Еще предстоит узнать

У Далтона не «возможно, были проблемы» — у Далтона точно были проблемы. Далтон, с его приятными манерами и странными улыбками, был чертов псих. Бен знал это, потому что знал, что про него тоже думали так — но он не был психом, нет, он всегда знал, где грань. Он всегда знал, что делает и почему. Расчет — вот что им двигало. А Далтон… Он просто сходил с ума. В какой-то момент, по каким-то причинам. Встречаясь с ним — даже просто здороваясь и болтая ни о чем, когда проездом оказывался в забегаловке Элли, Бен не был уверен в том, что все делает правильно. Встречаясь с Далтоном в спальне, Бен не был уверен в том, что выживет. Бен быстро забыл про закусочную, правда. И дело было не в нытье сестры и не в героической несгибаемости нового вышибалы с синими глазами (да-да, Далтона). У Бена были свои причины. Он забросил эту идею с отелем довольно легко, когда правильно оценил новую расстановку сил после появления этого новенького — а еще, Нокса. Черт с ним, с тем, сколько денег он уже угробил на то, чтобы испортить настроение Элли, деньги приходят и уходят. Бен все равно получит то, что захочет. А бешеную энергию Нокса оказалось гораздо выгоднее направлять на разборки с другими их конкурентами, тем самым открывая себе новые перспективы. И некоторые из них стоили всего остального. И да, он наслушался всего за это время. А еще больше понапридумывал себе сам. Что у него нежная кожа, тонкие волосы и хнычет он, как девчонка. Про кожу было правдой — Бен с шипением растирал синяки, которые скрывал под яркими костюмами и белоснежными рубашками; чертовы толстокожие костоломы. Странное дело: где бы не появился он, там вскоре появлялся Нокс, а потом Далтон, или наоборот и в любом порядке — не сговариваясь, их словно магнитило друг к другу с любой стороны побережья. Но Бен не мог отказаться от этого. Потому что… В-третьих — Бен не был девчонкой. Собственные мысли, вызов в глазах Далтона, обидные словечки Нокса, на которые он не скупился, включали в нем тупое, злое упрямство, заставляя снова и снова лезть на рожон. Во-вторых, он изменился. Ему это говорили, но Бен и сам чувствовал, что это так. Истеричные перепады настроения исчезли; он обрел фокус. Мир стал более ярким, и Бен как никогда чувствовал себя живым. И, во-первых — он улетал на Луну. Бен задыхался, и стонал, и кончал, и возбуждался заново — снова и снова, в любой чертов час любого чертового дня в этих чертовых тропиках. Черт побери этих профессиональных спортсменов с их перекрученными мышцами и бесконечной выносливостью; Бен не был спортсменом, хотя до этого даже гордился своей физической формой. Вообще-то, до этого Бен много чем гордился. Он гордился тем, что мог физически (сам или при помощи своих парней) и морально (при помощи своего охренитительного чутья) согнуть любого, кто стоял у него на пути — пока это самое охренитительное чутье не дало сбой на тех, кто, как казалось, был вообще из другого мира. Он годился своими мышцами — пока ему не показали, что все его труды в качалке нихера не стоят. Он гордился тем, что его считали психом — пока Далтон не улыбнулся ему поверх чашки кофе. Бен думал, что знал об удовольствии все. Он был абсолютно уверен, что ничто не заставит его почувствовать интерес снова — пока во время одного обсуждения Далтон не впечатал его в стену. Бен думал, что раскрыться физически больше не возможно — пока Нокс, удерживая сразу и его, и Далтона, не доказал ему, что не знает Бен ровным счетом нихера. С недавних пор, Бен рад, что некоторые его представления были ошибочными. Это открывало ему новые перспективы.