***
На следующее утро её команда уже в Конохе, миссия успешно завершена, никто не пострадал. Пока Анко отчитывается, Пятая кажется растерянной, но не прерывает её. Лишь позже, когда куноичи уже собирается уйти, пожилая женщина сообщает ей о встречи за ужином со старым другом и хочет, чтобы Анко присоединилась. Её тон, пусть и спокойный, подчёркивает, что она ожидает её прихода. Анко склоняет голову и уходит. Тяжесть дурного предчувствия обрушивается на неё.***
Её подозрения только возрастают по мере того, как двое из троицы Легендарных Саннинов угощают её полным блюдом и всеми видами сакэ, которое она может выпить. Она чувствует искушение пофлиртовать с Джирайей ещё немного, хотя бы ради того, дабы выяснить, сумеет ли она уговорить Отшельника на импровизированный данго-забег, но тут Цунаде делает замечание о растлитете малолетних, и между легендами начинаются препирательства. Она разрывается между чувством ответственности и глубоко укоренившимся садизмом ко всему драматичному и забавному, но в конце концов Анко пытается успокоить стариков. — Не то чтобы я против бесплатной еды, владыка Пятая, но вы хотите мне что-то рассказать, верно? Джирайя и Цунаде делают паузу в споре, и воздух между ними загустевает, когда они садятся на места. За мгновение до того, как Цунаде кивнула и Джирайя заговорил, Анко услышала голос, прозвучавший у неё в затылке. Орочимару мертв. Он воспринимает отсутствие ответа с её стороны за знак продолжать. — Наши источники сообщают, что он пытался захватить тело Учихи Саске и был убит юношей. Анко не смотрит на них, но знает, что они также не смотрят на неё, обеспечивая ей то небольшое уединение, на которое они способны в публичном заведении. Она не говорит им, о чём размышляет на самом деле, и что ни на йоту не верит, что он действительно мертв, потому что это подорвало бы всё, ради чего он работал последние лет десять. Люди, посвятившие свою жизнь тому, чтобы жить вечно, так просто не сдаются. Вместо этого она говорит им то, что, по её мнению, они хотят от нее услышать, а на самом деле — что ей нужно услышать от самой себя. — Ну что ж, — прочищает она горло от накопившейся желчи, — значит, вот как оно вышло, хех? Осторожными руками она берет бутылку с сакэ, наполняет чашку и выпивает одним глотком. — Хорошая штука, — выдыхает Анко сквозь улыбку. Дело в том, что невозможно оплакивать человека, который отказывается умирать.***
Ближе к вечеру новолуния, Митараши курит, сидя на подоконнике своей квартиры на последнем этаже, рассматривает беспросветное небо и отмечает, каким плоским и мелким оно выглядит без луны и звезд, подчеркивающих его размеры. Когда-то давно Орочимару сказал ей, что небеса бесконечны, что они вечно расширяются, и однажды он тоже станет таким же неизмеримым и бесконечным, как космос. При одной мысли о нём в душе Анко загорается Проклятая печать; Митараши позволяет её пламени сжечь в прах его овдовевшие мечты и надеется, что его кремируют как можно скорее. В конце ведь концов, нельзя быть слишком осторожным, когда речь идет о неумирающих...***
С наступлением ночи боль усиливается. Она гонит её на верхушки зданий, скользя с крыши на крышу. В конце концов, жестокость Леса Смерти принимает её, и Анко убивает, сжигает и отравляет всё, что ей попадается на пути, пока не ощущает чакроистощение. Тогда Проклятая печать тянет и убеждает её брать всё больше и больше того, что ей нужно, чего она хочет. Всё здесь для неё. Нужно только окунуть руки и испить... Чужеродная чакра ползёт по границах печати, сдерживаемая лишь отказом взять её силу. Обхватив руками горящую шею, Анко гонит искушение, пока оно не утихает, а затем валится на лесную почву. Глядя на перекрещивающиеся ветви, Анко проводит языком по потрескавшимся губам и думает только о том, как же хочется пить.***
— Как давно появилась боль? — Шизуне осматривает печать, не прикасаясь к ней, внимательно следя за шелушащейся красной кожей и припухлостью вокруг нее. Анко сидит на смотровом столе, скрестив ноги и сложив руки на коленях. Она выглядит расслабленной, но трудно не заметить, как напряжены её плечи, а глаза следят за каждым движением Шизуне, пока ирьёнин находится настолько близко. — Как давно? — Она закрывает глаза, отдыхая. — Неделю назад. Анко не видит, но представляет, как Шизуне стоит во весь рост, положив руки на бедра, и готовится отругать свою пациентку. Но вместо этого слышно, что Шизуне тихонько прочищает горло. — Вам следовало прийти раньше, если это так сильно вас беспокоит, — медик замечает мешки под глазами молодой женщины. — У вас также проблемы со сном. — Я прекрасно сплю после физических упражнений, — Анко открывает глаза и видит, как старшая женщина хмурится. — Ты права. Я считала, что смогу справиться с этим сама... как и раньше, но стало ещё хуже с тех пор, как я узнала, что Орочимару... Выражение лица Шизуне смягчается, рот напрягается в поисках ответа. — Ты не обязана ничего говорить. Я не жалею о его смерти. Анко просто ещё не верит в неё. — Анко, я не... я имею в виду, я не ожидала, что ты... — Я первая заявлю, что он заслужил то, что получил. Сейчас я самая счастливая женщина в Конохе. Я бы засосала этого проказника Учиху, будь а он тут, а ведь он мне даже не нравится. Шизуне слишком ошеломлена, чтобы ответить. Наступившая тишина беспокоит Анко лишь потому, что больше ничто не отвлекает её от пылающей шеи. Придя, Цунаде блокирует печать единственным известным ей способом и приказывает Анко отдохнуть и выспаться.***
Без боли она спит достаточно крепко, пока не приходят сны. Они не пугают, но всё равно беспокоят. Одним ранним утром она просыпается после того, как рожала своего бывшего сенсея, и хохочет до боли в горле и кишках. Люди давно считают, что у неё крыша поехала, но Анко впервые начала задумываться, что они могут быть правы.***
Она никогда не рассказывала никому, кроме Цунаде, об Орочимару, но когда она наконец поведала Куренай о своих странных снах, подруга предложила ей заняться чем-нибудь, что поможет ей вечером расслабиться. — Твои чайные церемонии всегда помогали мне, — успокаивает она, не скрывая, как изучает собеседницу. — Хочешь, я приду и помогу тебе? От приглашения Куренай веет теплом и добротой, но Анко едва успевает поразмыслить над ним, как тут же его отвергает. Всё чаще она находит утешение в тихом комфорте изоляции. — Нет, не нужно. Всё в порядке. Но идея отличная.***
В двадцать семь лет сэйдза уже стала для неё второй натурой, а сопутствующая боль от свернутых конечностей была для опытного ниндзя пустяком. Сядь высоко. Выпрямь спину. Согни ноги. Разгладь складки на кимоно. Он всегда требовал совершенства, несмотря на огромные жертвы, приносимые для его достижения. Именно здесь, среди смешения запахов ладана и горящего угля, она преклоняет колени перед этим алтарем и позволяет ему занять место в пустых уголках ее сознания. Сложи ткань; очисти инструменты. Ты уже чистила их раньше, но нужно быть внимательной к гостям, Анко. Её руки зачерпывают матчу, но его голос направляет её, ленивый и обманчиво терпеливый. Она хорошо его знает. Она не может разочаровать. Он не воспринимает неудачу легкомысленно. Взбей до полного растворения матчи; подавай. Тени не расходятся от него, когда он лежит на её матовом полу, являя собой картину неповиновения даже перед лицом столь древней и изысканной церемонии. Он всегда поступал так, как ему заблагорассудится, и никогда не питал любви к священному. Сегодня он наставляет её, как делал это в прошлом. Нет нужды в формальностях. Несмотря на складки кимоно, в которое он одет, не раздается ни звука, когда он пододвигается осмотреть чашку с чаем. Он улыбается, и его хихиканье неровным эхом отдается в глубине её сознания. Ты сентиментальная, Анко? Его губы перебирают два слога, из которых состоит её имя, голос тяжелый и медленный. Она не дрожит, но не может бороться с чувством, будто кожа сползает со спины. «Я не из тех, кто импульсивно выбрасывает вещи». Его глаза улыбаются. Он садится прямее, пристально вглядываясь и препарируя оболочку душевной стойкости, которую она создавала почти два десятилетия, пока она не остается перед ним нагая и озябшая. Проклятая печать сжигает её шею и плечо, а тщательно поставленная Цунаде печать была пожрана всего спустя несколько часов после наложения. «К тому же, она всё ещё хороша». Так и есть. Очевидно, ты берегла её, — с полуприкрытыми глазами произносит он, указывая на чашку. — Мы не должны дать ей остыть. Анко берет её в ладони, наслаждаясь паром и ощущением тепла в холодных руках, затем поворачивает её и наслаждается мягким, нежным вкусом чая. Она прекрасно понимает, что это он пробует напиток её языком, её руками он берет чашку, и её глазами и ушами он видит и слышит. — Ну, что скажешь, — вопрошает она, проводя языком по нижней губе, ощущая каждый аромат. Полагаю, я хорошо тебя научил.