Влюбленный в смерть

***

Нет луны в небе, нет дуновения ветерка на земле, Нет звука голосов людей – и я, лишенный рассудка Является ли вселенная смертью? Является ли жизнь сном? Золотая нить памяти о любви одним концом прикреплена к моему лбу; к маленькой звездочке на другом конце; и мягко, мягко исчезает. Одна рука сжимает золотой меч, другая срывает небесные цветы, и королева иллюзий тоже исчезает. Кто знал, что золотая нить любви и королева иллюзий возьмутся за руки и в слезах умрут друг за друга? Является ли вселенная смертью? Является ли жизнь слезами? Если жизнь – это слезы, то любовь – это смерть? автор Хан Ëн Ына. Одинокая ночь

***

— Тебе не кажется, что это немного... странно? Этот таинственный спаситель? — Винни спрашивает, пробегаясь рукой по волосам. ХанСо хмурится. Он ничего подозрительного в этом не видит. Да, проблема была, но разве, в конце-то концов, проблемы не имеют свойства решаться? Вот именно, так что то, как проблему решили, не столь важно, как сам факт того, что она решена. — Н-нет? — тянет он, задумавшись над словами друга. — Ты можешь не понять этого, потому что ты связан с мафией, но люди иногда милые. Они просто помогли мне, вот и все, — тихо шепчет он. — Святая простота, — Винни закатывает глаза и, пожелав ночи, уходит к лестнице. В коридоре общежития неестественно тихо, когда ХанСо прощается с другом, направляясь к себе. Звук сигнала сообщения отвлекает его в полуметре от ручки темной двери. «у тебя новый сосед по комнате. не удивляйся х» Это сообщение от админа корпуса. Странно, кто вообще переводится в разгар экзаменов. В любом случае. Комната погружена в темный полумрак, единственный источник света — Луна, заглядывающая сквозь приоткрытое окно. На кровати его соседа уже кто-то спит лицом в подушку. Широкая спина, вся покрытая татуировками — единственное, что видно под одеялом. Прекрасно, не успел сосед выехать, как к нему уже заселили кого-то. По всей видимости, бандита, потому что кто вообще в их возрасте делает такие татуировки как у якудза. ХанСо проверяет время, слышен шум шелеста легких занавесок у окна, а сам ветер ощущаться как прикосновение незнакомца. У парня мурашки по коже от одного взгляда на нового соседа. ХанСо запивает ночную таблетку, прежде чем раздеться тихо и проскользнуть в свою кровать, что напротив соседней. Единственное желание, которое у него когда-либо было во время приема этих таблеток, — это смерть и, возможно, натянуть на себя кожу, пока он не сможет снять ее, как предмет одежды. Потому что он бывает слишком онемевшим в конце дня. Слишком много слоев. Слишком много всего. На периферии сна и бодрствования ХанСо чувствует запах дома, но он не дает своей голове развить эту мысль, запихивая ее далеко в задворки памяти. Засыпает он быстро, к его удивлению.

***

ХанСо просыпается без будильника и совсем забывает события прошлого вечера, пока не замечает нового соседа на кровати, ушедшего с головой под подушку, словно тот во сне искал способы уйти от назойливого шума. Пару секунд заворожённый он снова смотрит на чужую татуированную спину, а после встает умываться. Сегодня у него помимо учебы еще много дел, вечером он обещал помочь Винни с его проектом. Нет времени на рефлексию. После пар они с Винни засаживаются в библиотеке. Разговор от административного права плавно перетекает в личный. — Ты какой-то дёрганный сегодня, забыл принять свои таблетки? — и только когда друг спрашивает, ХанСо вспоминает, что действительно забыл утром принять их. Винни, на самом деле его зовут Винченцо (его мать кореянка, эмигрировала в Италию и залетела от сына мафиози, счастливого конца у них не получилось, но появился Винни, который решил отдать дань уважения покойной матери, решившей перед смертью попросить сыночка пожить на ее родине), единственный во всем универе, с кем ХанСо смог подружиться, знал его как свои пять пальцев. Замашки у него были поистине мафиозные. Яблоко от яблони. А еще он был невероятно хорош в профайлинге и довольно быстро вывел ХанСо на чистую воду. — Что за таблетки ты принимаешь? — Что? Никакие. — У тебя зрачки расширены, ты более спокоен, чем час назад. Я бы сказал, что дело в травке, но от тебя не пахнет. Это была одна из причин, почему таблетки, а не травка. По некоторым причинам у него развился невроз, и он прогрессировал. Присутствие нового человека в комнате тоже плохо сказалось на его психике, хотя они даже ни единым словом не обменялись. ХанСо отчаянно хотел одиночную комнату только в его распоряжении, но просить помощи у семьи, которая одним словом могла бы решить этот вопрос, парень принципиально не хотел, а его репутация отличника и стипендия никак не могли урегулировать вопрос в его пользу. Он еле смирился с присутствием бывшего соседа, и спустя почти два месяца налаживания отношений они пришли к выводу, что личные границы ХанСо все-таки надо будет уважать. То, что Винни вмешался, у ХанСо не было сомнений, потому сам парень как бы ни старался, грозного вида не внушал. Друг об этом не заикался и на том спасибо. И вот опять. Новый сосед, и как с этим «якудза» разговаривать? Там ХанСо был уверен, что даже Винни бессилен со своей мафией. Эта птичка высокого полета. Обманутый в миллионный раз вселенной, и всего одна попытка заставить его сбросить бдительность до того дня, когда она неизбежно ударит ХанСо снова. Ну уж нет. — Але, земля вызывает, — Винни щёлкает пальцами. — Думаю, что мне надо поговорить с администрацией, — говорит ХанСо. — Да ладно тебе, ты с ним еще даже не познакомился. Не беги вперед паровоза. И хватит дергать ногой, — Винни бьет его носком кроссовка по ноге. — Ты же знаешь, что мой разум перестает существовать при мельчайших признаках конфликта, — ХанСо невесело смеется, перелистывая страницу учебника. — На самом деле, я знаю, что худшее произойдет в любом ограниченном месте и за его пределами, и пока этого не произошло, я просто счастливчик. — А что твой терапевт вообще говорит об этом? — Винни спрашивает, но его рука не перестаёт писать. ХанСо откидывается на стуле и глубоко дышит. — Сказал, что все идет из детства. Что у родителей есть социальные модели. Например, м-м... если ты сделаешь или скажешь что-то, что им не нравится, они накажут тебя. — Я не понимаю, — Винни откладывает книгу и смотрит на друга. — Хм... Скажем, на столе есть банка с печеньем, и они не говорят мне, могу я взять его или нет, поэтому я просто беру его в любое время. Они иногда наказывают меня за это, иногда они даже не реагируют. К примеру, иногда они хвалят меня за то, что я хорошо питаюсь, и доходят до того, что они даже едят со мной. Нет шаблона, который бы говорил мне, когда я должен или не должен есть печенье. Как будто они рандомно выбирают как реагировать. По сути, это дает мне непредсказуемую реакцию каждый раз, которая зависит от того, как чувствовали себя мои родители в тот момент, который, скорее всего, не имел ко мне никакого отношения, — на одном дыхании выговаривает ХанСо, продолжая дергать ногой. — Хорошо... — соглашается Винни. — Но какое отношение это имеет к твоей тревоге? — он поднимает брови. Они никогда не говорили о его родителях. — Когда ты молод, именно тогда твой мозг учится... справляться с людьми. А мой узнал, что независимо от того, что я делаю, родитель будет делать все, что захочет. Я ничего не могу контролировать. Так что в какой-то момент я подумал, что лучше вообще перестать есть это гребаное печенье. Я быстро понял, что единственный человек, которого я мог контролировать, это я сам, а затем отрицал, подавлял и отвергал необходимость в самом печенье. Будучи взрослым, я застрял в этом, спрятался или убежал перед большинством решений о защите себя. Я трус, знаю, можешь не говорить, — ХанСо прочищает горло, а в голове без его разрешения появляются различные воспоминания. — В любом случае, я оставался невежественным в том, что делало их злыми или счастливыми. И теперь я не могу предсказать, даст ли мне кто-то пощечину без причины или у него вообще есть веская причина. Что заставляет меня, как другие люди называют это — быть тревожным. Их взгляды встречаются. Винни молчит, а затем в его голосе вдруг слышатся нежность и забота. — Ты самый добрый человек, которого я когда-либо встречал. И самый смелый, больше не болтай эти глупости. А насчет соседа не переживай. Если что, я с ним поговорю. — Кто бы сомневался, — ХанСо улыбается. — Ладно, давай добьем этот проект. ХонСо на автомате переворачивает страницу книги и пялится в текст, как будто буквы были виноваты во всех его эмоциональных проблемах. Винни продолжает писать, не поднимая глаз, и приходит к выводу: — Это очень сложная вещь, которую ты вспомнил... Я думаю, что ты просто топишь за безопасность. — Точно, — ХанСо невесело улыбается. — Лучше перестраховаться, чем сожалеть, я думаю. — Это отстой, чувак. — Разве я этого не знаю... Его лицо загорается. Винни вновь откладывает конспект. 
 — Но я думаю, что понимаю это. То же самое с моей клаустрофобией. Я имею в виду... если лифт сломается или что-то в этом роде, ты не знаешь, выйдешь ли ты когда-нибудь или нет. Поэтому я бы предпочел малейшую возможность подняться по лестнице, даже когда мне плохо, чем заходить в лифт. — Да. Как то так, — ХанСо пожимает плечами. — Единственная разница в том, что я не могу избегать... всех людей. — По крайней мере, не все время.

***

Почти два часа спустя, когда на улице уже было темно, он возвращается в ту же черную, безвкусную комнату с плохо работающим освящением, и стоит неподвижно, глядя на дверь, как будто она издевается надо ним. «Глупо умирать от страха перед смертью» — проносится в голове, хотя ХанСо не помнит точно, кому принадлежали эти слова, но они очень подходят его ситуации. Сосед все еще спит лицом к окну, что немало тревожит парня. «С ним все в порядке? Сколько он уже спит?» ХанСо подходит с другой стороны кровати, и ему открывается профиль с растрепанной челкой. Рука, вся в ссадинах, лежит возле лица на подушке. Это какое-то недоразумение? Его ноги слабнут, и он делает шаг назад. Нос, как и вчера перед сном, чует запах дома. Значит, ему не кажется. Озадаченно он глядит на свои руки? Пальцы мелко подрагивают. Память о нем все еще свежая в его сознании, и несоответствие настолько большое между ДоЕном, которого ХанСо видел всего несколько лет назад также лежащим на кровати, и тем, который в значительной степени разрушил относительно спокойный мир своего брата-близнеца, безмятежно продолжая спать в его комнате. «В их комнате». Осознание этого бьёт по-новому. Его старший брат-близнец ДоЁн, как две капли воды некогда похожий на него, сейчас выглядит старше на пару лет, грузнее и шире в плечах. А эти татуировки… ДоЁн никогда не был любителем подобного рода искусства. ДоЁн держал его за руку всю жизнь, что заставило ХанСо думать, что он никогда не сможет ее отпустить. Он был маленьким и наивным. Взгляд упал на губы спящего. ХанСо хочет плакать, но слез нет. Боль циркулирует в кровотоке от верхней части головы до ног. Дыхание сбивается и начинается, когда его легкие больше не могут этого выносить. Что это за чувство? Он не знает, не может сказать, поэтому выпрямляется и бьёт себя по щеке. Ничто плохого не случилось. Ничего плохого... он просто... Тихо, боясь своей тени, он на цыпочках заходит в ванную. Мурашки бегут по коже, когда в ухе он слышит шепот старшего братика. — ХанСо-о-о. Ощущение губ, касающихся его, когда он лежал там, голый и холодный, продолжало появляться в глазах, как песня, которая должна была быть больше похожа на вирус, а не на творческий взрыв. ХанСо оборачивается к зеркалу в темноте и видит себя в том же окне, что и в ту ночь, когда видел себя всего покрытым кровью. В конце концов, это был просто испуганный ребенок. Ребенок, который не мог вернуться в ту комнату, поэтому он просто стоял там, наблюдая за тем, как время идет, без какой-либо надежды в глазах. Он соскальзывает на пол и засыпает на холодном кафеле от чистого психического и физического истощения, держась за свой телефон и глядя на его спину через открытую дверь в спальню.

***

Будит его звонок Винни. — Ты проспал что ли? Сколько мне ждать? — в трубке слышится бодрый и недовольный голос друга. ХанСо сидит в постели, быстро глядя на время. — Черт, я проспал. Ты прикроешь меня? — жалостливо просит он. — Как будто у меня есть выбор, — друг сбрасывает вызов. Парень быстро встаёт с постели, в поисках брюк и только, когда заходит в ванную, чтобы почистить зубы, понимает, что засыпал он совсем не на постели, а на холодном полу. Как он оказался на кровати, еще и раздетый? — Твою ма-а-а-ть, — ХанСо протирает лицо и обреченно стонет. — Мне конец. ДоЁна уже нет в их комнате. Видимо, первый день у него свободный, который он благополучно проспал, а вот на пары, в отличии от своего младшего братика-неряхи, его пунктуальность не позволила ему опоздать.

***

Хуже всего то, что ДоЕн с ним в одной группе. Хотя это логично, они буквально близнецы, одного возраста, но ХанСо никогда не слышал от брата, что тот хочет изучать юриспруденцию. Его всегда привлекали только… собственно, а что его привлекало вообще? Не мог же близнец поступить сюда из-за ХанСо? Что за бред, конечно же, нет. Когда ХанСо проходит в аудиторию, извинившись, ДоЕн даже не догадывается посмотреть в его сторону. Парень сидит слева от ДоЁна и может видеть только часть его лица, но у него был хороший вид на широкие глаза, замирающие на лице преподавателя на мгновение, когда он не смотрит в книгу перед собой, и прямые линии. Преподаватель что-то спрашивает у него, и ХанСо видит, как у брата неосознанно сформировалась маленькая улыбка, которая далека от подлинной. Парень как никто знает своего брата. «Он выглядит несчастнее» — с грустью обнаруживает ХанСо. ДоЕн, казалось, двигается к краю своего сиденья, ХанСо просто не может отвести от него взгляда, замечая буквально каждую деталь. — У тебя лицо похожее на ангела, а он как камень. Почему? — Винни, сидящий рядом, шепчет ему на ухо, отвлекая его впервые с момента захода в аудиторию. — Потом, — ХанСо сейчас было не до выяснения отношений. — Не могу поверить, что ты не сказал мне, что у тебя есть брат-близнец, — Винни мило дует губы и отсаживается подальше, приняв обиженный вид. Ну что за ребенок? — Подожди, что? — доходит до ХанСо. — Откуда ты знаешь, что мы близнецы? — Он сказал, — Винни указывает подбородком на его брата. — Ты просто все пропустил. Прекрасно.

***

До самого вечера ДоЕн посещает все пары, на которые записался ХанСо. Это было не к добру. День испорчен, а ХанСо доведен до ручки. Время идти в общежитие. — Я туда не пойду, — под нос бормочет он. — Я не самоубийца. Не пойду. — Пойдёшь с нами в бар, мы собираемся сейчас выходить? — Винни перекидывает руку через его плечо и тащит его из аудитории, совершенно не замечая глаза, внимательно следившие за ними. — Конечно, а кто идет? — ХанСо выдыхает, оказавшись в коридоре. По-хорошему, ему бы к себе в комнату, принять душ и переодеться, но лучше он потерпит неприятный запах, чем вновь окажется в маленьком пространстве с близнецом. — Какая разница. Ты, я… Там будут еще посетители. Наверное. Как хорошо, что Винни спас его от дилеммы.

***

ХанСо не нужно было фокусироваться. Слова Винни били его один за другим, как будто кто-то бросал камни в воду сверху. Пам-пам-пам. Друг продолжает идти с непринужденным видом: — Это его очень разозлило, понимаешь, он не очень... стабильный человек. Хотя о чем это я? Я уверен, что ты знаешь о его проблемах с гневом намного лучше, чем я, — он предполагает, усмехается. Глаза ХанСо широко открываются. Он знает это. Глаза чувствуются слишком сухими, он не может заставить их закрыться. Он не может дышать и в тоже время не задыхается. Все это остановилось где-то в районе груди и не выходит. Время остановилось. Он заморожен. Прошла неделя с того момента, как ДоЁн заехал в его комнату, перевелся в его универ, ходил на все пары, которые посещал ХанСо и завтракал, обедал и ужинал, несложно угадать, там же, где и его младший братик. — Привет, младшенький, — избегавший его второй день подряд ХанСо вынужден вернуться в свою комнату, и это все, что говорит ему ДоЁн, затем прикрывает лицо книгой и продолжает читать так, словно его не существует в комнате вовсе. — П-привет, хён, — еле выдавливает из себя малыш ХанСо, растерянный такой реакцией. Очевидно, что он ожидал не совсем этого, учитывая, как они расстались в последний раз, семь лет назад. И это все? Просто «привет, младшенький»? Опустим тот факт, что у него мурашки пошли по позвоночнику, а в горле началась чесотка, как только он услышал голос старшего брата. И вот, свидетелями стали все, неубедительно было то, что Винни решил заговорить об этом сразу, как они ушли оттуда. Реакция ДоЁна удивила даже самого ХанСо, когда вечно задирающий его однокурсник сместил свое внимание на старшего братика и думал, что тот будет как ХанСо молча сносить все издевательства. Как итог: ДоЁн, не очень-то церемонясь, скрутил бедолагу и вжал в стену, да так, что однокурсник его кричал с такой силой от боли, что прибежали все преподаватели. ДоЁну сделали выговор, а бедного парня отправили в больницу.

***

Время обеденное, все студенты сидят в столовой. Стоит легкий гул и запах жареной картошки. ХанСо и Винни дурачатся, ведя шутливую борьбу за палочки фри, совершенно не замечая глаза парня, внимательно наблюдавшие за ними из-под длинной челки с соседнего стола. Тень падает на соседний столик, знакомый голос доносится до ушей ХанСо, он поднимает взгляд и видит коричневые локоны, кислое выражение лица однокурсника, который одним взглядом готов убить его старшего брата. — Что ты хочешь, ЧанСок? — ДоЁн спрашивает. — Я хочу ходить по улице, не вспоминая о том, что моя рука была в гипсе в течение недели. А как насчет тебя? — выплевывает ЧанСок, пугая ХанСо до чертиков. Вот этим властным и мерзким голосом он издевался над ХанСо последние пару лет. — Тогда иди прогуляйся на другой улице, — у ДоЁна ноль эмоций на наезд ЧанСока. — Извинения приняты, — ЧанСок говорит, и все, кто слышит его слова, ахают. ЧанСок же мнит себя альфа всея универа и, как может, пытается держать лицо. ДоЁн вздыхает. — Это была твоя вина, Чанни. Больше не выражая угрозу, ЧанСок прижимается к плечу ДоЁна и шепчет ему что-то в ухо, что ХанСо конечно же не слышит со своего места, даже после того, как специально вытягивает шею. Все тело ХанСо стало ушами для ЧанСока, который громко похлопывает ДоЕна по плечу. Была ли эта сцена причиной того, что ХанСо больше никогда не встречал Чана, он не знает.

***

«Кто ты теперь?» — это то, что ХанСо хотел спросить у ДоЁна. — Ты чувствуешь себя лучше? — это то, о чем он на самом деле спрашивает. Пару дней назад он заболел и пролежал с температурой, изредка прося младшего подать ему стакан воды или открыть окно. Их редкие «привет» и «спокойной ночи» переросли в «тебе что-нибудь нужно?», «если что, я вернусь через два часа», «будет хуже — звони, номер на синей тетрадке» и «спасибо». Это было дико странно и невероятно страшно. ХанСо не чувствовал более угрозу от старшего брата. Тот, наоборот, пытался вести себя тише воды, ниже травы, когда они оказывались в их комнате. Красные глаза моргают на младшего брата, не имея возможности сосредоточиться на его лице. — Намного лучше, — почти радостно отвечает ДоЕн. Он наклоняет голову и включает их маленький телевизор в комнате. Стоя посреди их комнаты, он видит, как ДоЕн улыбается рекламе моющего средства, а затем глаза ХанСо замечают его обнаженный плоский живот. Он проглатывает слюну во рту и заходит в ванную. — ХанСо! — Да? Он не хочет возвращаться в комнату, так как чувствует, как все его тело горит с каким-то ожиданием, которого, как он знал, не должно существовать. — Пицца? — ДоЕн спрашивает из соседней комнаты. ХанСо закрывает глаза и делает глубокий вдох и выдох. Он просто хочет заказать пиццу, ничего более. ХанСо хочет себя ударить. — Ага, — кричит он. — Какой вид? — Маргарита. ХанСо клянется, что услышал от брата «очевидно». — Что? — кричит он снова, боясь, что сказал или сделал что-то не так. ДоЕн ему так и не отвечает.

***

ХанСо больше не нравится принимать ванну или слушать музыку. Еда стала только необходимостью и тошнотворным опытом, независимо от того, насколько она была здоровой или нездоровой. Все разговоры кажутся скучными, и каждый момент, который он проводит трезвым и без него, является еще одним моментом в аду. «Все в порядке. Это не навсегда» — единственная мысль, его утешающая. Дождь не идёт, идёт ливень, как будто кто-то только что выпустил ловушку, которая держала тонну воды над его головой. Его дыхание неглубокие, а тело теплое. «Чертов идиот» — он продолжает думать. «Он просто был любезен и все». Прошло больше месяца их совместного проживания, и сегодня утром, когда он очередной раз проспал и бежал к лифту, наполненному студентами, кто-то специально прямо перед его носом закрыл двери. Это было не впервые. ХанСо уже смирился с тем, что сегодня опять опоздает, но, к его удивлению, двери разъехались, и он неловко встретился с глазами ДоЕна. Это был он, который держал палец над кнопкой, ожидая брата. Румянец залил щеки ХанСо, и он одними губами сказал «спасибо», шагая внутрь. В жизни бывают штормы, но они всегда проходят. Вот на что было похоже отвести от него взгляд. Внимание Доена переключилось, и ХанСо клянется, что увидел в его глазах ненависть, как тогда, когда они были маленькими. Ребята, которые пытались подшутить над ним, опустили головы и не проронили ни звука. Возможно, ему просто показалось.

***

— Но в постановлении «Дарем против США» было определено, что обвиняемый не несет уголовной ответственности, если его преступление признано следствием психического заболевания или умственного дефекта, — дебаты между лектором и ДоЕном шли еще с начала пары. Студенты наблюдали за их «игрой» в теннис, подача-отбить-подача, и они медленно приближаются к самому последнему сету в матче, без тай-брейка. — Правило Дарема не было сформулировано достаточно конкретно, оставляя широкое поле для правового маневра, молодой человек. В нем не пояснялась разница между правомерным и неправомерным, и, как следствие, оно не снискало особой популярности среди сотрудников правоохранитель-ных органов, судей и прокуроров, — ставит точку в дальнейшей дискуссии препод. — Свободны. Студенты выдыхают и начинают суетиться. — Я аж дышать забыл, что это было? — Винни спрашивает. ХанСо неуверенно чешет затылок и начинает собирать свои вещи. — Он всегда таким у вас был? Его инстинкт самосохранения, кажется, вышел из чата, — друг перекидывает через его плечо руку и ведёт ХанСо в столовую. — Я думал, что этот старик в какой-то момент просто наброситься на него с кулаками. Зачем ему надо с такой страстью отстаивать свою точку зрения? Старик же просто завалит твоего братика на экзамене. Ты бы с ним поговорил об этом, — они берут себе еды и садятся за свободный стол. — Мы… не так близки, чтобы я указывал ему, что делать, — вся еда перед ХанСо вдруг становится такой нежеланной. — Если хочешь, сам поговори с ним. — Не могу, он смотрит на меня как на врага, — Винни невесело улыбается. — Но вот, что мне интересно, учитывая, зачем мы тут учимся и какую цель преследуем, при всем своем отвращении к преступным деяниям, твой брат в то же время способен испытывать глубокое сочувствие и сожаление к тем, кто этот закон нарушил. — Он просто отстаивал свою точку зрения, он всегда таким был. С самого детства, — на автопилоте выпаливает ХанСо. — Не могу поверить, что ты никогда даже не заикался о том, что у тебя есть брат, да еще и близнец, — невинно укалывает друг. Наверное, потому что он последние годы жизни пытался забыть о его существовании. — Все столы заняты, не против, если я … — ДоЕн не успевает договорить, как Винни выдвигает стул рядом с собой, приглашая того присесть. Это было сделано с такой непринужденностью, так легко, словно ДоЕн каждый день с ними тусит. Никто и не заметил бы здесь ничего странного, вот и Винни не заметил. ХанСо стало тяжело дышать. — Без проблем, присоединяйся. — Спасибо. Аппетит ХанСо окончательно и бесповоротно пропадает. Он отодвигает от себя еду, решив просто попить содовую. Сахар всегда лучше успокаивал его нервы, если под рукой не было таблеток. — Черт, — ругается он, порезав об острый край крышки палец. Кровь бежит по пальцу. Винни ищет глазами салфетки и, не найдя их на столе, уходит взять. — Спасибо, — ХанСо неловко хочет взять их, когда ДоЕн опережает его. Винни странно смотрит на друга, тот едва заметно пожимает плечами. Прежде чем подать их брату, ДоЕн улыбается, как бы разряжая обстановку и шутит, взяв окровавленный палец в руки: — Смотрите, двигая рукой, ХанСо каждый раз оставляет новый след. Вот так и определяют, что произошло между нападавшим и жертвой. Вряд ли Винни понравилась его шутка. До конца дня он так и не заговорил с другом.

***

Когда ХанСо идёт к себе в комнату, он намерен предъявить ДоЕну, что его шутки совсем не кажутся людям смешными и надо бы ему прекратить. И вообще, ему не нравится концепция совместных тусовок с братиком. Он чувствует себя некомфортно, даже если у него нет повода. Даже если. К тому же, с тех пор, как он заселился к ХанСо, они ни разу не поговорили дольше двух предложений. Они вообще ни о чем не говорили с того раза, когда несколько лет назад им пришлось расстаться не в самой лучшей обстановке. Но все кануло в лету, когда он нашел ДоЕна отжимающимся у них в спальне. Полуголого, мокрого и запыхающегося. Такое тело не бывает у обычных мужчин, которые ходят в качалку три раза в неделю. Такое тело обычно делают в фотошопе для журналов: массивная грудь, восемь кубиков и взлетно-посадочная линия, уходящая вглубь штанов. Заправьте все это маслом, а в данном случае потом. Ничего удивительного в этом нет. ДоЕн ничего не делает наполовину. Большое количество адреналина и кортизол, смешанный с волнением и желанием в равной степени, вероятно, в два часа ночи, — причина того, что его глаза широко открыты, даже после того, как они ложатся спать. Не в силах это выносить он на цыпочках заходит в туалет, готовый мысленно биться головой о стену, пока умывается ледяной водой, борясь со своей застенчивой эрекцией и панической атакой одновременно, которые вызывают умеренную боль в его черепе. «Я умственно отсталый» — ХанСо делает себе комплименты снова и снова. Он возвращается в кровать, ничуть не облегченный. Опять же, ничего удивительного в этом нет. Проходят минуты, воспоминания начинают кружить вокруг него, как надоедливые насекомые в могиле, и тишине, которая нарушается лишь неумолимыми птицами да случайным ветром за окном, никак не убаюкивает. Несмотря на то, что он зевает, по крайней мере, трижды, разум не позволяет ему отдохнуть. ХанСо просто держится за образ ДоЕна и отчаивается при мысли о том, что завтра ему придется сидеть всего в нескольких шагах от него.

***

С тех пор, как их жизни разошлись несколько лет назад, естественное развитие ХанСо как личности было приостановлено на весь этот период, и ему оставалось лишь существовать в постоянном режиме выживания. Без брата. Они с рождения были вместе. И братик был тем, кто всегда защищал его от всего что, происходило в жизни ХанСо. Будь то детский сад, школа или их родители. Если малыш ХанСо делал что-то не так, ДоЕн подставлял щеку. Всегда доставалось только его брату. До ХанСо дело так и не доходило. Он был его защитой и опорой с младенчества. Такой был у ДоЕна характер. Пожертвовать печеньками ему пришлось как раз из-за брата. Сердечку маленького ХанСо было невыносимо, что его старший братик огребал за каждую его повинность. И хоть они и были однояйцовыми близнецами, характеры их были абсолютно противоположны друг другу. Как Солнце и Луна. И было так неожиданно застать ДоЕна в их комнате с девушкой. Он никогда не видел его с девушками. Впрочем, с парнями он тоже его не видел. Когда он открыл дверь, абсолютно без задней мысли, и зашел, она сидела на нем сверху, нависнув над ним. Его руки на ее бедрах, еще чуть чуть и задерут короткую юбку. Она стонет ему в рот так, словно из нее изгоняют дьявола, словно это не простой поцелуй с мутным парнем в темной комнате затихшего общежития. Так, по крайней мере, это должно было выглядеть для нее. Для ХанСо она сейчас — именно дьявол. Он стоит там и смотрит, они делают вид, что его не существует. Наконец, он заставляет себя выдохнуть и прикусывает губу, каждый после этого вдох преувеличенный, и их уже трудно контролировать. Он разворачивается и тихо выходит. Это жалит. Это обжигает ему вены. Это делает его слабым. Он не знает, куда себя деть, ему некуда идти. ДоЕн ни о чем таком его не предупреждал. А должен был? Нет. Ему надо спать, завтра у него экзамен. Он должен отдыхать сейчас, после того как четыре часа просидел над учебниками с Винни, а не сидеть на холодных ступеньках в коридоре. Чуть дальше от него, около их двери что-то упало и разбилось. Он смотрит туда и не видит никого или ничего. Грудь с левой стороны давит. Он не помнит, сколько сидит там, но дверь, наконец, открывается, и в проеме появляется она. ДоЕн целует ее на прощание. Девушка проходит рядом, словно ХанСо не существует, он сейчас невидимка. Когда он смотрит в сторону ДоЕна, его уже нет там, но есть открытая дверь. Его горло сжимается от спазмов, но ХанСо находит в себе силы проглотить все это, заходя к себе, чтобы брат ничего не может прочитать на его лице. Все же он также трус, который не спускается в яму, которую сам помогал копать между ними с десятифутовым шестом. Ему хочется перепрыгнуть через нее, как будто это — ничто, поэтому он тянется к его руке, когда ванная комната, которая раньше была единственным местом, которое его спасало, стоит слева от них. Руки его не слушают голову, они следуют зову сердца. Но ДоЕн не разворачивается. Он не смыкает пальцы вокруг руки младшего братика, как обычно делал раньше. Он просто позволяет ХанСо стоять там, а сам продолжает уходить. — Мне надо умыться, — он выпаливает. — Хорошо, — только и говорит ХанСо. Итак, он отпускает его руку. И ДоЕн уходит. «Почему я вообще хочу, чтобы он прикоснулся ко мне? Что со мной не так?» — и это при том, что ему физически плохо от его присутствия. Как ему вообще хватает безумия ждать от брата понимания или сочувствия?! Он так с ума может сойти. ХанСо засыпает, прежде чем ДоЕн выходит, думая о том, что он прервал их, и теперь его братику нужно чуть больше времени в уборной, чем обычно. — Он там слишком долго, — ХанСо сонно бормочет и засыпает, утомленный ожиданием.

***

У него кружится голова, лицо горячее, а грудь ощущает себя так, как будто в нее выстрелили десять раз в одно и то же место. Будь проклят этот фильм и его решение «выйти в люди». — Ты бледный, похудел, совсем не улыбаешься, — Винни перечисляет. — Мы должны отпраздновать сдачу экзаменов, завтра у нас свободный день, так что сходим развеемся. Так как ты у нас помирающий студент-перфекционист, предоставлю тебе выбор куда и когда. Выбирай, друг мой. ХанСо определенно не заслуживает такого друга. Винченцо думал, что это учеба так на него влияет. Не говорить же другу, что он окончательно потерял покой из-за своего брата-близнеца, просто потому что ДоЕн ему ничего не говорит, и, что еще хуже, ничего не делает. Он реально больной извращенец. Так что ему стало неудобно отказывать Винни, и он абсолютно без задней мысли выпалил: — Видел на днях афишу в городе. Вроде, какой-то новый фильм вышел. Если хочешь, сходим туда. — Отлично, попкорн на тебе, билеты возьму я. Вот так он оказался в огромном темном зале, почти полупустого кинотеатра в десять вечера. Все было хорошо, относительно. Попкорн оказался вкусным на удивление, начало фильма не таким уж и плохим, но спустя некоторое время свободное кресло рядом с ХанСо занял ДоЕн. На буксире у него была та самая девушка из их комнаты. — Много мы пропустили? — шепотом спросил ДоЕн. ХанСо заторможенно покачал головой. — О, здорово, что вы пришли, — Винни поздоровался с ними, и дальше они сидели молча, смотрели фильм. В их ряду никого, кроме них, не было. Девушка ДоЕна, он сам и ХанСо с Винни. Зажатый между ДоЕном и Винни, у него понемногу началась гипервентиляция. Сердце забилось со скоростью света. — Это никак не связано с сюжетом, но мне не нравится, как они показывают мафию. Я не знаю, почему, я просто не знаю. Ты... понимаешь о чем я, ХанСо? — Винни все никак не затыкался. — Ты имеешь в виду исполнение? Я думаю, что это больше в стиле фантастики, — и какого черта ДоЕн решил поддержать бессмысленный лепет его друга. Винни воодушевленный повернулся к нему, чтобы ответить. — О, ХанСо, не пугайся, но твой нос кровоточит. Подожди, у кого-нибудь должна быть салфетка, — он осмотрелся в поисках стаффа. ХанСо посмотрел на колени и увидел одну каплю крови на своих синих джинсах, к которой присоединилась другая в следующую секунду. — Все в порядке, иногда это случается. Сейчас прекратится, — он заставил себя улыбнуться и вытер нос. — Ты распространяешь это по всему лицу. Просто откинься назад... вот так, и подожди здесь. Я буду быстро. Несмотря на свое нынешнее положение, теперь ХанСо пытался смотреть фильм с новой неудобной позиции, как будто это была миссия его всей жизни. Но теплая ладонь отвлекла его. Его интенсивный взгляд ударил ХанСо, как лавина. То, как он анализировал брата и то, как его большая рука чувствовала себя под его подбородком, заставило ХанСо еще и вспотеть. Очередная сцена, где главный герой сносит все на своем пути, осветила зал яркой вспышкой, являя всем подробно ясную картину того, как старший брат держит его лицо и не отпускает. ХанСо боковым зрением видел, как Винни шел к нему с салфетками, но он быстро встал, вытирая нос рукавом и бросился прочь из зала. Найдя туалет, он соскользнул вниз по двери и присел на корточках, сжимая грудь, как будто это помешает его сердцу пройти тысячу миль в час. У него кружится голова, лицо горячее, а грудь ощущает себя так, как будто в нее выстрелили десять раз в одно и то же место. Хочется умереть — вот прямо тут и прямо сейчас. Он мог бы обвинить таблетки в многих неудачах, но в глубине души знает, что все мысли о брате разрывают ему грудную клетку изнутри. И организм просто вознаграждает его за тот стресс, который ему приходится испытывать. В любом случае, его родителям просто не хватало каких-либо шаблонов... это было старо как мир, избито и заезжено, но ХанСо винит во всем своих родителей. Не доглядели, не позаботились. Поэтому он вырос такой «больной» на всю голову. Больной своим братом. Однажды ХанСо прочитал строки, которые написал Оскар Уайльд своему возлюбленному: «Я думаю о тебе намного чаще, чем о самом себе» и «ты — высшая, совершенная любовь моей жизни, ни одной другой такой не может быть». Он ползком доходит до раковины, как-то заставляет себя встать на ноги, умывается. Маленький пакетик на дне его портмоне с белым порошком оказывается как никогда кстати. Совсем немного. Чуть-чуть, чтобы перестать чувствовать этот мир. Эту боль. ХанСо заходит в туалет, прикрывает дверь, не запирает, сил нет. Садится на грязный пол возле унитаза и начинает ждать. — ХанСо, малыш… — это голос ДоЕна. — Мне так жаль, — он не может сдержать слез, после того, как слышит голос брата. — Мне так жаль, ДоЕн. Дверь неспешно открывается, являя ему растерянного Винни. У него уже галлюцинации развились. — Эй, дружок, ты в порядке? — но раньше, чем ХанСо отвечает, его друг понимает, что нет. Он совсем не в порядке. — Слушай, я не хочу лезть не в свое дело, — он садится рядом с ним на корточки, — но ты же знаешь, что можешь поговорить со мной… — Винни опасливо оглядывается, словно на случай, не стоит ли кто-нибудь за ним. — О нем тоже, — тише добавляет. — Я-я в порядке, — ХанСо вытирает слезы. — Правда, не о чем говорить. — Чувак, извини, конечно, ты еле волочешь свое тело с тех пор, как он появился, — сквозь зубы цедит Винченцо, делая акцент на местоимении. — Если я делаю вид, что все в порядке, не значит, что я слепой, глухой и тупой. Все кругом знают, что он жуткий, и ты не должен… — Кто жуткий? — раздается со спины Винченцо голос ДоЕна, который так пугает ХанСо, что у него кровь буквально стынет и морозит страшно. — Я… он имел в виду меня, — раньше, чем Винни что-то ляпнет, отвечает ХанСо. Друг осуждающе переводит взгляд. «Ради своего же блага, Винченцо, тебе лучше подыграть мне». Он принимает правила игры и, натянув фальшивую улыбочку, качает головой и встает. — Ага, малыш ХанСо у нас такой чудной, ты так не думаешь? — Винни спрашивает у ДоЕна. Но старший братик даже не смотрит его в сторону, изучая глазами ХанСо. — Ты в порядке? — он спрашивает. — Да, все нормально. Не беспокойтесь за меня. Возвращайтесь в зал, я лучше пойду домой. Надо было просто дома остаться, отдохнуть, — он тараторит без конца, пытаясь встать с пола. ДоЕн шагает к нему и протягивает руку, ХанСо смотрит на нее. «На самом деле, вообще не отпускай мою руку, и я буду самым счастливым. Сделай это моим рождественским подарком и подарком на все оставшиеся дни рождения. Держи меня за руку». Естественный кайф вознес его на небеса, и его глаза снова могут видеть очертания вещей вокруг. Хотя дышать все еще не кажется возможным без боли, он немедля сразу же тянется за его рукой ленивыми, пьяными движениями, у ХанСо нет времени скрыть это. Он хватает его за руку, тянет и царапает его кожу, как дикое животное. В некотором смысле он думает об этом как о разумном дарении боли, если бы это было количество удовольствия, которое оно было способно создать в конце. Кокаин даже близко не дает такое ощущения счастья. Даже первая дорожка не была сравнима с тем, что он мог чувствовать, просто касаясь брата. Человек, у которого никогда не было простуды, считает, что температура только делает вашу кожу горячей и что ваш нос никогда не забит настолько, что вы почти не можете дышать, и что ноздря никогда не может быть полностью заблокирована. Но так как вы продолжаете чихать и сморкаться, он все еще постоянно течет. Нет, этого недостаточно. Страх, который был бы у вас, если бы он никогда не испытывал его, был бы гораздо больше, чем у тех, у кого он был много раз раньше. Как тот, кто никогда не чувствовал настоящего голода, который не дает вам спать по ночам, голод, который заставил бы вас съесть грязь, если бы вы могли. Как будто кто-то, кто никогда не знал, каково это — не иметь денег или помощи, подумал бы, что воровство должно караться смертью. Как человек, который никогда не чувствовал настоящего отчаяния, говоря о том, что «им было трудно», но у него никогда не было панической атаки или его не посещали суицидальные мысли. Многие люди понятия не имеют, сколько уровней страданий существует. И ХанСо невероятно завидовал людям, которые только поцарапали поверхность своего моря и никогда не достигали его безнадежного дна. В этом момент он вспомнил о друге детства, который сравнивал зависимость, которая у него была от плюшевой игрушки, с его зависимостью от катания на велике. Чего он не понимал, так это того, что если бы ХанСо потерял эту игрушку, он бы почувствовал, что кто-то умер. В детстве он не мог спать без нее и не мог перестать думать о ней, где она была или кто-то взял ее, если он был вдали от нее. ХанСо не мог чувствовать облегчения, пока это не было безопасности и в его объятиях. Этот ребенок мог забыть о велике после того, как покатается один раз. Но ХанСо жаждал этого снова и снова. У него также не было срыва, из-за которого он был госпитализирован, когда ему сказали, что игрушка исчезла и никогда больше не будет найдена. На его взгляд, наркоман — это тот, кто пристрастился к определенным вещам или эмоциям. Это почти никогда не бывает одной вещью, потому что речь идет не о самой вещи. Это человек, который является константой. И интенсивность и зависимость, которые вы имеете от этой конкретной «вещи», имеют большее значение, чем сам факт её наличия. ХанСо знал, что это были не таблетки, от которых он был зависим, но чувство, которое они заставляли его испытывать, их последствия. Иногда это улучшало опыт, иногда казалось, что это происходит, когда его дух парит над телом. Это дало ему столь желанное забвение о большинстве вещей, так же, как лихорадка может отвлечь вас от многих вещей. Он хотел чувствовать себя невидимым, но не настолько, чтобы другие могли определить это с первого взгляда. Кроме того, это было довольно постоянно, при условии, что он мог тратить всю свою стипендию, и делал перерыв лишь в конце года. С тех пор, как он был маленьким, ХанСо пристрастился только к одной игрушке, одному месту в доме, одной паре брюк, одному разу в течение одного периода дня, одному месту в постели или одному мультфильму из всех остальных. Позже он подсел на то, чтобы есть одно и то же снова и снова до такой степени, что ему было бы тошно, просто думая об этом. Слушать одну песню снова и снова, пока не перейти к другой и забыть все об этой. Читать одну и ту же книгу, смотреть одно и то же шоу и играть в одну и ту же игру, пока он ее не пройдет полностью. Все, что доставляло ему удовольствие, заставляло ХанСо зацепиться за это в тот или иной момент, пока это не стало здоровой «привычкой» для его вызывающего привыкание мозга. Личность может стать зависимой практически от чего угодно, и худший момент в его жизни — это когда его организм больше не воспроизводит достаточное количество серотонина, и он не может найти ничего, за что можно было бы зацепиться. Когда ХанСо становится пустым и ничто не доставляет ему радости в жизни. Ничто не заставляет его улыбаться. Его вообще ничего не интересует. ХанСо считает, что это хуже, чем быть зависимым от шоколада, сна или наркотика. Это было то, чего он так яростно избегал. Это была причина, по которой он решил изучать право. Больше чужих проблем, больше вопросов, все чуждое и новое без конца. Просто чтобы это чувство, которое у него иногда было, не продолжалось до тех пор, пока не осталось ничего, что можно было бы почувствовать, кроме врожденной пустоты человеческого состояния. Однако он редко бывал одержим людьми. Или, что более важно, только один человек мог заставить его почувствовать что-то или обеспечить всем, в целом. Человек уникален. Один день с ними отличается от другого. Один разговор на одну и ту же тему не может быть таким же, как другой. Не говоря уже о том, что он может собрать чемоданы и переехать в другую страну в любой день или заболеть раком, как будто он являются частью больной шутки, которую Вселенная любит играть как на этом человеке, так и на вас, который был дураком, чтобы стать зависимым от того, что этот конкретный человек может заставить вас чувствовать. Будь то теплое слово или даже элементарное его присутствие. Зависимость — эгоистичный демон. Так что проигнорировать годы страданий и самобичевания было не сложно, когда ДаЕн протянул ему руку. Все возвращается на свои места. ХанСо в безопасном месте. Девушка, которая с ДоЕном пришла, решила досмотреть кино с Винни. Было бы еще лучше, пойди она к чёрту. ХанСо хотел ее ударить, но решил держать лицо. Перед ним. И искренне по-детски сдерживается от того, чтобы не показать ей язык, когда ДоЕн уводит его из кинотеатра. «Так тебе и надо. Он идет домой со мной :р.» Завтра ему будет стыдно, но сейчас ему все равно.

***

Они ждут лифт в общаге, который едет мучительно долго для кого-то, кто не находит себе места в оглушающей тишине в таком тесном захвате старшего брата, который держит его за руку, чтобы ХанСо вновь не стало плохо. Ему сейчас очень хорошо. — Это было больше похоже на наказание для тебя, — говорит ХанСо просто потому что не может держать язык за зубами. — Извини за это. — Это почему? — ДоЕн спрашивает слишком тихо, массируя его пальцы. — Ты мне скажи, — ХанСо улыбается. — Я бы так не сказал. И все? Какого черта? ХанСо тут из кожи вон лезет. Еще и из штанов готов вылезть, если понадобиться. Сейчас он смелый, ага. Вечность спустя двери лифта открываются, они вместе заходят. — А что, если я скажу тебе, что мне нравится заставлять тебя делать такие вещи... что они меня... заводят? — он смотрит на руку держащую его за локоть, чтобы тот не упал. ХанСо полуулыбается, а в груди становится немного теснее от взгляда брата. — Я бы сказал, что ты болен. Это факт, нельзя обижаться. Он шагает к нему, рука на его груди, ХанСо бормочет: — Ты не хочешь болеть со мной? — Я думал, что уже. — Да, точно, — ДоЕн так и не улыбается в ответ. Двери лифта открываются. Они тихо заходят к себе в комнату, ДоЕн включает свет и отпускает его руку. — Иди спать, — ДоЕн указывает. — Я не могу. — Почему нет? — он наконец-то смотрит ему в лицо и видит широкие, почти испуганные глаза ХанСо. — Потому что завтра я проснусь и снова буду трезвым. ДоЕн так смотрит, у его взгляда всегда такой вес, что кажется, будто тебя берут одними глазами, и от этого у ХанСо каждый раз по всей пояснице и ниже бегут мурашки. — Не пялься так... Ах. Он вновь невесело улыбается и ложится на свою кровать, обнимая подушку двумя руками. — И перестань видеться с той девчонкой. Я ревную, — надо же, признать это не так уж и сложно. Но когда он произносит это вслух, его сердце сжимается. ХанСо как-то читал, что Франц Кафка писал своей возлюбленной: «Когда я говорю, что ты для меня самое любимое, пожалуй, это тоже не подлинная любовь; любовь — то, что ты для меня нож, который я поворачиваю в себе». Ему хочется плакать. Ему хочется брата. Он больной. Двинутый на всю голову придурок. Последний раз, когда он был под кайфом, все закончилось слишком плохо. Воспоминания вернули его на семь лет назад, когда они достигли любой точки невозврата. Вот почему, когда они вышли из дома, одетые и надушенные, ХанСо оставил голову пустой. Когда они взяли такси в полной тишине, ХанСо обратил внимание на то, как почти голые деревья контрастируют с темным небом, чтобы они могли их увидеть. Когда они вышли и шли в том направлении, в котором приближалась музыка, как будто она звала их, как сирену, посреди моря, ХанСо обратил внимание на то, как длинные волосы ДоЕна развеивались на ветру, обнажая его бледную шеей каждый раз, когда он шагал слишком быстро. ХанСо просто следовал за ним. Они танцевали, не боялись, как их видят другие. И ХанСо иногда натягивал его волосы, касался задней части его шеи и подтягивал руку к его спине, чтобы почувствовать его кожу. Это было так невинно, как будто он уже был под кайфом. А потом кто-то их позвал, и ДоЕн дал ему в темном коридоре белую таблетку. Ну, как дал, вложил в его рот из своего. Каждый поцелуй с ним казался по-разному, даже если на практике он сделал то же самое, что и час назад. ХанСо не только боялся снова задохнуться, но и хотел, чтобы он сделал это снова, поэтому не жаловался в первую очередь. Каким-то образом ДоЕн проложил себе путь в его жизнь, и именно в этот день и это действие заставило ХанСо понять, что он слишком привык к нему. То, что он делает, может сделать его зависимым, прежде чем он это осознает. А потом … потом ему было больно. Как это было? ХанСо просто думал, что боль происходит из ниоткуда. Он забыл, что ДоЕн был там на минуту. Он не знал, что, черт возьми, происходит! Ему было так больно, но до этого он был просто... счастлив быть под кайфом… под ДоЕном. Им было по семнадцать. Это был их первый амфетамин, ну, или первый для ХанСо. До этого они только целовались, но в ту ночь ДоЕн пересек всякую черту. Они нашли свободную комнату, даже свет не стали включать. Целуясь, завалились на кровать, а потом… Потом ХанСо думал, что ДоЕн разрывает его напополам, но не мог кричать, не мог позвать кого-то на помощь. Головой он понимал, что ДоЕн тоже не в себе, или это сердце находило ему оправдание. Но боль была слишком интенсивной, и его рука наткнулась на что-то железное, острое на тумбочке. Два ножевых, рядом с сердцем и сбоку. Ощущение губ, касающихся его, когда он лежал там, голый и холодный, продолжало появляться в глазах, как песня, которая должна была быть больше похожа на вирус, а не на творческий взрыв. ХанСо обернулся к зеркалу в темноте и увидел себя в том же окне, что и в ту ночь, когда видел себя всего покрытым кровью. В конце концов, это был просто испуганный ребенок. Ребенок, который не мог вернуться в ту комнату, поэтому он просто стоял там, наблюдая за тем, как время идет, без какой-либо надежды в глазах. Он даже не вызвал скорую. Это сделал кто-то с вечеринки. Он оставил его умирать на той кровати, полностью пропитанного кровью и безумием. Если бы ДоЕн умер в ту ночь, ХанСо бы себя никогда не простил. — Спасибо, что выжил, — ХанСо уже в открытую рыдает, сжимая подушку. — Что бы я делал? Что… Кровать рядом прогибается, ДоЕн гладит его по голове. ХанСо оборачивается и бросается к брату, обнимая его колени. — Прости меня, — он всхлипывает. — ДоЕн, хён... Я не думаю, что это из-за того, что ты сделал... — он оборачивается, чтобы посмотреть на брата своими покрасневшими глазами снизу вверх. — Что ты имеешь в виду? — ДоЕн спрашивает, продолжая гладить его по волосам. — Ты просто большой. И я просто... Я думаю, что это все, что было. Это было хорошо, прежде чем ты его вставил. И дело не в том, что я не хотел, я просто испугался... Мне нравилось быть под кайфом. И ты выглядишь так... меньше... Я не знаю... когда мы танцевали в той комнате, ты улыбался. Ты выглядел счастливым той ночью. Мне нравилось видеть тебя таким... а сейчас ты очень... холодный и напряженный. Ты никогда не заставлял меня ничего делать, хотя я знаю, что ты хотел... делать что-то. А потом той ночью ты не сделал ничего, что я не хотел чтобы ты сделал со мной, мое тело просто не могло с этим справиться. Я думаю, что это... почему... вся кровь... и... боль... — его выражение лица становится темным, пока ХанСо говорит. — Но это все равно не оправдывает меня, и я не хотел, я не знал, что я делаю… хён? — Все сказал? — буквально двумя словами затыкает его брат. — Нет, то есть да. Прости, — он вновь утыкается ему в колени, как маленький ребенок. — Я когда-нибудь обвинял тебя в чем-то? — ДоЕн спрашивает, и от удивления ХанСо садится, чтобы поглядеть брату в глаза. Он думает и отвечает честно: — Н-нет. — Тогда за что ты извиняешься? — Нет. Я хочу тебе сказать. Я просто не знаю, как. — Начало, середина и конец. Как же у него все просто. У ДоЕна всегда все было просто. — Ничего, забудь, — он сокрушенно валится обратно на подушки спиной к брату. — Хах, ты совсем не изменился, — ДоЕн говорит ему в спину, и глаза ХанСо обжигает слезами. «А ты вот сильно», — хотел сказать он, но промолчал. Горячие пальцы ложатся ему на шею, пуская электрические токи по всему телу, а потом ДоЕн просто хватает его за горло и словно тряпичную куклу толкает к себе, заставляя смотреть в глаза. Он делает именно это. И ХанСо смотрит без особого сопротивления со своей стороны. Как будто он беспомощен, чтобы остановить все это. Даже если это ложь, которую он говорит себе. ДоЕн навис над ним, только для того, чтобы жестко схватить горсть волос. Руки ХанСо падают по бокам. — Хён, — стонет он на выдохе. Слезы начинают течь по его лицу, как только мозг регистрирует боль, и, несмотря на ненависть, которая наполняет эти глаза напротив, ХанСо обнаруживает, что дышит легко, пока они остаются направленными на него. — М-м? Звук их рассеянного дыхания теперь самый громкий. Правая рука тянет волосы во второй раз за вечер, но только для того, чтобы обнажить шею для его голодных укусов. Прежде чем ХанСо что-то говорит, его рот наполняется языком брата. ДоЕн обводит его, пока его рот виснет открытым, как будто он не может его закрыть. Время начинает течь, и лижутся они немного быстрее, укусы становятся намного глубже, а его желудок теплее, чем когда-либо. Все (не)правильно. По мере того, как тепло начинает расходиться все больше и больше. ДоЕн снимает его рубашку, и холодный воздух кажется ХанСо более приятным, чем это должно быть по-человечески возможно. И когда штаны стягиваются, он понимает, что даже нижняя часть его ног нехолодная впервые за всю вечность. Все его тело теперь погружено в самую блаженную теплую ванну, которая сдерживает любые негативные эмоции, которые у него когда-либо были. ХанСо приветствует каждую эмоцию, как океан принимает в себя реку, и приветствует любой камень, брошенный в нее. ДоЕн медленно трет свое каменное тело о его, лениво облизывая шею. Чем больше он дразнит его шею, плечи и грудь, тем больше ХанСо боится. Но потом весь страх начинает рассеиваться, как облака снаружи. Теперь его выглядывающая из-под футболки голая грудь и грязные волосы заставляют ХанСо улыбаться. Затем медленно, но верно, ДоЕн обводит языком его соски, словно спрашивая: «Как ты себя чувствуешь?» «Мне жарко» — хочется ответить. «Это все?» — читается во взгляде брата. — Как я должен себя чувствовать? — он сильно прикусывает правый сосок, и ХанСо просто стонет. — Хорошо. До него так и не доходит, что это все было сказано вслух. Рука возвращается к его шее, сжимая в стальные тиски его горло, а язык творит отвратительные вещи. Он обнаруживает, что рай и ад сталкиваются и сражаются внутри. Его тело не знает, побеждает ли боль или удовольствие, поэтому оба достигают кульминации, с которой он не может справиться. В мгновение ока брат вне досягаемости, вне видимости и вне ума. В любом случае, у ХанСо больше нет доступа к нему, даже когда он садится… в шоке от его внезапного исчезновения. Он уходит ненадолго и возвращается с высоким стаканом воды. — Эм… я принял, я… — ХанСо обнаруживает, что бормочет, прямо перед тем, как ДоЕн роняет таблетку в стакан и перемешивает воду пальцем. — Пей. Он немного выпивает. А потом ДоЕн призывает его пить все больше и больше. Когда он ставит его, стакан пуст.

***

— Давно не виделись, ХанСо. Прошло так много времени с тех пор, как я получила от тебя известие. 
 — Да... Спасибо, что согласились увидеть меня в такое время. — Не беспокойтесь об этом, люди почему-то избегают терапевтов по выходным. Ну, кроме тебя. Итак, что привело тебя сюда? Я имею в виду, я была бы рада, если бы ты только хотел наверстать упущенное, но если твоя история научила меня чему-то, так это тому, что ты приходишь только тогда, когда случилось что-то плохое. Но в этой комнате, наполненной мотивационными цитатами и благовониями, которые призваны вызвать у вас ложное чувство безопасности, совет будет дан из книг, которые она прочитала. Книги, которые не могут дать решения и причины для каждого небольшого изменения в повествовании. У некоторых может быть ответ на очень конкретные проблемы, но ни одна личность не является точно такой же, нет прошлого, нет родителей, ничто не является на сто процентов одинаковым. Тогда это на самом деле не имеет значения. Это никогда не является абсолютным решением. Кроме того, ни у кого нет времени, чтобы записать все возможные сценарии и придумать реальные, полезные предложения. И все же ХанСо хочет выговориться. «Мой старший брат-близнец с садистскими замашками вернулся в мою жизнь спустя семь лет, после того, как он изнасиловал меня на вечеринке наших старых друзей, когда мы были под кайфом. Ах, да, я дважды ударил его ножом и пытался забыть о его существовании на все эти годы. Он не стал заявлять на меня, так что наш отец закрыл это дело, что случилось с братом потом, я не узнавал. Мне было страшно. Я боялся, что он ненавидит меня, но сейчас он вернулся, и это другой человек. Вчера ночью он довел меня до оргазма, буквально ничего не делая, и я мечтал о том, чтобы он воспользовался ситуацией и взял меня снова, но он это не сделал. Я пытался похоронить его в десять метров под землей, но он как-то смог подняться обратно. Я ненавижу себя за то, что так хочу его. И еще… я чувствую странную угрозу для жизни. От него». Тишина, с которой она встречается, заставляет ее откинуться в кресле, и тихо пробормотать: «Ну?». — То-сё, всего понемногу, — медленно говорит он, глядя на пол, только чтобы быстро выявить вынужденную улыбку. — Я не знаю, что это значит, ХанСо, — она говорит это и делает пометку в своем блокноте. — Я тоже, — тихо говорит он.

***

— Где тебя, черт возьми, носило? — Винни сидит возле двери в их комнату, когда ХанСо возвращается с терапии. — Твой телефон выключен, твой брат сказал, что не знает, где ты. В универе тебя нет, в кафе тоже. Тебя нигде не было. — Прости, — ХанСо неловко чешет затылок, чувствуя себя виноватым за то, что заставил друга переживать. — Были… дела, — туманно говорит он. — Тебе не стоило так переживать, что бы со мной могло случится. Хах. — Это не смешно, — строго говорит Винченцо. — Нужно поговорить, идем. — Подожди, — Винни тянет его за руку к лестнице. — Мне надо переодеться и поставить телефон на зарядку, он разрядился. — Все потом. Сначала разговор. Поражённый ХанСо, больше не сопротивляясь, следует за другом.

***

Они выбирают самый дальний столик в углу кафетерия, который находится за пределами кампуса. — Так о чем ты хотел поговорить? — рассеяно спрашивает он, мечтая побыстрее оказаться у себя в комнате, чтобы… — Чем ты вчера занимался после того, как ушел из кинотеатра? — Что ты имеешь в виду? — он еле сдерживается, чтобы голос не дрогнул. Зачем Винни спрашивает об этом? — Что ты делал вчера ночью, — подозрительно тихо выговаривает друг, словно их кто-то подслушивает. — Что значит «что я делал»? — как тут не возмущаться, щечки у него поневоле краснеют, и он бегает глазами по помещению, пытаясь избежать прямого взгляда. — Ты, видимо, не совсем понял, я перефразирую, ХанСо. Что ты вчера делал ночью после того, как вернулся из кинотеатра, и с кем ты был? У ХанСо сердце падает в пропасть. Это невозможно, Винни не мог об этом знать или как бы то ни было узнать. Что вообще происходит, черт возьми? — Я-я… не знаю. Что ты имеешь в виду, я не понимаю. Они на мгновение встречаются взглядами, ХанСо никогда не видел друга таким серьезным. Его лицо буквально становится серым. Винни от души ругается на итальянском, хотя ХанСо не слова не понимает, по его тону можно понять что и куда он посылает. — Где был твой брат ДоЕн вчера? Пожалуйста, не делай такие испуганные глаза, я тебя ни в чем не обвиняю, просто скажи мне, где он и ты были вчера ночью. И что вы делали. ХанСо нервно смеется, заламывая пальцы. — Ты такой смешной, с чего бы тебе меня обвинять в чем-то, хах. — Ну? — не отстает Винни. — Мы были… в общежитии. У себя. Но что случилось? — ХанСо уже сам не на шутку пугается от состояния друга. — Девушка ДоЕна, помнишь, ту, с которой он пришел смотреть фильм? — сердце во второй раз пропускает удар и не в силах выговорить ни слова, ХанСо кивает. — Ее нашли мертвой. — Что? — чуть ли не взвизгивает он, удивляя посетителей кафе своим высоким тоном. — И последний, кто ее видел — это я. Блять, — Винченцо протирает лицо руками и откидывается на кресле. — Когда я проводил ее до своей комнаты, она была целой и невредимой. — Подожди… — ХанСо нависает над столом, говоря тише. — Где ее нашли? — В ее комнате, — обреченно говорит Винни.

***

Когда ХанСо возвращается в свою комнату, ДоЕна там нет, но дверь в душ заперта, и слышен шум воды. Ему некуда деваться, так что парень достает трясущимися руками свои таблетки и глотает, не запивая. Возле универа стоят полицейские машины, женскую общагу заполонили журналисты, студенты и преподы. Все в шоке. Ужасающее преступление средь бела дня. Кто такое мог сделать и, главное, зачем? Пока он шёл к себе всю дорогу, слышал шепот то тут, то там. — Это была месть, никак иначе. — Эта сучка давно нарывалась. — Ага, врагов у нее было хоть отбавляй. — Нет, но это уже слишком. Девушкам теперь даже оставаться у себя в комнате небезопасно. — Я завтра же поставлю еще один замок. — Вроде следов взлома нету… «Следов взлома нету». Это значило лишь одно — она знала того, кто это сделал. Она впустила его. Она, по всей видимости, доверяла ему. Дверь в ванную открывается, и ДоЕн выходит в одном полотенце на бедрах, с мокрыми волосами. ХанСо встречает его, сидя на кровати, обнимая свои колени. На какой-то момент ему становится страшно, но потом ДоЕн одаривает его своей улыбкой, и сердце ХанСо начинает качать кровь в два раза быстрее. — Где ты был с утра в выходной? Тебя и в будни не разбудишь с тремя будильниками, — ДоЕн обходит кровать и садится рядом с ним. — Ты... слышал... что произошло? — теперь он чувствует себя в шкуре своего друга, хотя тревога понемногу начинает отступать. ДоЕн берет одну из его ладоней в свою руку. — Да, ужасная трагедия. СоХи была хорошей девочкой, — от его тона, глубокого и безэмоционального, по спине у ХанСо бегут мурашки. — Да, ужасная трагедия, — словно завороженный дублирует он слова брата. — Так где ты был? — их глаза встречаются, и если бы ХанСо не сидел, то непременно упал бы от дрожи в коленях. — У-у … тер-рапевта, — заикаясь, выдает он. Потому что вид полуголого брата так близко к такому слабому ХанСо отвлекает его сильно. — Из-за вчерашнего? — ДоЕн в лице меняется и отпускает его руку, порываясь встать, но ХанСо удерживает его. — Подожди, пожалуйста, — он набирается смелости. Нельзя, чтобы ДоЕн думал, будто ХанСо жалеет. Хотя он должен был. — Хорошо, — он вновь прочищает горло, — когда ты задушил меня вчера, а потом, знаешь, заставил меня... оргазм. Это был один из лучших, которые у меня когда-либо были, — он признается и ему, и себе, а затем снова неловко кашляет, на этот раз от смущения. — И я действительно хотел сделать это снова, поэтому решил поговорить со своим врачом. Не конкретно об этом. Что я несу, боже? Это просто... прошлой ночью после того, как ты заснул... я понял, как мне нравится проводить с тобой время и что я, возможно, становлюсь зависимым... опять. Привыкаю к тому, что ты рядом. И, что странно, я действительно ненавидел бы, если бы тебя не было. Его лицо горит, адреналин течет по венам. Он ждёт. — И все? — это все, что говорит брат. — Что ты имеешь в виду, и все? — Ну, тебя еще что-нибудь беспокоит? — его тон спокойный, ХанСо внутри себя орет во все горло. Какого черта он такой спокойный? И снова его рука на шее, он держит младшего брата на месте, пока тот безрезультатно выкручивает шею от удивления. — Хочешь остановиться это на этом? Ты немного потеряешь, если просто скажешь мне, что ты хочешь, чтобы я сделал? Хотя я не думаю, что нужно что-то объяснять… — он уже в открытую издевается над ХанСо. — Нет, нет, нет, — тараторит он. — Мне важно твое мнение. Или что-то в этом роде... — Ну, во-первых, я бы с удовольствием снова тебя задушил. На самом деле, я думаю, что сделал бы это в любом случае, честно говоря. Но я рад, что тебе это нравится так же, как и мне, так что… — ХанСо прикусывает внутреннюю часть щеки и закрывает глаза. Ощущение жжения растягивается от щек до шеи. «Как змея, просто проглоти меня целиком. Вот почему я вообще сказал ему об этом? Я такой... б…» — Во-вторых, я тоже привык к тебе, и я был бы несчастен, если бы ты оставил меня... снова. Думаю, в прошлый раз я сделал это довольно очевидным. Но я рад, что ты чувствуешь то же самое по этому поводу. ХанСо заставляет себя посмеяться, пытаясь остановить новообретенный стыд. — Действительно? Вот и все? Хорошо. — Что ты хочешь, чтобы я сказал? Я имею в виду, что я никуда не пойду. Не по своей воле. И в следующий раз, когда ты попытаешься уйти, я решил, что просто свяжу тебя. Может на кровати. — Это звучит… — «неправильно» осталось не озвучено.

***

ХанСо знал, что родители любят его. Они никогда не избивали и не терроризировали его, но когда ему приходилось стоять на цыпочках, чтобы добраться до дверной ручки, их дверь всегда была заперта, когда ему снился кошмар. Они были добры, но раньше они не одобряли, когда он проводил слишком много времени на улице, проводил слишком много времени, глядя телек или делал что-то, что не должен был делать «хороший ребенок». Кофе был в черном списке. Про алкоголь он вообще молчит. Им даже находится в одном помещении, где взрослые пьют, не разрешалось. Но ХанСо всегда было любопытно попробовать что-нибудь, что изменит его обыденное состояние ума. Побег. Изменение эмоций. Раньше он спал, дабы избежать этого до такой степени, что родители начали ссориться из-за него. В основном потому, что спать было разрешено, но слишком много или слишком мало было также под запретом. Именно то, чего он так желал, будучи маленьким. У него случилась худшая паническая атака в жизни, когда они впервые серьезно ругали его; он попал в больницу. Они не обвиняли в чем-то конкретном, но ему хватало самого факта наличия конфликта. После того, как между братьями произошел тот случай, их ожидания сбавили обороты, а он все еще продолжал дышать. Его терапевт тоже не смог найти в их поведении какой-то большой ошибки. Побои, которых никогда не было. Оскорбления, которые не доходили до его молоденьких ушей. Отсутствие сильной агрессии и отсутствие любви как таковой, по-видимому, были такими же травмирующими. Обнадеживающие слова, которые он никогда не слышал, теплые объятия, которых он никогда не получал, и отношения, которых у них никогда не было как у семьи. Терапевт назвал это эмоциональным пренебрежением. ХанСо назвал это: моя вина. А потом они не могли смотреть, как их второй мальчик увядает. Они никогда не признавали этого вслух, но именно так оно и было. С детства старший брат стал всей его семьей. И ДоЕн был гораздо более понимающим, чем кто-либо. ХанСо чувствовал, что может рассказать ему о чем угодно, кроме своей зависимости и желания избегать реальность. Но независимо от того, кто жил с ним, большую часть времени ХанСо был один после случая с ДоЕном. Вскоре он узнал, что дистанция делает сердце более любящим. Тем не менее, если прошло слишком много времени, дистанция делает сердце... таким отсутствующим. Сегодня, когда он услышал голос своей матери, то не мог понять, почему все произошло так, как произошло. — Ты пытался найти самый дальний университет от своего дома? — Нет, мама. ХанСо готовился к боли, когда длинный мокрый палец вошел, чтобы пощекотать простату, и ничего больше. Он тяжело выдохнул в трубку. Наверное, ДоЕну понравилось смотреть, как он извивается. Достаточно под кайфом, чтобы реагировать, но недостаточно трезв, чтобы продолжать сопротивляться. «Это забрало всю энергию, которую я оставил... мое сердце тоже бьется так быстро... Мама, ты позвонила очень не вовремя. Я не хочу снова чувствовать вину… за то, что вы никогда не приглашали ДоЕна. Почему вы его никогда не звали домой после? Он тоже ваш сын». — У дедушки юбилей, ты должен приехать, — мать продолжала верещать в трубку. Спустя две минуты в нем были уже четыре пальца. Все они били по простате, пока его член болел, потираясь о деревянный стол. Торчащие кости тоже болели. — Эк-экзамены, мама, — еле выдавил ХанСо. — Надо учиться, поздравь от меня… от меня… — Дедушку, — шепотом на ухо подсказал ДоЕн. — Поздравь дедушку. П-пока, а-а-ах… — он не успел нажать на отбой, брат забрал телефон и куда-то выкинул. Кирпичная вкладка, обращенная к его комнате, была тем зрителем, которого он не хотел видеть, поэтому держал щеку приклеенной к столу, а глаза закрытыми. И когда его дырка начала пульсировать, и стенки начали жадно хвататься за его пальцы, ДоЕн уже знал, что хочет тело его брата. — Проси, — он потребовал. 
— Нет-ах. Длинные пальцы зашли глубже, растягивая стенки. — Умоляй! 
— Я сказал нет! 
— Хорошо. Тогда будет больно, — вынес он вердикт. 
Все пальцы были высунуты. ХанСо был пуст. И беспокоился он этим только до тех пор, пока ДоЕн не просунул руку, чтобы схватить его член, как будто это была рука. Он мог просто тянуть его, как хотел. Грубиян. — Нет, значит, — это было все, что он выдохнул бессознательно, прежде чем потянул ХанСо за член к себе прямо на эрекцию. ХанСо не был уверен, что болит больше. Он попытался расслабиться, приветствуя боль. Если бы он был трезвее, ему было бы гораздо хуже. Сколько дней подряд он его трахал, ХанСо потерял счет времени. После того, как он, будучи под кайфом, признался ДоЕну, что хочет его, день и ночь стерлись в одно сплошное трахнуться, принять душ, съесть что-нибудь и поспать. Просыпался он в основном от того, что ДоЕн его трахал. Все поверхности — вертикальные и горизонтальные. Дверь, окно, пол, ванна, туалет. Не было ни единой плоскости в этих двух комнатах, куда бы ДоЕн его не втрахивал. Сколько дней он не выходил из своей комнаты? Думать о жизни за пределами этих стен не хотелось, там от него что-то хотели, что-то требовали. Здесь, с ДоЕном можно было забыть о существовании Вселенной. Что угодно, лишь бы не быть трезвым один на один с этим миром. «Мне просто нужно быть терпеливым» — сказал себе ХанСо. Но по какой-то причине ДоЕн очень хотел заставить его умолять сегодня вечером. Вот почему он засунул свой член прямо и так глубоко, как только мог, за один раз. — Не двигайся... ах... не двигайся... — его ноги дрожали. ДоЕн насадил его и оставил в этом положении, сжимая шею, словно был готов задушить здесь и сейчас. — Проси, — но он не мог. Он вдалбливал его в стол на сухую. ХанСо видел черное, а затем окно, кирпичную стену снова и снова, до тех пор, пока он не был уверен, что может умереть от удушья. И он расслабился. ДоЕн ударил именно там, где его тело больше всего хотело. Тем не менее, он не мог дышать, поэтому схватился за край стола вытянутой рукой и продолжал пытаться отстраниться от него. Все, что он получил, это то, что его член, локти, живот и тазобедренные кости продолжали ударяться о стол с каждым толчком. ДоЕН прижался грудью к его спине, продолжая входить и выходить, пока ХанСо чуть ли не слился с этой столешницей, сперма вытекла из него, загрязняясь поверхность и капая на пол по его бёдрам. Стол, который слегка двигался в тандеме с его толчками, заставил ХанСо чувствовать тошноту. Их постоянное движение заставило парня осознать, насколько он был не в себе. Боль и удовольствие скручивались внутри живота. Ногти ДоЕна впились в его бедра, коротко и быстро, приподнимая его для объятий. ХанСо держался за брата как зависимый ребенок. — К-куда мы идем? — На кровать. 
Он был рад это слышать. Его опустили на матрас. «Выеби меня хорошенько, пожалуйста», — эта просьба умерла где-то внутри его жужжащих, летающих мыслей. Только чтобы снова услышать его требовательное: — Попроси. 
Его ногти прошлись от шеи до задницы, оставив на них ярко-красный след. Они не были острыми, но сообщение было доставлено четко и ясно. ХанСо это почти разозлило, хотя он знал, что это то, чего ДоЕн хочет. Какой-то реакции. Любой реакции. 
— Нет, — ДоЕн слышал, как братик стонет, хотя даже не знал, почему он так упрям. Нижняя часть живота болела от трения края стола, ребра пронзали кожу. И ХанСо не мог чувствовать ничего другого, кроме того, что его до невозможности большой твердый член входил и выходил, как старые часы, тикающие после каждой секунды. Улыбка, которую ХанСо видел на лице брата, отражающаяся в его глазах, дала ему понять, что ДоЕну нравилось его упрямство больше, чем его мольбы. — Ты так красиво стонешь, — в отличие от тех, кто избегает смотреть в глаза после нескольких секунд зрительного контакта, ДоЕн всегда смотрит прямо на собеседника, словно пронизывая его насквозь. 
Это и заставило ХанСо покраснеть от щек до кончиков ушей. Член, который в него вставили, ни разу не дернулся; это означало, что ДоЕн совсем не был близок к тому, чтобы кончать. Сейчас он бил мимо простаты, и у ХанСо не было сомнений в том, что он специально это делал. Он пытался сохранить равновесие на узком крае, но его онемевшие ноги продолжали скользить по его татуированной спине. Парень укусил внутреннюю часть своей щеки. — Что? Стесняешься меня сейчас? 
Он внезапно вытащил, и его голова была оттянута с такой силой, что ХанСо просто физически не мог проглотить ту маленькую слюну, попавшую в уголок его языка. — Что ты хочешь, чтобы я сделал? — ХанСо посмотрел на его голое, несмотря на все это, даже не вспотевшее, в отличии от него, тело, ответил:
 — Поцелуй меня, — шепот, который был прекрасно слышен в тихой комнате. 
— Ты шутишь?.. 
— Нет. 
Он встал на колени над его телом без слов и медленно начал танцевать с его языком, поглаживая их члены в одной руке. Затем он схватил младшего братика за руку, чтобы он подрочил ему. Они впервые потирались друг о друга, и разница в размерах заставила ХанСо слишком стыдиться и слишком бояться, что это вновь вернется в его дырку. Его язык наполнял рот ХанСо. Одна рука прошла от затылка до задницы, где она схватилась, прежде чем палец вошел внутрь через некоторое время, как будто он не мог удержаться. И ХанСо был прав в своем предположении. 
— Давай. Кончай быстрее, — он сказал, потирая только его член несколькими пальцами, пока ХанСо использовал обе руки, чтобы погладить его. 
— Я сказал тебе, что не могу... я не… 
 Он засунул еще два пальца, ударил ХанСо по простате, не позволяя стенкам сжаться. Конечно, он не мог. Сколько оргазмов у него было за сегодня? — Повернись. 
— Нет... продолжай... ах... целуй меня... хён, пожалуйста. Он сделал это и, казалось, не был доволен этим.
 — Как насчет того, чтобы я ебал и целовал тебя одновременно? 
ХанСо кивнул, наконец, чувствуя, что его гениталии взорвутся, если он не достигнет оргазма в ближайшее время. Если он и был удивлен бесстыдной и прямой просьбой о поцелуе, это не показалось на его красивом лице. ДоЕн продолжал двигаться вперед с таким рвением, что ХанСо было трудно удержать себя в руках. То, как он сосет его язык, заставляло его внутри умолять. «...Пожалуйста... пожалуйста… пожалуйста, хён, не останавливайся». Он был везде и во всем. Больше ничего не существовало. Боль и запахи. Удовольствие и звук тела ударяющееся в его. Он проглатывал ХанСо целиком и выплевывал обратно. Тошнота и желание, чтобы его язык заставил ХанСо кашлять, чтобы его член выстрелил внутрь него, и он, наконец, освободился от этого тугого, мучительного чувства, которое началось внизу живота и закончилось выше колен. «Пожалуйста... пожалуйста...» Он сильно кусал его нижнюю губу. И кровь была такой сладкой. Он не мог видеть потолок, но знал, что, должно быть, смотрит именно в него. Потребовалось более семи минут втрахивания его в матрас и один невинный поцелуй в щеку, чтобы ХанСо услышал слабый звук, который вышел из него. — Ты меня разрушил, — он обвинил ДоЕна, лежа на спине, руки вытянуты с каждой стороны, его сперма вытекала из него. А в голове на репите воспроизводились звуки его совсем свежих умоляющих стонов, в которых он так отчаянно просил о поцелуе, заставляя окраситься щеки в различные оттенки красного. — Что я сделал? — его отвлек вопрос, и то, как он даже не повернулся, чтобы посмотреть на ХанСо. Черт. 
— Разрушил меня, — повторил он. — Рад знать. Не благодари, — он пошутил и подошел ко ХанСо с полотенцем. — Я серьезно. Что это было, черт возьми? Почему ты… такой? 
— Ты говоришь мне, что тебе это не понравилось? После того, как я тебя дважды воскресил и… 
— Заткнись! — ХанСо ударил его по груди, но ДоЕн продолжал чистить брата. 
— Ах... не трогай... 
— Твой член? Но на нем все еще... Смотри. Не знаю, заметил ли ты, но твоя сперма повсюду. 
Вздох — это все, что он смог выдавить. — Почему бы нам не принять душ? — ХанСо предложил. 
— Хорошая идея. Ты иди. Я собираюсь выпить пива. 
— Нет! Больше никакой жидкости, — ХанСо капризничал. — Расслабься. В следующий раз я воспользуюсь туалетом. Может быть, — ДоЕн ухмыльнулся, заставляя вспомнить вчерашний их мокрый секс. Мокрый, во всех смыслах этого слова. ХанСо скрыл лицо подушкой, чтобы не показывать своего красного лица. Как стыдно, боже… 
ДоЕн встал и отошел, пока ХанСо мысленно копал себе могилу. «Кем я стал? Это ненормально...» — Хочешь воды? — ДоЕн спросил. 
 — Так голоден. 
— Что ты там бормочешь? Говорите громче и убери эту чертову подушку. 
ДоЕн вышел из ванной с этими длинными ногами, широкой спиной и без единого грамма жира на животе. Самая полная часть его тела теперь была его бедрами и грудью. Его лицо тоже выглядело затонувшим. Наверное, так же, как и его. ХанСо смотрел на его длинные волосы, которые грязно свисали вокруг его лица, на царапины, которые он оставил на его верхней части тела, и на темные круги под глазами. 
«Ты испытываешь такую же боль, как и я, не так ли? И все же ты не можешь остановиться?» Этот вопрос никогда не покидал его разум. После горячего душа у них была похолодевшая пицца и газировка. — У тебя тут соус, — ДоЕн указал на его бедро, пока они сидели перед столом, в который его втрахивали час назад. Из одежды на нем была лишь большая толстовка старшего брата. 
— О, я не... заметил... это. 
Пока ХанСо бегал глазами в поисках салфеток, ДоЕн наклонился, высунул язык и облизал его. ХанСо не осмелился двигаться. ДоЕн продолжал лизать, несмотря на то, что капля соуса исчезла после второго лизания. Он был так близко к его гениталиям, что бедра ХанСо странно начало покалывать. 
— ДоЕн... что ты делаешь? — спросил он, как вдруг ощутил, что начинает возбуждаться после того, как он раздвинул его ноги шире, проводя языком по линиям и кругам, по самым чувствительным частям бедер. — Еда. 
— Ты только что поел. Мы просто... Мы же только… 
Два пальца толкнули его вниз на спинку, ДоЕн опустился на колени перед его раздвинутыми ногами. Он сдернул толстовку к пупку, и холодный воздух ударил по растущей эрекции ХанСо, но рот ДоЕна так и не добрался туда. Он поднял ноги и задницу ХанСо к лицу, чтобы лучше облизать дырочку. Его язык продолжал пытаться войти. Было приятно. Было плохо. Это было грязно. Но ХанСо не хотел, чтобы он останавливался. Хотя вроде как он надеялся, что ДоЕн не будет возбужден. Он начал застенчиво гладить себя, когда кончик его языка немного вошел после того, как пальцы растягивали его и входили с языком одновременно. Он вытащил пальцы и поднял его задницу, пальцы впились в него, в то время как его рот продолжал сосать дырочку. — Ты такой вкусный, — он выдохнул. 
 ХанСо чувствовал, как его лицо горит. Его язык заставлял ХанСо проявлять терпение святого. Как будто это было действительно вкусно. Он чувствовал себя возбужденным все сильнее и был во власти всего, что ДоЕн хотел с ним сделать. Менее чем через десять минут его языка и зубов, которые ели ХанСо, он кончил на большую толстовку, пальцы запутались в его волосах. Он не остановился после того, как ХанСо кончил. Он не остановился даже после того, как он заснул. ХанСо не знал, трахал ли он его долгое время или просто вошел в него и сразу же заснул. Но когда он проснулся, они были на кровати, он был мягким, но все еще внутри его тела. Руки вокруг талии ХанСо, он не решался двигаться, чтобы не разбудить ДоЕна, но потом понял, что проснулся не по собственному желанию. В дверь стучались. ДоЕн навсегда останется рядом с ним. Он всегда будет под кайфом. И ничто другое не будет иметь значения. Остальной мир мог продолжать делать все, что захочет. Ничто из этого не повлияет на них. Никто никогда не войдет в эту комнату. Завтра никогда не наступит. Но вдруг ХанСо испугался, что может быть какая-то дата истечения срока годности. Он перекинул свою руку на грудь старшего брата, улавливая ритмичное биение его сердца. Думая: «Если я не проведу с ним остаток своей жизни, я лучше умру прямо здесь, прямо сейчас». Что за силы столь чудовищно исказили его эмоциональное восприятие окружающего мира, он не знал. Но то, что у него моральная деградация, он не сомневался. Особенно остро она ощущалась, когда он был трезв или был на пути, чтобы протрезветь. — Я знаю, что ты там, открывай, ХанСо. Я не уйду, пока ты не откроешь, — это был Винни. Сколько он уже не видел своего друга? ХанСо не помнит. Во рту было сухо, а стук был такой оглушающе громкий, что у него разболелась голова. Боясь, что Винни может разбудить брата, ХанСо аккуратно выскользнул из объятий, чувствуя зияющую пустоту после него. Он чувствовал, как ДоЕн смотрит, как он уходит, обернув вокруг бедер грязную простынь. Так же, как он наблюдал за ним всю жизнь. На грани. Задерживая дыхание. Надеясь на лучшее. Ожидая худшего. Он открыл дверь и тихо вышел за порог. — Т-с-с. Ты разбудишь хёна, — он прижал палец к губам, призывая друга к тишине, другой рукой удерживая простынь, чтобы она не свалилась с него. — Где, черт возьми, тебя носило? Твой телефон не отвечает, тебя никогда нет в своей комнате, когда я прихожу. Что происходит, ХанСо? — его пылкая речь сходит буквально на нет, пока Винни осматривает друга с головы до ног. — Прости, телефон сдох, я забыл его зарядить, — врет он, пытаясь так нелепо себя оправдать. — Ты пропустил последний экзамен, — обвиняет его друг. — Хён сказал, что разберется с этим, — он неловко чешет шею, пытаясь не смотреть в глаза другу. — Ты себя в зеркало видел вообще? — обреченно спрашивает друг. — Не знаю… я… не… — Что с тобой происходит? У тебя все ребра торчат, спина и плечи в царапинах, шея вся в синяках, — он шагает ближе, и ХанСо отступает назад к двери. — У тебя расширены зрачки, синяки под глазами. Я не видел тебя со смерти СоХи. Ты мог бы хотя бы спросить, как у меня обстоят дела с полицией. ХанСо стыдно. — Хён сказал, что с тебя сняли все подозрения, и… — Хён это, Хён то… он теперь за тебя решает, как тебе жить? ХанСо, посмотри на меня. Я думал, что мы друзья. Плохой. Он действительно такой плохой друг. У него наворачиваются слезы на глаза. Что-то внутри него знает, что Винченцо прав. И у него нет никого, кто сказал бы ему, насколько это все неправильно, кроме него. Это означает, что его мораль действительно испорчена. — Я не помню… ничего. Я ничего не помню, Винни, — теперь он плачет. С того дня я, как мы были в кафе я не помню что делал и что происходило вокруг меня. — Это он, — тихо говорит Винни, кивая на дверь позади него. — Я знаю, что это все он сделал. Ты знал, что он связан с кланом и там его зовут «Смертью»? Да что ты вообще о нем знаешь? — Не знаю, но таблетки никогда раньше… они так не действовали на меня, — он вытер слезы, пытаясь успокоиться. Его зовут Смертью? Его прекрасного Хёна? Что за бред. — Ты пил что-нибудь? Он давал тебе какую-либо таблетку или жидкость? И тут ХанСо осеняет. Он уходит ненадолго и возвращается с высоким стаканом воды. — Эм… я принял, я… — ХанСо обнаруживает, что бормочет, прямо перед тем, как ДоЕн роняет таблетку в стакан и перемешивает воду пальцем. — Пей. Он немного выпивает. А потом ДоЕн призывает его пить все больше и больше. Когда он ставит его, стакан пуст. И чуть ранее: — Хочешь воды? — ДоЕн спросил. 
 — Так голоден. 
— Что ты там бормочешь? Говорите громче и убери эту чертову подушку. Сколько раз это было? Вот почему он потерял счет времени. — Сколько… сколько мы не виделись? — он спрашивает шепотом. — Почти две недели… — эхом отдаются в его сознании слова друга. Почти две недели. — Не пей ничего, что он тебе предложит. Или ничего, что находится в вашей комнате. Слышишь меня? — Винни схватил его за плечи и потряс как тряпичную куклу. — Я с самого начала знал, что с ним что-то не так. СоХи всю дорогу до общаги ругалась с ним по телефону. Он последний, с кем она созванивалась. Я знал… — Боже, что я наделал… — его голые ступни замерзли на холодном полу, и его потряхивало от завывающего из темного коридора леденящего душу воздуха. — Возвращайся обратно. Заряди телефон, напиши мне, когда он выйдет. Мы разберемся со всем этим. — Спасибо тебе, — он сжал плечо друга. — И прости меня, пожалуйста. — Для чего еще нужны друзья? — впервые улыбнулся Винни ,и ХанСо стало легче. Они попрощались, он также тихо вернулся в комнату. — Кто это был? — ДоЕн подал голос, когда он забрался под одеяло к нему. — Такой холодный, иди сюда, — он притянул ХанСо за руки к себе и подышал на них горячего воздуха, пытаясь согреть в своих ладонях. — Это был Винни… — Что он хотел? — Переживал, что я не отвечаю на звонки. ДоЕн накрыл его простыней, сам встал, натягивая боксеры. — Хороший друг. Тебе что-нибудь надо? — их глаза встретились. Сердце ХанСо забилось быстрее, чувствуя ту отчаянную, почти болезненную нежность к брату. — Только воды.