Ведьма

Чесался нос. Зудел уже битый час, но сведенные над головой, и облаченные в браслеты кандалов запястья не позволяли удовлетворить эту зудливую потребность. Руки, растянутые в суставах, болели. Ныла безвольно свешанная шея. Но это еще ничего, спустятся в эти подземелье по ее душу, только тогда дела станут совсем худы. А пока, значит, живем. Машинально она качала языком зуб, расшатавшийся, после того как верзила в латной перчатке саданул ее по щеке. Мажущий язык, время от времени, металлический вкус крови вносил приятное разнообразие в ее унылое времяпровождение. Но было у нее, помимо висения в кандалах, шатания зуба и мечтания о чешушемся носе было у нее еще одно увлекательное зантие — постараться не спустить в штаны и с каждым звуком ударом капли падающей с крыши потолка о каменный пол занятие это давалось ей все тяжелее. Иногда она задремывала, и, безвольно свесив шею, проваливалась в неглубокий, чуткий сон, а потом, рехзко очнувшись вскидывала голову, и будто бы и глаза не сомкнула, и не понять, спала ли вообще. Во рту было сухо, давно уже туда не попадала и капля воды, а как долго длилось это давно, она и сказать не могла. Зря она все-таки впряглась в это дельце. Королевскую ведьму все не любили, Горох хотел ее смерти за отца убитого в битве при Тихой, который бы не случилось, не нашепчи ведьма королю на ушко что и куда, Рилка — за то что отхлестали ее брата, который невзначай на людной площади обронил не то словцо, что-то про “царскую дьяволицу которая из людей кровь сосет а плоть в печи жарит и жрет”. Такие слухи и раньше в народе ходили, слишком уж резко неожиданно она объявилась, слишком уж быстро прибрала к рукам короля, слишком уж резко начала проминать под себя и власть, и закон. И людей. А ее чертовы обряды, ритуалы дьяволовы, о них в этих краях и слыхать не слыхивали, а тут на тебе, и глазом не моргнул и на тебе светское, цивилизованное королевство в черти что превратилось. Когда еще она коров да овец велела в жертву приносить, это одно было, а когда пришла честь и людям, причем тем, кто самой чертихе особенно не угодил, послужить даром для духов да почвой для чего-то там, магии ее, нас- астральной, так все и вовсе роптать начали. Рилкин брат, Малек, так перед дружками хотел похвалиться, мол тьфу на вашу ведьму, не боюсь ее мол, ну вот как говориться и вышло не то место, не то время. Страшник ихний как мимо проходил, как услышал, так сразу пацана за шкирник, а там его и отхлестали, в назидание значится. А, Вуга, значит справедливости хотел, говорит не должно быть так, чтоб из-за какой-то грязи, значит, ногтевой народ ходил да боялся как бы завтра на на жертвеннике горло не перерезали от того, что не то слово в пивнушке крякнул. Ну это, значит, евоное дело. А она чего сюда полезла? Друзья ее, значит, приятели, товарисчи застольные, долго умасливали, умоляли, помоги, да сподмогни, ты и вон замки как семочки щелкаешь, и по стене тебе залезть да трос нам скинуть - раз плюнуть, это-то, конечно, все так, но и что с того, нужда ей чтоль была гузно под удар подставлять? Но Рилка, лиса, завлекла-таки, говорит у ведьмы-то всякого добра в покоях навалом, режем значит колдовницу, тихо, без шуму, хватаем жемчуг да золото, и в окошко, и по коням, да на ладью, с ладьи вдоль берега в Пертоф а оттуда корабли каждый день ходят, на корабль, значит, и подальше отсюдова, а там уже и домик со слугами и Рогово полусладкое, да чтоб не моложе ее покойного папаши, а то и деда, ну и само собой жизнь богатая, в золоте и в шелках. Вышло же немножечко, на самую капельку, сука, иначе. Не успела она, значит, оглядеть все богатства что перед нею оказались, не успела еще Ралька затащить барахтающегося на веревке Гороха, не успел еще Вуга ножичек из штанины достать ни шага к опочивальне ведьминой сделать, как дверца ложи королевской как распахнется, а за ней два молодца в доспехах золоченых да с секирами да с ликами недобрыми. И тут залетел мир, закружился. И лежала она, кровь глотая и смотрела как скручивают Вугу, слышала крик слетевшего с окна Гороха, и когда её саму уже скрутили и вниз повели, в темноту, видела мельком фигуру темную в одеянии богатом, сама ведьма значит пришла посмотреть как их пентюхов блаженных отделали. То ли сдал их кто, то ли сами нашумели, явно они, полудурки, она-то все как надо, по-тихому, без шума. А теперь вот висит тут да думает как бы на весу не обделаться. Язвы бы осыпали того, в чью бошку мысль эта мысль паскудная залетело и кто счедро мыслью этой с остальными сображниками поделился — кто именно сейчас не узнать, но если б не змея эта подколодная сидели бы сейчас вместе, она и эти три болвана, пиво пили, говном бы исходились на несправедливость вопиющую, но жили б. Эх, дураки. Глаза слипались, но спать не получалось да и не хотелось ей, так сказать, терять последние часы в здравом уме да в доброй памяти. Зудящий нос б еще не досаждал. Душа ее стремилась туда, вверх, в палаты замка откуда вот вот должен спуститься стражник, вывести ее на плаху да и вздернуть к хренам собачьим. Тогда и обмочиться можно со спокойно душой. Время шло, капли капали, зуб шатался. Вдруг, и к радости и к печали, дверь камеры скрипнула, свет факела ослепил воспаленные зенки. Их было двое, толстый и тонкий, оба в блестящих доспехах и кирасах с опущенными забралами. Кандалы разомкнулись и она грузным мешком упала на пол. Первым делом затекшей, непослушной рукой почесала наконец давно просящий внимания нос, прикрыв от удовольствия глаза. — Вставай! — суровый голос того что покряжистей к дискуссии не приглашал. Кряхтя, она поднялась на непослушные ноги, сделала неловкий шаг, другой. Суставы ныли. ну ничего, недолго, значится, мучиться осталось. Да упокоит Волха мою душу. Ее повели наверх, тем же путем, которым она и пустилась в свои временные покои. Глаза привыкшие ко тьме слезились. Ладонь, которой она опиралась на шершавую каменную стену, намокла от влаги. — Попала ты девка. — то говорил высокий, писклявым почти мальчишеским голосом. Она, отдуваясь, продолжала ползти наверх, опираясь о стену. — Ты и дружки твои. Одному то значится повезло, он как с окна выпал так и расшибся. Ну Горох, ну и дурень. Сидел бы дома, да пас своих коз. Что ж, отпрыгал ты свое. — Вторую девку допросили уже, вместе с ней на плахе дергаться будете. А смерда так отделали, что он поди теперь и не встанет. Эх дурни, дурни. Дурни мы все. Засунули бы себе это шило поглубже в зад и жили бы спокойно. Сидели бы сейчас лакали пиво и суп с чесноком. — Но ты кхе-кхе- ты, говорю, смерти своей не страшись. Ты и сама под конец об ней молить будешь. Потому что допрашивать тебя будет сама королевская чертиха. После нее все только и могут что скулить, плакать да к мамке проситься. К покойной, хе-хе. — Брехня. — встрял толстый. — Ни одного разумного словечка от этих бедолаг никто больше и не услышит. Она как обряды свои дьяволовы начнет проводить, как животы повспарывает, чертиха, так лежи, сучи руками да скули. — Сам ты брехня. Я сам видел, как она того суконщика обработала. Он под конец хоть и говорил еще, и понимал все, только кровью блевал и рыдал во всю глотку. Мда, вляпались мы в самое говно. По уши влезли. Ралька, жива ль ты там еще... Ну ничего, ничего. Ты из нас самая бошковитая, должна была знать, что не будет никакого Петрофа, ни корабля, ни золота, что вздернут нас как собак, как только мы ведьму ножичком тыкнем. Что не будет нам прохода, что никуда нам не скрыться И Вуга тоже поди знал. Тьфу ты, и не такие ж дураки оказались. Нашими жизнями решили свободу, значит людям подарить. И смех и грех. Эх, ну вас, собаки. Стражники заговорились, затормозили, и она, а она воспользовалась передышкой, сунула пальцы в рот, крепко схватила висящий на одном честном слове зуб и рванула. Кровь разлилаь по языку, она сплюнула. Осмотрела добычу - зуб был с одной стороны почерневший, ну и ничего, значит, не жалко. — Ты, сука, рта не открывай, коль не знаешь, что несешь, сопляк. Я сам там был, провожал паскудников одних из ее покоев на плаху. Были они что твой пес, побитые и говорить не могли, только скулили. Э, девка ты где уже расшибиться успела? Она сплюнула еще раз, потерла ноющую щеку. — Ну и што, мы, шука, шдешь штоим? Вперед, вешьма ваша шдать поди не любит. Уже наверху, пока шла по длинным замковским коридорам, все выглядывала куда бы юркнуть, но юркнуть-то было и некуда. За окнами — тьма, и не поймешь день прошел или ночь еще не кончилась. А они все шли и шли по лабиринтам из темного камня, по темным коридорам, стражники и слева, сука, и справа, а она знай себе ковыляет, да помедленнее. Возле высоких створчатых дверей они остановились, ее аж пот прошиб, толстый замялся сначала, а затем и постучал несколько раз, ну все, значит, прощай жизнь вольная. — Впустите. — голос из-за двери был мелодичным, но, паскудно ледяным, что аж мурашки по спине побежали. Да не у нее одной. Створка открылась, руки толкнули ее вперед и она рухнула вниз, успев краем глаза заметить как захлопнулась за ней дверь к наруже. Зала была погружена во тьму, только лишь от пылающего очага на пол и стены падало, прыгая и переливаясь, пятно света. Она огляделась, чтобы найти ведьму, но темнота надежно скрывала хозяйку неприятного голоса. Таинственную королевскую дьяволицу, которой по своей дурости они пришли резать глотку. Взглядом она нащупала особенно темное пятно. Пятно зашевелилось, она услышала шелест юбок. Проковыляла вперед. — Ну штош вешьма. Я вшя твая. Не штешняйшя, покашишь. Она договорила, уже осознавая как смешно звучит. Выбитый зуб стоил ей чистейшего, звонкого, как у свирели голоса. Ну, мабыть, и не совсем как у свирели, но все равно ж, сука, жалко. Хорошо одно - недолго ей теперь шепелявить-то осталось. Ответа не последовало, но ухо, левое, не правое, на правое она всегда была туговата, вновь уловило шелест юбок. Ведьма вышла из тени, отблески пламени лизали ее бордовое платье, гладили длинные волосы, целовали лицо. Грушевидное лицо в обрамлении длинных темных волос, недоброе лицо, давно не видевшее искренней улыбки. И все равно, слухи не врали, ведьма — была прекрасна, даже она не могла этого не признать. И вправду красивая, зараза. — Зачем ты пыталась убить меня? — спросила колдунья легко. В других обстоятельствах, заданный таким тоном вопрос не вызвал бы у ней ни тени сомнения в неискренности спрашивающего. Теперь же заданный таким тоном вопрос подсказывал, что она оказалась в глубокой, беспросветной жопе. И что ей сказать? Что она пришла сюда не по ее чистейшую душу, а за драгоценными рубины спрятанными в ее ларчике? Что ж, была не была, жизнь твоя и так висит на волоске, на тонком и коротком, твою за ногу, как в носу волоске . — Праишашло недарашумение, — начала она, улыбаясь, и надеясь, что в тени дыра зияющая у нее во рту будет не видна. — маи друшья не хотели нишего такого. Это была глупая ошипка. Мы лишь — спокойно, тут щяс главное штоб голос не дрожал — мештали вштретиться ш табой великая вешьма. Шейшяс я не могу панять, в кауком бреду шивой кабылы мы это придумали. Но ишкушение, понимаеш, великая, было уш шлишком велико. О тебе говорят, што ты видишь будующее. Мы с моими приятелями хотели лиш… — Достаточно. — ведьма подняла ладонь. — Ты сказала достаточно. Свой шанс покаяться ты уже упустила. Вместо этого ты решила заморочить мне голову. Безуспешная попытка и и очень глупая. Что это — предсмертное отчаяние? Неужели страх выбивает из вас, людей, последние зачатки разума, которыми итак немногие из вас могут похвастаться? Она сглотнула. Но не отвела взгляда от черных глаз в которых плясало пламя. Вот и наболтала, мать твою. — Отвечай, девушка. Быстро и четко. И честно. Я не люблю лжи. Если подобная нелепица еще раз вылетит из твоего рта, ты сама поймешь, насколько мне претит вранье. Что такое претит она не знала, но спина покрылась испариной в предвкушении чего-то очень нехорошего. Она открыла было рот и захлопнула его словно рыба. — Мы ш маими… приятелями… — Эх, была не была. — Риллкиного брата тваи сштражи поймали и вышекли.. Двенаштать леш всего пареньку было-то. А пошле этого он как в поштель сшлег так и не оклемался до сих пор, ак ш него шкуру шпуштили. А раны, Рилка говаривала, дурно пашнут и гнаяться. Хоть бы не помер, гаварит. — За что его побили? — За то што похвалялшя перед друзьями да шлово не то обронил, про тебя да про короля нашего. — Глупо. Однако, по закону, публичные наказания детей до шестнадцати лет под строгим запретом. Стражи, побившие брата твоей подельницы, сами нарушили закон, и вам бы следовало обратиться с прошением к Святейшему. Наш король милостив, справедлив и строг. Их бы повесили. А вашему мальчику я бы помогла. Если бы только сестра его не залезла в мои покои с намерением воткнуть нож мне в горло. Впрочем, болтовня об утраченных возможностях — дело не плодотворное и пустое. Продолжай. Она помедлила. Потерла ноющую скулу. — Вуга он… шправеливости хотел. Он, дурак, верит што мол вше зло в мире от колдунов и шаровниц идет. Он-то думал ешели не будет при дворе шародейки, то и… — Казна пополниться, разбойники в лесах подобреют и станут раздавать награбленное беднякам, поля дадут плодородный урожай а зима выдастся теплая. Знаю, знаю. Продолжайю. — Горохов ошец был при крышиной битве на реке Тишой, три года таму нашад. Там ему бошку и шняли… ну Горох и обозлился… в народе ше говорят што мол вешьма корлевская владыке на ухо нашептала отшодить на шевер, где у Скердов была уше зашада готова. — Прелестно. Значит, добрые люди возложили на меня вину за эту, самую, пожалуй, печальную неудачу короля. Сплошные наветы. Меня не было при нем когда он, со своими лордами и советом принимал решение об отступлении. Я была далеко.. Впрочем, к делу это не относиться. Дальше? — А шо далше то? Карминовые губы ведьмы растянулись в улыбке. Улыбка эта на хорошие мысли не наводила. — Кажется, ты упустила из своей истории самого главного персонажа, самого пожалуй, интересного, чья судьба должна беспокоить тебя больше других. За что ты хотела со мной поквитаться? Она потупила глаза. Придумать бы шо-то такое же жалостливое, да страшно. Залезет еще в мысли, поковыряется там… много чего найдет, интересного… все знают, что колдуньи так умеют и активно свое это умение практикуют. Ведьма не торопила ее, а она чувствовала оседающую на коже энергию, такую, какая бывает в воздухе после грозы. — Я это… Ведьма молчала. — Я што уж там говорить… за компанию… — За компани-ию…— масляно протянула ведьма. — Любопытные у тебя с твоей компанией развлечения. Неожиданно для нее самой, на лбу выступила испарина. Я не боюсь смерти, никогда не боялась и никогда не буду. Помирать, так уж не тварью трусливой. — Ай, лашно. Што уж там. Раши денег вше. Пожарилась на твои рубины и брульянты. Тьфу. Коль на плаху, так с чиштой совештью. — Прелестно. Давно ли ты промышляешь своим ремеслом? И, что более важно, успешно-ли? Из ямы путь один — наверх. Из трупной ямы — только ниже в землю. Приговорили и приговорили, её путь уже заказан — на виселицу. Лишь бы не пытала да в жертву своему дьяволу не пригесла. Эх…говорила ей мама… права была… — Ушпешно, ушпешно, — буркнула она. — где бы не работала, ни разу не поймали… — Подробности? — Нашача я с домушнишества, а это вмоем деле, так шказать, ошновы, потом, значит, штала по крупнее добышу брать… Купцы там зжиточные, церкви пару раж обхваживала… шамое шложное были конешно лордовы крепости, в таких я побывала целых четыре раз, в помештье лорда Лучка, в замке лорда Кордоза, в крепошти Мальз, ну и еще тот был што на юге от Льоно.. запямятовала — как мыш прошла, ни ражу не ловили… — и добавила не без гордости. — Шамое сложное конешно были банки, один раз меня там щуть не шцапали… была это в ушреждении гошподина Оббо, что в Камнеграде. Эх хорошие были деньки… С таким послужным списком и помереть не жалко. — Ясно. Ясно-ясно. Мне следовало бы наказать тебя здесь и сейчас. Ты, одна из всех, вторглась с намерением не перерезать мне горло, а лишь поживиться моим добром. По закону такое преступление не карается смертью — ты всего лишь лишишься р уки. Однако, соучастие в покушении на убийство карается. Тебя повесят на шибенице. Эх, была не была. Мать только жалко, одна совсем останется. Вот сука. — Но, — мягкий, вкрадчивый голос влился в ее сознание. — Я в силах изменить приговор. Ты можешь искупить вину иначе, другим, проверенным веками способом — честным трудом. Ты готова рассмотреть мое предложение? Штож рубить леса и ковырять шахты получше будет чем на веревке качаться. — Готова, — ответила она, гордо вскинув голову, и опомнившись, поспешила добавить. — госпожа. — Прекрасно. Люблю людей, которые охотно идут мне навстречу. Как твое имя, далька? —Кайлá я. — Надо думать, за таким прозвищем скрывается какая-то любопытная история. Кайлá почесала нос. Прозвище надежно приклеилось к ней после того, как однажды они с напарниками пытались взломать банковский сейф. Хитромудрый замок не поддавался ни на какие ухищрения, и утомившись она долбанула по сундуку железным кайлом. Потом они еще месяц пировали пивом и жаренным мясом, а кайло с тех пор стало верным спутником ее путешествий. В этот раз, правда, она оставила его дома, за ненадобностью. И зря. Кажись проломила бы кому-нибудь черепушку да подороже бы продала свою жизнь. — Возможно, однажды ты мне ее расскажешь. Но не теперь. Я дам тебе поручение, Кайлá. С четкими, подробными указаниями. Что, откуда и куда. Выполнишь мою просьбу, и будешь щедро вознаграждена. Ты и твоя матушка больше никогда ни в чем не будете нуждаться. Попробуешь обдурить меня, что ж… — в голосе ведьмы звучала улыбка. — пеняй на себя. От напряжения, висящего в воздухе, зудело в носу. Кайлá поняла немой приказ, подошла ближе. За окном дребезжал рассвет. Ведьма протянула руку — мраморно белая кисть выпала из тени и Кайлá, шмыгнув носом, вложила в нее свою грубую мозолистую руку. Тонкие пальчики обхватили крепкой стальной хваткой, будто охотничий капкан захлопнулся. Ведьма заговорила. От звука слов, что слетали с ее губ были ей незнакомы. Никто из людей не должен знать подобной речи. Они кружились вокруг, оседали на коже, опутывали, словно змеи и ей, впервые за вечер, стало по настоящему страшно. Напряжение в воздухе усилилось, а по запястью ужом промчалась боль. Как только она набрала побольше воздуха в легкие чтобы заорать благим матом, все прекратилось. На руке пониже локтя клеймом был нанесен витиеватый сложный символ. Кожа шипела, пахло паленым мясом. Боли не было. — Это обещание. Твое обещание мне, выполнить мою просьбу, и мое обещание тебе, что твое предательство не останется ненаказанным. Входящее солнце медленно заливало светом комнату. Кайла видела кусочек красного узорчатого платье в пол. — Присядем. Говорить нам долго. Скоро подадут завтрак. Ведьма вышла из тени. И на нее посмотрели удивительно большие чистые синие глаза. *дальник, далька, дальница, — крестьянин,бедняк, общ. для простой люд.