Письма

Город окрашивается охрой. Перед глазами полыхает закатом небо — пурпурный, багряный, красный, оранжевый — целая палитра! Ифань, наблюдая из-под прикрытых век, впитывает тепло вечернего солнца, свесив ноги с крыши администрации. Ему нравится его город. Нравится наблюдать за людьми и следить за их жизнями-путями, а иногда даже бывать причиной пересечения этих путей. Он улыбается, и редкие тучи потихоньку рассеивает ветер. Серые крылья чуть подрагивают, он собирается оттолкнуться и слететь, когда замечает пёструю кляксу, перепрыгивающую с крыши на крышу. Почтальона редко удаётся поймать, хотя, казалось бы, он бывает везде и всегда. И даже Ифань, Хранитель города, с трудом может выловить этого неугомонного и бойкого парнишку, который, кажется, живёт своей целью — доставить каждому письмо, посылку или бандероль. Даже если это послание от Смерти — каждому должно дойти, иначе баланс будет нарушен. Колокольный звон прокатывается по окрестностям, накрывает волной, отзывается вибрацией внутри и приятным покалыванием на кончиках пальцев. Ифань вдыхает его, на пару мгновений прикрывает глаза. А когда снова ловит взглядом мир, перед ним стоит, ярко улыбаясь, Почтальон, из полурасстёгнутой сумки которого выглядывают конверты. — Привет! — голос его звенит. Правая рука в фиолетовой перчатке шебуршит разноцветье волос. Сехун слишком яркий, слишком громкий, слишком во всём — и в этом тоже ощущается гармония. Так правильно. — А тебе письмо! — не дожидаясь приветственного ответа, Почтальон запускает руку в нагрудный карман и вытаскивает конвертик — совсем маленький, зелёный, в половину ладони. Ифань догадывается, кто отправитель, потому что это стало традицией. И очень уж интересно, что написали ему в этот раз. «Я радуюсь любой погоде, с которой начинается новый день, но будет лучше, если это будет яркое солнце без намёка на пасмурность. Мне нравится, как ты улыбаешься». — Ответ будет? — Сехун переминается с ноги на ногу, готовый прямо сейчас рвануть прочь, но приходится терпеливо ждать. Умиротворение бежит с кровотоком, до краёв наполняет душу. Тао уже не впервые пишет так — неожиданно чувственно, даже тепло. Мало кто из ниже живущих и вечно спешащих знает о том, что погода в городе зависит от настроения его Хранителя. Впрочем, мало кто знает вообще, что в этом городе есть Хранитель, Смерть, имеются отрёкшиеся демоны и упавшие ангелы, драконы и допельгангеры, котики и тени — много-много всех. И каждый — необходимая частица бытия, его особенность. Следуя негласному ритуалу, Ифань отвечает: — Да. Он никогда не отвечает набором символов на бумаге — это так однообразно и повседневно. Потому раскрывает ладонь, и в лучах заходящего солнца наливается золотом только-только вытянувшийся росток лилии. Тот едва-едва раскрывается, Ифань осторожно его обрывает, чтобы не смять стебелёк, и протягивает Почтальону. — Передай, только срочно. Сехун склоняет голову набок, смотрит, прищурившись, а после кивает: — Да, хорошо, — подхватывая цветок и тут же припуская вниз по стоковой трубе — и только ветерок спустя мгновение. Сехун бежит совсем в иную от храма сторону, но Ифань не сомневается, что Почтальон доставит ответ до полного захода солнца. Хранитель вновь прикрывает глаза, позволяя солнечным лучам проникать под веки. Ему нравится слушать звучание голоса Тао во время молитвы — тот потоком вплетается в кровь, становится её частью и рассыпается фейерверком под завершающий аккорд: «Amen». Тао молится не богам — ему, Хранителю города, что присматривает за потерянными душами, обитающими здесь и находящими временный приют. Ифань впитывает его присутствие — не человека, но где-то около — связующего между ним и людским потоком. Храм едва виден отсюда, загороженный другими, более высокими постройками. Он где-то там, в стороне заката, ближе к реке, окольцовывающей город. Тао здесь лет сотню, не меньше. Ифань может вспомнить точнее, но не хочет. Хранитель очень редко — раз или два за сезон — появляется в той стороне. Тао как-то слишком быстро перешёл к утренним ежедневным письмам, и Ифань, поначалу летавший к храму едва ли не каждый день, принял новую традицию, и постепенно личные встречи стали обезличенными и единичными. И теперь основной связью между ним и Тао является Почтальон. — Эй, там, наверху! — разрезает зыбкую тишину звонкий крик. — Ты же знаешь, что смахиваешь на горгулью? Не спорю, на красивую такую горгулью, которую очень хочется увидеть на своей крыше! Лухань всегда появляется неожиданно, но уже так ожидаемо — все три года, что находится здесь. Его голос громкий, пронзительный. Ифань не сдерживает улыбки — невозможно, ведь Лухань такой шебутной, такой скачущий и яркий, как сгусток солнца. Отрёкшийся от собственной бесовьей натуры, он поглощает нынешнее существование со всеми его моментами, оставаясь ненасытным до новых впечатлений. Ифаню нравится, что бывший бес обращает взгляд не только на небо, но и на него самого. — Но всё-таки на горгулью, — добавляет Лухань, немного подумав. — И что это значит? Ифань не кричит: стоящий на лестнице ко входу в администрацию бывший бес расслышит его даже в том случае, если вдруг Хранитель решит заговорить шёпотом. Потому что в пределах города Хранитель может многое — не всесилен, но близок к этому. — Что я хочу увидеть тебя на своей крыше?! — восторженно то ли спрашивает, то ли утверждает Лухань. — Я к тебе не полечу. Поднимайся и садись рядом, — Ифань впитывает кожей лучи заходящего солнца. — И тогда будет две горгульи? С Луханем просто. Даже в мрачные дни, наполненные туманом и ливнем, он добирается до самой души, тревожит её, разгоняя тучи. Он добирается до крыши через триста ударов сердца и плюхается рядом. Пальцы едва касаются пальцев Ифаня. — И теперь мы две горгульи, важно взирающие на город с высоты. Солнце более чем наполовину скрыто за горизонтом. Оно обжигающе целует — нос, лоб, щёки, шею, руки, прощаясь до утренней зари. — Знаешь, почему я люблю ясную погоду? — слышит Ифань голос Луханя. — Потому что это значит, что ты улыбаешься. Он всё же касается своей рукой его. Ифань дёргается, как только по телу проходит разряд, и смотрит удивлённо на отрекшегося беса. — А ещё я очень люблю цветы. Лилии особенно, — подмигивает тот. По дальним крышам снова скачет Почтальон, и крик его разлетается, достигая даже небес. — У тебя прохладная рука, — вздыхает Лухань, — я погрею? Вместе с теплом от чужого дыхания внутри зарождается приятное волнение. *** У Тао на столе горка маленьких зелёных конвертов — Ифань запомнил их, а потому всегда знает, кто является отправителем. — Они вырастают каждый день на заднем дворе вместо посаженных мной цветов, — сказал тогда Тао, и Ифань не мог сомневаться в его словах: в городе возможно многое, и об этом многом зачастую не знает он сам. Поначалу письма были сухие и скупые — просто констатация происходящего на одну-две фразы. И лишь три года назад, когда громоздкие тучи цеплялись за флигель смотровой башни, готовые вот-вот прорваться дождём, Почтальон принёс особенное письмо в том же самом небольшом зелёном конверте, наполненное яркостью золотистых лучей в непроглядной мгле. «Знаю, сейчас не Рождество, но почему ты так похож на звезду на ёлке? Как думаешь, можешь зажечь гирлянду на небе этой ночью?» И где-то тогда же он познакомился с Луханем: тот расхаживал с зелёным шариком по улицам, а когда увидел Ифаня, зачем-то подмигнул. Тогда и начались их неторопливые беседы, приправленные созерцанием и даже чуточку — молчанием. Лухань стал захаживать в храм, рассказывать, как прошла утренняя молитва и какой придурок решил поджечь шторы или поцарапать скамью. — А Тао? — спрашивал Ифань, ощущая тоску, и небо становилось серым, как и его крылья. — Заставил этого идиота отрабатывать, ещё и пинка дал, — смеялся Лухань, — прилетай как-нибудь, это весело. Я даже понимаю тех, кто хочет остаться здесь навсегда! Небо светлело. Ифань ненадолго заглядывал в храм на следующее утро, чтобы после вновь пропасть на продолжительное время. Тао коротко кивал ему, Лухань подсаживался рядышком и нашёптывал сплетни. Молитва проникала под кожу. Шёпот Луханя оседал в памяти. *** — Привет! Держи! Сехун застывает на самом краю, вытаскивает письмо и протягивает Ифаню. Лёгкий ветерок заботливо касается плеч, клюёт в нос и треплет волосы, принося ароматы вытащенных из печи плюшек и пирожков с яблочной начинкой. Ифань ощущает лёгкий голод, пускай он может не есть совсем. Но эти нотки человечности в его сути невозможно куда-либо деть. «Загадай желание, и я исполню его». Ифань удивлённо моргает, перечитывая строчку. Смотрит на Сехуна, который возвращает взгляд. — Будет ответ? Он не был в храме уже пару месяцев. Значит ли это, что Тао ждёт его? Несомненно, Ифань сорвался бы, чтобы встретиться, поговорить, но они так давно не общались с глазу на глаз. Только письма, только вырастающие из ладони цветы. И молитвы, наполняющие тело силой и счастьем. Может ли он?.. Нет, не сегодня. Веточка с едва распустившимся яблоневым цветом. Сехун забирает, пару мгновений рассматривает, кивает — и вот он уже на соседней крыше, бегущий по коньку. И где-то за ней пропадает, как раз там, откуда доносится дразнящий запах свежей выпечки. Ифань прикрывает глаза, напитывается светом и застывает. Он мог бы спуститься и насытиться, но зачем? И если уж его желание исполнится… — Эй, там, наверху! Составь мне компанию в поедании пончиков и пирожков с яблоками! Ифань улыбается — широко, потому что невозможно иначе. — Забирайся ко мне, — шепчет он, и спустя всего лишь триста ударов сердца Лухань опускается рядом. — Я знаю, что ты питаешься этой своей праной, но давай сегодня ты просто поешь со мной материального? Ифань не может отказать. Он запускает руку в бумажный пакет и вытаскивает пышущий жаром пирожок. — Спасибо. Лухань кивает, загадочно улыбаясь, но молчит. Ифань не против материального — не сегодня. *** Тао расслабленно курит длинную тонкую сигарету, сидя на скамье, и даже не поворачивает голову в его сторону: Ифань ступает беззвучно босыми ступнями, его не слышно в храмовом безмолвии. — Я прилетел, как ты и просил, — произносит Хранитель, и Тао оборачивается. Его взгляд наполнен удивлением, которое постепенно оттесняет любопытство. — Я просил? — повторяет он, и Ифань достаёт письмо, которое утром передал Почтальон. «Упади звездой в мою обитель со своей высоты». — Значит ли это, что ты понимаешь и принимаешь? — Что понимаю и принимаю? Тао даже не поднимается, а Ифань остаётся стоять. В храме, построенном не ради богов, а ради спасения человеческих душ. В храме, где слова возносят опять же не богам, а ему — Хранителю города. — Мои чувства. — Чувства? Тао хлопает глазами, с изумлением и даже недоверием глядя на Ифаня. Над крышей храма начинают собираться тучи. Ворон каркает — пронзительно, снимаясь со стоковой трубы и грузно слетая на землю. — Не надо, — шепчет Ифань, — не издевайся надо мной, изображая такое удивление. Ты должен был знать о моих чувствах к тебе. Нет, ты знал о них, твои письма говорили об этом. — Письма? — эхом отзывается Тао. — Но я давно не пишу тебе писем. Наверное, уже года три… — Но это же твой конверт! В глазах напротив загораются огоньки понимания. — Хочешь знать, кто их теперь собирает?.. *** — Эй, там, наверху! Ифань сидит на крыше напротив дома, где живёт Лухань — протяни он ногу, и может коснуться края соседней, а сделай шаг — и окажется на балконе. Так что бывшему бесу даже кричать не надо — он живёт на самом последнем этаже, но всё равно повышает голос — наверное, уже по привычке. — Ты похож на звезду! Ифань должен бы злиться. Должен бы нагнать бурю, но почему-то вместо этого солнце сияет лишь ярче. У ног Луханя стоит ваза, наполненная цветами, среди которых — золотистая лилия, веточка яблони и все те, остальные, что он отсылал, как тогда казалось, Тао. Глаза заполняют воды океана, обещая небольшой потоп, тогда как на небе — ни тучи, лишь глубокая чистая синь. Это всё человеческое, без него было бы проще. — Которая упадёт в твою обитель со своей высоты? — Падай, а я поймаю, — обещает Лухань, протягивая руки. Ифань уверен, что эта фраза имеет гораздо большую глубину, поэтому позволяет себе упасть в чужие объятия.