The Confession - Исповедь

       Стайлз не пытался сохранить свое местонахождение в секрете. И все же, немного уязвляет его гордость то, что он видит, как машина Криса сворачивают с главной дороги, чтобы поймать его в свои яркие, слепящие фары. Стайлз не утруждает себя поднятием руки, чтобы прикрыть лицо. Вместо этого он щурится от голубоватого, пронзительного света светодиодов, и когда Крис, наконец, останавливается в нескольких футах от бордюра тротуара, на котором Стайлз просидел почти час, заглушая двигатель, остаточным изображением этих фар осталась размазанная полоса, прожженная на его сетчатке. Крис молча захлопывает дверцу со стороны водителя, и его ботинки издают мягкий, ритмичный стук по асфальту, когда он направляется к Стайлзу. Что странно, потому что парень прекрасно знает, что Крис может ходить достаточно тихо, чтобы остаться незамеченным для слуха оборотня, если он действительно захочет. В связи с чем возникает вопрос, что он хочет донести до Стайлза этими слегка шаркающими шагами. Или, может быть, это просто доказательство того, что Стайлз проводит слишком много времени, общаясь с Питером, если он действительно анализирует шаги в поисках мотивов. — Что пьёшь? — Спрашивает Крис, опускаясь рядом со Стайлзом, сохраняя при этом приличное расстояние между ними. Стайлз молча протягивает ему бутылку, которую держал в руках, и бумажный пакет сминается под ладонью Криса, когда тот берет ее у него, чтобы сделать пробный глоток. Несмотря на то, что он глубоко погружен в свои чувства, в том, как Крис прижимается губами к тому же месту, где были губы Стайлза, есть что-то такое, что вызывает трепет в животе. Мужчина, поморщившись, сглатывает. — Это, ах, — он издает сухой, отрывистый смешок, — это вкус. — Ваниль, — добавляет Стайлз, и Крис качает головой, его губы кривятся в печальной, едва заметной улыбке. — Если ты так говоришь. — Он делает еще один глоток и снова морщится. — Боже, это ужасно. — О, как скажешь, — говорит Стайлз, забирая бутылку, чтобы скрыть улыбку, которая так и рвется наружу при виде реакции Криса на водку. — Как будто у тебя вкус к алкоголю лучше. То красное вино, которое ты продолжаешь покупать, чертовски сухое. — Это приобретенный вкус, — признает он, наклоняя голову так, что янтарный свет уличных фонарей играет на его лице и выделяет серебряные нити в волосах и бороде, подчеркивая его возраст. Стайлз чувствует себя не в своей тарелке, потому что вместо того, чтобы переосмыслить ситуацию, он влюбился в этого мужчину намного старше себя, и это только заставляет нежность скручиваться в его груди. Парень пытается заглушить это водкой, не переставая пить, пока Крис не отнимает у него бутылку, мягко приговаривая: — Ладно, ладно. Успокойся, ребёнок. Давай, может, не будем сегодня промывать тебе желудок, а? — Не соблазняй меня хорошим времяпрепровождением. Идеальный способ закончить идеальный вечер, — мрачно бормочет Стайлз, и это заставляет Криса рассмеяться, честное слово. Смех короткий, но от души, так что Стайлз знает, что он говорит серьезно. Впервые кто—то из них осознает, что именно привело Стилински к циррозу печени, когда он сидит здесь, в недостроенном — и, благодаря нашествию мухины, поспешно заброшенном — пригородном жилом комплексе, ночами напролет. Но теперь, когда Стайлз согласился, это, должно быть, означает, что сезон открыт, потому что Крис воспринимает это как разрешение сказать. — Да ладно тебе. Все было не так плохо— — Ты что, издеваешься надо мной? — Стайлз садится, чтобы показать всем своим телом — размахивая руками и всем остальным — насколько все очень, очень плохо, и в процессе чуть не заезжает Крису в голову бутылкой водки. Хорошо, что у него рефлексы охотника, потому что Крис легко уворачивается и обезоруживает его. К тому же, нежно. — Люди говорят всякую странную чушь, когда занимаются сексом— — Я сказал, что люблю его, Крис! Любовь. Это настоящее слово, которое слетело с моих уст, адресованное Питеру Хейлу из всех гребаных людей. — Стайлза снова охватывает стыд, и, освободив руки, он упирается локтями в колени и прячет лицо в ладонях. Широкая ладонь находит спину Стайлза и начинает успокаивающе поглаживать его между лопатками. — Были смягчающие обстоятельства, — говорит Крис шепотом, который в его глубоком голосе звучит не более чем гул, от которого вибрирует воздух, и Стайлз поддается искушению, опуская голову на плечо Криса, следуя за звуком. Стайлз поворачивается, чтобы прижаться носом и губами к теплой коже на шее Криса, и спрашивает с мрачным юмором: — Как ты думаешь, если я скажу ему, что был одержим, он мне поверит? Рука обвивается вокруг талии Стайлза, чтобы притянуть его ближе, уговаривая прижаться к Крису. И к этому моменту его напряжение становится инстинктивным, когда жесткие линии тела Криса, тела, закаленного жизнью и наследием Арджентов в смертоносной целеустремленности, выступают против него. Сегодняшний вечер ничем не отличается, несмотря на «смягчающие обстоятельства» (и пошел ты нахуй, Крис, если используешь такой мягкий эвфемизм для обозначения того, что, по сути, было тем, как Питер так жестко и так хорошо трахал Стайлза — Питер с двумя пальцами, засунутыми рядом с членом, Стайлз на четвереньках на кровати Криса — что это начисто вышибло из его головы весь здравый смысл и чувство самосохранения). Парень делает глубокий вдох, вдыхая мускусный запах кожи, одеколон оружейного масла и легкий привкус пота, которые, как он понял, составляют сущность Криса. Под своими губами он чувствует, как кожа Криса покрывается мурашками, и это единственное, что говорит его тело о том, что на него вообще влияет то, что делает Стайлз, поскольку все остальные чувства были выбиты из Криса его отцом-маньяком давным-давно. — Я поручусь за тебя, если до этого дойдет, — говорит Крис хриплым голосом, и Стайлз настолько растворился в его теле, что требуется минута, чтобы вспомнить о чем они вообще говорили. — Но он же оборотень, — замечает Стайлз, и его губы скользят вверх, туда, где гладкая кожа переходит в жесткую щетину, а затем снова опускаются. — Он услышит, что мы лжем. — Ну, вот и все. Проблема решена. — Крис на мгновение сжимает его крепче в полуобъятиях. — Он оборотень. Он мог услышать, что ты не имел в виду то, что сказал. — Да, — соглашается Стайлз, и, возможно, он не настолько сверхъестественный, чтобы услышать, как замирает его сердцебиение, когда он произносит это слово, но он все еще может чувствовать нервный стук своего пульса, когда он учащается после этого. Это звучит достаточно громко, и он почти уверен, что Крис тоже его услышит, и, чтобы отвлечь их обоих, Стайлз просовывает руки под жесткий пиджак Криса и мягкую хлопковую рубашку, ища восхитительное тепло его торса. Он безмерно благодарен Крису за то, что он никогда не вздрагивает от прикосновений, которые, как Стайлз чертовски хорошо знает, из-за того, что так часто был одержим, и в лучшие времена были ледяными. Это помогает ему чувствовать себя не таким уродом, потому что он может позволить одной руке подняться вверх, проводя по волоскам на груди и задевая по пути ремень кобуры с пистолетом, в то время как другая скользит вниз, и единственная реакция Криса — откинуться назад, чтобы у Стайлза было больше пространства для маневра и исследований. Проводит кончиком пальца по одному соску, в то время как другая рука пытается пролезть через узкий пояс джинс Криса. — Почему ты не можешь носить отцовские джинсы, как все мужчины твоего возраста? — Стайлз жалуется во вздернутый подбородок Криса. — Что-нибудь попросторнее, чтобы я мог тебя потрогать на публике. Крис смеется. — Наверное, чтобы ты поменьше лапал меня на публике. — Скромница. — Стайлз прикусывает чувствительную кожу на шее Криса, и когда его трясущаяся рука, наконец, проникает достаточно глубоко, чтобы коснуться костяшками пальцев члена Криса, он издает триумфальный звук. — Ха! Я нашел тебя. — Ты сделал это. Наклонив голову так, чтобы их губы могли соприкоснуться, Крис запечатлевает на губах Стайлза невыразимо нежный поцелуй, в то время как текстура его бороды создает резкий контраст, и Стайлз устремляется к нему, в жажде оба этих чувств. Крис потакает ему, открывая рот, и при первом влажном скольжении их языков друг о друга у мужчины перехватывает дыхание. Его живот напрягается, выпячиваясь из тесемок джинсов, и Стайлз использует свое преимущество, выкручивая запястье, пока не обхватывает член, который с каждой секундой становится все горячее и тверже. — Черт, — бормочет он на языке Стайлза, а затем стонет, когда парень сжимает его рукой. От водки у Стайлза кружится голова, но от этого все почему-то становится только слаще. Да, это непристойное поведение в общественном месте, и да, если их поймают, это будет наказанием за употребление алкоголя несовершеннолетними, и — давайте не будем наивными — для Криса, вероятно, всё будет намного хуже, если шериф узнает о том, что происходит между его сыном и Кристофером Арджентом уже почти полгода. Потому что, несмотря на то, что Стайлз технически уже взрослый, он до мозга костей знает, что отцы всегда будут отцами, а его собственный достаточно мелочный, чтобы выразить свое неодобрение в виде непонятных штрафов и растущих цен. И все же, несмотря на все это, над ними сияют звезды, и приятный ветерок овевает их. И хотя Бикон-Хиллз — все та же старая клоака сверхъестественной активности, какой он всегда был, в мире нет никого, с кем Стайлз чувствовал бы себя в большей безопасности, сидя на открытом месте и в темноте, чем сейчас с Крисом. Так что они целуются, как глупые, импульсивные подростки, которыми ни у кого из них на самом деле не было шанса быть, и Стайлз может расслабиться в этом: гедонистическом переплетении языков и их частом, прерывистом дыхании, пока Крис не становится до боли твердым в его хватке, и Стайлзу не становится легче, когда он почти прижимается к сильному бедру Криса. — Ладно. — Крис откидывается назад, его рот блестит от слюны. Он хватает Стайлза за запястья. — Ладно, я должен закончить. Хватит. — Почему? — Стайлз скулит, даже когда позволяет Крису вытащить свои руки из-под одежды, под которую они спрятались. — Потому что, если я собираюсь кончить сегодня вечером, я собираюсь сделать это в более удобном месте, чем на бетоне посреди тупика. — Он встает и протягивает Стайлзу руку. — Пойдем. У меня дома будет лучше. — Питер все еще там? — Спрашивает Стайлз, вместо того чтобы позволить поднять себя на ноги. — Я не знаю. Наверное. — Стайлз, остается на месте и Крис приседает так, что их глаза оказываются на одном уровне, и в его колене раздается едва слышный хруст, который они оба игнорируют. Ночь окрашивает Криса в монохромные тона, лишая голубизны его бледные глаза, превращая их в лунно-белые. — У меня полно оружия. Если он решит тебе насолить, я разрешаю тебе пристрелить его. Это заставляет Стайлза улыбнуться. — О, да? — Да — Эхом откликается Крис, скрепляя свое обещание простым, целомудренным поцелуем, прежде чем снова встать. — А теперь пойдем. — Стайлз тянется к себе за спину, но останавливается, когда ботинок Криса отталкивает его руку. — Нет, оставь это ванильное дерьмо здесь. А еще лучше вылей его в канализацию, где ему и место. — Все не так плохо, — ворчит Стайлз, закатывая глаза, но делает то, что ему говорят, оставляет бутылку там, где она есть, и следует за Крисом к его машине. По дороге они не разговаривают, но чем ближе они подъезжают к дому Криса, тем больше Стайлз замыкается в себе. Его сердце начинает бешено колотиться, и он зажимает нижнюю губу между большим и указательным пальцами, потирая ее снова и снова, в то время как его колено подпрыгивает в дрожащем ритме, который он едва замечает, разве что признает, что Криса это, вероятно, раздражает боковым зрением. Не то чтобы он собирался остановиться в ближайшее время. По крайней мере, не без отвлечения внимания. — Эй, можно я отсосу тебе, пока ты будешь вести машину? — Крис не утруждает себя ответом, вероятно, полагая, что Стайлз шутит, и, возможно, так оно и есть, но в то же время он абсолютно серьезен. — Никогда раньше у меня не было возможности сделать кому-нибудь минет на дороге. — И если ты умный, то никогда этого не сделаешь, — твердо говорит Крис, прежде чем бросить на него косой взгляд. — Я не думаю, что мне нужно вдаваться в кровавые подробности того, что случится с твоим черепом, если на тебя с такого расстояния сработает подушка безопасности. — Да, да. Я знаю. Это просто… — Стайлз проводит ладонями по лицу, прежде чем обреченно уронить их на колени. — Я не знаю. Не имеет значения. Я веду себя странно, не слушай меня. Вместо ответа Крис тянется к нему, чтобы взять за руку, переплетая их пальцы, и так они и остаются, тяжелым грузом оседая на коленях Стайлза. Это напоминание о том, что он не одинок, и о том, что то, что начиналось как способ ответственного саморазрушения — вместе, за укрепленными стенами, которые не пускали ни в чем не повинных прохожих, как контролируемый снос посреди оживленной городской улицы, — быстро становится самым здоровым и уровновешивающим Стайлза за долгое время. Если не считать ванильной водки, он уже давно не чувствовал необходимости наказывать себя с тех пор, как они с Питером начали добавлять Криса в коктейль. Теперь Стайлз начинает понимать, что Крис имел в виду все эти месяцы, когда говорил, что спать с Питером вошло у него в привычку, потому что у Стайлза появились свои привычки. У них у всех появились. У Стайлза вошло в привычку переписываться каждые несколько вечеров, чтобы узнать, где двое других планируют провести ночь: либо в дурацкой, до отвращения милой современной высотке Питера с потрясающим видом на заповедник вдалеке, либо в более уютной и приземленной холостяцкой берлоге Криса. У Криса вошло в привычку задерживаться достаточно долго, чтобы рассеянно поцеловать его в плечо, когда он входит, точно так же, как вошло в привычку игнорировать стервозные выпады Питера о том, что «вон там стоит отличный стул» и «Я не предмет мебели, Стайлз» когда он падает к нему на колени в тот момент, когда оборотень садится рядом. Кто-то готовит, кто-то говорит что-то едкое, а потом это переходит в приступы сарказма, которые, чем дольше это продолжается, тем меньше направлены на то, чтобы уязвить друг друга, а больше на то, чтобы заслужить фырканье или смех, или, как в случае Криса, кривую полуулыбку, которая поражает Стайлза. Его мозг подобен всплескам дофамина. Секс — это данность, и независимо от того, в какой позе они этим занимаются, конечный результат всегда один и тот же: конечности Питера плотно обхватывают Стайлза, а грудь Криса он использует как подушку. Стайлз уже сбился со счета, как часто он вот так убаюкивался: зажатый между теплом тела оборотня Питера и рукой Криса, которая рассеянно гладила его по волосам. Конечно, это семейная жизнь, но это не отношения, как бы это ни выглядело со стороны. Этого не может быть, это никогда не сможет быть отношениями, потому что они не выдержат никакой проверки. Есть разница в возрасте и расовая принадлежность, и это даже не связано с их крайне запутанными отношениями друг с другом. Не говоря уже о том, что все это — большой-пребольшой секрет, и как только кто-нибудь, кроме них троих, узнает об этом, все закончится. Все это скоро закончится. Единственная причина, по которой до сих пор это всё вообще работало, заключается в том, что никто из них не настолько глуп, чтобы притворяться, что это что-то иное, чем три испорченных человека, цепляющихся друг за друга, как Роуз держалась за дверь. Они спасают друг другу друга, они не бойфренды. Крис слишком стар, чтобы быть мальчиком, и жизнь слишком часто сбивала его с ног, чтобы когда-либо думать о том, чтобы снова полностью ослабить бдительность. Питер — сертифицированный псих, которому никто в здравом уме не доверит поливать свои растения, пока они уезжают на выходные, не говоря уже о том, чтобы когда-либо эмоционально зависеть от него. А еще есть Стайлз и его многочисленные одержимости, которые привели к многочисленным убийствам, и на самом деле это только вопрос времени, когда его убьют, как бешеного, дикого енота из мусорного контейнера, которым он и является. Любовь предназначена для других людей, и, несмотря на длинный гребаный язык Стайлза, который шел вперед и извергал чувства повсюду без его разрешения, он знает, что неразумные отношения — это всё, на что они когда-либо могли надеяться, всё, чем они когда-либо намеревались быть. Крис въезжает на свое парковочное место, а затем ему приходится убрать руку, чтобы заглушить двигатель. Ни один из них не двигается. В густой, цепкой тишине Крис откашливается. — Выслушай, что бы ни произошло, — начинает он, но Стайлз останавливает его неистовым взмахом руки. — Нет, пожалуйста, что бы ты ни собирался сказать, давай не будем, ладно? — Он терпеть не может слышать, что это не твоя вина, а моя, или, если бы обстоятельства сложились иначе, может быть, мы могли бы быть чем-то большим, или что бы Крис ни думал сказать, он должен сделать это здесь, чтобы мягко подвести Стайлза. Он просто хочет вернуться в лучшие, более простые времена, когда слово на букву «Л» было настолько удалено от их жизни, что его даже не было в их лексиконе. Крис коротко кивает, соглашается и больше ничего не говоря. Питер, конечно, совсем другое дело, и поскольку он буквально сатана с V-образным вырезом — даже когда он точно такой же голый, каким был, когда Стайлз накинул одежду и убежал среди ночи — он приветствует их появление словами «О, привет, любимый». Это насмешливое скользящее мурлыканье, выбранное именно так, чтобы Стайлз одновременно немного возбудился и сильно разозлился одновременно. — Крис сказал, что мне разрешено тебя пристрелить, — сообщает Стайлз Питеру, который замирает, собираясь сделать глоток красного вина из бокала на ножке, и приподнимает бровь, глядя через плечо Стайлза. Крис усмехается, запирая дверь за ними. — По какой-то конкретной причине? Хоть он и спрашивает Криса, отвечает Стайлз. — Считай это стимулом не доставлять мне хлопот из-за того, что могло быть сказано, а могло и не быть произнесено ранее вечером, когда они были, ну, ты знаешь, — он смотрит на Криса, который почти не обращает внимания на них, когда снимает туфли и вешает куртку. — Смягчающие обстоятельства. — Ах, — кивает Питер, делая глоток вина. — Ты имеешь в виду, что речь идет о том, как я выбил из тебя признание в любви. — И именно поэтому Стайлз сбежал отсюда, и его раздражает, что Питер задержался здесь до их возвращения. Питер никогда, ни за что и ни про что не оставит его а покое с этим, потому что он злой. Он ужасный. Он, блять, худший. — Чувак. Что я только что сказал о том, что застрелю тебя? — Ой, пожалуйста, — Питер фыркает в свой бокал, — вряд ли это будет в первый раз. Мы все прекрасно знаем, что реальная угроза была бы в том случае, если бы у вас был способ убедиться, что на этот раз это действительно сработает. Стайлз одаривает его натянутой дерьмовой улыбкой. — Ну, я бы, например, не прочь попробовать, — но это всего лишь несколько слов, потому что Крис, еще раз обвив его талию быстрыми, скользящими полуобъятиями, проскользнул мимо, ни разу не протянув пистолет, из кобуры. Несмотря на это предательство, Стайлз не хочет иметь дело с Питером в одиночку, поэтому он следует за Крисом в его офис. Падает в кресло возле огромного стола из темного дерева, пока Крис крутит ручку своего оружейного сейфа, где он меняет свое «наружное» оружие на «домашнего». Это никогда не имело особого смысла для Стайлза, но опять же, не он здесь лицензированный торговец оружием. — Что случилось с планом, Бенедикт Арнольд? — Думаю, я понял, что насилие — это не выход, — говорит Крис сухо, как никогда, и особенно насыщенно это слышать от человека, все внимание которого сосредоточено на «Глоке», который он рассматривает, прежде чем устраивает в кобуре. Скинув обувь, Стайлз закидывает ноги на подлокотники и устраивается поудобнее, наблюдая за ритуалом, потому что в грубых руках Криса, обращающихся с оружием, есть что-то такое, что каждый раз ставит его в тупик. — Что же, здесь уютно, — замечает Питер, прокрадываясь внутрь, и единственная причина, по которой Стайлз его не отсылает, это то, что он в запасной бокал вина и протягивает его Стайлзу, который с готовностью принимает его, потому что да, еще больше выпивки сделало бы эту ночь более терпимой, большое спасибо. — Перемирие? — спрашивает Питер, наклоняя горлышко бутылки так, что глубокий, почти черный мальбек выливается в стакан Стайлза. — Конечно… эй! — Стайлз жалуется, когда Крис подходит к ним, как только Питер заканчивает наливать, чтобы забрать его стакан. — Ты уже выпил изрядное колличество водки. Единственное, что ты получишь, выпив вина, — это более сильное похмелье. — Да ладно. Мое тело — мой выбор, — бормочет Стайлз, прежде чем выхватить бутылку из ленивых рук Питера и отпить прямо оттуда. Вино оказалось таким же суховатым, как он и ожидал, и, даже подготовленному, ему все равно приходится бороться с кашлем, чтобы не выплюнуть его. К тому времени, как он приходит в себя, он поднимает глаза и видит, что Питер наблюдает за ним, склонив голову набок с непроницаемым выражением на лице. — Что? — Ничего, — говорит он таким тоном, что Стайлз сразу понимает, что он однозначно лжет. — Только ты. Здесь. Пьешь это вино. Это навевает кое-какие воспоминания. Вот и все. Несмотря на то, что Питер испытывает ностальгию по поводу попытки самоубийства Стайлза, у парня никогда не было нормальных отношений с общественными нормами, так что это только заставляет его по-настоящему рассмеяться. — Как в старые добрые времена. — Мы прошли полный круг, — соглашается Питер, и по тому, как он хмурится, становится ясно, что Крис в растерянности. Он переводит вопросительный взгляд с одного на другого и прислоняется бедром к столу. Но он не такой, как Стайлз или Питер, он не собирается требовать ответов. Вместо этого он молчит, неторопливо потягивая вино и ожидая, пока все встанет на свои места. Опытный охотник до мозга костей. — Нет, полный круг завершится, если я позволю тебе отсосать мне, — замечает Стайлз, и Крис тут же захлебывается влажным, сиплым кашлем. Прежде чем он успевает полностью прийти в себя, губы Питера изгибаются в хитрой улыбке, которая только подчеркивает, что он действительно прекрасен, когда ведет себя как расчетливый ублюдок. — Или, еще лучше, почему бы тебе не заплатить вперед, — говорит он, а затем кладет руку Крису на плечо и отталкивает его от стола в сторону Стайлза с такой силой оборотня, что у Криса не остается выбора, кроме как упасть на него. Его бокал с вином опрокидывается, обдавая Стайлза потоком бургундского, который заливает ему лицо, а затем стекает на рубашку и ноги. Крис цепляется за спинку кресла, удерживая равновесие и каким-то образом спасая свой бокал от падения, попутно произнося несколько отборных ругательств в адрес Питера. — Извини, — говорит Крис Стайлзу гораздо более мягким тоном. — Это не твоя вина. — Стайлз смотрит на Криса сквозь мокрые ресницы, и, хотя ему немного больно, потемневшие глаза Криса с лихвой компенсирует боль. Облизывая губы, Стайлз ощущает на языке тяжелый вкус танинов и смотрит, как Крис наблюдает за ним. Его лицо неподвижно, зрачки черные, рот приоткрыт, когда он делает глубокие, успокаивающие вдохи. Это пьянящее чувство — чувствовать себя таким желанным, каким его заставляет чувствовать себя Крис, и от этого становится легче вести себя бесстыдно. Наклоняться к Крису и вытирать лоб о ширинку его брюк, которая, так уж получилось, находитлась ближе всего к его лицу. Если бы это был Питер, он бы жаловался на пятна на своих брюках за пять тысяч долларов или на любую другую непристойную сумму, которую он тратит на одежду. Но Крис только смотрит, как Стайлз поворачивается, чтобы по-кошачьи потереться щекой о его джинсы, оставляя едва заметное пятно на темно-синей ткани. Как он вытирает лицо, используя промежность Криса вместо полотенца, а когда заканчивает, прижимается сухой щекой к выпуклости, которая неуклонно растет, поддерживая наглый зрительный контакт, от которого его собственное сердце наполняется адреналином. Стайлз никогда раньше не считал себя сексуальным. Он, конечно, симпатичный, и время, проведенное с Питером, научило его быть хорошим любовником, но не настолько сексуальным, не настолько желанным для других существ. Вот почему его продолжает удивлять, что он может так воздействовать на Криса. Крис произносит его имя, и это скорее ощущение, чем звук. Шероховатость, которая пробегает по спине Стайлза, заставляя его вздрогнуть. Наконец, Крис двигается. Он поднимает руку, чтобы прижать большой палец к нижней губе Стайлза, и он инстинктивно приоткрывает губы, впускает его внутрь, чтобы Крис мог провести им за верхними зубами, прижать к уголку рта, прежде чем, наконец, прикоснуться к его языку. — Что скажешь, Арджент? — Крис не вздрагивает от звука голоса Питера, который внезапно оказывается намного ближе, чем был, но вздрагивает Стайлз. — Собираешься дать ему попробовать? Не дожидаясь ответа, Питер протягивает руку через плечо Криса, чтобы расстегнуть его ширинку, отодвинуть джинсовую ткань, и этого оказывается достаточно, чтобы Стайлз мог заглянуть внутрь, уткнуться носом в поношенный хлопок, когда тот открывается ему. Крис проводит большим пальцем по брови Стайлза оставляя за собой остывающий след слюны. — Можно мне? — спрашивает Стайлз, несмотря на то, что они делали это тысячи раз до этого, и вероятность того, что ему откажут, невелика, но сама церемония наполняет воздух предвкушением. Их взгляды все еще прикованы друг к другу, когда Крис делает короткий вдох, раздувая ноздри, прежде чем с трудом сглотнуть и кивнуть. Торжествующая улыбка Стайлза превращается в гримасу, когда жестокие пальцы хватают его за волосы и тянут голову вверх, пока он не сталкивается с диким голубым сиянием глаз Питера. — Без рук, — коротко инструктирует он, и, хотя Стайлз закатывает глаза, когда ему говорят, что делать, он переплетает пальцы и кладет их на колени. — А-а, сзади тебя. Где у тебя не возникнет соблазна потереться об одну из них, когда ты будешь думать, что никто не видит. — Помешанный на контроле, — бормочет он, наклоняясь вперед, чтобы освободить место для рук на изгибе поясницы, и Питер только улыбается, обнажая клыки. Ты даже не представляешь, кажется, беззвучно говорит он, но его пальцы разжимаются, и он отпускает Стайлза, взъерошив ему волосы, как комнатной собачке, и Стайлз прищуривается от такого обращения, но молчит. Наградой для него становится то, что Питер приспускает джинсы Криса до щиколоток, чтобы тот мог полностью снять их. После он берет бокал с вином из его руки, и исчезает, как по волшебству, или, может быть, Стайлзу больше не нужен вино, когда он видит тело Криса в этих обтягивающих боксерах, которые, Стайлз до сих пор не может поверить, являются его любимым нижним бельем. Не то чтобы он жаловался. Не то чтобы он когда-нибудь отпускал хоть одну остроумную шутку о том, что они похожи на то, что носил бы парень помоложе, или о том, что именно он больше похож на парня в боксерах. Потому что он точно знает, что они невероятно облегают его задницу, и он выражает свою признательность тем, что прижимается губами к тому месту, где под черной тканью эрекция Криса, и обводит её по всей длине. Держа руки за спиной, Стайлз не уверен, что еще может сделать, кроме этого, и, возможно, становится ясно, что он немного растерян, потому что пальцы Питера снова находят его волосы. — Отсоси ему, — в тоне Питера звучат командные нотки, и обычно из-за такого Стайлз послал бы Питера нахуй, так как обычно ему не нравится, когда он использует его для воплощения своих альфа-фантазий. Но это неплохая идея, поэтому Стайлз открывает рот и делает, как ему говорят, посасывая Криса через нижнее белье. — Блять, — голос охотника звучит хрипло, и он меняет позу, как будто на мгновение потерял равновесие. Эта мысль пронзает член Стайлза, как удар тока. Стайлз что-то промычал в знак согласия, надеясь, что это вызовет больше комментариев со стороны Криса, поскольку этот звук — один из самых любимых в его жизни, но вмешался Питер. Запустив одну руку парню в волосы, а другую — Крису в подбородок, он заставляет мужчину повернуть лицо, а затем Питер подходит ближе, их тела соприкасаются, и они целуются через плечо. Угол наклона такой, что сухожилия на шее Криса становятся рельефнее, и Стайлз наблюдает за ними, пока нижнее белье под его ртом становится приятным и влажным. Слюна прилипает к члену, а предыякулят распространяется по волокнам на его языке, как самое слабое из обещаний. Глаза Криса, стоящего над ним, зажмурины так крепко, что можно подумать, он вздрагивает, в то время как горящие глаза Питера остаются открытыми, уставившись на Криса с голодом и бдительностью хищника в одном флаконе. Стайлз задается вопросом, со сколькими из этих укоренившихся инстинктов охотника Крис, должно быть, борется, чтобы проявить себя. Такое милосердие Питера. Или, может быть, — размышляет Стайлз, задумчиво проводя языком по головке члена Криса и вызывая стон, когда он добавляет к своему исследованию легчайшее прикосновение зубов, — борьба между инстинктами Криса и его желаниями давно закончилась. Это доказывает, что в глубине души есть что-то еще из того, что осталось. Эта хрупкая, с тонкими костями, осторожная-или-ты-сломаешься-в два счета редкая птица по имени доверие. Видит бог, Стайлз и сам в последнее время чувствовал это, и это забавно. Раньше ему было хорошо спать в постели Питера не потому, что он когда-либо доверял этому парню, а потому, что он был слишком апатичен, чтобы беспокоиться о том, переживет ли он эту ночь. Теперь Стайлз наблюдает за тем, как единственный источник света в комнате — лампа, бдительно стоящая в углу, — высвечивает языки, пока Питер и Крис целуются так, словно когда-то ссорились, и он знает, что он не единственный, кто с каждым днем все больше теряет бдительность. Мужчины отрываются друг от друга и Крис шипит сквозь зубы, когда Питер отпускает их обоих, чтобы подцепить большими пальцами резинку его нижнего белья и стянуть его вниз. Влажная ткань неохотно соскальзывает, и тогда его член высвобождается, и он внезапно оказывается здесь, покачиваясь, покрасневший, твердый и совершенный. Стайлз начинает наклоняться, но Питер хватает его за волосы, останавливая. — Клянусь Богом, я побреюсь налысо, если ты не прекратишь дергать меня за волосы. Если тебе есть что сказать, используй свои чертовы слова, ты, пещерный человек. Питер делает вид, что принюхивается к воздуху, а затем улыбается во весь рот, в то время как его глаза дико горят. — Ты не можешь лгать мне, любимый, — и снова это гребаное слово, еще одно напоминание о том, о чем Стайлз не хотел бы вспоминать до конца своей жизни, — я знаю, тебе это нравится. От тебя разит возбуждением. — Да, ни хрена себе. У меня перед носом член, гений, конечно, я возбужден. Вместо того, чтобы отпустить его, Питер сгибается пополам, так сильно закручивая волосы, что у Стайлза перехватывает дыхание. У него отвисает челюсть, и на мгновение перед глазами все меркнет от острой, жгучей боли, в то время как его член дергается, а кровь в жилах становится такой горячей, что может обжечь. Крис рычит имя Питера. Питер постепенно теряет свою человечность, его брови приподнимаются, кончики зубов становятся достаточно острыми, чтобы разрывать плоть, а голосовые связки изнашиваются, когда он выдавливает каждое слово. — Тебе. Нравиться. Это. — в самостоятельном абзаце. Крису это не нравится. — Он сказал тебе отпустить его, Питер— — Черт, — пытается сказать Стайлз, но из-за того, что ему сдавили горло, это слово выходит не более, чем щелчком. Стайлз отдаленно ощущает вялую пульсацию предэякулята, когда он увлажняет его член в штанах, где никто не видит, и он бы сказал больше — да, и, блять, да, и я чертовски люблю это, — вот только дышать почти невозможно. — Мы оба знаем ответ на этот вопрос, — говорит Питер непринужденно теперь, когда волк уступил и оставил бойкого человека у руля. — Но раз уж ты заставил Криса поволноваться из-за своей ненужной театральности, — и это прозвучало достаточно убедительно в устах Питера, чтобы Стайлз издал протестующий возглас, из-за чего Питер на мгновение прикусил язык, прежде чем продолжить, — я собираюсь дать тебе возможность успокоить его страхи. Красный означает «стоп», зеленый означает, что ты покорный маленький засранец, который получает удовольствие от того, что над ним доминируют, и который так отчаянно хочет продолжать в том же духе, что ты был бы совершенно опустошен, если бы мы остановились сейчас. Стон, который он издает, когда Питер ослабляет хватку, говорит сам за себя, но Стайлз знает, что Крису понадобятся настоящие слова, поэтому, хотя он все время мысленно проклинает Питера, он говорит: «Зеленый». Его волосы безжалостно зачесаны назад, и это происходит не так уж и быстро. — Так я и думал. А теперь плюнь, — приказывает он, протягивая другую руку через Криса Стайлзу. Мгновение Стайлз пристально смотрит на оборотня, и тот, в свою очередь, смотрит на него с приподнятой бровью, пока он, наконец, не сдается. Плюет на сложенную чашечкой ладонь Питера, а затем наблюдает, как он использует ее, чтобы смазать член Криса, дроча ему с безжалостной эффективностью. — Всё и всегда должно быть для тебя борьбой воли, не так ли? — Питер цокает языком. — Так много шума и суеты, так много потерянного времени, когда ты мог бы расслабиться и отдаться своей истинной природе. Стайлза немного отвлекает то, как бедра Криса начинают покачиваться под рукой Питера, и только когда Крис поворачивается к Питеру, впиваясь зубами в его плечо, чтобы заглушить издаваемые им звуки, Стайлз полностью осознает то, что только что сказал Питер. — Подожди, — моргает он. — Что ты имеешь в виду под моей истинной природой? Питер только улыбается, высокомерно и загадочно, но не отвечает на вопрос. Вместо этого он поворачивается и тычется носом в макушку Криса, туда-сюда, чтобы привлечь его внимание. Моргнув, Крис выныривает на поверхность, отпуская зубами плечо Питера. — Смотри, — говорит он Крису, прежде чем отпустить волосы Стайлза, чтобы провести кончиком пальца по его подбородку и легчайшими прикосновениями перенести его в прошлое с такой яркостью, что он почти ощущает поле для лакросса под коленями, ощущает дуновение зимнего воздуха, когда Стайлз подходит к нему. Это превращает каждый выдох в дым. — Такой отзывчивый, — напевает Питер, пальцем подталкивая Стайлза вперед, пока тот не усаживается на самый краешек кресла. — Такой послушный, когда позволяет себе быть таким, — и Стайлзу следовало бы возразить на это, но Питер отвлекает его, побуждая Криса сделать шаг вперед. И это мгновенно заставляет его — как потонуть, как удар молнии, как падение — раствориться, потерявшись, в пристальном взгляде Криса, наблюдающем, как Питер красит губы парня капелькой преякулята, которая собралась на кончике его члена. Стайлз не отводит взгляда, он даже моргнуть не может, даже когда Питер наклоняется, чтобы дочиста облизать его губы крошечными ласкающими движениями своего теплого-преголодного языка, прежде чем уткнуться носом в скулу Стайлза, как собака, которой он и является. — Открой рот, — шепчет Питер Стайлзу на ухо, и тот повинуется с дрожью, ощущая, как дыхание овевает его кожу, — Впусти его. Вот и все, — говорит Питер и не перестает шептать лукавые похвалы, ты такой хороший, посмотри, какой ты красивый, когда член Криса, отяжелевший от желания, прижимается к кончику языка, медленно, дюйм за дюймом, проникая в твой рот, пока не оказывается в горле Стайлза, так глубоко, что кажется, будто он тонет. Он понимает, что становится непривлекательно красным от того, как туго натягивается кожа на его лице, но это того стоит, потому что Крис смотрит на Стайлза так, словно это самое невероятное, что он когда-либо видел, в то время как жесткие лобковые волосы царапают губы парня. Это хорошо, великолепно, и становится еще лучше, когда руки Питера снова теребят его волосы, удерживая неподвижно — как будто это необходимо, как будто это не совсем то, чего Стайлз хочет, а то, что ему нужно, — в то время как бедра Криса начинают покачиваться, легко, как волны, набегающие на берег, когда он принимает все, что предлагает Стайлз, и, хорошо, возможно, Стайлз в некотором роде понимает, что Питер имел в виду, говоря о его истинной натуре. Потому что, несмотря на то, что Стайлз знает, что он не такой уж слабак, что он может надрать задницу и прославиться наравне с лучшими из них, в нем все равно есть какое-то такое освобождение в том, чтобы вот так все отпустить. Позволить кому-то другому — двум другим — взять бразды правления в свои руки. Это большая снисходительность к себе, чем любая ванильная водка, которой он угощал себя ранее, и в миллион раз более пьянящая. И это забавно, потому что вы могли бы подумать, что он должен ненавидеть это после всех тех случаев, когда он был одержим — всех тех случаев, когда он плакал, бушевал и хотел вышибить себе гребаные мозги из—за того, что не мог контролировать свое тело. Но это не так. Это такое же облегчение, как расстегнуть джинсы после долгого рабочего дня, как заснуть после недельной пробежки на кофеине и адреналине. Это теплая ванна, в которой расслабляются натруженные мышцы. На экране высвечивается сообщение о том, что они встречаются у Криса, и бёф Бургиньон будет готов около девяти. Предложение жизни — Я мог бы предложить тебе альтернативу; вот и все, милый; разве это не лучший способ провести вечер, чем самоубийство — после стольких смертей. И Стайлз делает то, что Питер шепчет ему на ухо, — он отпускает их. Он позволяет себе быть таким, каким они хотят его видеть, использовать так, как они хотят, чтобы его использовали, и это так приятно. Он позволяет Крису трахать его в рот и наслаждается обожанием, исходящим из этих светлых глаз. Он позволяет Питеру направлять свою голову то в одну, то в другую сторону, упиваясь словами ободрения, пока не становится ошеломленным и пьяным от этого. Когда Питер ведет его в спальню, Стайлз следует за ним, и когда Питер раздевает его, устраивая так, что он оказывается верхом на коленях Криса, и берет его влажный член глубоко в свою задницу, он идет туда, куда ему говорят, ни разу не выныривая из этого тумана, в котором он плавает. — Оседлай его, — говорит Питер Стайлзу, и он так и делает, пока палец, а затем и второй не проникают внутрь рядом с членом Криса. Знакомое жжение от такого раскрытия, которое он приветствует со вздохом. А затем Крис успокаивает свои бедра, чтобы немного поорать на Питера Стайлз парит, а они препираются («На этот раз он просит слишком многого, я не позволю тебе причинить ему боль», «О, пожалуйста, ты, возможно, не заметил, но я тренировал эту задницу несколько месяцев. Он выдержит»), и все это не имеет значения, пока Питер не разрешает издает рычание, раздраженно бросая: — Отлично! — и матрас сдвигается, когда он отодвигается. — Подожди, — успевает он сказать, прежде чем Питер заходит слишком далеко. Чтобы прийти в себя, ему нужно моргнуть и встряхнуть головой, и кажется, что в его теле все еще слишком много места, как будто он — пустой склад, построенный для хранения сознания, размером примерно с колоду карт. Что ему нужно, так это чувствовать себя уверенно, воспринимать окружающий мир с помощью своих пяти чувств. И хотя он знает, что это совершенно не то, что Дитон имел в виду, когда тренировал Стайлза в процессе восстановления после диссоциативного эпизода, глубоко внутри него есть член, который он вбирает в себя плотными круговыми движениями, пока его нервы не накаляются, и Крис не подскакивает на кровати. Его пресс не напрягается, когда он со стоном садится, и вот, об этом позаботились. — Господи, — выдохнул Крис, приподнявшись на локтях, и Стайлз наклонился, чтобы поцеловать губы, которые внезапно оказались так близко, что игнорировать их стало невозможно. Он просовывает свой язык внутрь, и понимает, что ветеринар-тире-друид знал, о чем говорил, когда он приподнимается еще немного, чтобы попробовать остатки вина, скопившиеся в уголках рта Криса. Запах — дорогой одеколон от лосьона после бритья Питера, ненужная роскошь, которую он упрямо отказывается признавать своей собственностью, а затем звук — это то, как он испуганно произносит его имя, когда вслепую протягивает руку, чтобы крепко обхватить член Питера. Угол обзора невелик, но, по—видимому, главное — это мысль, потому что он открывает глаза и видит две пары голубых глаз — одну бледную, другую сияющую. Обе по-своему неестественные и нервирующие — уставившиеся на него. Прикованные и ждущие. Боже, мысль о том, что они оба будут в нем, что они войдут в него одновременно и будут оставаться там, пока он не начнет истекать их спермой, так возбуждает его яйца, что они напрягаются при одной мысли об этом. И он внезапно оказывается так близко к освобождению, что ему приходится сжать основание своего члена, пока желание не пройдет. — Я хочу этого. — Стайлз, — Крис произносит его имя на выдохе, и это звучит невесело. — Ты сейчас едва ли сам на себя похож… — Нет. Это неправда. — Он знает это с абсолютной уверенностью. Внутри него было достаточно сущностей, чтобы понять, каково это — не быть самим собой, и он может с уверенностью сказать. — Это совсем не так. Я здесь. Я — это я, и я хочу этого, — подчеркивает каждое слово покачиванием бедер, и когда это не меняет выражения лица Криса, он укладывает его обратно на матрас, опускается следом, осыпая его лицо умоляющими поцелуями. Пробует другой вкус подачи для размеров. — Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, — повторяет он с каждым выдохом, который не растворяется в поцелуе, и когда Крис начинает уступать, расслабляясь чуть-чуть, Стайлз использует это преимущество, опускаясь все ниже, пока его живот не оказывается на животе Криса, и он подтягивает колени, разводя их в стороны в надежде, что Питер поймёт намек. Щелчок открывающейся крышки говорит о том, что Питер четко улавливает его сигналы. Крис, по сути, никак не соглашается, но он говорит. — Будь нежен, — что больше всего похоже на благословение, на которое он способен. Стайлз выражает свою благодарность, целуя Криса до тех пор, пока его подбородок и щеки не начинают гореть от ожогов бороды, что является хорошим отвлекающим маневром, поскольку Питер начинает растирать слизь вокруг его складок. Толстые пальцы проникают внутрь и создают пространство там, где его быть не должно, и все же, каким-то образом, это срабатывает, и если это не так, то… Стайлз не знает, что это за метафора для Питера Хейла.