Особый ланьский сбор

Чай на вкус удивительно свежий и крепкий. Едва заметны нотки хвои, разнотравья и совсем чуть-чуть – лимона. Аромат завораживает. Цзян Чэн прикрывает глаза и делает ещё глоток. — Спасибо за помощь, Цзэу-цзюнь, — произносит он, признавая, что она была необходима. И… наоборот – отчаянно скрывая даже от себя, что старается не смотреть в глаза сидящему напротив человеку. О, глава Лань как всегда учтив, благороден и обходителен. Он помог Цзян Чэну на Ночной Охоте как боевой товарищ, отбив атаку темной твари. Только вот понимать, что ты настолько оплошал, что теперь ранением вынужден остаться в Облачных Глубинах… Ранение пустяковое, духовные силы справились с ним. Однако лететь в ночь и грозу на мече – глупо и опасно. Цзян Чэн злится. И в первую очередь на себя самого – искры Цзыдяня порой вспыхивают фиолетовыми росчерками, обхватывая пальцы. И Цзэу-цзюнь на это смотрит. Цзян Чэн бы ругал себя за непочтительность, но только вот янтарь этих глаз, обычно по-медовому теплый и мягкий, странно темнеет. Тягуче, необъяснимо, порочно. И от этого почему-то становится тяжелее дышать. Цзян Чэну так и хочется потянуться к вороту ханьфу. Но он одергивает себя. Это глупо. До безумия глупо. Просто гроза, поэтому стало душно. А ещё от усталости голова тяжелая, мысли наскакивают одна на одну. Перед глазами почему-то все туманится. Приходится собрать все силы, чтобы поставить чашку на стол. Разбить что-то из ланьского фарфора — вопиющее хамство. — Глава Цзян, вижу, вы совсем выбились из сил, — неожиданно совсем близко звучит голос Цзэу-цзюня, а пальцы легко касаются плеча. И от прикосновения по телу внезапно проносится дикий жар. Всего мгновение – и тут же исчезает. Хочется помотать головой, сказать, что он в порядке, только движения какие-то замедленные и неловкие, будто руки не принадлежат ему вовсе. — Это всё бой и ранение, — невозмутимый голос Цзэу-цзюня ласкает слух, будто обволакивает со всех сторон. – Разрешите проводить вас в покои для отдыха. — Я не устал, — огрызается Цзян Чэн, сумев сформулировать связный ответ на эту шелковую вкрадчивость, пытается встать, но едва на падает. И лишь с трудом осознает, что его аккуратно поддерживают. — Вы благородный муж, Саньду Шэншоу. Я ни на секунду не сомневаюсь в вашей выносливости. Но плоть имеет свой предел. Это не слабость. Просто вы… не железный. Цзян Чэн не железный… не железный… А прикосновения Цзэу-цзюня как облако. И волосы как шелк. Ведь именно они сейчас касаются щеки. «Что за вздор?» — пытается одернуть себя Цзян Чэн, но ничего выходит. Веки сами смыкаются. Тело с ног до головы будто окутывает чем-то мягким и теплым. Таким приятным… правильным. — Всё будет хорошо, просто доверьтесь мне, — слышится шепот где-то возле уха, и горячее дыхание шевелит выбившуюся прядку из виска. – Просто доверьтесь. Цзян Чэн больше не чувствует пола. Лишь на краю сознания вспыхивает, что его куда-то несут. «Но как можно нести? – тут же приходит мысль. – На руках? Что вздор!» Только вот тихий смешок куда-то в волосы дает понять: не вздор. Цзян Чэн пытается выбраться, но получается только шумно выдохнуть. Потому что… тело не слушается. Паника вспыхивает и гаснет слишком быстро. Ибо нет ощущения опасности. Наоборот хочется крепче прижаться к широкой груди, шумно выдохнуть и ни о чем не беспокоиться. — Ну и что мне с тобой таким делать? – тихо смеется Лань Сичэнь, но совершенно беззлобно, так по-доброму журит, а не ругает. — М-м-м… — Это всё, на что способен сейчас Цзян Чэн. Сквозь сонное марево он чувствует, как его опускают на что-то мягкое. Тут же хочется свернуться клубком. Остатки ранения не беспокоят, мышцы расслабились, дышится на удивление. — Глава Цзян, вы бессовестно… Нет, чудовищно невнимательны к самому себе. Разве так можно? Цзян Чэн не в состоянии открыть глаза, но почему-то совершенно уверен, что Лань Сичэнь не собирается уходить. А через несколько секунд склоняется, и шелковая прядь щекочет щеку. Запах сандала окутывает ещё сильнее, а сильные гибкие пальцы аккуратно снимают заколку, избавляя от металлической тяжести. Пряди, освободившись, падают на спину и плечо. Цзян Чэн чувствует, как эти же пальцы вплетаются в волосы, медленно пропускают их от макушки до кончиков, расплетают тугие косички. — Разве можно прятать подобную красоту? – касается шепот края сознания. – Глава Цзян, вы – жестокий человек. В первую очередь к себе. Хочется фыркнуть, поставить на место, только вот не получается. Зато он прекрасно чувствует, как Цзэу-цзюнь ловко снимает с него верхнее ханьфу. Внутри вспыхивает паника, обжигает страх. Наконец-то удается сквозь туманную пелену пробиться хоть каким-то здравым чувствам. Что это за дурман? Цзян Чэн цепляется за запястье Лань Сичэня, но это максимум, на который он способен. — Что… — хрипло срывается с чего губ. Ласковая ладонь гладит по голове, и почему-то от этого касания внутри всё сжимается. Слишком похоже на то, как это делала сестра. — Это особый ланьский сбор, — мягко говорит Лань Сичэнь. – Вам нужно отдохнуть, глава Цзян. Рана была серьёзнее, чем вы считаете. Осталась тень проклятия темной энергии. Я помогу от него избавиться. — Нет! — Знаю-знаю, беру на себя слишком много, — тихий смешок. – Но иначе с вами не совладать. Лань Сичэнь укладывает Цзян Чэна на бок, делая это удивительно нежно. — Вам нужно поспать, глава Цзян. – На этот раз в голосе твёрдые нотки. – Всё будет хорошо. Я буду беречь ваш сон. Это звучит странно. Подозрительно. Непозволительно. Но ласковые пальцы касаются щеки, обводят скулу, висок. От каждого касания разливается тепло, что хочется прижмуриться совсем как маленькому. — Ваши дела подождут, — шепот на ухо. Его накрывают одеялом, и тело окончательно расслабляется. Цзян Чэн из упрямства хочет возразить, но лишь проваливается в сладкий крепкий сон. И только с облегчением выдыхает, когда сильные руки обнимают его, и губы Лань Сичэня касаются лба. — Спи, Ваньинь.