She smelled like two am Took him back to her place Where all the saints adorned the walls. To never ending from grace He knew he should leave And this could only turn cold She was a bad bad girl So he told her so
В Божьей милости было свое очарование. И в самом Сандее - тоже: золотые глаза, бледная кожа, волосы, отливающие серебром. Дело, возможно, было не только в возвышенном образе, но и в привычках, которые Галлахер обожал называть нервозностью. Постоянно сложенные четко под прямым углом салфетки, до блеска вымытый пол и лакированные туфли, стоящие у входной двери. За собой он всегда старался не оставить и следа, каждый намек на его присутствие всегда был стерт. Он никогда не говорил скверно, особенно если дело касалось детей. Его образ был сшит с небесами едва заметными нитями, тянувшими его на законное место - стоять за стеклянной витриной Богов, словно фарфоровая чашечка из дорогого сервиза. Сандей был фарфором. Старым и слегка потрескавшимся у уголков. Прежде чем начать пить из такой чашки, принято предупреждать: осторожнее, не порежьтесь об ее край. И ведь это было правдой. В Сандее чувствовалась нотка скверности, которая оставалась послевкусием на корне языка. Он был превосходным лгуном. В его руках каждый мог стать пешкой на шахматной доске, рискуя быть сброшенным с поля. Его ум был достаточно остр, а взгляд - проницателен. Руки уже давно были испачканы в чужой, не смываемой молитвами, крови. Оставалось только скрываться, нося белоснежные перчатки и невинную улыбку на лице. Иногда на нем не оставалось и лица, лишь под глазами залегали темные круги, а скулы перечеркивали былые мягкие черты. Его руки изредка мелко дрожали, а острые плечи ссутуливались. Он слишком легко мог поддаваться своим желаниям, позволяя себе грешить раз за разом, а после - тяжело расплачиваться. Но, кажется, ему это нравилось. В той степени, в которой обычному смертному Пенаконии становилось страшно. Тогда-то Галлахер и понял, что пора действовать. Сломать, разрушить, разбить до конца эту идеальную маску притворства и раскрыть в Сандее ту грешную тайну, которую он так пытался скрыть, забывая, что правда всегда выплываает наружу. У Галлахера был острый нюх на таких, как он, оставшийся еще с прошлой работы. И он не собирался пускать все на самотек. Сандей пах двумя часами ночи и ладаном от своих дурацких свечей, которые все еще горели. Его заметно потряхивало, а мужчина еле мог дышать. Что-то медленно возвышалось над ним, почти огромное, невыносимо липкое и чёрное. Эта мерзость касалась его одежды, а после - проникала под саму кожу. — Похоже, ты погряз в своих мечтаниях, Сандей, — послышалось за спиной, и Ангел поднял крылья, прислушавшись к шепоту. Почему он не услышал его раньше? Почему не почувствовал присутствия? То же самое чувствовала и Робин? Гнев заполнял сердце, а щеки с каждой секундой становились все бледнее. Капля холодного пота скатилась по позвоночнику. За ними следили сотни чужих глаз. И эти сотни принадлежали только грязному нечто за спиной. Оно никогда и не уходило. — Пора спускаться на землю, Ангел. Сандей затаил дыхание, когда почувствовал дуло ружья, прижатое меж лопаток. Барабан закрутился, послышался щелчок. Оба прекрасно знали, что произойдёт. Так потеряла бдительность и Робин? Может, ее тоже преследовала черная нависающая тень? Почему тогда она не сказала об этом брату? — Ты убил ее так же? — глухо раздался вопрос Сандея. Эхо разнеслось по помещению. Ангел нахмурился, и на его идеальном лбу залегла морщина. Кажется, его тело настолько охладело, что он перестал ощущать колющее холодом прикосновение металла. Не мог же Галлахер так быстро отступить? — Я не пришел за тем, чтобы отвечать на вопросы, вызванные твоей ебучей паранойей, — его голос звучал... дальше и громче? Сандей резко расправил крылья, выпрямился и обернулся. Около двери стояла до жути знакомая фигура. Вопросов было два. Куда делось ружье и почему расстояние между ними увеличилось так незаметно? Глаза Сандея блестели интересом и желанием манипулировать, выжать из Галлахера всю информацию, пока ему выпадала такая возможность. — Твоя дверь снова была не закрыта. Так легко впускаешь к себе чужих? Но они оба знали, что разговор совсем не об этом. Галлахер был единственным, кого Сандею сложно было подчинить своей воле. Хаотичный и мерзкий, особенно когда от него остро пахнет одновременно табаком и горечью, которой пропитаны стены бара. — Ты сейчас подозрительно молчалив. Снова был в мире грёз? — Галлахер вскинул брови, расхаживая по комнате, словно это была его территория. В нем никогда не было ни стыда, не совести - и он никогда не пытался этого скрыть. Сандея воротило от него. — Делай, что должен, — процедил Сандей, вспоминая об их договоре. Эта ночь должна была спустить Ангела на землю. Может, и не раз и навсегда, но они расчитывали на долгострочную перспективу.Under the shadows engulfed He had the whisper of lust He said 'no touching tonight' She closed her eyes in his trust She said 'tuck me in' He knew his judgment was sound Still he pulled back the sheets
— Ты не замечаешь, что с каждым разом выглядишь все хуже и хуже? И где твоя была стать, которую ты не кичился показывать? — усмехнулся бармен, отчего Сандей вновь нахмурился. Перед Галлахером было не просто притворяться, особенно чистым и невинным. Мужчина буквально пачкал его, отчего после каждой из встреч Сандей мыл руки по шесть раз подряд, едва не сдирая кожу. Шум от каблуков раздавался по всему коридору, пока двери с грохотом не распахнулись. Спальня Сандея была неприкосновенностью. Это означало, что нужно было буквально открывать свой внутренний мир любому входящему. Но Галлахер был достаточно далек от морали Ангела. Ему не нужно было всматриваться в интерьер в поисках вещей, которые помогут разузнать секреты Сандея лучше. Не смотря на свою проницательность и качества детектива. — Давай наконец покончим с этим, — с усталым вздохом проронил Сандей. Непривычно было видеть его с другой стороны. Словно былого Ангела подменили, и теперь вместо него что-то падшее. Галлахеру это было бы на руку в любое другое время, но не сейчас. Ему даже в какой-то степени не хватало святости его притворства. Неужели мир грез перестал так радовать Сандея? Даже там нашлась вещь, от которой приходится убегать? — Ужасный настрой. Я знал, что ты не умеешь расслабляться, но чтобы настолько. —Сандей напрягся, когда Галлахер приблизился. Он приготовился к тому, чтоб вытаскивать нож из своей груди, но вместо этого почувствовал сильные руки на своих плечах. Они оба должны были почувствовать себя в своей тарелке. Сандея споро повалили на мягкую постель, заставляя кровать скрипеть под весом двух тел. — Может, тебе просто уснуть на этой кровати? Раз уж так удобно расстелил, — хохотнул Галлахер, а Сандей в свою очередь фыркнул и хлопнул крыльями, заставляя оппонента расплыться в усмешке. Все-таки ему нравится такой Сандей - непокорный, грешный, отвратительный в своем черном омуте. Такого Ангела хотелось видеть больше всего. Чтобы перед ним было средоточие нечистой силы, а от чего-то светлого и не осталось следа. Всю эту чистоту хотелось выжить из него и стереть в порошок. Это и была настоящая цель, пускай и опущенная в договоре. — Чтобы ты меня убил, пока я сплю? Ты слишком нахален, Дьявол во плоти. — голос звучал достаточно раздраженно. Рука Галлахера резко легла на шею Сандея, слегка сжимая его горло, отчего Ангел несколько поумерил свой пыл. — Тебя жаль стало. Сандей зажмурился и схватил Галлахера за кончики его волос, дергая на себя. Мужчина покорно опустил голову, ощущая себя прижатым к бледной беззащитной шее, скрытой от него слоями ненужной одежды. — Это не входило в наш договор. Ты должен выполнить свою часть, и мы разойдемся, — строго и холодно проговорил Сандей, на что Галлахер хмыкнул. — Единственное твое желание, которое я покорно исполню.And said You better lie down 'cause the angels are watching She closed her eyes and said with the talkin' You can hurt me do whatever you like'
Этой ночью спальня Сандея перестала быть раем. Отныне она должна была осквернена навсегда. И никакие порошки не растворили бы всей его похоти, постепенно проедавшей путь наружу. Все его грязные желания были выше моральных ценностей. И стоило подобного ждать от Ангела? Галлахер и сам улыбнулся своему творению. Видеть падшего Ангела - одно удовольствие. В этот момент в глубине подсознания хотелось любить такого Сандея. Свирепого, страшного, опозоренного. Рука продолжала сжимать его горло, пока Сандей стягивал со своих рук перчатки. Все, что подчеркивало непричастность Сандея к здешней грязи должно было быть снято. Его худые пальцы путались в слоях одежды, пока Галлахер наблюдал голодным взглядом. Сейчас они могли не быть самими собой. Все животное, что тешилось в них, должно выйти и показать свою силу, преимущество над всем святым. Мужчине тяжело было видеть лицо Сандея, но слабое пламя свечи позволяло любоваться главным. Губы Ангела подрагивали от накатывающего желания. Никакая молитва больше не очистит его от порочности. Был ли смысл их договора в этом? Теперь Сандею это стало неважно. В момент, когда переставало хватать воздуха в легких - все становилось неважным. Таким поверхностным и ненужным. И Галлахер не давал в этом усомнится. Теперь на шее Сандея красовался синяк - награждение за победу в мире грешников. Оба чувствовали, что ему не хватает украшения. Галлахер опустил голову к его шее, впиваясь зубами. Сандей сразу ощутил накатившую боль, которая казалось блаженством, отчего ему оставалось лишь сладостно выдохнуть. Отвратительно. Не думать о последствиях своего тяжелого греха, не перед телом, а перед душой. Пути назад уже давно не было. И Сандей понимал это, поэтому сдерживать мерзкую тягу становилось тяжелее. Брать себя в руки - вариант сильнейших, но, как бы им не выглядел Сандей, его душа была слаба и беспечна. Кровь медленно стекала с шеи по ключице, марая кровать. Сандей почувствовал себя свободнее, словно с его шеи сняли тяжкую цепь. Галлахер видел в золотых глазах ту самую похоть, которой в глубине души не совсем ожидал увидеть. По крайней мере, так быстро. Значит, грехи взяли над ним контроль.Her every word was in italics As it would fall from her lips The walls were made of broken promises He hoped this wouldn't be his. She said 'tell me what to do' He knew right then he was done Felling lonely and confused
Из легкой задумчивости его вывели ледяные руки Сандея, что сдергивали с него одежду. Почему-то резко он хотел почувствовать себя таким же - равным. Земля оказалась не такой ужасной, какой ее видел Сандей. Золотые глаза жадно бегали по телу мужчины. Его взгляду запомнилось множество неровностей, недостатков. Но его это совсем не отталкивало. — Этим богатством нужно хвастаться, — прошептал Сандей, касаясь груди Галлахера, отчего тот слабо усмехнулся. Кажется, Ангел перестал отрицать очарование недостатков. Что-то в голове Сандея давало понять, что бармен не целиком был ему так ненавистен. Они слишком сильно отличались друг от друга, но от этого назревал соблазн, влечение к противоположности. — Давай обойдемся без лишних касаний, — хрипло шепнул Галлахер, отчего кожа Сандея покрылась мурашками. Сам он успел оставить царапину на чужом предплечье, чтобы не зазнавался. Теперь они оба были друг перед другом по-странному открыты. Ненависть, сидевшая комом в горле, никуда не ушла, но рядом стало тесниться неподдельное влечение. Может ли ужасное резко стать прекрасным? Галлахер никогда не смог бы ответить на этот вопрос, чувствуя, что его Ангел позволял себе расслабиться. Большим пальцем мужчина провёл по укусу на шее, гордясь своим творением. Галлахер никогда не сдерживал свою природную жадность. Он наклонился к ключицам Сандея, оставляя на них такие же кровавые укусы. Боль напоминала Сандею о том, что он жив, о том, как приятно идти на поводу у своих грехов, не признавая этого открыто. Он позволял себе такое только в мире грез, но теперь все его помыслы стали явью. Сандею пришлось признать то, о чем он и думать не смел, боясь, признать то, что он мазохист. Но сейчас они оба были такими, какие есть. Это возвышало духовно и заставляло преосмылить то, что было до этого. Теперь лучезарный образ Сандея отчего-то переставал пробуждать дремлющую от встречи до встречи ненависть. Галлахеру все тяжелее и тяжелее давалось скрывать свое восхищение наконец-то подступившим к щекам румянцем и уверенным взглядом Сандея. Его сердце стало биться быстрее, и, в желании оставить своему падшему Ангелу небольшую загадку, мужчина резко сжал руки на его талии и впился в губы. Они целовались жадно, страстно, долго, горячо. Сандею всегда было холодно, сколько он себя помнил, ибо жар - признак пламени, порожденного Адом. А сейчас он впервые почувствовал, что он закипает, и это чувство ему понравилось. Холод, сковывающий тело, перед постепенно растущим зноем казался ничем. Сандей все-таки ощутил его острые когти, охватившие тело. Над спиной Галлахера снова множились огромные черные тени, но теперь Ангел мог видеть их внутренности. Они отливали всеми оттенками фиолетового, притягивая к себе. При их свете тело Галлахера переставало казаться реальным. Чувство нереальности вновь захватывало голову. Мужчина остановился, увидев в глазах Сандея то, чего ожидал меньше всего - неподдельный испуг. Губы оставались полусомкнутыми, а глаза распахнулись. Сандей смотрел куда угодно, но только не на Галлахера. Оставаться в стороне он не собирался. Нельзя было оставлять Сандея там - в месте, откуда они пытались его вытащить. Дуло пистолета было резко приставлено к челюсти Сандея. Галлахер смог достать свое оружие из кармана штанов. Это был единственный способ заставить Сандея сместить свое внимание на него. И Ангел действительно перевел свой взгляд на Галлахера, поднимая ладонь и укладывая ее на ствол. — Если еще хоть раз твое внимание ускользнет от меня, я выстрелю, — предупредил Галлахер, отчего Сандей нервно сглотнул, чувствуя, как дуло опускается ниже. Руки Ангела вновь легли на плечи Галлахера, и потянули его ближе. Сандею не хватало подобной близости, пускай, должно быть, и притворной. Галлахер не смог остановить порыв, отчего перехватил пистолет, прижимая его к бледному боку, а сам приступил к самой грязной части их падения. Пришлось опустится ниже, чтобы забрать Сандея с собой. Белоснежные бедра были сжаты второй рукой. Отметины сыпались на кожу Сандея, впиваясь не только в кожу, но и в мышцы, в душу. Они останутся вечным напоминанием об их договоре, пускай через какое то время и исчезнут без следа. Пропадут они только внешне.Glancing through the curtain Questions unheard of She spoke in third person And he had seen everyone Awkward and embittered Said 'shut the door when you go' Perhaps he should've reconsidered When he said You better lie down the angels are watching
Галлахер снова перехватил Сандея за талию, но пистолет оставил лежать неподалеку. Он не давал Ангелу и надежды на прелюдии и подготовку, врываясь в него неожиданно и грубо. Двигался он безжалостно, меняя темп, как сам того желал. Но Сандею нравилось. Черт возьми, как же ему нравилась их тайна. Она раскрывала Галлахера по-новому, вызывая желание только подчиняться. Они же ныряли все глубже и глубже в Адскую бездну. Сандей больше не сдерживался, проявляясь перед Галлахером во всем своем животном проявлении, рыча и издавая стоны. Такой Сандей заставлял сомневаться в том, что был прежде отвратителен. Скорее, до отвращения прелестным. И эту картину из золотых сверкающих в желанной похоти глаз, горящих щек и растрепанных волос да скошенного нимба, он оставит в памяти навсегда. Забыть такое - вот, что по-настоящему грешно. С каждым толчком их соитие больше походило на битву. Они позволяли другу другу царапаться, кусаться, а порой и вовсе бить. Сандей готов был содрать с головы бармена последние волосы, а тот в свою очередь изредко хлопал Ангела по бедрам, чувствуя над ним пьянящую власть. И, когда все грязные чувства достигли своего пика, они смогли поумерить взягравшую похоть. Бармен вышел из Сандея с предупреждением в виде пистолета, который был приставлен между лопаток теперь уже точно падшего Ангела. — Пообещай, что никому не скажешь об этом, иначе твое распятое тело будет висеть в моей гостиной, как трофей, — хриплый и слегка раздраженный голос послышался перед лицом Галлахера, отчего мужчина усмехнулся и щелкнул Сандея по носу, лениво садясь на кровать. Одеяло, простынь были испачканы и смяты - теперь они точно олицетворяли их похоть. Оба не думали о последствиях, но это перестало быть таким важным. Сложно было отрицать, что им не понравилось. Совсем наоборот. — Теперь позволяешь еще и курить здесь? Что за отродье дьявола, — с обреченным вздохом Сандей уронил голову на подушку, спрятав лицо в одеяле. Дым разнесся по всей спальне, заставляя мыслями перенестись в бар - место, в котором Галлахер, по легендам самого Сандея, был рожден. — Я горжусь, что единственный смог увидеть тебя таким. — Этот шепот Сандей не услышал, но Галлахер готов был поклясться, что вещи честнее он никогда не озвучивал вслух. Сложно было отрицать эти странные, противоречивые чувства. — Благодари Бога за такую прекрасную ночь и дай мне перевести дух, я все равно скоро уйду, — усмехнулся в привычной манере Галлахер, лениво выпуская клубы дыма к потолку. Оба не знали, как завтра смогут жить, как раньше, если все между ними стало куда сложнее. Нет, ненависть никуда не ушла, но к ней почему-то примешалось еще кое-что... влечение. Впервые Галлахер поймал себя на мысли, что желал бы узнать Сандея получше. Раньше копаться в этом психе не хотелось, но теперь как будто что-то переменилось. От своих мыслей бармен почувствовал, что впадает в навязчивую паранойю (которая в свою очередь была привычна Сандею) и сразу же потушил сигарету, хмурясь. — Этой ночи между нами не было. Договор выполнен, теперь можешь спать спокойно. И только попробуй мне снова уйти в мир грез. Я от тебя и следа не оставлю, — теперь хмыкнул Сандей. Они невольно перенимали самое ужасное друг от друга. Галлахер разрешил себе положить руку на идеально уложенные волосы Сандея и беззаботно потрепать его по голове. Все труды падшего Ангела были напрасны, и на его голове снова образовалось гнездо. Галлахер оделся и покинул комнату, наконец то заряжая пистолет. Дверь с тем же грохотом захлопнулась, и Сандей снова почувствовал холод, который почему-то стал раздражать. Глаза невольно закрылись, и он дал себе волю немедленно уснуть, не проверяя перед этим все комнаты и не укладывая все вещи по своим местам в идеальном порядке. За Сандеем продолжал наблюдать один огромный глаз, который покоился в верхнем углу комнаты. Похоже, свидетель, который сможет доложить Богу о грешности его верного служителя, все-таки был.