Non sentientem

      Птицы в лесу Гравити Фолз по своему обычаю вообще пели редко, часто спугиваемые неясными явлениями.       Когда здесь был в последний раз, я чувствовал, будто весь этот городишко вздохнул, оживился. Конечно, после того, что ты устроил, было только два варианта развития дальнейших событий: не было бы абсолютно ничего, либо все вернулось бы на круги своя. Хвала единорогам, все есть как есть.       А сейчас птицы поют.             Словно их ничего не тревожит, словно все это было страшным сном.       С того лета прошло много времени, и иногда я задумываюсь, не моя ли это фантазия? Может, дневников не было, не было и никаких зомби-вечеринок и всего прочего. Не было никаких треугольников, преследовавших по всему городу, все время только меня.                         Но нет. Главный символ тут.                                     Ты стоишь здесь.                                     На том же месте.       Ты тянешь ко мне руку. Ты смотришь на меня. Ты ничего не чувствуешь и даже не видишь меня. Но я всматриваюсь в твое окаменевшее (даже не поросшее зеленью) лицо и жду намека на всплеск внеземной силы, которая свалит меня с ног. Дрогнут деревья, разлетятся птицы, разбегутся звери. И ты наконец вдохнешь, оправишь пиджак и шарф, вспыхнет золотыми искрами твой взгляд — и ты мне улыбнешься. Во весь рот, во все клыки.       Но ты недвижим.       Я скидываю рюкзак. С меня будто спали все чувства, но словно синее небо норовит прижать меня к земле.       Я снимаю эту чертову кепку. Всегда я думал, что ты называл меня... Как называл только потому, что это дерево нарисовано на ней. Но только под конец нашего знакомства я понял: нет, ты знал. Ты знал все — и в первую очередь знал меня. Я не верил тебе, когда ты говорил, что видишь меня насквозь. Зря.       Я люблю и ненавижу Гравити Фолз.             Люблю красивые закаты, переливающиеся из синего в фиолетовый через деревья. Люблю магические звуки исходящие из его чащи.             Но ненавижу вспоминать, как ты кружил меня на какой-то поляне после сине-фиолетового заката. Как твои слова сделки с моим прозвищем завораживали и сочетались с магическими звуками леса.       Ты целовал мне руку и просил об услуге, на которую согласиться я не мог. Ты смотрел мне в глаза, я смотрел на свою ладонь в твоей — и ты улыбался так, как обычный человек улыбается и признается в пылких чувствах любовнику в ночи.       Ты целовал меня. Тогда я был шестнадцатилетнем ребенком. Тебя не смущало абсолютно ничего, но это и неудивительно: ты не понимал, что это резонанс, что это проблема. А главная проблема была в том, что я тебя не отталкивал. Я боялся, мог тебя оттолкнуть, но этого не делал.       И после этого для тебя не было абсолютно никаких преград.       Молчишь. Ты никогда не молчал, сколько я тебя помню; и ты можешь поверить мне: я знаю тебя достаточно.       Тебя не нашли? Ты не дал им себя найти? Я мог бы подумать, что ты кого-то ждал. Осмелился бы сказать, кого именно.       А сейчас ты не сожмешь ласково мою руку, если я ее протяну. Ты ничего не скажешь.       Тогда ты кружил меня, притягивал и отдалял, но я боялся. Ты был непредсказуем, и я не знал, что делать.       Меня тянуло к загадкам. К твоему сведению, главной загадкой был ты. Ты был тайной.       Я раскрыл ее. Но почему меня не отпускает?       Ты не сожмешь меня в объятьях, да? Потому что ты — камень. Потому что больше ты не можешь смотреть на меня. Не можешь чувствовать меня.       Я прижимаюсь к твоей твердой груди спиной, смотрю на твои жестокие черты лица и вспоминаю, как ты играл мимикой, не понимая, как это делают простые смертные. Ты не смотришь на меня, ты смотришь куда-то вдаль.       Я готов на сделку, только бы ты вновь согрел меня горящими в синем огне руками.       Только бы ты вновь позвал меня.

Есть шанс, что мы еще станцуем?