***
— Тьфу, — сплюнул пленник. Девушка открыла камеру, принеся воды и хорошей еды для него. Прежде чем съесть, великаны всегда недельку откармливали людей. Так мясо было сытнее. — Человек? Как ты сюда вошла? У тебя есть ключи? Ты можешь меня вытащить отсюда? Как же Леони ненавидела подобные вопросы. Все, кто здесь оказывался, как бы они не оправдывались, грешники! И они должны были получить своё наказание, сварившись в желудках добрых и праведных хозяев! И поэтому девушка старалась не разговаривать с такими отродьями. Хоть великаны и говорили, что она сама такое же отродье, но всегда старалась и была прилежной! Хозяева ей сказали, что она, рожденная из-за пороков собственных родителей проклятой, старалась быть хорошей намного больше тех, кто явился на свет чистыми! Почему эти твари, что не воспользовались возможностями и привилегиями, что были с ними от рождения, хотели прощения и искупления, когда этого была лишена сама Леони?! — Еда? Господи, спасибо! — улыбался пленник. Это был кудрявый парниша, лет шестнадцати. Такой молодой, только жить начал, но уже попал в немилость божью! Парень набросился на еду, даже не помолившись перед трапезой. Какой мерзкий. Ничего, через неделю его сожрут, и тот будет наказан. — Ты такая худая… Хочешь, я с тобой едой поделюсь? Что? Есть вместе с этим грешником? Ужас! Леони испуганно посмотрела наверх, и положив ладонь на левое плечо, просила у бога прощения. — Стоп… Я знаю, кто ты, — парень, что до этого что-то быстро лепетал, умолк и стал хмур. — Ты та самая фанатичная девчонка этих людоедов, что помогает этим тварям убивать людей! Сумасшедшая! Правду говорили в городе сбежавшие про тебя! — Не называй хозяев тварями! Твари — это вы, что нагрешили! — девушка впервые заговорила с пленником. Наверное, она этим разгневает бога, но Леони просто не могла промолчать, когда оскорбляли тех, кто дал ей возможность очищения. — Я? Грешник? — тот отодвинул от себя еду. — Да мой самый большой грех — это непослушание! Вот я не послушался папеньку, перешёл дорогу ублюдку — сынку какого-влиятельного торговца, и быстро были куплены бумаги, где мне написали, что я убийца и вор! — Ты лжёшь! Хозяева не могут мне врать, ведь это не богоугодно! — Пресвятые четверо, как же сильно тебе промыли мозги, — вместо злости у парня проступили нотки жалости. — Знаешь, не все, кто оказываются съеден, чем-то разгневали бога. Они могли перейти дорогу тем, у кого есть день и связи, и отправлены на убой вместе с преступниками! Это, по твоему, богоугодно?! — Этого не может быть, — девушка схватилась за сердце, и облокотилась на пыльную стену. — Они не могли мне врать! Они говорили, что едят только плохих людей, а хороших нет! — Рассуждаешь, как ребёнок. Сколько тебе лет? — Лет? Я, я не знаю. — Хорошо, ладно, эм… Как часто к великанам приезжали в гости? Ну, другие люди, не те, что обычно жертв приносят, а такие, ну… С коронами, в латах. — Раз шестнадцать… — Значит, тебе около двадцати трёх. Не думаю, что ты запомнила прошлые встречи. А фамилия твоя как? — У меня нет фамилии. Мама как-то называла мне её, но великаны сказали, что это напоминание о моём грешном отце, и я запретила себе о ней думать, и со временем забыла, — Леони, сама не зная зачем, впервые разговаривала с пленником настолько долго. — Слушай… Ты спокойно ходишь среди них и ни разу не пыталась сбежать? Это ж насколько они внушили тебе нелюбовь к себе, что слушаешься их добровольно, ещё и благодаришь? Какой кошмар! Давай ты меня выпустишь? Я не грешник, правда. У меня есть план.Ты меня выпустишь, и потом за тобой придут и спасут тебя. Договорились? Это будет богоугодное дело, ты отпустишь невиновного! И твои хозяева не будут есть доброго. И, я тебе кое-что оставлю, чтобы мне было за чем возвращаться, — парень протянул папиросы и зажигалку. Он их украл у того самого сынка торговца, и именно эти чёртовы табачные изделия послужили причиной, по которой подросток оказался здесь. Леони задумалась. Но, её всю жизнь обманывали, поэтому она поверила этому пленнику. Да, конечно, он и правда был невиновен, но спасать Леони так и не пришли, — кому нужна была девушка людоедов с промытыми мозгами? Для остальных людей она была сумасшедшей убийцей.***
Эта встреча сильно повлияла на девушку. Теперь она намного больше разговаривала с пленниками, и это общение заставляло всё больше и больше задумываться над тем, что она делала всю жизнь. Каждый пленник твердил ей об одном — что Леони обманутая, несчастная, одинокая душа, которой внушили грехи, которых даже не было, и заставили холоднокровно свежевать тела других людей, убедив, что тем самым она очищает себя. Столько странных мыслей роилось в голове, но Леони поняла, что она меняется, когда тесак в её ладонях дрогнул. Вместе с тесаком дрогнула её вера. Больше девушка не думала, что делает всё правильно. Даже если эти люди нагрешили — разве нельзя было дать им другое наказание, чтобы они осознали свои ошибки? А те, что оказались здесь из-за случайности или купли — они заслужили такой участи? Разве убийство убийцы не является таким же грехом? Они должны получить наказание, что исполняли бы всю жизнь, а не простую смерть. Но сама девушка… Ей вдруг пришло осознание, сколько крови и жизней на её испещренных порезами от ножей ладонях… Всё это время, все ебанных двадцать три года, она думала, что спасается. Только вот, отчего?***
Первым шагом девушка сняла эти проклятые кандалы. Ноги гноились, постоянно болели и кровоточили. Иногда та развлекала себя, отрывая корочки, и делая себе больно. До этого Леони считала, что только доводя себя до ужасного состояния, наказывая себя, сможет угодить богу, заслужить искупление. Но теперь у девушки была другая цель — сбежать. Но Леони настолько ослабленная, худая, что явно не выдержит горного воздуха. Девушка любила оставлять себе вещи грешников, перед этим, конечно же, она просила у бога прощения, и выжидала долгое время, чтобы те очистились от скверны хозяев. Так она нашла сумку с мазями, и нанесла на кровоточащие раны средство. Оно чуть притупило боль, и помогало ранам зажить. Но шрамы, девушка была уверена, останутся с ней навсегда. Больше девушка не перевязывала себе крылья. Раньше она позволяла себе летать только на концертах перед великанами, но теперь тренировала их, как и всё своё тело. Леони готовилась к побегу. Девушка не знала, какого это — быть на улице, среди других людей. Какого это вообще, быть обычным человеком. Позволять себе слабости. Слёзы. Доверять кому-то, предавать и быть преданной, искренне смеяться и грустить. Быть рядом с кем-то. Ей часто говорили, что она одинокая, но Леони не совсем понимала этого чувства. Леони слушала рассказы пленников о своих друзьях и семьях, о том, что они скучают. Показывали помятые чёрно-белые выцветшие фотографии в кулонах, рассказывали про любовь, дружбу, товарищество, взаимопомощь. Почему-то… Вести этих пленников к поварам, что варили их, или резали, было теперь… Неприятно. Будто что-то теперь внутри противилось этому. Словно всё это неправильно. Но хуже было самой резать тех, кто открылся ей перед смертью. Осознавать, что чувствуют другие люди. Как они её боятся. Как кличут чудовищем. Сумасшедшей. Леони с каждым днём осознавала всё больше, в каком аду и кошмаре живёт. Вместо благодарности в ней поселилась жгучая ненависть, что нарастала всё сильнее с каждым восходом солнца. Хотелось занести тесак не над пленником, а воткнуть половник прямо в глотку великанов, и спросить лишь одно: «Почему? Что она сделала такого, чтобы так они решили так её сломать? Подавить? Внушить какой-то бред и сделать марионеткой?».***
Девушка приняла чёткое решение — сбежать. И выбрала день. Который наступил сегодня. Ещё со вчера готовилась еда, и много блюд было подано на столе. Великаны накрывали белоснежную скатерть, сервировали посуду. Всё говорило о предстоящем пиршестве, и Леони надеялась, что в этой суматохе не заметят её пропажи, хотя бы первые несколько часов. Конечно, осознание того, что она собралась в поход за счёт вещей мёртвых, совсем не радовал, но иного выхода Леони не видела. Леони старалась действовать обдуманно — она неспешно перетаскивала сумки, верхнюю одежду поближе к одному из выходов. Девушка нашла какую-то дыру за гобеленом, и если пройти в неё и преодолеть ледяные, пахнущие сыростью и тоской с чёрной плесенью подземелья, можно было выбраться кнаружи. И чем ближе ты к выходу, тем холоднее. Но перед этим девушку ждало последнее невольное выступление. Кровавые пляски на чужих костях, под аккомпанемент гогочущих людоедов, что стучали ложками и полусгнившими зубами, наблюдая за парящей над их обедом Леони, что кружилась в воздухе, щекотя потоками ветра от своих фиолетовых, невесомых крыльев их глумливые, изуродованные наслаждением, рожи. После выступления, Леони, как и всегда, подбирала объедки. Крылья уже не не так устали, как в прошлые пляски, но на спине девушка чувствовала груз и усталость, пусть и не такую сильную. Она улыбалась великанам так, как и всегда, но за этой маской скрывалась ненависть и весь тот гнев, что осознала и копила в себе пленница. Беглянка ретировалась со стола, но двинулась не в сторону своей коморки, а к гобеленам. Она переоделась — тёмная шубка с тёплым воротником, какие-то сапоги, в которых пришлось подложить немного бумаги, ведь те были слишком велики, и чей-то походный костюм. Девушка была бы рада взлететь, но для этого пришлось бы оголить спину. Возможно, в одежде для фей были бы отверстия для крыльев но человеческие зимние вещи их не предусматривали, но Леони не хотела мёрзнуть. Да и лучше бы тем, кто с ней встретиться, не знать об этой детали. Здесь всё-таки больше людей, и теплолюбивая летучая будет вызывать слишком много вопросов. Казалось, ничто не могло заставить девушку передумать, но чем больше она шла по тёмному коридору, впитывая в себя запахи затхлости и пыли, тем менее непоколебивым был её настрой. Что там, за стенами людоедской крепости? Как люди отнесутся к грязной грешнице? Но когда Леони впервые в жизни оказалась на улице, все мысли отошли. Беглянка поняла, что всё делает правильно. Она не могла больше и дня находится в этом проклятом, пропитавшимся смертью и страданию месте, приправленном специями и отчаянием. Свежий, холодный, чистый горный воздух ударил в нос, и Леони, что всю жизнь дышала затхлостью и спёртым, наполненным жаренным мясом и кровью воздухом, чуть пошатнулась. У неё закружилась голова. Но надо было идти. Так было странно — вместо каменных плит ощущать под ногами снег, что звонко и интересно прогибался и хрустел и под её весом, словно кости грешников, только намного мелодичнее и прекраснее. Он так переливался на солнце, и было так светло и ярко, что Леони было некомфортно. Она всю жизнь провела в полумраке, где источниками света ей были лишь луна и свечи, и видеть столько белого было необычно. И завораживающе. Но нужно было идти — и Леони шла, поправляя походную сумку. Шла, сама не зная куда и зачем. Шла, задыхаясь с непривычки, и закрывая глаза от всех красок, хотя здесь быт только белый снег, чистейшее яркое голубое небо, слепящее солнце, что девушка видела впервые, и тёмные склоны горных вершин. Леони проваливалась, пыталась идти дальше, оставляя за собой огромные глубокие следы в мягких ледяных сугробах. Лёгкие распирало от этого воздуха. Девушка не ожидала, что это будет настолько тяжело и сложно, но продолжала шагать вперёд, преисполненная мотивацией. Она лучше сдохнет в этих снегах, чем вернётся в тот ад. И с этой мыслью, она прикрыла глаза, решив ненадолго прилечь на белых пуховых снежинках.***
— Ты уверена, что это она? — с подозрением спрашивал мужчина, подкидывая дров в чужую печь. Старушка отшельница, заваривая чая в котелке, скверно кивнула. — Не доверяешь? — буркнула та. — Сколько раз я уже выручала тебя? — Ладно-ладно, бабуль, не злись, — он улыбнулся. Ворчание этой старушки не было для него тягостным, он находил это забавным. Анри Лагранж — дезертир армии, который устал от постоянных войн своего короля, и инициировав собственную смерть, сбежал. Сейчас он не более, чем одинокий наёмник, берущий не особо опасные задания в дали от цивилизации, и предпочитающий путешествовать по различным местам. И эта бабулька Элен, что приютила его как-то раз и спасла от горной метели, стала той, к которой он частенько возвращался повидаться в гости. Его семью убили в пожаре, и он уже успел отомстить тем гнидам. — Так чё делать с этой плутовкой будешь? — без интереса, просто для поддержания разговора спрашивала старушка, разливая травяной чай. Даже для Анри, который был ценителем кофе, этот напиток надолго засел в сердце, как что-то уютное и родное. — Как по заказу, отвезу обратно, — объяснял тот. — Великаны сильно разозлились, когда та сбежала. — И тебе заплатили за её возвращение? — Пока что только предоплата, — в доказательство он потряс небольшим мешочком с монетами, в котором уже скрывалась значительная сумма. — Остальное после. — Нет, сынок, я тебе говорю гиблая затея, — махнула Элен рукой, беря баранку. — Нельзя этим людоедам треклятым верить. Девку они, может и пощадят, а вот тебя сожрут за милу душу. — Думаешь, я не смогу сбежать? — мужчина явно был горд и уверен в себе и своих возможностях, и за такую довольную ухмылку тут же получил ложкой по лбу. — Ай! — Вот балбес! — выплюнула старушка. — Нельзя девчонку обратно, она сбежала оттуда сверкая пятками. Нашла её, когда мох собирала. Далеко же она забралась от крепости, но силёнок не хватило. Я её на саночки-то закинула и домой привезла — отогрела. Сейчас уже неделю от лихорадки мучается, бедная, бредит и кричит иногда во сне. Нельзя же феям так долго на морозе находится. Я вот чё думаю, может у неё даже крылья отвалятся… — Бабуль, ну что ты такое говоришь, ну! — сразу ответил Лагранж. — Мне не сказали, что она фея. — Говорю же, нельзя верить этим людоедам! — решительно сказала старушка. — Знаешь что: передай весточку, что не нашёл её, и мол, умёрзла где-то в горах и ходи-свищи её теперь. А сам в Магнолию её увези, к сородичам, глядишь там и решат, что с ней делать. — А если не примут? — Феи — не люди. Там всякого примут и простят. — Если это действительно та девчонка, то ты отогрела холоднокровную фанатичную убийцу, — холодно подметил Анри, делая глоток чая. — Рассуждаешь, как будто сам безгрешный. Умолчи об этом факте и всё. — Зачем мне вообще ей помогать? Мне за это никто не заплатит, а великаны денег обещали. — От дурень! — вскрикнула эмоционально бабулька. — Делай, как знаешь. Но я такого не одобряю. Мы ж об этой девчонке только по слухам и знаем. Откуда нам истина ведома, как ей жилось среди этих людоедов? — вскинула та брови, направив грозно ложку в сторону Лагранжа. — Ладно, твоя правда, — сдался этой настырной альтруистичной старушке Анри, и повернулся в сторону шума. — О, оклемалась! — радостно улыбнулась Элен. Леони с любопытством и опаской смотрела на людей перед собой. Она вглядывалась в них: сухая, и очень старая женщина, чью голову покрыла седина, в шубе из какого-то зверя и бусами из зубов барса. И мужчина, довольно высокий, натренированный и статно выглядящий, выдержкой и прямой осанкой походивший на солдата, но девушка не видела на нём формы. Рукава были закатаны до локтей, оголяя на коже шрамы от былых сражений и выраженные вены. Лицо было довольно молодое, но совсем не юношеское, и на вид казалось, что ему было около тридцати трёх или тридцати пяти. На лоб спадали недлинные смоляные волосы, чуть закрывая большие, яркие, как небо, что недавно видела девушка, глаза. — Я не умерла? — любопытно интересовалась девушка. Леони ничего не понимала, но почему-то испуга не испытывала. Только лёгкую… Неуверенность? Впрочем, не знала она названий и проявлений всех чувств, но дрожащие руки выдавали отнюдь не болезнь. — Нет, умерла — щас судить тебя будем, — довольно серьезно ответила старушка, а после заливисто засмеялась. — Живая ты, не неси пургу. Как звать тебя, снежное горе? — Леони, — ответила девушка, сильнее укутываясь в плед, и оставляя только лицо. — Я Элен, а этот балбес Анри, — хихикнула бабушка. — Рассказывай, милочка. — А что говорить? — неуверенно уточнила девушка. На самом деле, та не хотела говорить ничего, но эти двое не казались ей опасными, и кажется, проявляли дружелюбие. Но как они отрегулируют на правду? Но, Леони была слишком наивной и доверчивой, и всё-таки решила быть открытой. — Да всё что хочешь. Мы послушаем. Матушка Роща и Святой Апостол Барс, какая ж ты тощая, как тростиночка. Откормить бы тебя, а то совсем сухонькая! Анри закатил глаза — отшельница Элен была той ещё болтушкой, со своим мнением на каждое предложение. Он уже хотел тихонечко ретироваться на охоту — но всевидящая бабулька схватила того за локоть, усаживая на место. — Уделил бы внимания невестке-то, — хохотнула озорно старушка, делая чай и гостье. — Ты чего городишь, бабуль, какая ещё невеста! — насуплено ответил мужчина, чуть не поперхнувшись напитком. — Я тебе говорю, четвёртый десяток тебе идёт, жёнушку тебе искать пора, внуков мне родишь. А она — чем тебе не пассия. Сидит глазами хлопает, молчит. Ну примерная же женщина! Откормить бы — и самое то! — Во-первых, — очень важным тоном начал Лагранж. — Я тебе не родной сын, жди от своих внуков. Во-вторых, ну бабуль, какая мне семья, когда я наёмник без морали, и я с места на место как птица перелётная! И уж если и заводить семью, то с кем-то… У кого менее… Ну… Интересное прошлое. — Ну и ханжа ты редкостная! — сплюнула Элен. — Не слушай ты дурака старого: просто прошлая его любовь разменяла на торгаша богатого, оставив моего Анришку с носом, и ходит теперь, не весь род бабий обиженный! — обратилась к Леони отшельница. — Элен, ну я же просил не напоминать об этом! — А ты, солдатишка непутёвый, зачем про сыновей мне напомнил! — парировала седая женщина. — Один на войне жизнь отдал, второй повесился, третий живой, но мужеложец, от него внуков не дождусь, четвёртый ушёл из дому, карьеру себе сделал, даже если и есть кто у этого негодника, о матери родной забыл! — обиженно фыркнула бабушка, снова дав Анри ложкой по лбу, заставив того цокнуть. — Голова ты бедовая. Как ж ты мне не родной, когда всё родной! Это ж надо, на старости лет чужое чадо ближе собственной кровинушки! — Ладно-ладно, прости, не подумав ляпнул, — вскинул руки в примерительном жесте Лагранж. — Не злись. — Тьфу на тебя, — эмоционально среагировала бабушка, и повернулась к молчавшей девушке. — Ну, рассказывай, скольких убила? — Анри подавился чаем от такого прямого, и довольно жуткого вопроса, заданного с такой обыденной интонацией. — Я не считала, — честно ответила девушка. — Не так много, как вы могли подумать. А основном я кормила заключённых и отводила в назначенное время их к повару. Мне разрешали убивать и готовить только по праздникам. — Ну вот видишь, не так всё кровожадно, как ты думал, — радостно произнесла бабушка, поворачиваясь к кашляющему Лагранжу. — Ты спрашивала на убийство разрешения? — придя в себя, в полном шоке уточнял Анри. — Да, я хотела лишить их жизни. Мне говорили, они грешники и я должна их убивать как можно больше, чтобы очистить душу от скверны. Тут уже и бабушка застыла. — Дитятко моё, эт что ж за скверна на тебе такая, что ты так очищалась? — Я дитя межрасовых отношений. Мать человек, отец фея. — Полукровка, — выдохнул шокировано Лагранж. — Бабуль, помнишь новость ходила, что торговец одной фабрики жену свою беременную продал людоедам за измену? Мне тогда лет семь или десять было. — Батюшки! — вскинула руками старушка, подорвавшись к беглянке. — Да караул! — видимо, история девушки поразила бабушку до глубины души. — И ты с рождения у этих великанов? — та кивнула. — Да Пресвятые Четверо! Нет, всё, Анришечка. Вези эту феечку в Магнолию. Нельзя ей обратно. Через полгода поезд другой будет, не монарший, а частный, там знакомая моя одна заведует всем, поможет вам на границе. Ну и что Лагранжу оставалось делать, кроме как согласиться с волей этой неугомонной старушки?***
Пять месяцев прошло с того момента, как девушка жила в доме бабули Элен. Старушка часто выгоняла Анри на охоту за зверьём, а сама пыталась передать весь свой жизненный опыт этой Леони. Ей всё было в новинку, и та внимательно слушала и запоминала каждое слово. А Элен души не чаяла в беглянке — ей всегда хотелось дочь, но бог дал лишь сыновей, и поэтому на полукровке та отыгрывалась по полном программе, уча всему, чему умела сама. Читать, писать, делать снадобья, шить, да даже разговаривать по человечески научила девушку бабулька. И в свободное время Леони не вылазила из книжек, погружаясь в них, и изучая как можно больше нового. Глядя на тихую, вежливую, послушную девушку, не верилось, что та почти всю свою жизнь убивала, свежевала и готовила людей. Правда сомнения рассеивались, когда Анри и Элен видели, как умело, быстро и хладнокровно та разделывает туши горных козлов или снежных баранов. Те с изумлением никак не могли понять, как в таких хрупких с виду руках скрывается столько силы. И Анри не мог не отметить, насколько асоциальной, дикой и неприспособленной к жизни с другими людьми была Леони. Её потерянность временами забавляла мужчину, и тот помогал ей приспособиться к новым условиям. За это время он уже привык к этой чудно́й девушке. За это время бабушке таки и удалось выполнить свою цель — откормить худышку. Кости практически не выпирали; если раньше расстояние между ляжками было ужасающе огромным, сейчас помещалось едва ли два пальца; лицо стало выглядеть более здоровым, убавилось бледности и пришёл здоровый румянец. Та стала настоящей красавицей, но даже так, ключицы всегда будут напоминать о прошлом, да и шрамы на щиколотках и кандалов и руках никуда не делись. Девушка по началу неохотно летала, да и вообще старалась не демонстрировать свои крылья, но бабулька очень умоляла их показать и больше не прятать. Однажды, когда Анри вернулся с работы, он увидел Леони, читающую на стуле возле камина. Крылья она освободила (бабушка научила перешивать одежду), и те красиво переливались под светом от огня. Лагранж снял верхнюю одежду, и отложив баранов, умыл руки и подошёл ближе, с интересом разглядывая такую необычную часть тела. — Можно… Дотронуться? — спросил мужчина, смотря в невинные серо-голубые глаза девушки. Та кивнула, с любопытством следя за действиями мужчины. Её крылья были немного чёрными у самого основания, переходящие яркий синий к середине, и с переливом голубого оканчивающиеся нежным фиолетовым. Лагранж видел не так много фей, и касаться их ему не доводилось. На ощупь крылья были мягкими, как шёлк, но в них чувствовалась огромная сила. Мужчина аккуратно проводил ладонью по ним, и увидел, как несмело и слабо улыбается Леони. — Нравится? — с лёгкой ухмылкой уточнил Лагранж, и провёл пальцами ближе к основанию, и девушка непроизвольно прокусила нижнюю губу, затаив дыхание. — Это приятно, — голос чуть дрогнул. Леони никогда так бережно не касались. Она даже не знала, что ей может быть так приятно. Девушка дозволила дотронуться до уязвимых крыльев, открыться и довериться, и в чужих ладонях собственное тело заиграло новыми чувствами. — Анри, негодник! — увидела сие действо старушка, и подбежала ближе, веником огрев Лагранжа. — Знаешь же, что крылья это интимное место у фей! Милочка, не разрешай ему больше трогать себя. — Но почему? — искренне, по-детски любопытствовала Леони. — Мне понравилось. Домик содрогнулся от громкого низкого смеха Лагранжа, за что тут же мужчина получил веником ещё раз. — От распутник! — Ты, бабуль, уж реши, невестка она мне или нет, — улыбался Анри. — Тьфу ты, — махнула рукой бабушка. — А что значит «интимное место»? — подала голос полукровка. Анри заливисто захохотал. — Ну божий одуванчик! — улыбнулась Элен. — Потом объясню. А сейчас прекратила бездельничать, мужчина с мясом домой вернулся, готовить пора!***
До частного поезда оставалось не так много времени, и бабушка собирала в дорогу двоицу. Ей честно не хотелось их отпускать, но вечно находится в этом домике в горах было нельзя. Девушка должна была увидеть мир, и уже с нетерпением хотела посмотреть его. Увидеть не только снежную зиму, но и пылающую пёстрыми красками лета Магнолию. — Её не обижать мне! — строго ткнула пальцем в грудь бабушка. — А ты не перечь ему, он дорогу лучше знает. — Да бабуль, пускай перечит, мнение своё тоже иметь надо, — ухмылялся Анри. — Щас научишь мне девку! — фыркнула бабушка. — Не слушай его, я лучше знаю, — та кивнула. — Какие у тебя древние взгляды, бабуль. — Какая сама, такие и взгляды, — фыркнула Элен, и вдруг замолчала. — Пишите мне там. На свадьбу пригласите. Никогда у фей на свадьбе не была. Там, говорят, алкоголь у них такой интересный, цветочный. — Да какая свадьба, ну бабуль! — Я всё вижу, — с хитрецой улыбалась бабушка, прищурившись. — Я вот своим покойным мужем, Царствие Ему Небесное, клянусь, увидишь ты её ещё. Только давай разглядывай там пошустрее, недолго мне осталось. А внуков хочу. — Ты так часто говоришь об этих внуках, что я тоже их хочу, — подала голос девушка. — Ха-ха! Слыхал? Моя голубушка! — Бабуль, да она не понимает просто. Да ну вас, сговорились обе. Мужчина тоже улыбался — ему, пожалуй, на всём белом свете было комфортно и уютно только в домишке этой отшельницы. Элен взялась за руки с ними, и благословила в дорогу. Мужчина крепко обнял маленькую бабушку, целуя её в седую макушку, снова заставляя не любящую прощаться Элен расплакаться. Леони тоже обняла старушку. И, ей почему-то было грустно. Она так многому обучила Леони, показала, что такое здоровые, обычные отношения, и теперь совсем не хотелось уходить отсюда. Но желание увидеть мир тоже было сильно, и девушка пообещала себе вернуться. Обязательно вернуться с большим количеством подарков для этой бабушки. Слёзы на глазах девушки застыли, когда Элен нехотя захлопнула дверь домика. Мужчина тоже был невесел — это самая нелюбимая часть любой поездки, но нужно было идти дальше. Лагранж повёл девушку за собой, наблюдая за ней исподтишка. По дороге пришлось отбиваться от кабана, что задел ладони до крови. Пока Анри отвлекал зверя на себя, Леони, не мысля и секунды, подлетела и одним резким, точным движением перерезала горло животному, не испытывая на лице ни капли эмоций. И перевезла кровоточащие ладони Анри бинтами. Поездом управляла такая старушка, на вид ненамного моложе Элен, и кратко прочитав записку, которую просила передать бабушка, впустила их внутрь и отдала самые лучшие номера. В отличие от Элен, она не была такой болтливой, делая своё дело, но всё же была рада испить чаю и послушать о том, как поживает её старая подруга.***
Капли воды стекали по телу, очерчивая его. Теперь Леони не походила на загнанную мышку — перед ней стояла женщина. Да, с истерзанной душой и покалеченной психикой, с многочисленными шрамами, всё ещё ничего не понимающая в жизни, но… Женщина. Которой невероятно сильно хотелось сегодня любви. Знать бы ей ещё, что это такое. Шум воды заглушал мысли, но те всё равно стучались из разума. Девушка опустилась вниз, схватившись за колени — да разве она достойна такого великого, благородного и возвышенного чувства, как любовь, когда сама является проклятой убийцей?! Она должна была замёрзнуть тогда, в том снегопаде. Зачем её только спасли? Зачем Леони показали, что такое нормальные взаимодействия? Зачем дали надежду, слабую возможность того, что та сможет стать… Обычным человеком? Леони поняла, что если продолжить так сидеть, всё кончится странным словом «истерика», как ей тогда, сказала отшельница. После неё девушка чувствовала себя разбитой, и поэтому истерики допускать было нельзя. Леони поднялась, выключила воду, и стала вытираться полотенцем, в конце завернув им волосы. Девушка едва успела накинуть халат, когда в дверь постучались. Конечно, она не испытывала стыд перед мужчиной, ведь о таком проявлении этого чувства она не знала. Её просто учили, что оголяться было нельзя, но почему, как и всё остальное, не объяснили. — Леони, занята? — мужчина заглянул в незапертую дверь, и девушка поспешно вышла из душа. — А, извини что отвлёк. — Да нет, всё в порядке, я уже закончила, — ответила девушка. — Что ты хотел? Довольно поздно. — Я, эм… — казалось, мужчина, который всегда знал, что говорить и что делать, сейчас неловко приступил взгляд в пол, отчего-то растерявшись. Леони, конечно, заметила изменения, но не могла считать их природу. — У меня бинты развязались, а самому заменить неудобно… Я подумал, если ты не спишь, то… — Да, сейчас, — не дослушав, Леони подошла к тумбочке возле кровати. — Присаживайся. Я поменяю. Мужчина недолго простоял в проходе, и неспеша направился в сторону постели, присаживаясь на неё. Он сам не знал, зачем решил зайти к этой юродивой так поздно под настолько глупым предлогом. Анри понимал, что это может обернуться совсем не в ту сторону, но отчего-то не мог совладать с собой. Вернее, не не мог, — не хотел. А при виде коротенького белого халата, и чистого тела, по которым стекали вниз капельки воды, желание уйти отсюда совсем пропало. Конечно, он уйдёт, но запечатлит в своём памяти этот фрагмент. Девушка села на пол, заставив немного опешить мужчину. Но она лишь чуть задрала ткань левой штанины, осматривая рану и там. Леони помазала её аккуратно средством, и не вставая с пола, занялась руками. Хоть сама себя Леони не понимала, и не знала, что за чувства ей руководят, она вдруг осознала, что находит руки Лагранжа… Привлекательными. Чуть грубые, большие, натренированные, но в то же время такие бережные и осторожные. Анри умело орудовал этими руками различным оружием и инструментами, и ласково гладил макушку девушки. А эти вены… Почему такая обычная деталь, которую она много раз видела, даже на самом мужчине, сегодня вызывала такой душевный отклик? Лагранж затаил дыхание, видя, с каким странным любопытством девушка смотрит на его ладони, как ему казалось, самые обычные, перебинтованные и порезанные. Не торопясь, Леони размотала ткань, оголяя ладони, и слабо провела пальчиком по ранам от лезвия меча. Анри получил их, когда защищал девушку. Почему-то от этого факта стала настолько хорошо, что Леони улыбнулась. Девушка нанесла мазь на порезы, и стала заматывать их новыми бинтами, находясь в полной тишине. Когда всё было закончено, девушка позволила себе взглянуть на Анри. Тот смотрел на неё внимательно, едва дыша, раскрыв глаза и приоткрыв губы. Вид выдавал в нём сомнение и желание, но чего именно, девушка не знала. Но Леони не боялась этого взгляда — он ей казался таким тёплый, родным, согревающим, что захотелось, чтобы Анри смотрел так на неё всё время. Полотенце с головы вдруг спало, и волосы распустились по её спине. Анри, что сидел неподвижно, потянулся рукой. Сначала Леони подумалось, что он хотел поднять вещь или снова потрепать по макушке, но не угадала. Мужчина, почти на касаясь и будто боясь, дотронулся до влажной шеи. Не ожидавшая этого, Леони удивлённо вздохнула, раскрывая серые глаза, и с непониманием, но абсолютным доверием смотря на Лагранжа. Он начал гладить личико девушки большим пальцем, сам, очевидно, боясь своих действий. И всё, что случилось дальше, пара не забудет никогда. Леони разрешила себе быть любимой, разрешила себе любить, чувствовать. И пусть она столько всего не понимает в этом мире, и является убийцей, девушка обещает себе исправиться. Она хочет жить дальше, как обычный человек. Анри был нежен, и аккуратен, всегда был готов прекратить, спрашивал о самочувствии. Если вдруг было больно — останавливался, целовал тонкие губы, шептал на уши своим грозным голосом такие спокойные слова, расслабляя девушку. Леони была неопытна, но старалась. Старалась для него, чтобы не разочаровать, чтобы Лагранж тоже понял, что любим! И так это было всё странно, купаться во взаимной любви, пытаясь понять друг друга и принять такими, какими они есть. Поцелуи по всему телу — особенно руки и щиколотки, располосованные шрамами, оставлял на теле Леони мужчина, донося лишь одну простую мысль — она достойна тех чувств, что сейчас испытывает. И пусть они оба неидеальные, отвергнутые обществом, непонятые людьми — но понятые друг другом, сегодня были счастливы.