Hardly annoying

— Да отстань! — вскрикивает Чанбин, отпихивая Сынмина. Он такой приставучий, в самом деле: Чанбину нужно сделать селфи, чтобы порадовать стей новым образом, а этот несносный омега постоянно пытается влезть в кадр. — Уйди отсюда! — кричит снова, когда Сынмин в очередной раз мешается.       Тот хохочет, корчит рожицы, урча от удовольствия, и, когда Чанбин, утомившись, устраивается на диване, специально укладывается так, чтобы альфе не хватало места. — Да не мешай мне! — взрыкивает Чанбин. Он раздражён, но всё ещё не до конечной точки, и готов сдержаться, если омега прямо сейчас прекратит. — Чанбин, ты кролик, свинка или морж? — спрашивает Сынмин с ехидной ухмылкой и тычет пальцем ему в лицо, навалившись сверху. — Я не морж! — тут же взвизгивает Чанбин и резким грубым движением перехватывает кисти омеги, чтобы утихомирить его. — Я двекки! Двекки, слышишь?!       Сынмин снова смеётся, бурчит что-то шутливое: явно не воспринимает слова альфы всерьёз. — А может быть, морской слон? — снова подкалывает омега, и Чанбин понимает, что это конец: Сынмин допекает его с раннего утра — с момента, как они вошли в зал для практик — и даже у терпеливого Чана давно бы сдали нервы       Он подхватывает Сынмина под лопатки, рывком переворачивает на спину и наваливается на него всем весом. От былого добродушного раздражения не остаётся ни следа: теперь внутри клубится только искренний гнев. — Ким. Сынмин, — низко проговаривает он, приближаясь к лицу омеги вплотную. — Я сказал тебе не доставать меня. Это непонятно? Я устал и мне не до шуток такого надоедливого омеги, как ты.       Он отстраняется, напоследок смерив оторопевшего Сынмина злым взглядом, и нервным шагом уходит в дальний угол зала, где никто точно не нарушит его спокойствие.       Удивительно, но Сынмин больше не пристаёт. Он под внимательным взглядом Минхо старательно оттачивает танец, растягивается на полу в перерыве, мурлычет что-то себе под нос, и Чанбин, вроде как, должен радоваться, но навязчивая мысль скребёт череп изнутри. Что-то не так.       Чанбин наблюдает за Сынмином через зеркало, пока танцует, незаметно бросает на него взгляд, пока они отдыхают, и только когда понимает, что омега всё время один, до него доходит.       Сынмин и к другим мемберам больше не пристаёт, и чувство чего-то неправильного начинает медленно расковыривать душу.       Он переусердствовал, да? Явно перегнул, но, с другой стороны, Сынмин сам не послушался, хотя Чанбин много раз просил его не докучать.       Альфа вздыхает и направляется к кулеру, чтобы набрать воды, а затем неуверенно подходит к запыхавшемуся после очередного прогона Сынмина и протягивает ему стакан. — Зачем? — хмуро спрашивает омега. — Ты хочешь пить, я знаю, — отвечает Чанбин и пытается впихнуть ему стаканчик в ладонь. — Ничего я не хочу, — бурчит Сынмин, одёргивая руку. — Это всего лишь забота, не будь таким вредным! Возьми, — напирает Чанбин и с силой стискивает его пальцы, чтобы вложить в них стакан. — Да не буду я пить твою воду! — вдруг вспыляет Сынмин, и альфа от неожиданности отступает на шаг и роняет стаканчик. — Оставь свои подачки кому-то другому! — Сынмин, — предупреждающе рычит Чан. — Ты переходишь границы. — Я перехожу границы?! — выкрикивает Сынмин. — Это он во всём виноват! Сначала отмахивался от меня, потом наговорил всего, и…       Он вдруг всхлипывает и зажимает рот ладонью. Мемберы смотрят встревоженно, и омега явно не в состоянии выдержать столько внимания в таком уязвимом положении, поэтому бросается прочь из зала, хлопнув напоследок дверью.       Зал погружается в давящую тишину. Первым приходит в себя Чан, он мягким движением отстраняет от себя прилипшего Джисона и подходит к Чанбину вплотную. — Бин. Что ты сказал ему? — спрашивает вожак. Он выглядит настороженным и злым. — Ничего особенного, — пожимает плечами Чанбин, пытаясь избежать взгляда Чана. — То же, что и всегда. Чтобы он перестал ко мне лезть, что он надоедливый…       Альфа осекается и, шумно вдохнув, прикрывает глаза, когда на него накатывает осознание.       Блять.       Он же назвал Сынмина надоедливым омегой. А для каждого омеги это как удар ниже пояса, как признание альфой его непривлекательности. Он переступил черту, которую ни в коем случае нельзя было переступать! — Я проебался, Чан, — бессильно стонет Чанбин и умоляюще смотрит на вожака, который лишь устало качает головой. — Иди и найди его. Не возвращайся, пока вы не помиритесь. Я знаю, что ты сможешь.       Он разворачивается и отходит к остальным членам стаи, которые, напуганные, стоят, сбившись в кучу. — Ну, всё будет хорошо, что вы? — слышит Чанбин мягкий голос Чана и улавливает его защитный запах. Ноги сами несут на выход из зала.       Минут пятнадцать альфа петляет по коридорам, ища омегу — такого незадачливого, временами неловкого но такого… дорогого. Потому что это его омега, в конце концов, один из его чудесных парней, пусть ещё и не признанный на практике, но Чанбин сделает что угодно, лишь бы омега был с ним. На колени, может, даже встанет, если добродушный Сынмин решит так его наказать.       Чанбин обходит весь этаж их группы, заглядывает в студию звукозаписи, кафетерий, ещё один танцевальный зал, комнату отдыха… Везде его встречает тишина, и альфа досадливо стонет, потому что Сынмин явно скрыл свой запах, чтобы никто не смог его найти. Но Чанбин не из тех, кто сдаётся, верно? Тем более, если речь идёт о прощении его омеги.       Альфа по пути заглядывает в туалеты, но так или иначе интуиция уже ведёт его к цели: есть одно тихое уединённое место, которое бы полюбилось Сынмину. Чанбин доходит до конца коридора, сворачивает на лестницу чёрного хода, прислушивается.       Всхлип.       Он не ошибся. — Ты плачешь? — тихо спрашивает Чанбин, спускаясь по лестнице и Сынмин, вздрогнув, торопливо отворачивается и пытается стереть слёзы. — Зачем ты пришёл? — проговаривает он неровным голосом, от которого внутренний альфа Чанбина глухо воет и требует броситься на защиту своей пары. Чанбин глубоко вдыхает — и альфа покорно отступает: не хватало совершить ещё одну глупость. — Поговорить хотел, — отвечает Чанбин и придвигается ближе, отслеживая реакцию Сынмина и молясь, что он не решил снова сбежать.       Сынмин, однако, всё так же стоит, отвернувшись, и хлюпает носом. — Поговорили уже, — огрызается омега. — Договорились до отличных выводов. — Сынмин, нет, подожди… — начинает Чанбин, но омега прерывает его. — Не утруждай себя, — он судорожно вздыхает, всё ещё трёт влажные глаза ладонями. — Не трать время на такого надоедливого омегу, как я. Иди лучше к Джисону, Ликсу, Хёнджину. Они чудесные омеги, они стоят твоего внимания.       Чанбин стискивает кулаки, мысленно проклиная свою несдержанность, которая привела к отвратительным последствиям. Его сердце ноет от слов Сынмина: он чувствует, что его омеге плохо, он знает, что ужасно виноват. Но самое мерзкое — что Сынмин считает себя недостойным, самым последним в стае и, может быть, даже лишним. Абсолютно искренне. — Минни, — начинает Чанбин, и его голос внезапно срывается на шёпот. — Минни, прости меня, пожалуйста.       Сынмин мотает головой, снова всхлипывает, и Чанбин уже знает, что его щёки снова влажные от слёз. — Минни, родной, — снова пробует Чанбин, делая ещё один шаг вперёд. — Я был неправ. Я не должен был кричать на тебя и тем более говорить что-то, что обидит тебя. Мне всегда приятно проводить с тобой время, правда! Я люблю твои поддразнивания и я знаю, что это не оправдывает меня, но сегодня я очень устал и только поэтому не сдержался. Дело не в тебе, Сынминни, поверь мне, пожалуйста: твой альфа сглупил, но это не значит, что ты недостойный омега. Ты очаровательный, талантливый, добрый, задорный, шутливый, и всё это очень ценно для меня. Я всё это в тебе люблю.       Чанбин наконец отрывает от пола глаза и замирает, чувствуя, как по лицу расползается горячий румянец. Потому что Сынмин смотрит на него непривычно пытливым взглядом, и, если быть честным, тоже ужасно смущён. Он взлохмаченный, раскрасневшийся, всё ещё немного расстроенный, но его глаза блестят доверчиво и искренне, и Чанбин готов заявить всему миру, что это самое очаровательное зрелище. — Можно я обниму тебя, Минни? — так же тихо спрашивает Чанбин, подходя почти вплотную, и внезапно с удивлением понимает, что чувствует запах Сынмина. Нежный чистый аромат ириса, который он больше не прячет.       Чанбин смотрит на омегу с робкой надеждой, а тот хмурится, словно говорит: «И чего же ты ждёшь?». И тогда альфа наконец-то отпускает себя, чувствуя, как тяжкий груз вины и тревоги растворяется в воздухе. Он притягивает к себе Сынмина, прижимается носом к его шее, лижет, лижет, лижет её, пока не слышит притворно недовольное бормотание своего омеги. — Больше никогда такого не говори, понятно? — наконец-то проговаривает Сынмин, и Чанбин готов расцеловать омегу за милые ворчливые нотки в его голосе. — Обещаю, Минни. Я больше никогда не обижу своего омегу, — он водит носом по шее Сынмина, всё ещё не может надышаться любимым запахом, который он мог по собственной глупости потерять.       Сынмин мягко отталкивает Чанбина, робко смотрит на него. — Я твой омега?.. Ты считаешь меня своим… омегой?.. — Конечно, Минни, — отзывается альфа. — Мой самый очаровательный омега, которого я люблю.       Чанбин улыбается Сынмину, но тот смотрит с таким неподдельным непониманием, что альфа невольно хмурится. — Что-то не так? — Я не знаю… — растерянно отвечает Сынмин, и в его глазах снова начинают блестеть слёзы. — Я думал… ты не понял меня. — Не понял что? — Ну… я лез к тебе, потому что хотел твоего внимания, потому что я… — Что? — тревожно спрашивает Чанбин, чувствуя, как всё внутри замирает. Потому что, если он правильно понимает, Сынмин… — Потому что я влюблён в тебя, хён. Очень сильно.       Он замолкает, утыкается в ладони и снова хлюпает носом, а Чанбин в бессилии прикрывает глаза.       Мать твою. Он не альфа — он полнейший идиот!       Этот омега пытался в собственной манере ухаживать за ним, а он принял знаки внимания за навязчивость! — Минни, прости меня, если бы я знал, я бы никогда не ранил твои чувства, — торопливо шепчет Чанбин, отнимая ладони Сынмина от его повлажневших щёк, и ласково целует его в обе щеки. — Потому что я тоже тебя люблю. По-другому и быть не может: ты же такой очаровательный, чудесный, самый милый!..       Сынмин смущённо поджимает губы, не решаясь взглянуть на Чанбина, но тот обхватывает его лицо ладонями и сам заглядывает омеге в глаза. — Люблю тебя, — снова шепчет альфа и касается его губ своими. — Люблю.       Сынмин тянется к Чанбину, сразу толкается языком ему в рот, и в любом другом случае это действие показалось бы откровенным, но точно не сейчас, когда воздух наполнен нежностью, которая отзывается под рёбрами трепетной дрожью.       Чанбин притягивает Сынмина ближе, с удовольствием щупает его талию, которая, кажется, создана была для сильных рук альфы — для его рук! — послушно подаётся своим языком навстречу чужому. Доверчиво ласкает приоткрытые губы, прикусывая их, оттягивая, посасывая, слушая чудесные вздохи своего разомлевшего омеги.       Сынмин окончательно расслабляется, обнимает Чанбина, позволяет ещё и ещё целовать себя, и альфа довольно урчит, пригретый, признанный, любимый.       Ведь даже если его непоседливый омега часто требует к себе внимания, ради таких трепетных поцелуев можно и потерпеть, правда?