мутный, непредсказуемый. Что они там между собой не поделили — остаётся только гадать.***
Ещё несколько фиалок его настигают так же неожиданно, хотя Чонсу уже давно должен был привыкнуть. Они с Сынмином обедают перед четвертьфиналом — хочется, всё-таки, узнать, какие из команд пройдут дальше. Оба в глубине души надеются, что их единственные соперники на этих национальных тоже долго не продержатся. Ттокпокки из доставки острее, чем в их родном городе, и Сынмин с аппетитом ест их один за другим, приговаривая, что так вкусно ещё никто не готовил. С одной стороны, Чонсу согласен, но с другой — они вряд ли стоили своих денег, какими бы приятными на вкус ни были. Вообще-то, Крис строго-настрого запретил им заказывать еду в гостиницу, но время общего обеда они оба проспали, а идти на игры голодным — тот ещё опыт. Даже если ты зритель. Примерно на середине порции Чонсу чувствует острую боль, от которой непроизвольно складывается пополам. Снова фиалки, и снова на коленях, как будто другого места для травм у его родственной души совсем нет. Они расцветают стремительно, целеустремлённо, завоёвывают территорию на коже Чонсу, словно им там и место. Перед зажмуренными от болезненных ощущений глазами уже плывут цветные пятна, а колено перестаёт пульсировать только через несколько мгновений. И впервые за долгое время Чонсу срывается, позабыв и о долгожданном обеде, и о Сынмине прямо напротив. От фиалок тошнит — не обязан же он терпеть всю эту боль ради фантомного соулмейта, которого он может и не найти. Чонсу отрывает несколько бутонов сразу, не церемонясь, и только крик сокомандника и кровь, медленно скапливающаяся на коленях, отрезвляет его. Как же он устал. — Хён, ты… — не стараясь завершить очевидную фразу, Сынмин вскакивает с места и бежит к сумке за аптечкой. Ттокпокки, вкуснее которых он не пробовал ничего, отходят на второй, а то и на третий план, остывая в тарелке с парой палочек для еды. Кровь стекает по голеням и едва не капает на чистый гостиничный пол — Сынмин с трудом успевает впитать её ваткой. — Прости, — наконец произносит Чонсу таким же пустым, как его взгляд, голосом. Сынмин тяжело вздыхает. Ему прекрасно известна эта боль — он такую тоже регулярно испытывает. Но если для него она — символ близости с родственной душой и повод за неё поволноваться, трепетом наполняя добродушное сердце, то Чонсу в ней видит только предопределённость и капли вязкой крови. Сынмина это раздражает, как и каждого, кто хоть немного за Чонсу беспокоится, но тот упрямый и пессимистичный, а ещё до ужаса гордый. Как будто кроме его невесёлого мнения больше ничего не стоит доверия. Сынмин задирает его шорты, и вид открытых ран заставляет его кривиться: кто вообще предпочтёт это безобидным цветам на коже? Новый кусок ваты, пропитанный спиртом, ложится на красные разорванные части кожи под упрямые возгласы Чонсу «я сам» и «дай сюда». — Хён, не брыкайся! — выдаёт Сынмин, с удивлением замечая, что Чонсу чуть успокоился. Когда оба колена старшего оказываются обработанными и — снова — перебинтованными, Сынмин со спокойной душой садится доедать свой остывший обед. Его взгляд просит ответов — что это было? А главное — для чего? — Нет, ты же просто упрямый, хён, — дожёвывая кусок острой говядины, возмущается Сынмин. На его виске пару недель назад пророс плотный слой гипсофилов, к которому он всё не может привыкнуть. Чонсу кажется это милым — он всегда говорил, что нежно-розовый Сынмину к лицу. Теперь эта фраза воспринимается буквально. — Они мне мешают, — стоит на своём Чонсу. К своей порции он не прикасается, а затем и вовсе толкает ближе к Сынмину, заверяя, что он наелся. — Чем они тебе там мешают? Придавил наколенниками или накрыл сверху джинсами — и вперёд! Никаких проблем, — он экспрессивно пожимает плечами, словно это самые очевидные вещи на свете. Так оно и есть, просто не для Чонсу. — Мне мешает сама мысль о том, что они где-то там, — он указывает на колени, а затем и на шею. — Мне слишком противно осознавать, что я прогибаюсь под какую-то глупую систему этого мира с нескончаемыми предопределённостями. Сынмин закатывает глаза: — Глупый ты, хён, — беззлобно произносит он. — Глупый и упёртый, даром, что такой красивый. Упаковки от еды вместе с бумажными стаканчиками и одноразовыми палочками летят в урну, а Чонсу на столь обидное высказывание отвечает коротко и со вкусом: — Нет, ты.***
Игры смотреть интересно, но очень обидно: ведь на месте тех или иных везунчиков могли оказаться они, касаться мяча и проводить атаки, но им не удалось. Всё решили несчастные пять очков. Чонсу горько это осознавать, но вслух он ничего не говорит — рядом Крис, у которого и без него точно такие же мысли в голове. И только слева успокаивающим шумом переговариваются Феликс и Сынмин, без капли зависти или сожаления обсуждая чужую игру. Матч их вчерашних соперников Чонсу упорно игнорирует: посмотрит следующий, если они не пройдут дальше. А если пройдут, что ж, в их комнате есть огромная подушка для слёз. — Пойду на вчерашних посмотрю, — вздыхает Крис, — мало ли, вдруг они проигрывают, а мы не знаем. Усмехнувшись, Чонсу отмечает, что вместо «вдруг» сюда идеально легло бы «надеюсь». Всё же, именно эта команда раздражает их сильнее, чем любые другие. Ожидаемо, за капитаном слепо идут и Сынмин, и Феликс, оставляя Чонсу наедине с мыслями и игрой двух сильных команд. Игра-то интересная, вот только смотреть её в одиночестве совсем не хочется, а сокомандники уже далеко впереди — знают ведь, что уговаривать его бесполезно. Колени всё ещё слегка покалывает при каждом шаге. Вздыхая в унисон со скрипом подошвы об пол спортзала, Чонсу смиренно отрывается от перил и уходит. За остальными или обратно к себе в комнату — он решает по пути, и в самый последний момент сворачивает к выходу, не найдя повода наблюдать за чужой игрой.***
— Хён! — дверь в комнату распахивается, чуть не впечатываясь Чонсу в уставшее лицо, и с порога Сынмин продолжает кричать, что им нужно срочно поговорить. Выясняется, что одного определённого капитана с глупой, но красивой улыбкой, сегодня на игре не было. Сынмин выжидающе смотрит, как будто надеется, что Чонсу поймёт всё сам и будет не менее шокирован. Чонсу не понимает. — Его не было из-за травмы, хён! — не перестаёт Сынмин. — Потому что знаешь что он сделал? Он пока разогревался, обоими коленями впечатался в скамейку. Взгляд падает на перебинтованные коленки, наполовину прикрытые свободными шортами. «Нет, не может быть», — проносится в голове у Чонсу, и он спешит эту мысль озвучить вслух. Они не могут быть родственными душами. У Сынмина брови ползут вверх — так, что даже гипсофилы на виске дёргаются. — Да почему нет-то? — спрашивает он голосом, пропитанным отчаянием. Комната наполняется незримым напряжением. — Соулмейты должны хоть немного друг другу подходить, — уверяет он. — Мы с ним вообще не подходим друг другу. Сынмин недовольно поджимает губы. «Как так можно?», — думает он. — Так ты его даже не знаешь, — напоминает он, садясь рядом с другом на тесную кровать. — Чонсу, я бы всё отдал, чтобы встретиться со своим соулмейтом и узнать, всё ли с ним хорошо, почему ты так не хочешь хотя бы допустить, что нашёл его? Вся причина — в Гониле. А точнее, в той неприязни, что Чонсу к нему испытывает. Ну не может человек, всю игру не отводивший от него нахальный взгляд — словно он какой-то кусок мяса — оказаться ему родственной душой. А если и может, то пусть живёт один в счастливом неведении. Чонсу уже подсознательно планирует не носить шорты до отъезда, чтобы никто больше, особенно сам Гониль, не узнал о его ранах. — Мне одного короткого разговора с ним хватило, спасибо, — отрезает он. — Даже если Гониль действительно мой соулмейт, я с ним пересекаться больше не хочу. Слова звучат слишком твёрдо, и Сынмин всё же сдаёт назад, завершая разговор своим молчанием. Он совсем не понимает, как устроено мышление Чонсу, но решает оставить его в покое. Чонсу ведь не ребёнок. Возможно, он ещё хуже, чем ребёнок, но факт того, что он ещё и старше Сынмина, остаётся фактом. Он встаёт с кровати и ведёт по цветкам на виске, в глубине души надеясь, что Чонсу передумает. По словам Джисока, тот капитан получил травму точно в тот момент, когда они обедали, и на простое совпадение это не похоже. От судьбы не убежишь.***
На следующих играх Гониль тоже не появляется, и Чонсу почти переживает за него, но вся тревога заглушается осознанием того, что их команда даже без капитана проходит в финал. С одной стороны хочется увидеть поражение своих соперников, но с другой — раз они пересеклись с будущими финалистами ещё в самом начале, чувство стыда за поражение должно немного притупиться. — Боже, я как вспомню, как пришлось без Криса играть на региональных, аж в дрожь бросает, — Джисока передёргивает от воспоминаний. Играть без одного из блокирующих или доигровщиков — дело сложное, но лишиться посреди игры капитана — по-настоящему страшно, он бы никому такого не пожелал. Однако подтверждая своё неслучайное место в финале, столичная команда держится до удивительного хорошо, будто все на месте и ничего не изменилось с самой первой игры. Однако атмосфера немного другая: уже никто не кричит так часто, что они отлично идут и прекрасно справляются —эта функция капитана остаётся не исполненной. Чонсу усмехается с высоких трибун. Когда на региональном турнире Крис получил травму — ту самую, что ещё остаётся у Феликса первоцветами на шее — они едва не упустили свой шанс выйти в полуфинал, а затем и на национальные. Несмотря на то, что повреждение было довольно серьёзным, Крис вернулся уже на следующей игре, почти без боли, зато с огромным стремлением заполучить победу. — Мне кажется, этой команде и капитан-то особо не нужен, — предполагает Феликс. — Им что с Гонилем, что без него абсолютно нормально. — Мне тоже так казалось, — признаётся Крис, — но на сегодняшней игре заметил, что без капитана они на самую малость более напряжённые. Возможно, это будет ещё заметнее в финале. — Они и в финале без капитана будут играть? — спрашивает Джисок, хлопая ресницами. — Да, Гониль себе вроде колено вывихнул, сейчас с ортезом еле-еле ходит, — кивает Крис. — В любом случае, я не думаю, что он сможет играть послезавтра. Они всей командой дружно встают с трибун, собираясь на ужин, когда Чонсу — снова, в который раз — хватается за колено с громким шипением. «Опять на виду у всех, прекрасно», — с обидой думает он, подсознательно виня во всей этой боли именно Гониля, непонятно где сейчас находившегося. Хватаясь за Криса, он тяжело дышит, всё ещё прижимая ладонь к согнутому колену. — А? Что такое? — встревоженно спрашивает капитан, придерживая сокомандника за плечо. Но вскоре всё становится ясно, когда из-под штанины выпадает окровавленная фиалка. На этот раз цветок выпадает действительно случайно: видимо, лепестки зацепились за ткань на внутренней части джинсов и опали, стоило Чонсу перестать прижимать цветок ладонью к колену. И зачем он только снял сегодня бинты? Когда боль становится более терпимой, он натыкается на несколько обеспокоенных взглядов в свою сторону, но сказать или объяснить ничего не успевает. Заметив на синих джинсах тёмное пятно, Сынмин немедленно хватает его под локоть и ведёт в медпункт, не давая времени возмутиться. — Мы в медпункт, скоро будем, — машет он остальным ребятам. — И всё нормально, не впервой. Чонсу слишком стыдно, чтобы возразить. Сейчас придётся объяснять, почему на колене нет бинтов и почему он опять сорвал цветок — хоть это и было лишь случайностью. За неловкими шагами по светлым коридорам он даже подумать не может, почему эти назойливые цветы проросли прямо на незажившей ране. Боль была сильнее, чем когда-либо, но Чонсу кажется, что сильнее она была только от стыда перед сокомандниками и капитаном. — Хён, — на удивление мягким голосом зовёт Сынмин, не замедляя торопливого шага. — Да, глупый и безответственный. Да, я, — опережая его, тараторит тот. — Да нет же, у тебя поверх раны цветок вырос? Вопрос остаётся без ответа, ибо Сынмин останавливается перед дверью в медпункт и наспех её открывает, заводя туда Чонсу. Тот не знает, даже предположить не может, на ране красовалась та фиалка или рядом с ней, но покалывания в области колена нервируют. Хочется просто содрать кожу и никогда больше этой боли не чувствовать. Только вот Чонсу знает, что его родственная душа его даже без кожи цветами покроет. Целиком, без единого пустого сантиметра. Однако все эти мысли уходят куда-то далеко, образуя в голове центрального блокирующего жалкую пустоту, стоит увидеть на кушетке сидящего Гониля с медсестрой, перевязывающей ему колено. На другом и вправду красуется чёрный ортез, подтверждая его травму. В руках капитан держит бутон бальзамина, изначально белого, но перепачканного в крови, прямо как та фиалка, оставшаяся лежать на полу у трибун. Чонсу сглатывает. Бальзамин — как символ неравенства, как сказать родственной душе: «Мы не ровня». — О, привет, Чонсу-я, — улыбается ему Гониль. Оказывается, фиалка проросла прямо из рваной раны, едва успевшей покрыться корочкой, за что медсестра с искренним сожалением извиняется: обрабатывая Гонилю колено, она по неосторожности умудрилась оторвать хрупкий бутон бальзамина, напоминающего чистую и нежную снежинку. В подтверждение их связи, в которой они оба уже успели удостовериться, Чонсу просит капитана показать левое предплечье, ожидая увидеть цветок и там. Вчера он обжёг это самое место на ужине, и, как и предполагалось, у Гониля там маленький, уязвимый белый бутон с раскрытыми тонкими лепестками. — Я так и знал, что это ты, — произносит капитан, как только они выходят из медпункта, оба с перевязанными коленями. Сынмина как ветром сдуло за это время — наверняка побежал доносить до Криса и Феликса хорошие новости. Чонсу тоже знал. Тем не менее, готов явно не был. — Из всех, кого я знаю, ты, пока что, самый жестокий, — грустно усмехнувшись, признаёт Гониль. Чонсу только сейчас замечает в его интонации треск — будто разбивается его напускная надменность. — Или нет. Зависит от того, почему ты избавлялся от этих цветов столько лет подряд. Неужели правда меня ненавидел, даже не встретив? От мягкой интонации Гониля становится не по себе. — Я ненавидел не тебя, а саму идею родственных душ, — объясняет он. — Мне меньше всего в жизни хотелось бы, чтобы за меня кто-то что-то решал, вот я и… вырывал цветы. Соулмейты — это правда про боль, но вместо того, чтобы делить одну боль на двоих, Чонсу предпочёл большую её часть на блюдечке принести Гонилю. Он даже предположить не мог, что на открытых ранах, синяках и ожогах тоже могут прорастать цветы, увеличивая процент пронизывающей тело боли вдвое. За несколько лет Чонсу вырвал с глаз долой десятки, а то и сотни ненавистных, но ни в чём неповинных фиалок, даже не подозревая, какой крест накладывает на соулмейта. На шрамах — кровавых и пугающих — цветы выглядят ещё страшнее. — Извини, — сквозь нервный комок в горле просит прощения Чонсу. Гониль смеётся, но обида в голосе никуда не пропадает. — Просто не отрывай их больше, ладно? На себе же смог сегодня почувствовать, как это ощущается… В коридоре так много людей, но Гониля всё ещё слышно отчётливее любого шума из криков и чужих разговоров. Может, на то он и капитан. — Прости, больше не буду, — повторяет зачем-то Чонсу. Тишина неуютная, пока они идут в сторону выхода по шумным коридорам, зато теперь Чонсу не убегает и не смотрит с горящим презрением. Вместо этого он пытается придумать, что такого сказать, чтобы немного развеять атмосферу. — Вы, кстати, в финал прошли, — не зная, в курсе ли тот, делится он. — Поздравляю. Гониль вдруг останавливается, заставляя Чонсу обернуться. Он выглядит до смешного неловко, стоя на одном месте с распахнутыми глазами и приподнятыми бровями. Кажется, новость до него никто кроме Чонсу ещё не доносил. — Ты… серьёзно сейчас? Не шутишь? — отмирает он, недоверчиво глядя собеседнику в глаза. Когда тот кивает со всей серьёзностью, лицо Гониля трогает гордая улыбка, такая счастливая, что Чонсу не может не улыбнуться вместе с ним — впервые за эти пару дней. — Вау… Я должен найти своих ребят. Сейчас же. С этими словами он шагает в сторону раздевалок, всё ещё сверкая радостными искорками из глаз. Он даже на такие новости реагирует относительно спокойно и сдержанно. Если бы на его месте был сокомандник Чонсу, то давно бы уже прыгал от счастья и воодушевления. — Ты идёшь? — оборачивается он. — Нам всё равно в одну сторону.***
— Чонсу-я! — слышит он за спиной. Голос знакомый, громкий, уже успевший запомниться своей глубиной. Он оборачивается, чтобы поприветствовать Гониля, и отходит чуть поодаль от школьного автобуса, чтобы поговорить с ним подальше от любопытных ушей Сынмина и всё ещё чуть недовольного взгляда Криса. — Ты обычно сюда не приезжаешь? На каникулы, например? Расставание не ощущается трагедией, но лёгкую грусть всё равно навевает. Двести километров — многовато для двух подростков, чтобы часто видеться, но Чонсу обещает поступить в Сеул через долгие полтора года, и Гониль ему верит, потому что так и будет. Последний матч остаётся за командой из Пусана, но серебро команду Гониля тоже устраивает. В конце концов, это были последние национальные только для их капитана, оставшаяся часть команды ещё наверняка поборется за золото и в следующем году. Вновь без Гониля, но хотя бы с капитаном. — Не обидно тебе? — спрашивает в день финала Чонсу, сидя на трибунах. Он на этот матч не хотел приходить до последнего, но жалобные глазки Гониля сделали своё дело. — Конечно обидно, — отвечает тот без промедления. — Если бы тебя не нашёл, то давно ушёл бы домой плакать. Давно хотел тебя попросить меня не мучать, а тут как раз и возможность появилась, теперь хоть жить спокойно можно. Всю жизнь мечтал, чтобы на моих болячках цветы перестали расти. Чонсу всё ещё стыдно от собственного эгоизма, но то, как Гониль произносит эти слова без тени злости или ненависти заставляет немного расслабиться. Видимо, та провоцирующая надменность оказывается в его распоряжении исключительно на поле во время игры, иначе Чонсу не может объяснить, каким образом капитан кажется совершенно другим человеком наедине с ним. Может, это способ судьбы заставить его не судить по обложке? — Мне казалось, я много о тебе думаю, — вздыхает он перед отъездом, из-за чего ловит озадаченный взгляд Гониля. — Ну, фиалки на языке цветов… Капитан тянет понимающее: «А-а-а», после чего вслух произносит то, что нежные цветы пытались донести до Чонсу последние несколько лет. — Подумай обо мне. — Обязательно. И теперь — по-настоящему, — обещает он.